«Лёвшино» вырвался из когтей дьявола, но ад оставил свои отметины. Старпом Серёга с матросами заливал последние очаги, и буксир был окутан паром, как баня. Краска на его бортах обгорела. Палубы и стены надстройки местами обуглились. Тонко дымили пулевые пробоины в трубе. Страшнее всего было видеть кожухи, на которых задрало листы обшивки: в чёрных прорехах, точно оголённые кости, двигались дуги колёс; железо топорщилось, словно вывихнутые крылья. Иван Диодорыч понял: эти изувеченные крылья проявили небесную суть парохода — его «Лёвшино» был ангелом-хранителем.

Иван Диодорыч вёл буксир в Нижнюю Курью, домой, — а куда ещё идти? Нобелевский городок и затон уползли за мыс на повороте, о пережитом ужасе напоминал только высокий столб дыма над прибрежным лесом.

— Узнай мне про Катюшу, — приказал Иван Диодорыч Дудкину.

Дудкин убежал. Поглядывая в разбитое окно, Иван Диодорыч заметил, что «Лёвшино» упрямо уклоняется влево. Неужели плицы левого колеса всё-таки повредило огнём и правое колесо теперь перегребает?.. Эх, нехорошо, хотя можно и поправить… В рубку вернулся запыхавшийся Дудкин:

— Степанида говорит, у них покуда без прибыли… А ещё вот, дядь Вань, Перчаткин божится, что Лексей за дядей Хамзатом с борта сиганул…

Иван Диодорыч молча стиснул рукояти штурвала.

— Пушка-то не тявкала, когда мы удирали, — заискивающе сказал Дудкин, — значит, дядя Хамзат живой! А коли он живой, так убережёт Лексея!..

— Беречь — это моё дело! — с досадой ответил Иван Диодорыч.

«Лёвшино» бежал по просторной реке, оставляя в воздухе след из дыма и пара. Сошедшее с зенита солнце слепило Ивана Диодорыча, но Дудкин не мог увидеть мокрого блеска в глазах капитана. Левый берег начал вздуваться плавным подъёмом горы Вышка, и над ней висели кудлатые лёгкие облака.

А справа от буксира на стрежне вдруг с шумом взлетел столб воды, потом издалека докатился гулкий звук артиллерийского выстрела. Иван Диодорыч и Дудкин тотчас обернулись. На повороте чернел маленький пароходик.

— «Гордый»! — сразу понял Нерехтин. — За нами, сволочь, гонится…

— Да чего же они привязались-то?! — плачуще воскликнул Дудкин.

Иван Диодорыч, конечно, знал причину. В трюме «Лёвшина» лежал груз Горецкого — он был как проклятье, которое никак невозможно сбросить. И капитан Нерехтин ощутил, что начинает сатанеть. Да будет ли избавление?.. Они только что вынырнули из пекла — и опять обратно?! Дайте же, суки, передышку, дайте Катюше родить — не в пожаре и не под обстрелом!..

— Все в машинное! — на палубе скомандовал матросам Серёга Зеров.

Перед надстройкой заметался Колупаев, не соображая, куда себя деть.

— Не могу!.. — закричал он Серёге. — Не могу больше!.. Сил моих нету!..

Чёрную копоть на его морде размывали слёзы.

— Ну-ка не раскисай! — рявкнул Серёга.

Колупаев едва не кинулся на Серёгу с кулаками:

— Сколько ещё под топором плясать? Хорош! Замордовали уже!..

Высокий Серёга схватил Колупаева за робу на груди и оттолкнул назад — охолонись! Колупаев стукнулся спиной в стену надстройки, встряхнулся, кинулся мимо Серёги к фальшборту и очертя голову прыгнул в воду. Серёга опешил. А на другой стороне палубы матрос Девяткин вдруг тоже скользнул к фальшборту. Ничего не объясняя, он тоже перемахнул планширь и вслед за Колупаевым бултыхнулся в пенную полосу от гребного колеса.

По правому борту взвился фонтан нового разрыва.

Глядя на матросов, уплывающих сажёнками к неблизкому берегу, Дудкин завистливо вздохнул:

— Спасаются мужики…

— Так шуруй за ними! — ревниво предложил Иван Диодорыч.

