«Русло» и «Лёвшино» сблизились на полверсты, и застучали пулемёты. В барбете на левом колёсном кожухе «Лёвшина» пожилой пулемётчик в рабочей тужурке приник к прикладу; рубчатый барабан «льюиса» вращался, летели гильзы, ствол пулемёта дрожал в хомуте, закреплённом на вертлюге. Сенька Рябухин, второй номер, стоял на коленях рядом со стрелком и прижимал к груди запасной диск. Грохочущие очереди с «Русла» опрометью колотили по броне барбета и рубки «Лёвшина», по скулам артиллерийских полубашен.

Нерехтин в это время разворачивал пароход, чтобы уйти в протоку между островами. Он без подсказки сообразил: если «чебаки» захотят вести огонь через остров, Дорофею придётся расположить своё судно по оси фарватера, иначе течение снесёт «Русло» на Нижний Лемех; подставив борт и гребное колесо, буксир Дорофея станет более уязвим для пушек «Лёвшина».

Иван Диодорович не испытывал злобы на Дорофея; его не изумляло, что старый приятель оказался смертельным врагом, хотя они не ссорились. Иван Диодорович уже понял: в бою нет хороших и плохих, нет правых и виноватых, а есть одно только желание уничтожить противника. Жалость, недоумение или раскаянье — всё это не для боя. Война не нуждалась в горьком опыте жизни. А человек не имеет ничего, кроме опыта. Опыт созидает душу. И таким, какой он нужен для войны, Иван Диодорович был сам себе чужим, как вор.

В левой стене рубки железная дверь внезапно распахнулась, и появился Сенька Рябухин. Он почти рыдал, не в силах совладать с потрясением:

— Михалыча… Михалыча посекло!..

Жужгов деревянно шагнул к Сеньке, шевеля чёрными усами, и врезал ему в скулу кулаком. Сенька отлетел назад.

— Ну дак один стреляй! — рявкнул Жужгов и захлопнул дверь.

Нерехтин стискивал штурвал, цепко удерживая взглядом полосатый клин створного знака на Нижнем Лемехе. Вдруг он почувствовал ногами мощный толчок всего судна. Это не было ударом снаряда. Нерехтин быстро посмотрел назад, в окошко на тыльной стороне рубки. Из дымовой трубы, пронзая чёрные выхлопы, бил высокий светлый столб раскалённого пара. Так случалось, когда срывало предохранительные клапаны. Но в переднее окно Иван Диодорович увидел, как белёсый пар густыми тучами повалил из проходов надстройки горловин дефлекторов. Это означало, что на «Лёвшине» взорвался котёл.

Нерехтин сунулся лицом в переговорный раструб:

— Прокофьев, доложи!..

В ответ он услышал урчанье и вопли. Впрочем, всё было понятно: колёса «Лёвшина» замедлились и замерли. Под огнём врага буксир лишился хода.

Однако Иван Диодорович ошибался: котёл на «Лёвшине» был цел, просто кто-то из матросов сдуру ударил тяжёлой железякой по непонятным трубам и вышиб один из паропроводов. В дерущихся хлестнула свистящая струя перегретого пара. Обожжённые люди заорали, заметались, уклоняясь от раскалённой плети; им стало уже не до драки. Кто-то бешено ломанулся вверх по трапу, кто-то упал на карачки, очумело выползая прочь из давки. Тесное машинное отделение быстро заполнилось горячим и мокрым туманом. Осип Саныч, расталкивая ничего не соображающих матросов и кочегаров, вслепую бросился к щиту управления, нашарил торчащие рукоятки и открыл клапан, сбрасывая в котле давление, чтобы ослабить напор клокочущей струи.

— Поганцы! — тонко кричал он. — Убью за машину!..

Для Осипа Саныча машина была священной.

Перед Дарьей и Катей из жаркой мути вынырнул князь Михаил.

— Я выведу!.. — прохрипел он, хватая Катю за руку.

Казалось, что от зноя кожа слезает со скул, будто варёная капуста.

— Дарья, возьмитесь за Катю! — приказал Михаил.

