Глава XIII БУДНИ ЛЕДОВОГО ЛАГЕРЯ

Дон-дон-дон - несется по лагерю звон рынды - куска рельса, подвешенного на треноге у камбуза. Это вахтенный, утомленный ночным бдением, подает сигнал, что пора вставать. Мои уши, ставшие чрезвычайно чуткими, сразу улавливают этот звук, едва проникающий сквозь толстую снежную шубу нашей палатки. Неужели уже 8 утра? Но стрелки будильника, стоящего на ящике рядом с койкой, замерли на цифре три. Это же нормальный будильник, не рассчитанный на тринадцатиградусный мороз в жилом помещении. Газ погашен еще с вечера, так как Зяма ушел помогать гидрологам.

Холодно. Отверстие пухового вкладыша обросло мохнатой изморозью. Так не хочется вылезать из спального мешка. Впрочем, мне нечего торопиться, поскольку завтрак готовит вахтенный, а я накануне вечером заготавливаю все необходимые продукты. Из-за занавески несется богатырский храп Дмитриева.

-  Саша, вставай. Подъем.

-  Неужели пора? До чего жаль просыпаться. Я такой сон видел. Будто лежу на пляже в Сочи. Вокруг меня дамочки вьются одна лучше другой. А ты со своим "подъем". Дал бы хоть сон досмотреть.

Ворча Дмитриев выползает из мешка и торопливо чиркает спичкой. Над газовой горелкой весело заплясал голубой венчик. Тепла от него - кот наплакал, но покидать свое теплое пуховое гнездышко всегда морально легче при виде огня.

Дмитриев отправился на завтрак, а я, понежившись с полчаса, вылезаю из мешка и начинаю торопливо одеваться. Трудности возникают только с унтами. Отсырев за день, они к утру замерзают, превращаясь в некое подобие японских сабо, и втиснуть в них ноги удается не без труда. Наконец, процедура одевания закончена и можно приступать к утреннему туалету. Поскольку вода в ведре, как обычно, за ночь превратилась в лед, приходится дожидаться возвращения ее в первоначальное состояние, поставив ведро на газ. Помывшись, побрившись, починив прохудившийся вкладыш, я покидаю палатку. Темно, хоть глаз выколи. Лишь яркой звездочкой светит фонарик на радиомачте. Пуржит. Закрываясь от ветра, я добираюсь до кают-компании. Там пусто. Все уже позавтракали. На плитке стоит ведро с тающим снегом. На столе дожидается моего прихода оленья туша. Несколько буханок хлеба покачиваются на веревочках, подвешенные под потолком. Я с ходу принимаюсь за дело. Когда наконец все нарезано, наколото, нашинковано, уложено в кастрюли, залито водой и поставлено вариться на плитке, я окидываю камбуз внимательным взглядом и, убедившись, что все в порядке, отправляюсь навестить кого-нибудь из товарищей. Погуторить с Миляевым, попить чайку в компании радистов, а заодно потренироваться на телеграфном ключе. Но особенно люблю я посещать Сомова. Правда, этот визит я, как правило, откладываю на послеужинное время.

Все привлекает меня в этом человеке: широкая эрудиция, разнообразие интересов, мастерство рассказчика и, конечно, удивительная доброжелательность. Несмотря на значительную разницу в возрасте (почти 16 лет), у нас установились удивительно дружеские, доверительные отношения. Это, вероятно, можно было объяснить сходством характеров, отношением к жизни. Он, как и я, был неисправимым романтиком, любителем литературы. О чем только мы не беседовали. Говоря словами Пушкина:

Меж ними все рождало споры

И к размышлению вело:

Времен минувших договоры,

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И тайны гроба роковые,

Судьба и жизнь в свою чреду,

Все подвергалось их суду.

Сомов родился в 1908 году третьим ребенком в семье коренных москвичей. Отец его, Михаил Павлович, избрав своим призванием ихтиологию и рыбоводство, был человеком широких взглядов, воспитывавшим в детях любовь к труду, к знаниям, уважение к человеческой личности. Немало способствовала формированию характера сына его мать, Елена Николаевна, приходившаяся по прямой линии родственницей Константину Данзасу - другу и секунданту Пушкина. Бабка ее, урожденная Софи Данзас, приходилась ему племянницей.

