06
Дверь распахнулась от толчка и ударилась в переборку.
— Вставай, Нерехтин! — по-хозяйски приказал Бубнов.
Иван Диодорович спросонья еле приподнял голову.
— Пошёл вон из моей каюты! — сипло рявкнул он.
Злость его была так непривычна, что Бубнов поневоле отступил, попятив пришедших с ним балтийцев. Из камбуза в коридор выглянула Дарья.
— Ваня — капитан, — осуждающе сказала она. — Никак забыли, ребята?
За ночь «Лёвшино» с баржей миновал не только Частые острова, но и пристань Ножовку. На рассвете суда бросили якоря на пустом рейде за три версты до села Бабка. Пригасив котёл, буксир отдыхал в ожидании сумерек, однако Бубнов опять заявился на борт с вооружёнными балтийцами.
Балтийцы зачем-то разбудили и согнали на корму парохода и команду, и чекистов. Серый день клонился к вечеру, с неба накрапывало. «Лёвшино» стоял вдали от берега, но по тихой воде из ельника долетал голос кукушки.
Назло морякам Нерехтин долго умывался у рукомойника, подвешенного на кронштейне к задней стене надстройки. Команда понимала капитана.
— Чего ещё тебе надо? — наконец спросил Иван Диодорович у Бубнова.
— Мой караульный видел, что возле буксира кто-то в воде плескался. Думаю, плавал на берег. А вам туда запрещено!
— Лучше бы твой караульный опохмелился, — буркнул Иван Диодорович.
— Никто у нас не уплывал! — ревниво возразил боцман Панфёров. — Все у меня под присмотром! Это, может, зверь какой в воде был? Выдра или бобёр.
— Я на «Цесаревиче» работал, — колыхнул пузом Павлуха Челубеев, — так к нам на борт однажды из реки медведь полез! Он через Каму грёбся, а мы ему путь загородили. Пассажиры на крышу кинулись, а старпом из ружья палил!
Речники засмеялись. Бубнов угрюмо оглядывал команду.
— Небось, померещилось вам, — миролюбиво предположил Серёга Зеров.
— А это тоже померещилось? — Бубнов помахал какими-то тряпками, зажатыми в кулаке. — Рубаха и портки мокрые! Сушились в машинном!
— Не положено в машинном ничего сушить! — блеснув очками, строго возмутился Осип Саныч Прокофьев. — Пожар может быть!
Ивана Диодоровича охватила досада. Значит, кто-то и вправду тайком смотался с парохода на берег и обратно, а потом развесил своё исподнее на горячих трубах парового котла, потому что на улице — дождь.
— А кто ж это был-то? — всполошился Митька Ошмарин.
Речники насторожённо переглядывались. Кто сплавал на берег?
Конечно, не Дарья со Стешкой и Катей. Пулемётчики и артиллеристы, скорее всего, тоже ни при чём — им река чужая. Но и своим зачем с парохода убегать?..
— Вахтенный должен знать! — Бубнов прищурился. — Кто вахту нёс?
— Да я того на вахте-то… — смутился матрос Краснопёров. — Кемарил…
— А в машине? — напирал Бубнов.
— При машине вахту нёс я, — спокойно сказал князь Михаил.
Иван Диодорович увидел, что Катя напряглась.
— Но я ничего не заметил, — продолжил Михаил. — В трюме темно.
— Укрываете, значит, лазутчика? — удовлетворённо спросил Бубнов. — В Ножовке, в Бабке — белые, а вы не выдаёте, кто на берег шастал?
Он обвёл команду «Лёвшина» торжествующим взглядом.
— Контра — это ведь не тот, кто с винтарём на тебя прёт. Это кто у тебя за спиной с другой контрой снюхивается. А у вас с «Руслом» уже была случка!
— Ты сам разрешил мне, — сквозь зубы процедил Нерехтин.
— А я проверочку тебе устроил, — с насмешкой пояснил Бубнов.
Он наслаждался своей проницательностью. Речники молчали.
— И что делать с ними? — спросил Бубнова кто-то из балтийцев.
— Посмотрим, кто из них без исподнего — тот и лазутчик!
Речники словно бы угрюмо подались назад, хотя никто не шевельнулся.
— Не перегибай, моряк, — едва сдерживаясь, произнёс Иван Диодорович. — Ты не барин. Спускать портки со своей команды я тебе не дозволю.
