«Лёвшино» торчал в Сарапуле уже неделю. Боевые корабли флотилии находились возле Елабуги, и Горецкий ждал, когда за ним придёт «Кент». Без британской канонерки миссия на промысел могла провалиться. Каждый день Роман забирался в лодку и плыл к штабному теплоходу. У адмирала Смирнова была радиосвязь со своими дивизионами. Уважая просьбу коммодора Мюррея, Смирнов держал Горецкого в курсе событий на фронте.

Катя видела, в каком напряжении пребывает Роман, но помочь не желала. Она впервые смотрела трезво, без любви и благодарности. Вроде бы Роман не совершил ничего дурного, — но в нём ощущалось что-то потаённо-недоброе, поэтому и доброе у него казалось дороже, чем стоило на самом деле.

Смерть тёти Ксении поразила Катю даже глубже, чем смерть папы. Папа был борец, и гибель входила в круг вероятности его судьбы. А тётя Ксения была совершенная душечка. Кому она могла помешать?.. Катя вспоминала, как тётя Ксения с сыном приезжала к маме в Канны, и они вчетвером гуляли по бульвару Круазетт. Мужчины косились на молодых и красивых дам с белыми зонтиками от солнца… Иннокентий тогда был сердитым мальчиком, и у Кати не получилось с ним подружиться… А тётя Ксения дружила со всеми. Ей все хотели сделать что-то приятное, и мама ревновала.

Катя чувствовала себя очень одинокой. Роман казался ей чужим, а дядя Ваня был слишком прост. Алёшка всё время чем-то занимался с Мамедовым, и Катя считала брата предателем: как можно относиться к этому убийце по-человечески? Впрочем, Алёшка не знал тётю Ксению лично, и про Святой Ключ ему никто не рассказал… Но неужели он сам не ощущает, что Мамедов — зверь?.. Катя сдружилась со Стешкой: снова сидела в камбузе, будто по-прежнему работала посудницей. А Стешка была рада Кате.

— Не бойся! — заявила она. — Пузо вынашивать я тебя сама научу!

Наука у Стешки отличалась своеобразием.

— Много не спи, Катюшка, не то дитя ленивым будет. Тайком не ешь, токо в открытую, иначе дитя будет вором. На верёвки тебе наступать нельзя, поленья перешагивать нельзя, волосы стричь тоже нельзя. Из ведра пить не лезь, чашку бери, или ребёнок изжогой будет мучиться. Ноги не скрещивай, косолапого родишь. Главное — веником не стучи, когда мусор стряхиваешь.

— А веником-то почему? — испугался Яшка Перчаткин.

Он помогал Стешке на камбузе вместо Кати.

— В венике домовой живёт. Обозлится, что его колотят, и накажет: выкидыш устроит или роды тяжёлые.

— Страх-то какой, девушки! — ужаснулся Яшка.

— А ты вот слушай, слушай меня, двоеженец, — назидательно посоветовала ему Стешка. — Поймёшь, как нам, бабам, из-за вас, кобелей, живётся!

Внезапно с палубы донеслись какие-то невнятные крики и топот, потом где-то вдалеке затрещали пулемёты.

— Что за война? — удивилась Стешка. — Пойдёмте узнаем!

Над Сарапулом и над Камой, стрекоча, кружили три гидроплана — по ним и лупили с пароходов. Авиаторы вручную сбрасывали бомбы на суда, но всё мимо: редкие всплески небольших разрывов выскакивали где попало. Глядя вверх против слепящего солнца, Стешка заслонила глаза ладонью.

— Да улетайте, дураки! — страдальчески сказала она. — Пули же вокруг!..

— Думаешь, там твой лётчик? — догадалась Катя.

— У него такой же эроплан… Два крыла и лапти внизу… Может, и он…

Катя вдруг поняла, что завидует Стешке. Пускай её возлюбленный сейчас сражается на стороне врага, но на душе у Стешки нет никакой смуты. Лётчик Свинарёв — хороший мужик, прямой и честный: он не прячет компромиссов.

Команда высыпала на палубу и глазела в небо, не думая об опасности.

— Слишком высоко забрали, — щурясь, проворчал боцман Панфёров. — Надо им пониже спуститься, тогда бомбой и попадут в аккурат.

— А где аккурат? — всполошился Митька Ошмарин.

— Нижей их самих подстрелють, — заметил Сенька Рябухин.

