«Святитель» и «Наследник» перегораживали горловину затона, и огонь яростными всполохами словно бы перебегал с одного судна на другое, хотя, конечно, горели оба. Казалось, что обречённые пароходы не хотят выпускать из ловушки своего ещё живого собрата: погибать — так вместе. Но буксиру Ивана Диодорыча нельзя было погибать. «Святитель» и «Наследник» — без команд, пустые, а на «Лёвшине» — люди. Они оставались на борту, потому что здесь был Иван Диодорыч, их капитан, а Иван Диодорыч оставался здесь, потому что в кубрике была Катя. Значит, надо драться за свою жизнь.

Иван Диодорыч рассчитал движение до вершка. Машина мерно работала на средней тяге; колёса вспахивали воду, покрытую дымящимися комьями нефти. «Святитель» и «Наследник» неудержимо приближались: огонь на палубах высвечивал их сквозь мглу, словно суда были логовами демонов.

— Таранить будешь, как «Русло» таранил? — заворожённо спросил Дудкин.

— Нет, — кратко ответил Иван Диодорыч. — Распихну.

Поворачивая штурвал, он нацеливал буксир в треугольный зазор между «Наследником» и «Святителем». Серёга Зеров сгонял матросов на корму.

— Стоп машина! — приказал Иван Диодорыч в переговорную трубу и перекинул рукоять телеграфа.

Машина умолкла, в тишине был слышен только треск пожара. «Лёвшино» с набега вошёл чуть наискосок между горящих судов, мрачно озарённый и справа, и слева. Крамбол торчал, будто копьё. Мёртвые пароходы смотрели пламенными глазами окон. Казалось, что какие-то злобные силы сейчас набросятся на «Лёвшино» с двух сторон, примутся терзать и пожирать, словно стая голодных волков, однако неведомый страх удерживал их на привязи.

Иван Диодорыч не хотел, чтобы его буксир сцепился со «Святителем», как «Наследник», потому и сбросил ход. «Лёвшино» по касательной увесисто ударил форштевнем «Святителю» в бок — точно в ступицу колеса, прикрытую «сиянием». Лопнул и отскочил крамбол, хруст каркаса пробежал по буксиру от носа до кормы. Влечением инерции морду «Лёвшина» потащило по борту «Святителя», сминая прогулочную галерею, будто картонную коробку. Но толчок, полученный от «Лёвшина», сдвинул «Святителя», и «Наследник» нехотя выломился из прорана, в котором застрял: два судна разделились.

— Полный ход! — тотчас скомандовал Иван Диодорыч.

Всё-таки у него был буксир — пароход, созданный как раз для того, чтобы сдвигать неподъёмный груз. Гребные колёса врылись в воду. «Лёвшино» попёр вперёд — в узкую щель, открывшуюся между «Наследником» и «Святителем»; левым обносом «Лёвшино» скрёб по «Наследнику», правым — по «Святителю». От сотрясения горящие пароходы окутались облаками искр, на буксир Ивана Диодорыча полетели угли и тлеющие обломки.

Иван Диодорыч застыл за штурвалом. Он надеялся, что колёсные рамы выдержат напор. «Лёвшино» продирался на волю, словно собака сквозь дыру в заборе. Иван Диодорыч сердцем ощущал, как его буксир дрожит всей своей громадой, сопротивляясь давлению, будто его пытаются скомкать и раздавить в исполинском кулаке. Вокруг рвалось и гнулось железо. Что-то скрежетало и трещало, пустотело лязгало, взвивался отвратительный ржавый визг, и Дудкин от ужаса зажал уши. Волнами накатывал огонь, пытаясь перехлестнуть через палубу, и дышало жаром. Но чем было страшнее, тем спокойнее становилось Ивану Диодорычу. Пробуждённая враждебная мощь означала их собственную силу, а Иван Диодорыч верил в себя, в свою команду и в свой пароход.

В тёмном кубрике по-прежнему было душно от нефтяного дыма. Катя, измученная болью, всё же услышала за бортом грохот, напоминающий грозу.