— А мне в твоём дозволении нужды нет, — ухмыльнулся Бубнов.
Балтийцы подняли винтовки и наставили на речников, клацая затворами.
— Вы чего, братцы?.. — обомлел Сенька Рябухин.
Митька Ошмарин разинул рот. Павлуха Челубеев затрясся. Речники молчали, не двигаясь. На их лицах проступало одинаковое упрямство. Иван Диодорович понял, что его команда может не стерпеть унижения: кто-нибудь начнёт сопротивляться, и моряки ответят стрельбой. Стрельбой без разбора.
— Да это я стирала с кормы, вот и плеск! — вдруг сердито крикнула Дарья. — Я и развесила в машине! Сыщики вы хреновы!
Речники посмотрели на Дарью с удивлением. На судах стирали бельё только на ходу — привязывали верёвкой и бросали за борт на полдня. Бегучая вода всё выполаскивала дочиста. Но моряки о таком, конечно, не знали.
Дарья шагнула к Бубнову и яростно дёрнула бельё у него из руки. Бубнов разжал кулак не сразу, и на палубу упали подштанники — дырявые, сопрелые в промежности и с пятнами. Бубнов явно был озадачен признанием Дарьи.
— И чья же ветошь? — с презрением полюбопытствовал он.
— На свой зад примеряешь? — поднимая портки, огрызнулась Дарья.
— Дяди-Ванино, штоль? — сообразил глупый Митька Ошмарин.
Кто-то из балтийцев гоготнул. Любой бы догадался, что буфетчица могла стирать одному лишь капитану — прочих, если надо, обстирывала посудница. И ношеные, драные, убогие кальсоны были постыдной изнанкой капитанской важности. Иван Диодорович почувствовал, что краснеет как мальчишка.
Балтийцы заржали, потом заржали пулемётчики с артиллеристами, потом и кое-кто из своих же речников. Бубнов ухмыльнулся: он всё равно взял верх над строптивым капитаном. А Ивана Диодоровича колотил безмолвный гнев. Разумеется, подштанники принадлежали не ему, но нельзя было отречься от позора, иначе Бубнов доведёт дело до смертоубийства — команда уже готова на бунт. Старпом Серёга Зеров горько поморщился: он понял, что бесчестьем Ивана Диодорыча Дарья уберегла речников от расстрела.
Нерехтин крутанулся на пятках и потопал прочь — к себе в каюту.
Лёжа на койке, он смотрел в подволок и слушал, как о борт парохода брякают лодки, в которые загружаются балтийцы. Он чувствовал себя очень одиноким. Команда там радуется, что моряки убираются восвояси на баржу — пронесло тучу мороком, а он валяется тут, как оплёванный… И на кой ляд ему это всё?.. Буксир-то уже не его, а для команды он — посмешище!.. Ему, нищему вдовцу, надо в богадельню, в монастырь, а не в рейс…
За окном угасал пасмурный день. В дверь поскреблись.
— Проваливай! — прорычал Иван Диодорович.
Дверь приоткрылась, и в каюту проскользнул Егорка Минеев — матросик, у которого в селе Бабка расстреляли отца. Егорка рухнул на колени.
— Прости, дядя Ваня… Это я был… В село сбегал мамку повидать…
Иван Диодорович, кряхтя, встал, взял Егорку за ухо, выволок в коридор — Егорка полз, поскуливая, и стучал коленями, — встряхнул его, поднимая на ноги, и отвесил свирепый пинок. Затем вернулся и бухнулся обратно на койку.
Он лежал до темноты. А в темноте к нему пришла Дарья.
— Уйди! — приказал он.
Дарья, вздохнув, присела на краешек кровати.
— Ладно тебе, не сердись, — шёпотом попросила она. — Что ты как дитя?
Иван Диодорович уткнулся лицом в стену.
— Ты меня, капитана, грязными портками осрамила!.. — промычал он.
— Лучше так, чем стрелять бы затеяли… Не в обиде беда, Ванечка…
Дарья заворочалась и тоже легла, неловко пристроившись крупным телом рядом с Иваном Диодоровичем.
И капитан Нерехтин затих. Он думал о своём одиночестве, о покойных жене и сыне, о скорой старости, о милой и доброй женщине у него за спиной. Ему захотелось заплакать, будто он и вправду был как дитя. И тогда он грузно завозился, переменяя бок, обнял Дарью и начал целовать.