— Мне-то нельзя, — печально пояснил Дудкин, словно извиняясь перед капитаном. — Я же при тебе штурвальный…

— Тогда смотри, штурвальный! — Иван Диодорыч развернул Дудкина за плечо. — Говорю, ежели меня убьют… У нас на левом колесе плицы сожгло, и нас влево тянет. Руль углом надо держать, чтобы вперёд прямо идти! Понял?

Иван Диодорыч не сказал, что с косым рулём и ослабленным колесом «Лёвшино» потеряет в скорости, и «Гордый» от них не отстанет. Зачем парня стращать? Пусть борется изо всех сил, а уцелеет или нет — уж как бог даст.

На кормовой палубе перед надстройкой вдруг оглушительно рвануло и сверкнуло, вздыбились обугленные доски и лохмотья железа: это попал снаряд «Гордого». «Лёвшино» колыхнулся и заскрипел; Дудкин испуганно схватился за Ивана Диодорыча, чтобы не упасть. Но машина работала как прежде.

— Осип Саныч, что у тебя? — крикнул Нерехтин в переговорную трубу.

А в машинном отделении было светлее, чем обычно: в потолке зияла дыра, перечёркнутая балкой, и в этой дыре за рваными краями весело синело небо. Как раз под дырой на своей откидной скамеечке, перекосившись, смирно сидел маленький Осип Саныч Прокофьев, старший механик. Виском он уткнулся в ржавый пиллерс, очки с него слетели, лицо залила кровь. Митька Ошмарин и Сенька Рябухин, путаясь руками, заматывали ветошью медный паропровод, из которого свистела тонкая струя пара. Павлуха Челубеев — голый по пояс, с мазутной грязью на волосатом брюхе — орудовал у котла. Яшка Перчаткин, поскуливая, прятался за шевелящейся машиной. Серёга Зеров ощупал грудь старшего механика и сунулся к переговорной трубе:

— Дядь Вань, убитый Осип Саныч!..

В душе Ивана Диодорыча словно лопнула какая-то струна. Леденея, он понял: сколько он ни отбивался, смерть всё равно проникла на его пароход — как в том бою, когда погибла Дарья… Смерть — она здесь, на борту, и она хочет жрать. Но жуткое ощущение чужого злобного присутствия только ожесточило Нерехтина. Здесь командует он — капитан, а не какая-то приблудная тварь!

В кубрике тоже услышали грохот взрыва и почувствовали толчок судна; железная коробка кубрика хрустнула, и с подволока посыпался мусор.

— Опять, что ли, по нам палят? — Стешка посмотрела наверх. — Вот бляди!

Катя цепко схватила Стешку своей истончившейся рукой.

— Стеша, я не рожу никогда!.. — прошептала она; огромные её глаза были обмётаны покойницкой синевой. — Я не сумею!.. Я не выживу, Стеша!..

— Чего несёшь, дура? — остервенилась Стешка. — Ори, дева, но рожай! Там мужики за тебя умирают, а ты тут не смей у меня!..

— Уходите с Федей! — истово твердила Катя. — Скажите там всем, чтобы бежали с парохода! Не надо жертвы ради меня!..

Федя Панафидин подобрался к занавеске, за которой лежала Катя.

— Грех так говорить, Катерина Дмитревна! Кто надежду теряет, тот в бога не верит, а без веры нет и спасения!

— А ты молись! — приказала ему Стешка. — Проси у господа! Кричи ему!

Кубрик опять качнулся, опять с подволока посыпался мусор.

— Мы все спасёмся! — с отчаянной убеждённостью пообещал Федя. — Я в рубку образ подыму, пусть команда видит — и к небу будет ближе!

Федя сгрёб икону и бросился вверх по трапу.

Федосьев смотрел на это и молчал. Он наконец-то начал понимать, что же происходит на борту «Лёвшина»: мысли у него смешивались и распадались, как у сумасшедшего, но он собирал их обратно — и картина получалась совсем не такая, как он полагал раньше. Ромка Горецкий лгал. Нет на буксире никаких мятежников. Есть беда, и люди тащат друг друга из этой беды, потому и не могут разбежаться, чтобы спастись поодиночке.

…По левому берегу уже громоздился Мотовилихинский завод: длинные корпуса цехов с рядами арочных окон и целым лесом труб, подъёмные краны, причалы, эстакады. Низкий правый берег был неровным и совершенно пустым — там располагался заводской артиллерийский полигон. С мостика своего бронепарохода мичман Знаменский разглядывал «Лёвшино» в бинокль.