В рубке Иван Диодорович выкрутил штурвал на максимальный угол руля, чтобы иссякающая инерция хоть немного направила судно к острову.

— Хода больше нет, — сообщил Нерехтин Жужгову.

Жужгов тупо молчал. Он не знал, что теперь требуется делать. Он открыл дверь и выглянул, словно бы снаружи ему было понятнее.

«Русло» находился уже гораздо ближе. На нём и без бинокля можно было видеть бегающих человечков, буквы названия на передней стене рубки и колечки спасательных кругов. Кормовое орудие «Лёвшина» гулко рявкнуло, тряхнув пароход. Оба уцелевших пулемёта на кожухах колёс били короткими очередями. Сенька Рябухин по-бабьи приседал при стрельбе и повизгивал. Заметив Жужгова, он злобно ощерился, будто боялся, что тот снова его ударит.

Из проходов надстройки на палубу, на воздух, выскакивали ошпаренные люди — матросы, кочегары и механики. Жужгов глядел на них сверху.

Князь Михаил пропустил вперёд и Катю, и Дарью. Пошатываясь, они добрались до фальшборта и вцепились в планширь. Михаил вытер ладонью горячую воду с лица. Кате казалось, что она вырвалась из ада, кипящего всем своим объёмом, огненного и железного, где в глухой мгле кричат и беснуются обезумевшие люди. Вокруг был простор, овевающий блаженной свежестью реки. Катя не могла надышаться. Она подняла лицо к небу — и натолкнулась взглядом на Жужгова, стоявшего перед рубкой на крыше надстройки.

Жужгов легко узнал Великого князя, однако не испытал ни удивления, ни гнева: это было слишком сложно для него. Он не руководил своей судьбой, и её переплетения были ненужным знанием, вызывающим только досаду, как болтовня инженеров или комиссаров. Жужгов молча нашарил кобуру на бедре и вытащил наган. Надо доделать то, что не было доделано июньской ночью два месяца назад. Всё просто: ему приказали — он исполнил, пусть и не сразу.

Жужгов вытянул руку с наганом, а Катя без размышлений подалась назад и заслонила собой князя Михаила, защищая то, что обрела.

Катю, князя и Жужгова из своего барбета видел и Сенька Рябухин. И он тоже не стал размышлять: а что тут непонятно? Катерина Митревна — хорошая барышня, Жужгов — зверина, и щас в неё пульнёт, а солдаты воюют за хороших против плохих. Сенька крутанул «льюис» на вертлюге и нажал гашетку. Короткая очередь туго ударила в спину Жужгова, как в мешок с песком. От толчка Жужгов нелепо шагнул вперёд и свалился с края крыши.

В этот момент махина парохода ткнулась носом в отмель и вздрогнула. Под форштевнем заскрипела зернистая дресва. Пароход остановился.

Иван Диодорович не обратил внимания на исчезновение Жужгова. Ну, сбросило того рывком судна — и хрен с ним. Важно было другое. Буксир залез носом на мель, будто зацепился челюстью, и двигаться больше уже не мог. Огромное судно вытянулось на приплёске возле острова как дохлая рыбина — отличная мишень для противника. А «Русло» был совсем близко.

Однако в картине боя что-то изменилось. «Русло» почему-то вдруг начал забирать влево, всё уверенней и уверенней, и наконец стало ясно, что Дорофей уводит свой пароход в протоку, разделяющую Нижний и Средний Лемехи. Громада «Русла» неспешно и точно вошла в проём между островами и скрылась за космами тальника.

Фарватер опустел. Перед «Лёвшином» ветер колыхал над рекой только сизые слои мазутного дыма; их с криками дырявили чайки, словно хотели убедиться, что река освободилась от грохочущих чудищ. «Русло» зачем-то осторожно заполз в малую воложку и теперь был отгорожен от «Лёвшина» зелёной грядой острова.

Иван Диодорович обернулся и понял причину такого странного манёвра противника. Выше по течению в светлом створе, над которым плыли облака, темнел другой пароход. Это «Медведь» торопился на выручку товарищу.