Сомов рано начал трудовую жизнь. В 1937 году, успешно закончив Московский гидрометеорологический институт, он был приглашен гидрологом в Штаб морских операций, а два года спустя переведен в Ленинградский Арктический институт. С той поры его судьба оказалась навсегда связана с Арктикой. Он был непременным участником важнейших морских и воздушных полярных экспедиций, проявив себя блестящим специалистом по ледовым прогнозам. В годы войны он оказался на острове Диксон в составе отряда ледовой авиаразведки, обеспечивавшей разработку ледовых прогнозов, столь необходимых для летчиков и моряков, трудившихся на трассе Северного морского пути.

"Научный и организаторский опыт М. М. Сомова, закалка, умение работать с людьми определили его назначение начальником дрейфующей станции "Северный полюс-2", - писал знаменитый полярник И. Д. Папанин.

И сегодня, как обычно, завидя меня на пороге, Михаил Михалыч отодвинул в сторону рабочий журнал и пригласил к столу, на котором тут же появился большой фарфоровый чайник, две чашки (тоже фарфоровые). Отхлебнув несколько глотков ароматного цейлонского чая, я набил трубку табаком и, тщательно раскурив, выпустил к потолку клуб дыма, пахнувшего медом.

-  Как настроение, доктор?

-  Все в ажуре, Михаил Михалыч.

-  Не доконал вас камбуз? - спросил он улыбнувшись.

-  Вроде бы нет. Конечно, бывает порой трудновато, но не беда. Кулинарю помаленьку.

-  Вы молодец, - похвалил он меня. - Это ведь адская работа.

-  Скажите, Михал Михалыч, вы человек многоопытный, участвовали во многих экспедициях, встречались с людьми разного склада характера: энтузиастами и лентяями, покладистыми и неуживчивыми, замкнутыми и общительными, оптимистами и мизантропами. По каким признакам вы отбираете людей в экспедицию? Помните, Ричард Бэрд в своей книге "Над Южным полюсом" писал, что, готовя экспедицию в Антарктику, он встретился с Р. Амундсеном на Шпицбергене. Обсуждая планы покорения шестого континента, великий норвежец высказал очень важную мысль: "Люди - самая неопределенная величина в Антарктике. Самая тщательная подготовка, самый образцовый план могут быть сведены на нет неумелым или недостойным человеком". Впрочем, и сам Бэрд был убежден, что в таких экспедициях хорошему человеку нет цены, а плохой человек быстро себя проявит, и товарищи будут проклинать и его и тот час, когда он родился.

-  А вы сами кому отдали бы предпочтение: жизнерадостному, уживчивому человеку, но посредственному специалисту, или отличному профессионалу с дурным, склочным характером?

Сомов задумался, постукивая мундштуком папиросы по тыльной стороне ладони, и, пристально посмотрев мне в глаза, улыбнулся:

-  Ну и хитрец вы, доктор. Конечно, я предпочел бы первого. Я не вижу большой беды в том, что он проведет недостаточно точный замер или напутает в записях. Это вполне поправимо. Второй же может внести такой разлад между людьми, что развалит всю экспедицию. Впрочем, могут быть и редкие исключения. - Сомов помолчал и, хитро прищурившись, добавил: - Я ведь понимаю, что вы неспроста задали такой вопрос.

-  Вы угадали.

-  Если вы о Комарове, то он и есть то самое исключение. Конечно, характер у него не сахар. Он и грубоват бывает порой, и нетерпим к чужому мнению, и упрям. Но все эти недостатки его натуры с лихвой искупаются его мастерством, поразительным трудолюбием и неиссякаемой энергией. Хотя человек он уже не молодой, прошел войну, был ранен. Но, что очень важно, Михаил Семенович обладает поразительным даром изобретательства. Ведь это он придумал водяную помпу и специальный бур-развертку для сверления льда, без которых мы бы не справились с летним наводнением. А дрейфограф - автоматический прибор для непрерывной регистрации дрейфа льдов и дрейфомер для одновременного определения угла и азимута наклона гидрологического троса за счет дрейфа льдины? Я уже не говорю и о множестве усовершенствований в нашем лагерном хозяйстве вроде снеготаялки, камелька и прочих. Надеюсь, я ответил на ваш "каверзный" вопрос?

Я кивнул головой в знак согласия. Мы допивали по второй чашке чаю, как вдруг Сомов, взглянув на будильник, заторопился.

-  Заговорились мы с вами, доктор, а Макар Макарыч, наверное, заждался. Если хотите продолжим наш разговор в гидрологической палатке.

Никитин встретил нас радостным возгласом. Уступив место у лунки Сомову, он подхватил бутылки с пробами воды и исчез за дверцей.