— Я точно могу поручиться за два попадания! — твёрдо заявил он Роману. — Однако, судя по всему, пока мы ещё не нанесли противнику значительного урона. Я не наблюдаю ни перебоев машины, ни потери плавучести.

Перед мостиком «Гордого» на носовой палубе сноровисто суетились канониры орудийной полубашни.

— Почему «Лёвшино» прижимается к левому берегу? — спросил Роман. — Намерен причалить к заводскому пирсу?

— На заводе мятежникам не скрыться, — возразил мичман. — Предполагаю, что у них просто повреждено управление судном.

Иван Диодорыч, конечно, тоже заметил, что его буксир, не слушаясь руля, потихоньку сам собой сдвигается к мотовилихинской стороне. Причина была очевидна: снаряд, убивший старшего механика, заодно оборвал и правый штуртрос — цепь, связывающую механизм парового штурвала с румпелем. Намертво насаженный на баллер руля, румпель помещался в отсеке кормового подзора, а штуртросы были протянуты вдоль бортов под палубой.

— Дудкин, дуй в каптёрку за храпцами! — приказал Иван Диодорыч и наклонился над переговорной трубой: — Серёга, штуртрос надо срастить!

Храпцами называли особые крючки, которыми соединяли хвосты цепей.

Дудкин убежал, но появился Федя с иконой. И тотчас в надстройке с грохотом разорвался новый снаряд. Федя и Нерехтин едва не упали.

— Забыл о нас господь! — гневно бросил Иван Диодорыч.

— Совсем худо? — спросил Федя.

Он был подлинным речником, потомственным, а не матросиком из крестьян и не машинистом из мастеровых; лоцману Феде Панафидину капитан Нерехтин мог всё сказать честно.

— На левом колесе у нас пожаром половину плиц объело. При косом руле мы уравняемся по скорости с «Гордым»… Я знаю этот буксир. Не «Гордый» он никакой, а «Григорий» Добрянского завода. Делает шестнадцать вёрст в час, как и мы теперь, если только руль удержать сумеем…

— Сумеем! — ответил Федя.

Иван Диодорыч зло усмехнулся:

— У Горецкого пушка. Он от нас не отстанет, пока мазут не закончится, и всю дорогу будет бить… Не утопит, так в плен возьмёт, а плен — та же смерть. Спасайся, Федюня, с борта, я капитанским словом тебе дозволяю.

Федя обшаривал взглядом простое лицо Ивана Диодорыча:

— Может, на «Лёвшино» мазута больше, дядя Ваня? Бог нас не выдаст!

Иван Диодорыч печально покачал головой:

— Благое дело — вера, но расчёт против нас. Бог не спорит с механикой.

А Федя вдруг понял, что дядя Ваня Нерехтин, такой земной и обыденный, с вечным своим самоедством и приступами слабости на полпути, на самом деле — могучий патриарх. Праотец Ной. А буксир дяди Вани — обожжённый, избитый, простреленный — это ковчег. Дядя Ваня собрал на нём самых разных людей: Катю Якутову — дочь пароходчика, чекиста Сеньку Рябухина, шулера Яшку Перчаткина, арфистку Стешу… На ковчеге у дяди Вани хватило места даже врагам, ведь сам он, Федя, был лоцманом вражеского судна, а Федосьев был вражеским капитаном. Все они в своём несовершенстве и есть дольний мир, несправедливый и страдающий; конечно, бог может погубить человека, но мир он не погубит. И не важно, что даже небо подчиняется механике!

— Ежели расчёт был бы за нас, так зачем тогда бог? — ответил Федя. — В том божья тайна и состоит, что нету ей причин, кроме вышнего замысла! Она всегда как наперёд — так невозможна, а обернёшься — так неизбежна!

Иван Диодорыч лишь махнул рукой — о чём говорить с блаженным?

В рубку ввалился Дудкин, из носа у него текла кровь — его контузило.

— Не нашёл я храпцов! — плачуще сообщил он. — Каптёрка-то сгорела и всё снарядом порушено!.. Серёга велел мне с ним вручную штуртрос тянуть, и нам твоя команда нужна, дядя Ваня!

Иван Диодорыч мгновенно понял замысел Серёги Зерова.

— Идём! — заторопился он.