— Что это гремит, Стеша?.. — выдохнула она.

Катя хотела, чтобы её убило, и страдания закончились.

— Да ничего там такого! Диодорыч управится! — успокоила её Стешка. — Тужься, дева, тужься и терпи! Не вечна бабья мука!

И Катя снова закричала, уповая на облегчение.

На другой койке зашевелился раненый Федосьев. Пуля навылет пробила ему бедро; Федя Панафидин крепко замотал его ногу тряпками.

— Лежите, господин офицер, — мягко сказал Федя.

Он сидел рядом с Федосьевым, а образ Николы Якорника поставил перед собой на рундук. Нимб Якорника чуть мерцал в полумраке. Федосьев с трудом вспоминал, что случилось: пожар на буксире, дверь кубрика, нобелевец внизу, выстрел… А дальше?.. Что было потом?.. Почему так дико кричит женщина? Что за скрежет вокруг? Что за икона светит сквозь тьму? Может, это бред?..

— Где я? — спросил Федосьев.

— В чистилище, — просто ответил Федя.

— Кто кричит?

— Господь присудил Катерине Дмитревне от бремени разрешиться.

Федосьев попробовал сесть, но острая боль пронзила ногу до живота, и он, застонав, повалился обратно.

— Я пленный?

— Нет у нас пленных, — сказал Федя.

И «Лёвшино» тоже освобождался из неволи, будто рождался заново.

Ободрав колёсные кожухи, он всё же протиснулся между «Святителем» и «Наследником». Горящие пароходы оставались за кормой: пылая, они точно скалились от злобы. Глухой дым над водой расслаивался и распадался; сквозь мглу впереди расцветали праздничные краски загустевшего дня: васильковое небо, зелёный мыс, бело-полосатый парус фарватерного знака на створе и блещущие волны… Повеяло блаженной свежестью большой реки. Горячее солнце безмятежно клонилось к лесам на дальнем берегу, словно бы на земле царили мир и покой. Но мира и покоя на земле не было.

Из пулемётного гнезда Мамедов увидел буксир Ивана Диодорыча — и почувствовал освобождение. Молодэц, Ванья. Хотя бы у него получилось… Хамзат Хадиевич ласково погладил мёртвого Алёшку по голове:

— Болше нэ бойса за сэстру, Альошэнка.

Уже не прячась от пуль, Хамзат Хадиевич прошёл в окоп, поднял одну из винтовок, проверил магазин, примкнул обойму, сдвинул патроны, дослал затвор и повернул рукоять. Наверное, пяти патронов ему будет лишку — не успеет расстрелять. Ну ладно… Хамзат Хадиевич неуклюже полез из окопа.

А Роман Горецкий рассматривал «Лёвшино» в бинокль, оставленный подпоручиком Василенко. Роман уже готов был бросить всё и бежать на свой пароход, но услышал, как рядом зло и радостно оживились солдаты.

— Не трогай «гочкис», дурень! — ругались они на пулемётчика. — Мы его, подлюку, из трёхлинеечек сами приголубим!..

Роман опустил бинокль.

По луговине к их позиции открыто шагал Мамедов — шагал и стрелял на ходу из винтовки. И было понятно, что он идёт под пули умирать.

«Лёвшино» разворачивался к фарватеру; участь Мамедова и захват пушки уже ничего не определяли, и Роману следовало торопиться на «Гордый», но его удержала ненависть, мстительное любопытство. Он не мог отвести взгляда от непобедимого нобелевца — грозного даже сейчас. Солдаты быстро бабахали из винтовок, словно соревновались, стараясь опередить друг друга, а Мамедов шагал и стрелял в ответ, шагал и стрелял, будто был неуязвим.

