Нерехтин разглядывал «Русло» в бинокль: ну и дела, это же «Орёл»! Ему же под семьдесят лет!.. Когда-то «Орёл» считался самым сильным буксиром на Волге — значит, и в России, и капитаном на нём был балтийский шкипер Альфонс Зевеке. Потом Зевеке основал собственное пароходство и перевернул всю жизнь на российских реках; по примеру Американских Штатов он затеял строить двухпалубные пароходы. Свой первый двухпалубник он так и назвал — «Переворот». Два года назад Нерехтин видел заброшенный «Переворот» на берегу в Жуковском затоне. А вот «Орёл» ещё работал, хотя и поменял имя. Но знатока этим не обмануть. Пароходы — они как люди, облик их неповторим, и опытный речник узнает судно даже по дыму, по гудку и по пенному следу.

Потеряв десант, самолюбивый Ганька тотчас отправил против «Русла» бронепароход «Урицкий». «Карла Маркса», ушедшего в Пермь, Ганька решил не ждать: «Урицкий» и сам укротит врага, у него две пушки, а на «Русле» — только одна. Воткинские же «чебаки», похоже, понадеялись развить успех и выслали «Русло» в погоню за побитым «Соликамском», чтобы атаковать флотилию красных врасплох. «Русло» и «Лёвшино» встретились возле трёх заросших тальником островов — Нижнего, Среднего и Верхнего Лемехов.

«Русло» виднелся в створе возле охвостья Нижнего Лемеха: маленький, как щепочка, и с пёрышком дыма. Над Камой в синеве, сияя краями, тихо плыли крутобокие облака, по плоскости реки ползли их прозрачные тени.

— Что делать? — спросил Нерехтин. Его никогда не учили воевать.

Жужгов только что вернулся от артиллеристов носовой полубашни.

— Подойди на версту, — ответил он. — Они из пушки захерачат.

От Севастьяна Михайлова Иван Диодорович знал, что капитаном «Русла» воткинцы поставили Дорофея, Севастьянова младшего брата. У Нерехтина не умещалось в голове: неужели они с Дорофеем будут убивать друг друга? Они же столько раз выпивали вместе, отмечая водосвятие в начале навигации!

«Русло» первым открыл огонь. То справа, то слева от «Лёвшина» изредка взлетали бурные столбы воды, порой совсем близко — так, что заливало палубу и кожухи колёс. «Лёвшино» закачался. Его орудия тоже принялись палить, и Нерехтин в бинокль рассматривал такие же водяные столбы вокруг «Русла». Над тальником с гомоном взвились перепуганные птицы, гнездившиеся на острове, и по мелким волнам, рассыпая брызги, побежали утята-хлопунцы. Перестрелка казалась неопасной забавой, будто детишки бросают камни.

И вдруг махину буксира сотряс чудовищный стальной удар. Перед рубкой полыхнуло, по броневой обшивке залязгало, а затем Иван Диодорович увидел, что угол надстройки разворочен снарядом и курится дымком. Возле орудия валялся и орал раненый артиллерист. Передний пулемётный барбет был смят, бойцы в нём исчезли, а «льюис» на вертлюге задрал ствол к небу.

И капитан Нерехтин словно прозрел. Бой — он по-настоящему, как по-настоящему эти вот еловые берега и чёрная коряга на отмели. И Дорофей — не дурак, потому что его судно идёт на врага носом, сокращая площадь обстрела. И лоцман у Дорофея — мастер, потому что ловко использует ложбину переката. И на «Русле» — канониры с Германской войны, а не мотовилихинские рабочие, которые умеют стрелять, но не умеют целиться. В прежние годы в Мотовилихе каждую пятницу испытывали изготовленные орудийные стволы, бабахая с заводского двора через Каму по заречному полигону; в эти часы прекращалось любое судоходство. Нерехтин понял, что «Русло» сильней, чем «Лёвшино».

— Уступи-ка мне. — Иван Диодорович отстранил штурвального Дудкина. — Сбегай вниз, уведи Катерину в машинное… И Дарью тоже, — добавил он.

В том, что боцман и старпом укроют команду, Нерехтин не сомневался, но подстраховаться не мешало.

— Обделался, да? — Жужгов с презрением хмыкнул в чёрные усы.

Нерехтин переложил руль, чтобы «Лёвшино» шёл ближе к острову. Если снаряд пробьёт борт ниже ватерлинии, можно будет выброситься на мель.

Старпом Серёга Зеров сам догадался, что баб надо спрятать в машинном. Он сунулся в каюту Кати и Дарьи:

— Девоньки, живо собирайтесь в трюм! Захватите подстилки!

В машинном отделении на Серёгу строго поглядел Осип Саныч.

— Не положено посторонним! — попробовал возразить он.

— Осип Саныч, по нас из пушек садят! За машиной бабам надёжнее!

Серёга пристроил Дарью и Катю в закутке за шевелящейся и лязгающей громадой агрегата. Керосиновые лампы освещали чтото непонятное. Стлань, под которой плескалась вода с мазутными комьями, Дарья закинула рогожей.

— Приткнись, Катюшка, — сказала она. — И не бойся. Мужики справятся.

Катю трясло от напряжения. Глазами она искала князя Михаила, но не могла отличить его от других мелькающих в полутьме кочегаров и механиков. Низкое помещение было наполнено шумом работающей паровой машины, словно здесь сопело и клацало зубами, обжираясь, какое-то железное чудище.

Откуда-то появился Митька Ошмарин с маслёнкой.

— Да как же это?! — воскликнул он. — Мне же к маховику надо пролазить!

— Подвинемся мы, не скули, — сварливо ответила Дарья.

И тут в машинное отделение, гремя башмаками по ступеням трапа, сверху гурьбой внезапно посыпались матросы — друг за другом шесть человек. В руках они сжимали разводные ключи, молотки, вымбовки и болторезы.

— Куда вы?! — гневно вскинулся Осип Саныч, блистая стёклышками очков.

— Конец твоему корыту! — истерично закричал Егорка Минеев.

Матросы не забыли недавней драки с трюмной командой, не простили машинистам и кочегарам их равнодушия к страданию крестьян. Матросы жаждали возмездия. Лучшим возмездием был бы разгром парохода, и сейчас, в сражении, для разгрома подвернулся самый удачный момент. Пускай судно заглохнет, затонет или попадёт в плен к «чебакам», не жалко! Если трюмной команде матросы не братья, то и матросам трюмные — враги! И пароход — враг! — Долбай у них всё! — завопил матрос Колупаев.

Удары тяжёлых слесарных инструментов обрушились на паропроводы и вентили котла, на рычаги и шатуны машины. На палубе парохода грохотали пушки, а в трюме звенело и лязгало железо, матом орали обозлённые люди: матросы били трюмных и ломали агрегаты. Осипа Саныча смели со скамейки. В кривоугольной тесноте отсеков люди кидались друг на друга, карабкались куда-то, осатанело колотили по чугунным клапанным коробкам с крышками на болтах, по литым поршневым цилиндрам, по кранам, по замасленным тягам, по осям и шестерням. Но котёл и машина продолжали бесчувственно работать — матросы не знали, как их остановить.

В узком закутке у заржавленного борта тётя Даша крепко обхватила Катю мягкими и тёплыми руками и прикрыла собою.