В палатке гидрологов, несмотря на гудевшую паяльную лампу, было холодно и сыро. Тусклый свет электролампочки бросал мерцающие блики на черный круг воды в лунке, зиявшей в центре палатки. У входа на стеллаже выстроились несколько полуметровых стальных цилиндров-батометров Нансена, названных так в честь их изобретателя. С помощью этого прибора получают пробы воды на любой глубине. Сомов взял со стеллажа батометр, прикрепил его с помощью защелок к тросику и отпустил стопор лебедки. По кругу счетчика побежала стрелка, отмечая глубину погружения. Через каждые двести метров Сомов останавливал лебедку, укреплял новый батометр. И вновь крутилась стрелка счетчика. Когда последний батометр занял свое место в океанской толще, Сомов остановил лебедку и повернулся ко мне.

-  Ну вот, теперь можно продолжить нашу беседу.

-  Михал Михалыч, я смотрю и никак не соображу, каким образом вам удается получить пробы воды?

-  А тут никакой сложности нет. Вот смотрите. - Он надел на тросик круглую свинцовую блямбу, напоминавшую гирьку с прорезью. - Это так называемый почтальон. Он, скользя по тросу под собственной тяжестью, доберется до верхнего батометра, ударит по верхней защелке, удерживающей прибор в вертикальном положении. Батометр немедленно перевернется и повиснет на нижней защелке. Одновременно захлопнутся автоматически оба клапана, заключив в плен пробу воды с горизонта. В этот момент освободится грузик, подвешенный снизу, и проделает то же самое со вторым батометром. И так далее.

-  Как получаются пробы воды, я усвоил. А как же вы узнаете температуру воды на конкретном горизонте? Ведь пока вы будете вытаскивать батометр на поверхность, она наверняка изменится?

-  А здесь своя хитрость. - Он взял со стеллажа свободный батометр. - Видите, сбоку батометра цилиндрик с отверстиями. В нем находится термометр. Но не обычный. Его тоненький тонкий капилляр изогнут петлей, а чуть выше резервуарчика, заполненного ртутью, он сужен. Когда батометр переворачивается, вместе с ним сальто-мортале делает термометр. Ртутный столбик в месте сужения разрывается, и ртуть переливается в противоположный конец капилляра, фиксируя показания термометра. Но это все черновая работа. Главная - в лаборатории. Все эти пробы воды надо будет исследовать на содержание в них солей, кислорода и т. д. И у меня к вам, доктор, просьба. Отнесите, пожалуйста, к нам в палатку оставшиеся пробы воды. А потом возвращайтесь.

Никитин сидел за столиком, устремив взгляд на бюретку, заполненную химическим реактивом. Вот он осторожно повернул краник, и на тонком носике бюретки появилась тяжелая капля и бесшумно плюхнулась в колбу с очередной пробой воды. Маленькое фиолетовое облачко, вспыхнув, тут же исчезло. Одна капля, вторая, пока, наконец, вода не окрасилась в бледно-розовый цвет. Никитин записал в рабочий журнал результат исследований и взялся за другую бюретку, но уже с другим индикатором, и все повторилось с начала, только вода на этот раз приняла желтоватую окраску.

Он был весь поглощен исследованиями и лишь показал мне рукой, куда поставить принесенные пробы. Бережно, чтобы случайно не разбить, поставил колбы на стол и возвратился в гидрологическую палатку. Примостившись на ящике, я подождал, когда Сомов отправит в океанскую пучину последнего "почтальона", и приготовился слушать дальнейшие объяснения. Наконец Сомов освободился.

-  Так где мы остановились? - сказал он, устало разгибая уставшую от неудобной позы спину.

-  На определении температуры с помощью "хитрого" термометра.

-  Вся суть наших исследований, - продолжил Сомов свой рассказ, - заключается в том, что вода на каждом горизонте имеет свою собственную температуру, соленость, содержание кислорода и других химических элементов. По изменениям их содержания в воде мы можем судить о появлении каких-либо новых течений или, наоборот, стабильности водной толщи под нами. Но всем нашим наблюдениям была бы копейка цена, если мы не будем знать, где в этот момент находится льдина, с какой скоростью она движется и в какую сторону несут ее ветры и течения. Конечно, тут нам без Николая Алексеевича с его координатами не обойтись. Но и нам самим надо подсуетиться, регулярно посматривать, что там Фусс показывает (прибор для определения скорости и направления ветра. - В. В.). Вот и приходится нам с Макаром то и дело вылезать из палатки, чтобы записать его показания. И снова нас выручил Комаров со своей неистощимой изобретательностью. Приходит он однажды к нам в палатку и кладет на стол длинную металлическую трубку с анемометром на конце, а под ним небольшой круг, выкрашенный белой краской, с делениями и со стрелкой и зеркальцем. "Бачите що це таке?" Конечно, говорим, не бачим.