Он чувствовал тугие толчки вонзающихся в него пуль, и каждый удар словно утяжелял его руки и ноги, замедлял весь мир, но Хамзат Хадиевич тянул и тянул своё неумолимое движение, как перегруженный и тонущий буксир. Закончились патроны в винтовке, и он ещё сумел вытащить кольт, сумел пальнуть куда-то косо в землю, и лишь потом всем телом повалился в траву. В последнем вдохе он уловил запах этой травы, и ему не понравилось — он не хотел ничего: ни запахов, ни звуков, ни света, ни памяти. И это ничего неспешно наплыло на Хамзата Хадиевича, как избавление и пощада.

Роман выбрался из пулемётного гнезда и вместе с солдатами всё-таки пошёл к Мамедову. Миновал убитого подпоручика Василенко, покорёженное орудие, трупы артиллеристов… Мамедов лежал лицом вниз, массивный, будто большое животное. Солдаты разглядывали мертвеца. Роман поднял кольт Федосьева, выпавший из руки Хамзата Хадиевича, и не смог не сделать этого — выстрелил Мамедову в чёрно-седой затылок. Теперь уж всё точно.

А потом он побежал по склону к стоянке «Гордого».

Бронепароход под парами приткнулся носом в берег немного выше дамбы затона. У сходни топтался часовой. Ничего не объясняя морякам, которых встретил на палубе, Роман сразу поднялся на мостик. Мичман Знаменский был откровенно рассержен тем, что командир пропал так надолго.

— Что там стряслось, Роман Андреевич? — спросил он. — Мы ждём уже чёрт знает сколько, и ни слуха ни духа, а у вас — пожар, стрельба, солдаты!..

— Диверсия, господин мичман, — ответил Роман; он решил, что для Знаменского сгодится история, которая убедила и подпоручика Василенко: — На «Лёвшине» действительно были агенты большевиков. Начался мятеж. Его цель — уничтожение нашей топливной базы. Как видите, отчасти это удалось.

— Где Пётр Петрович?

Роман достал кольт Федосьева и протянул мичману рукояткой вперёд.

— Пётр Петрович убит.

Знаменский был потрясён. Он осторожно взял оружие Федосьева, будто какую-то удивительную и невозможную вещь.

— Да, на войне убивают даже кумиров, — мрачно сказал Роман.

Знаменский растерянно совал кольт в карман кителя и не мог попасть.

— Адмирал Смирнов хотел представить Петра Петровича к Георгиевскому кресту… — сдавленно произнёс он. — За тот бой на устье Белой…

— Я знаком с Петькой ещё с Самары. — Роман сделал вид, что на миг его тоже охватили воспоминания. — Но теперь командуете вы, господин мичман. А люди, которые убили Федосьева, уходят на «Лёвшине» без возмездия.

— Нет, возмездие будет! — со звоном в голосе пообещал Знаменский.

…Нагоняя обороты колёс, «Гордый» двигался мимо горящего затона, будто мимо огромного чёрного леса: дремучие дымы, багрово подсвеченные снизу, возносились как исполинские деревья, и тень от них дотягивалась до середины реки. Пожарище поневоле вызывало благоговение. Но Роману было не по себе. Ему навязчиво чудилось, что откуда-то вдруг может появиться Мамедов. Оглянешься — а он за спиной, и это страшно. Да, Мамедов мёртв, но его смерть, оказывается, ничего не значила, потому что оставался Нерехтин.

Роман щурился, с мостика всматриваясь в створ, где всё терялось в блеске волн и таяло в солнечном свете. Он ещё различал вдали маленький тёмный силуэт убегающего буксира «Лёвшино». Желание у Романа было только одно, зато простое и ясное, как клинок: утопить этот дьявольски упрямый пароход. Ни про Катю, ни про Алёшу Якутовых Роман уже не думал: дети Дмитрия Платоновича сами выбрали сторону, их судьба его теперь не касается. Романа заботил только груз, спрятанный в трюме у капитана Нерехтина.

Мичман Знаменский вышел из рубки, и Роман повернулся к нему:

— Какова дальность прицельной стрельбы из вашего орудия?

Знаменского, похоже, нужно было только слегка подтолкнуть, чтобы он согласился открыть огонь на поражение.

— Уверен, что дистанция приемлемая, — мрачно ответил он.

— Тогда чего же мы ждём?