Эта широкая и тупоносая железная баржа раньше называлась «Тёща» — видно, хозяин любил пошутить. Военморы закатили на неё четыре полевых орудия, и получилась плавучая батарея «Атаман Разин». Плавбатарею таскал буксир «Клюкин». Он вывел «Разина» к Жукотинскому яру, на котором под жухлой травой бугрилось древнее татарское городище; отсюда дальнобойные пушки целый час лупили снарядами по чистопольскому рейду и флотилии адмирала Старка. «Разину» издалека отвечала плавбатарея «Чехословак». Перестрелка не дала результата — никто ни в кого не попал. «Клюкин» уволок свою баржу с раскалёнными пушками на стоянку за Кубасским перевалом.

Маркин объявил по флотилии, что балтийская братва желает поговорить.

— Не советую ходить на их митинг, — неприязненно сказал Раскольникову Струйский. — Развал государства и армии начался с таких вот митингов.

— Надо слышать свой народ! — свысока заявила Струйскому Ляля.

Раскольников мягко промолчал. Струйский пожал плечами.

Ночь была ясной, над былинным Жукотином в чёрном небе висел острый мусульманский полумесяц. Балтийцы собрались возле дома бакенщика — маленькой избушки, покрытой еловой корой. К стене избушки, словно боевые хоругви, бакенщик привалил огромные фарватерные знаки на длинных шестах — дощатые круги и прямоугольники. На вешалах сушились ветхие сети. Сам бакенщик — старичок, списанный на берег шкипер, — сидел на лавочке под окошком пьяный до бесчувствия: балтийцы угостили его спиртом. Одичавший в одиночестве без работы, дедушка был рад любому обществу.

Балтийцы с разных пароходов флотилии расселись на чём попало — на старых перевёрнутых лодках и на брёвнах, которые бакенщик выловил в реке, но продавать было уже некому. Кое-где горели костры, там пекли картошку.

— Сенечка, кушайте вежливо, картофель жжётся! — потешался кто-то.

Раскольников для Ляли хотел постелить на бревно свой носовой платок, но Ляля жестом отказалась: слишком буржуазно.

Маркин топтался перед толпой, сдвинув на затылок бескозырку.

— Так, братва, — заговорил он. — Дело, значит, есть. Командир пришёл — это правильно… У нашего товарища Грицая к вам слово.

Шуруй сюда, Грицай.

— Вот кто здесь главный, — негромко заметил Раскольников.

Грицай, широко улыбаясь, вышел вперёд.

— Здорово, Андрюха! — помахал он рукой кому-то в толпе. — Здорово всем!

Грицаю вразнобой ответили одобрительные голоса.

— Про «Царицын» вы уже знаете, — начал Грицай. — На дне наш крейсер! Мы с командой остались безлошадные! Я просил у командира для нас другой пароход, а он не даёт! Вот теперь обращаюсь к братве: нажми на Фёдора!

Моряки возмущённо загудели:

— Пароход Грицаю! Пароход!..

Раскольников неохотно встал и оглядел собрание.

— Откуда же я возьму судно? Речников ссаживать я не хочу. Нельзя так! Мы с ними общее дело делаем, и надо уважать товарищей!

Военморы загомонили, обсуждая положение. Грицай решил вмешаться.

— Балтийцев, значит, можешь на шаланду сбагрить, а речников — никак? Братва! Оторвался наш командир от своих, или я чего путаю?! Обижают нас!

Братва гневно всколыхнулась. Ей нравилось чувствовать себя обиженной: обида дозволяла свободу действий, обиженный имел право на бунт.

— Вы сами оцените, как Фёдор устроился! — Грицай смело разжигал гнев моряков. — Занял царский пароход, адмиральский вымпел поднял, жена ему перину греет, а тёща самовар приносит! Барин, а не большевик!

Раскольников стоял перед моряками спокойно, а Ляля вскочила с места.

— Да Фёдор в партии с десятого года! — негодующе крикнула она.

Моряки оживились, как всегда бывало, когда появлялась Лялька:

— О! Баба на всех парах на подмогу мчит!