А он и говорит: пошли в рабочую палатку, я вам там все на месте разобъясню. Пошли. Он выковырял вентилятор и в открывшееся отверстие просунул свое устройство. Затем присоединил лампочку к электросети и включил свет. И сразу все стало понятным. Теперь нам не требовалось выбегать из палатки для определения скорости и направления ветра. Достаточно было зажечь лампочку и можно было сразу включать анемометр-подсветку, а его черная стрелка, хорошо видная на белой поверхности круга, точно указывала, куда дует ветер.

Внимательно слушая объяснения Сомова, я подумал, с каким неослабевающим интересом они исследуют каждую пробу воды, разбирают содержимое каждой планктонной сетки в исследуемом районе океана. Вот в чем прелесть работы первопроходцев. Труд гидрологов, и так утомительный своей монотонностью, становится особенно напряженным и изматывающим во время 15-суточных станций. Две недели подряд, поочередно меняя друг друга, они опускают батометр, измеряют глубину океана, достают пробы грунта со дна с помощью тяжеленной "грунтовой трубки", отлавливают планктонной сетью живность, населяющую местные воды.

И в то же время меня поражало другое. Поразительная бедность, а порой примитивность аппаратуры, на которой работают гидрологи. Нет термозондов, позволяющих дистанционно измерять электрический аналог температуры на термочувствительном датчике, не говоря уже о батитермозондах, обеспечивающих получение данных о температуре и глубине до двух тысяч метров. Отсутствует даже простейший эхолот, которым Уилкинс измерял глубины океана (кстати, почти в этом самом месте 23 года назад). Что это, результат отечественной нищеты, экономии на науке или скудоумия начальства?

Гидрологические исследования, так же как и многие другие на нашей станции, требуют точной привязки к месту их проведения. Поэтому судьба их находится в руках Миляева. Он не только геофизик, но и главный штурман экспедиции. Еще не пришел час, когда свое местоположение можно будет определять одним нажатием кнопки прибора, выдающего долготу и широту в любой точке земного шара. Пока приходится определять координаты тем же древним способом, которым пользовались мореплаватели сотни лет назад, - по звездам.

Четыре раза в сутки Николай Алексеевич отправляется в свой астрономический павильон "вылавливать" светила, называемые навигационными. Из шестидесяти таких звезд он обычно выбирает лишь несколько, уловив момент их кульминации и время этого события, которое фиксирует помощник - "записака", он наблюдает за показаниями хронометра в палатке не спеша, отыскивает в астрономическом каталоге величины склонений звезд и по специальной формуле рассчитывает широту сегодняшнего местонахождения нашей льдины. Штат "записак" у Миляева невелик - я да Зяма Гудкович.

Сегодня моя очередь служить на благо астрономии. Закутавшись потеплее, я побрел следом за Миляевым в его астрономический павильон. Несмотря на громкое название, это всего лишь крохотная площадка, окруженная невысокой стенкой из снежных кирпичей. В центре ее установлена тренога с теодолитом. Пока Миляев распеленывает свой прибор, я устраиваюсь комочком на оленьей шкуре, раскрываю журнал наблюдений и отбрасываю крышку хронометра. Часы-хронометр - предмет постоянных забот астронома. Ведь от правильности его показаний зависит точность определения координат нашей станции. Поэтому Миляев регулярно навещает радистов, сверяя показания хронометра с сигналами точного времени, передаваемыми Гринвичской обсерваторией. Их всего 180: 60 - подготовленных, 60 - настроечных и 60 - контрольных.

Приникнув к окуляру теодолита, Алексей спрашивает:

-  Готов?

-  Готов! - эхом отзываюсь я.

-  Приготовиться! - командует он.

Я впиваюсь взглядом в черную стрелку, обегающую золотистый циферблат.

-  Есть, - хрипит Миляев, и я торопливо записываю в журнал показания трех стрелок - часовой, минутной и секундной.

Эта процедура повторяется много раз. Ноги у меня застыли. Онемевшие от холода пальцы едва удерживают карандаш. А Миляев снова и снова повторяет:

- Приготовиться. Есть.

