14
Работа не заладилась с самого утра. Не успели сесть завтракать, как от караванного капитана к Ивану Диодорычу прибежал растрёпанный работник:
— Диодорыч, в затон комиссия приехала!..
— Вроде недавно была комиссия из управы…
— Это другая! От армии! Будут обратно пароходы во флотилию забирать! Жми скорей, щас к «Лёвшину» приценятся!
Иван Диодорыч, чертыхаясь, ринулся к затону. За ним поспешили и Федя Панафидин с Перчаткиным. Алёшка и Мамедов сегодня на даче не ночевали — они ещё вчера днём уехали к Викфорсу за керосином и пока что не вернулись.
На ходу Иван Диодорыч думал о белых. Совсем недавно колчаковские войска отбили Уфу, потерянную в декабре: после этого создание флотилии на Каме стало делом очевидным. Но неужели белые снова заставят воевать?
Лёд в затоне набух водой и был непрочным, через тёмные и опасные проталины перебросили доски. Затон выглядел неопрятно и замусоренно — в общем, по-весеннему. Нерехтин издалека увидел незнакомых людей, идущих к наливной барже, к который был пришвартован его буксир. Незнакомцев сопровождали капитан каравана и несколько речников с зимующих судов.
Комиссия состояла из четырёх морских офицеров.
— Такой он, значит, ваш знаменитый «Лёвшин»? — скептически спросил один из них у караванного.
— «Лёвшино», — поправил караванный. — В честь села назван…
А вот и его хозяин. — Караванный кивнул на подоспевшего Ивана Диодорыча.
«Лёвшино», ободранный от краски, выглядел не ахти. Нос помят после тарана, в стенах надстройки — дыры от снарядов, половина окон заколочена, кожух рыжеет ржавчиной, под кромкой крыши кое-где висят ряды сосулек.
— Я — капитан Федосьев, — назвался моряк.
Лицо у него, конечно, было славное — русское, крестьянское, честное.
— Расскажете нам, как утопили флагман ижевцев?
— Нечем гордиться! — сразу ощетинился Иван Диодорыч. — Что вам надо?
— Подыскиваю суда для флотилии. В первую очередь хотел увидеть ваше.
— Ну дак вот он, буксир! — буркнул Иван Диодорыч.
— Тогда дозвольте пройти на борт… Господа! — повернулся Федосьев к караванному и речникам. — Не таскайтесь за мной хвостом, я не оперная прима!
С наливной баржи-причала на «Лёвшино» перешли только Нерехтин, Федосьев и ещё один моряк. Моряки несли масляные фонари.
— Лейтенант Вадим Макаров, — представил своего товарища Федосьев. — Наш главный механик. Кстати, сын адмирала Макарова.
Адмирал Макаров, командующий Тихоокеанской эскадрой, погиб в 1904 году при обороне Порт-Артура — вместе с броненосцем «Петропавловск».
— Народ помнит вашего батюшку, — сказал Вадиму Иван Диодорыч.
— Благодарю, — кивнул лейтенант.
Федосьев деловито осмотрел пароход, поднялся в холодную рубку.
— Штурвал паровой?
— Паровой.
— И машинный телеграф есть?
— Чинить надо.
— Давайте лучше агрегаты поглядим, — предложил Макаров.
Моряки зажгли фонари и спустились в машинное отделение. Жёлтый свет зашевелился на низком заиндевелом потолке, и задвигались тени. Клёпаное железо, бимсы и пиллерсы, трубы, поршни в застывшей смазке, замершие на изломе рычаги, чёрная топка, блестящие стёкла манометров, копоть мазута…
Лейтенант Макаров сунулся в закуток за котлом, и там вдруг ожила куча грязной ветоши. В тряпье испуганно заворочался какой-то человек, пытаясь спрятаться в темноте. Этот бродяга спал, но голоса и лязг разбудили его.
— Ты кто ещё такой? — брезгливо осведомился Макаров.
Иван Диодорыч шагнул к лейтенанту и с изумлением узнал в бродяге Сеньку Рябухина. Сенька покинул пароход сразу после навигации — пошёл домой в Мотовилиху, и больше Иван Диодорыч о нём ничего не слышал.
— Дяденька, не трожь меня! — сидя в тряпье, жалко залопотал Сенька.
В этот момент Иван Диодорыч всё понял.
Сенька числился чекистом, и сейчас, похоже, скрывался от колчаковских властей, потому что чекистов колчаковцы расстреливали без суда и следствия.
— Он матрос мой, — сказал Иван Диодорыч. — Сенька Ря… Рябинин.
— Рябинин я… — быстро подтвердил Сенька.
— А почему он в трюме спит? — недоверчиво спросил Федосьев.
— Я его послал краску обдирать, а он, поганец, от работы отлынивает.
— Н-да, тут не военный флот, — заметил Макаров. — Пойдём наверх, Петя.