Грицай засмеялся Ляле в лицо, довольный, что над девкой издеваются. Но Ляля — ещё по стычке на мятежной «Межени» — знала, как себя вести.

— Для кого я тут баба? — зазвенела она. — Кому без бабы скучно? Тебе? Тебе? — Она тыкала пальцем в тёмную толпу. — Или тебе, носатый?

Такой приём Ляля увидела у Троцкого на митинге в Свияжске.

Балтийцы ржали. В небе над костром мелькнула какая-то лесная птица.

— Хорош балаганить! — Сообразив, что теряет напор, Грицай оборвал хохот военморов. — Мы про командира здесь толкуем, а не про баб!

— Давай про Фёдора! — поддержали его с разных сторон. — Шпарь!

— Буржуйствует наш командир! У него полный штаб офицерья! Зачем мы революцию делали? Чтобы снова офицеров на загривке таскать?

Раскольников мягко усадил Лялю обратно на бревно. В её помощи он не нуждался. Он уже попадал в горнило матросской смуты и не боялся.

В июне, незадолго до выезда в Нижний, Реввоенсовет командировал его в Новороссийск, где своей участи ждал Черноморский флот. По условиям Брестского мира немцы требовали выслать корабли к ним в Севастополь, и Реввоенсовет приказал отправить весь флот на дно. Флот восстал. Адмиралы намеревались уйти к немцам, а матросы бушевали, желая сражаться. И мичман Раскольников подавил бунт. В волны Цемесской бухты покорно погрузились шесть транспортов, восемь эсминцев и линкор «Свободная Россия».

— Я так думаю, братва, что мой «Царицын» угробили офицеры штаба! — Грицай упрямо тряхнул кудрявым чубом. — Саботаж был! Кинули в бой меня одного на погибель! А командир под их дудку плясал! Под суд его!..

Военморы взорвались яростным рёвом.

— Чего городишь?! — снова закричала и Ляля. — Маркин, скажи!..

Коля Маркин старался держаться в тени. Ему эта свара была против шерсти. Братва — она своя, негоже ей перечить, но и Федя — свой, и Лялька…

— Да наш он, Федя-то, наш… — пробормотал Маркин, успокаивая Лялю.

Ляля пронзила его презрительным взглядом.

Раскольников устало вздохнул.

— Ну, проорались? — спросил он у военморов. — Могу я говорить?

— Валяй!.. — согласилась толпа.

— Чушь это всё. — Раскольников снисходительно махнул рукой. — Наврал вам Левко — и про саботаж, и про перину мою… Лежал он, что ли, на ней?

В толпе опять засмеялись. Грицай ворочал желваками, чуб его клубился.

— Но в целом товарищ Грицай говорил верно! — заявил Раскольников, и толпа затихла от удивления. — Признаю, не прислушался я к его словам. Что ж, исправим! Мы сами себе хозяева!

Раскольников оглядел сидящих балтийцев с высоты своего роста.

— Речников трогать не буду, и я уже сказал почему. Но впереди у нас, братцы, Чистополь, а там в затоне пароходов сколько угодно! Город я отдаю в руки товарища Грицая, он большевик надёжный. Пусть берёт любой буксир, и будет у него новое судно вместо «Царицына». Кто желает, записывайтесь в команду Грицая, возражений не имею. Ну что, экипажи довольны?

Экипажи были довольны.

Военморы поднимались, проталкивались к Грицаю, хлопали его по плечу и жали руку, словно после победы. Раскольников держался в стороне.

Маркин приблизился к Ляле с видом побитой собаки.

— Михаловна… — робко окликнул он.

— Тьфу, товарищ комиссар! — холодно и зло бросила ему Ляля.

Раскольников взял её под локоть и повёл к берегу.

— А ты иезуит, Раскольников, — тихо сказала Ляля. — И город пообещал уступить победителям на грабёж, и Грицая заткнул, и мятежников отделил… Такое искусство поневоле вызывает уважение.

Раскольников не ответил. Под его ногами хрустела сухая трава. На чёрной блестящей реке лунные отсветы очерчивали силуэты чёрных бронепароходов.