В безветренную погоду, когда мороз не очень свирепствует, Николай Алексеевич в перерыве между наблюдениями посвящает меня в премудрости астрономии. Я уже начал разбираться в россыпи созвездий и легко отличаю оранжево-красное пятнышко Арктура от желтоватого Канопуса. Без труда отыскиваю в черноте неба сверкающую альфу созвездия Большой Пес - Сириус, красновато мерцающего Альдебарана.

Это все так называемые навигационные звезды. По их положению на небе определяются координаты места наблюдателя.

Многими из них люди пользовались еще в незапамятные времена, прокладывая путь среди волн. Мне вспомнились строки из "Одиссеи". Направляя плот к берегам родной Итаки, герой поэмы

...Бодрствовал: сон на очи его не спускался,

И их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздно

В море Боота, с Медведицы, в людях еще Колесницы

Имя носящей, и близь Ориона свершающей вечно

Круг свой, себя не купая в водах Океана.

С нею богиня повелела ему неусыпно

Путь соглашать свой, ее оставляя по левую руку.

Теперь я сразу нахожу знаменитую Полярную звезду - путеводный маяк путешественников. Ориентируясь на Большую Медведицу (которую только слепой не увидит), я провожу линию через две крайние звезды ковша и, мысленно продолжив ее, откладываю на ней расстояние между звездочками пять раз. На конце пятого отрезка видна яркая звездочка - Полярная. Кстати, оказалось, что по Большой Медведице можно даже определять время суток. Если мысленно разделить небосвод на двенадцать частей и представить, что это циферблат гигантских часов, то сверху будет 12, а снизу - 6. Воображаемая линия, проведенная через две крайние звезды ковша, превратится в стрелку. Если стрелка, например, указывает на 2 часа, а на календаре 15 декабря, можно произвести несложный расчет. Декабрь - 12-й месяц, а 15 дней - еще половинка. Получается 12,5, складываем 12,5 с показаниями часов - двойкой. В сумме они равняются 14,5. Вычитаем полученную сумму из постоянной 55,3. Следовательно, календарное число 12,5. К нему прибавляем показания небесных часов - 2. Сумму 14,5 удваиваем, а затем вычитаем из постоянного числа 53,3. Поскольку результат 24,3 больше 24, вычитаем из него эти самые 24. Получается 0,3, т. е. 0 часов 20 минут. Это и есть местное время.

Но астрономические обязанности Миляева лишь небольшая часть работы, которую ему приходится выполнять на станции. Его главное хозяйство помещается в снежном павильоне, удаленном от палаток. Это место - святая святых магнитолога, к которой запрещается приближаться непосвященным.

Здесь установлены сверхчувствительные приборы, непрерывно регистрирующие малейшие колебания магнитного поля Земли. Магнитометр - прибор крайне чувствительный и любой металлический предмет может исказить его показания. Поэтому свою любимую куртку спецпошива он лишил металлических пуговиц, заменив их деревянными палочками, спорол все пряжки и крючки. Исследования Миляева особенно ценны, ибо район Полюса относительной недоступности - белое пятно для геофизиков.

Сказать честно, я довольно смутно представлял значение этих работ для человечества. Просветил меня Миляев, объяснив, что длительные наблюдения за изменениями составляющих магнитного поля Земли позволяют установить его закономерность, возникновение магнитных возмущений, пагубно влияющих на радиосвязь. Работа геофизиков помогает проникнуть в сущность полярных сияний, явлений, происходящих в ионосфере, закономерностей поглощения радиоволн в высоких широтах и многое другое.

Каждый раз, ассистируя Миляеву во время астрономических наблюдений, я удивлялся, что этот примитивный способ определения координат по звездам с незапамятных времен не претерпел изменений. Неужели ученые так и не придумали каких-нибудь автоматов, которые облегчили бы этот труд, превращающийся в Арктике в пытку холодом? Эйнар Миккельсен писал: "Если бы полярные путешественники существовали во времена Данте, он, наверное, не преминул бы устроить в аду отделеньице, где бы царил мороз, непрерывно бушевал леденящий шторм и где злополучные грешники были бы обречены брать "высоты" и "углы" с помощью теодолита".

Сегодня на мостике океанских судов уже не увидишь традиционную фигуру вахтенного помощника капитана с секстантом в руках, определяющего по небесным светилам координаты корабля. За него эту работу делает умный прибор, связанный невидимыми нитями радиоволн с навигационными искусственными спутниками Земли. Одно нажатие кнопки, и на экране появляются широта и долгота места. Путешественники и исследователи тоже получили в свое распоряжение разнообразные устройства, обеспечивающие автоматическое определение координат.