Самолёты потянулись к югу и растаяли в синеве. Разочарованная команда начала расходиться, остался только Федя Панафидин, который всё смотрел на горизонт в бинокль Ивана Диодорыча, будто надеялся, что самолёты вернутся.

Катя увидела, что Алёшка за верёвку подтаскивает лодку, привязанную к борту буксира. Рядом с Алёшкой с вёслами в руках топтался Мамедов.

— Куда ты намерен плыть, Алёша? — спросила Катя.

— Да на «Данилиху», — пояснил Алёшка. — Может, гидроплан покажут.

Алёшку явно воодушевило зрелище воздушной атаки. «Данилиха» была авиабаржей флотилии, она стояла на рейде неподалёку от «Лёвшина».

Катя разглядывала Мамедова, словно в первый раз. Какой он неприятный тип… Неспешно-самоуверенный, кряжистый, будто грузчик, с толстым носом и грязной щетиной… Наверное, совесть у него такая же неповоротливая, как и тело. Катя почувствовала, что ненавидит Мамедова. В эту ненависть слилось всё, что её мучило: горе по тёте Ксении и обида на Романа.

— Алёша, ты никуда с ним не поплывёшь! — вырвалось у Кати.

Мамедов бросил на неё тяжёлый взгляд.

— Мне дядя Ваня разрешил! — отмахнулся Алёшка. — Он капитан, а не ты!

— Алёша, как старшая сестра я запрещаю тебе общаться с этим человеком!

— С дядей Хамзатом, что ли? — изумился Алёшка.

Федя Панафидин с тревогой покосился на Катю.

— Он тебе не дядя и не друг! Он убийца! Это он погубил тётю Ксению!

Алёшка глупо открыл рот.

— Господин Мамедов — жестокий и корыстный лжец! — ледяным голосом чеканила Катя. — У него руки в крови! Чужая жизнь для него — ничто!

Над палубой повисло оглушённое молчание.

Хамзат Хадиевич должен был вскипеть от гнева — но, лишая всех сил, его охватила глухая тоска. В Сабунчах или Балаханах он не раз сталкивался с бешеной яростью женщин, у которых убил мужей или братьев — террористов из «Гнчака» или «Гуммета», а то и просто хищных бандитов. Спорить с такими женщинами было бессмысленно. К тому же они были правы. Он, Мамедов, не раскаивался в том, что сделал, но жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, и судьба не спасёт его от возмездия. Судьба ударит с той же беспощадностью.

Мамедов положил руку Алёше на плечо.

— Всо так, — сказал он. — Я выноват в смэрты твоэй тьёти, Альоша.

Он повернулся и пошагал прочь. Алёшка потрясённо застыл.

— Дура! — наконец крикнул он сестре и кинулся вслед за Мамедовым.

Катя кусала губы, чтобы не заплакать.

Федя Панафидин поневоле слышал всю эту ссору, и ему вдруг стало жаль Мамедова. Катерина Дмитревна судила слишком жестоко — в сердцах. Да, Хамзат Хадиевич — злодей, но Федя не считал его потерянным для бога. Не было в Мамедове корысти и гордыни. Он ещё мог стать добрым.

— Напрасно вы это, Катерина Дмитревна, — негромко сказал Федя.

Он вспомнил закат над Святым Ключом и зелёную аллею от барской дачи до пристани; вспомнил, как по аллее перед ним шли Мамедов и Горецкий — и оба отбрасывали на кусты длинные, козлоногие тени.

— Не один Мамедов там был… И не он у вашей тётки тайны выведывал…

Федя знал, что причинит Катерине Дмитревне боль, знал, что милосердие превыше правды, но не было милосердия в том, чтобы оставить Катерину Дмитревну в потёмках обмана. И Горецкий Феде не нравился. Мамедов своё зло творил как зверь: он для того и создан был. А Горецкий не боялся греха, потому что просто умел жить дальше — так, будто ничего и не случилось.

— Роман Андреич тогда на пароходе-то не ночевал, — завершил Федя.

Катя не сразу сообразила, о чём говорит ей Федя, но потихоньку смысл сказанного добрался до неё. Рома… Роман тоже виноват?.. Он лёг в постель с тётей Ксенией, чтобы узнать какие-то секреты Стахеевых?.. Возможна ли подобная низость?.. Но Катя поняла, что душа её почему-то не сопротивляется такой правде. Ведь в Романе не было ничего, что могло бы противоречить этому поступку. Горецкий был ничем не лучше ненавистного ей Мамедова.