«Кент» дал гудок и вслед за «Лёвшином» повернул в устье Белой.

Роман ощущал себя триумфатором. Год назад он сидел в Самаре без работы и без надежды, а сейчас готовился атаковать повелителей мирового нефтерынка, и ему помогает британская военно-морская миссия. Он забрал себе часть ценностей Госбанка России, и главный его соперник — Мамедов — заперт в пароходном карцере. Нобелевский головорез не сбежит и не подобьёт «Лёвшино» на мятеж. Роман заставит его отдать документы Турберна, а потом застрелит — так будет проще и надёжнее; для этой цели ещё в Перми Роман обзавёлся браунингом. В общем, до победы остаётся только один шаг, и никто не помешает Роману Горецкому сделать его.

Бронированный «Кент» с орудийными полубашнями выглядел на тихой реке весьма внушительно. Роман стоял на мостике и глядел на лесистый берег, словно принимал парад. Впереди покорно дымил трубой буксир Нерехтина, волны раскачивали отражения сосен. Митя Уайт дружески усмехнулся:

— Если глаз прижмуришь, будешь как Нельсон.

За версту до устья протоки, ведущей к промыслу, «Кент» ещё раз дал гудок, приветствуя «Ревель», пароход адмирала Старка. Обширная луговина была заполнена солдатами и обозами; судно адмирала приткнулось к шатким мосткам; ездовые с руганью загоняли в багажный отсек лошадей с подводами.

— Как Елабугу сдали, так фронт и покатился, — сказал Уайт. — Солдаты бегут. Надо бы стрелять по отступающим, а Старк эвакуирует их на правый берег. Пусть идут в Николо-Берёзовку.

— Юрию Карловичу не хватает жестокости, — согласился Роман.

Он не сомневался, что ему самому жестокости хватит.

Протока показалась Роману совсем не такой, какой была осенью, но Роман понимал, что это обман чувств: осенью он потерпел здесь поражение, а сейчас возвращался, чтобы победить. Сбросив ход, «Кент» неспешно прошёл мимо тёмного омута, на дне которого лежал «Кологрив»: Роман не мог отвести взгляда от безмолвной воды, замусоренной облетевшим черёмуховым цветом. За изгибом русла открылась пристань нобелевского промысла — причал, жерди оцепов, сарайчики… «Лёвшино» уже швартовался к борту старой баржи.

…Роман всё рассчитал так, чтобы не тратить время и усилия напрасно, впрочем обстоятельства оказались куда более благоприятными, чем он думал.

С пристани он отправился к нефтевышкам, размышляя, уцелел промысел или нет. Конечно, Роман понятия не имел, как устроена буровая с её штангами, трубами и механизмами, однако этого и не требовалось. Если оборудование инженера Глушкова находится в скважине, то его извлечёт Мамедов — Роман заставит нобелевца сотрудничать. Капитан Джеймсон пришлёт матросов и машинистов «Кента»; они развинтят железяки, разложат по ящикам и притащат на пристань. На эту часть операции Роман отводил два дня.

А промысел уже закрылся. Дощатые вышки ещё стояли, но колёса на их верхушках не крутились, локомобили не дымили, обсадные трубы заржавели в штабелях. Через поляну промысла из леса хаотичным потоком тянулись отступающие воинские части — с парохода «Ревель» они двигались к Николо-Берёзовке. Солдаты явно не торопились снова попасть к командирам: многие располагались на привал. Горели костры, выпряженные лошади рвали свежую траву, в домиках рабочих гудели голоса и даже наяривала гармошка. Роман обошёл весь промысел и отыскал сторожа — хмельного старичка в ушанке.

— Дык на первый снег ишо тут порешили, — сообщил сторож. — Нефтя не показалась, надоело впустую валандаться. Свёрла подземные мастер велел в яшшики покласть, обешшал на Кузьминки увезти. Меня приткнул караулить, а сам провалился. Вишь — по сю пору кукую. Бабка-то моя, поди, померла уже.

Не веря своим глазам, Роман осмотрел ящики под навесом. В них и вправду хранилось буровое оборудование — самое совершенное в мире! За него агент «Шелля» убил инженера Глушкова!.. То, что ценилось дороже золота, здесь, в глухомани, никому не было нужно — его даже украсть не пытались.