Федосьев и Макаров направились к трапу на палубу.
— Ты откуда свалился? — шёпотом рявкнул на Сеньку Иван Диодорыч.
— Дак бросила меня Чека в экувации! — плачуще объяснил Сенька. — Я у бабки в деревне два месяца в подполе мыкался, потом шурин выдал, я и убёг… А куды деваться-то, дядя Ваня? В Мотовилихе меня все знают!.. Я сюды…
— Я же пулю получу, коли тебя поймают!
Сенька поник, бессмысленно разгребая тряпки вокруг себя.
— Жди здесь, болван, пока офицеры не уйдут! — злобно распорядился Иван Диодорыч. — Потом заберу тебя. Вот же морока на мою башку!..
— Спаси тебя бог, батя! Спаси тебя бог! — утирая глаза, бубнил Сенька, пока Иван Диодорыч поднимался по трапу.
— Пароход хоть и неказистый, однако исправный, — щурясь на затон после темноты трюма, подвёл итог Федосьев. — Не желаешь, Нерехтин, во флотилию вступить? Боевые речники нам очень нужны. Только матроса этого не бери.
— Не хочу я, господин моряк, — подумав, уклонился Иван Диодорыч.
— Почему? — тотчас строго спросил Федосьев.
Иван Диодорыч не сумел бы растолковать почему. Он за белых? Да, конечно. Красных надо извести? Понятно, что надо!.. Но всё в нём, в капитане Нерехтине, словно отворачивалось от вражды. Не для этого он был создан. Необходимость ненависти вызывала глухую тоску, угнетала и утесняла душу, порождала ощущение тюрьмы. Ненависть лишала свободы.
Федосьев смотрел на Нерехтина с подозрением.
— Сам ты, конечно, для мобилизации староват, но твой буксир я могу и по военно-судовой повинности изъять, — недобро предупредил он.
— Рубишь как большевик, — огрызнулся Иван Диодорыч.
Федосьев вспыхнул от гнева. Мутный тип этот Нерехтин — из тех, что и нашим, и вашим, но все ему против шерсти. Себе на уме капитанишка. Однако ответить Федосьев не успел. С причала, с наливной баржи, раздалось:
— Петя, здравствуйте!.. Вадим, тоже здравствуйте!
На барже стояла Катя с большим узлом в руке.
Федосьев хлопнул Нерехтина по плечу, обещая продолжить разговор, и по сходне перешёл с буксира на баржу; Макаров последовал за ним. Федосьев снял перед Катей фуражку — мокрый мартовский ветерок взлохматил его светлые волосы, — и с шутливой галантностью поцеловал Кате варежку.
— Рады встрече, — пряча улыбку, произнёс Макаров.
Похоже, Катя вызывала у моряков умиление.
— Что вы делаете здесь, господа? — Катя была строга, как хозяйка.
— Это страшная военная тайна! — глухим голосом заявил Федосьев.
— Вам, Петя, только дай повод поважничать.
— Когда вас снова ждать в гости, Екатерина Дмитриевна? — всё-таки улыбнулся Макаров. — Мы дичаем без дамского общества. Вот вашего дядю чуть было не арестовали…
— Неостроумно, господа! — рассердилась Катя. — Ступайте лучше отсюда.
Моряки, смутившись, отдали честь Кате и послушно пошли с баржи прочь. Иван Диодорович проводил их длинным взглядом. Катя, неуклюжая со своим узлом и животом, осторожно перебралась на буксир.
— Я завтрак принесла. Котелок в одеяло укутала, так что всё горячее.
— Откуда ты знаешь этих красавцев? — поинтересовался Иван Диодорыч.
— Друзья Романа Андреича. Познакомилась, когда ездила домой.
— «Домой»? — непонимающе повторил Иван Диодорович.
— Да, дядя Ваня. — Катя с жалостью погладила его по локтю. — Домой.
Поездка с Горецким в пустующий особняк Дмитрия Платоновича очень взволновала её, растревожила душу смутными надеждами.
— Я хочу вернуться туда насовсем, дядя Ваня.
Иван Диодорович, обомлев, сморгнул. Ему нечего было возразить. Что ж, его дом — это речные пароходы, а её дом — бесконечное будущее.
— Не обижайся, пожалуйста. Я тебя сильно-сильно люблю. Но в том доме мне будет легче. Там всё напоминает о папе, а здесь… о нём.
Катя не назвала князя Михаила по имени. Не надо бередить рану.
— Ты ведь меня отпустишь, правда?
Катя вроде спрашивала разрешения, но только для того, чтобы смягчить свои слова. Разрешения ей не требовалось. Впрочем, Иван Диодорыч и не в силах был что-либо ей запретить. Катя, упрямая девочка, жила сама, а он лишь помогал ей, как получалось, и тайком мучился опасениями помешать.
— Как пожелаешь, Катюшенька, — покорился Иван Диодорыч.