Роман не стал откладывать дело: удача не любит промедления. Здесь всё находилось под рукой — люди, лошади, повозки… За несколько минут Роман собрал артель, и вскоре солдаты уже с матом волокли первый ящик в телегу.

— Дык как же это? — удивлялся сторож и чесал голову под треухом. — У меня и ружжа-то нету, штоб по ворам пулять…

К вечеру на пристани вырос штабель из ящиков. Старую баржу, чтобы не мешала, сплавили ниже и зачалили за деревья.

В ту ночь Роман не мог заснуть: неотступно думал о предстоящем дне. Он попытался переключиться на другие мысли, например о Кате. Катя выгнала его, как надменная барыня выгоняет неугодного лакея. Это оскорбительно. Он же так много сделал для Кати… А кто она? Дочь богатого отца, и всё. Она ничего в жизни не добилась — кроме беременности от вельможи. Он, Роман, обойдётся без её фирмы. После гражданской войны в России будет немало бесхозных пароходств. Катя Якутова — не единственный путь к монополии. Главное — не упустить момент между окончанием войны и появлением новых правил… Роман удивился: планы на будущее легко заглушили разъедающую боль унижения. Что ж, он дал Кате шанс — Катя этот шанс отвергла. Ну, пусть живёт как хочет. Ему до неё больше нет дела. Видимо, Катя была нужна ему только до тех пор, пока он не прорвался к победе.

…Рано утром Роман в лодке переплыл с «Кента» на «Лёвшино».

Будто по какому-то волшебству, «Лёвшино» стал для него совершенно чужим. Роман не испытывал никакой неловкости, разговаривая с Нерехтиным и Федей. Это просто некие люди, выполняющие его приказы, и не более того. Плевать, что они думают и чувствуют. Они — инструменты.

«Лёвшино» долго и хлопотно маневрировал, пристраиваясь к омуту, и наконец сбросил якорь. Роман приказал команде парохода убраться в кубрик или в каюты: свидетели ему не нужны. Он сам открыл трюм и занял место у лебёдки, развернув стрелу над водой. Водолаз облачился в свой чудовищный костюм, сигналист завёл нагнетательный аппарат. Работа началась.

Роман не вспоминал, как он затопил здесь «Кологрив». Не было ничего — ни удара топором матросу по голове, ни взрыва, ни катера на дне. Тяжёлые ящики всплывали на стропах, шумно обтекая водой; они появлялись из омута как из ниоткуда, из пустоты. Роман двигал стрелу крана и крутил рукояти, аккуратно опуская ящики в трюм буксира. Действия были однообразными, не требующими размышлений: вперёд — назад, вверх — вниз, влево — вправо, но в этом механическом повторении и заключалась неотвратимость успеха.

— Зис бокс ис зэ ласт, — сказал сигналист, читая по толчкам фала в руке.

Роман понял его, хотя и не говорил по-английски.

Он поднял водолаза на борт, затем слез в трюм, закинул мокрые ящики рогожами и лишь потом дозволил команде «Лёвшина» выйти на палубу.

— Сейчас, Иван Диодорович, перемещаемся к пристани, — распорядился он. — Надо принять на борт грузы с причала.

Он чувствовал, что Нерехтин будто что-то ищет в нём взглядом. Похоже, капитан полон гнева, ведь Роман бросил Катю. Но Роману были безразличны переживания Нерехтина. Капитан волен осуждать его сколько угодно.

Буксир вытянул якорь на крамбол, донёсся звон машинного телеграфа, с шумом провернулись в кожухах колёса. Пыхнув чёрным дымом, «Лёвшино» грузно заскользил вперёд, за изгиб протоки, и вскоре мягко подъехал боком к сваям пристани; один матрос перепрыгнул на причал, другой перекинул канат.

Роман наблюдал за погрузкой со стороны. Теперь рукояти лебёдки крутил старпом, матросы цепляли стропы к ящикам с оборудованием нефтепромысла. Ящики один за другим проплывали по воздуху и опускались в прямоугольный провал трюма. Железяки Нобелей укладывались поверх золота Госбанка.

Роман захлопнул крышки трюма и потоптался на них, будто закопал клад и утрамбовал землю. Это его добыча. Это его победа. Он всё сделал идеально.

А вдалеке, предупреждая о чём-то, загудел «Кент».