Фельдшер сказал, что приближается кризис: сегодня ночью мальчик либо умрёт, либо пойдёт на поправку. И Роман остался в лазарете на ночь. В чёрное окошко за марлевой занавеской стучал дождь. На голой стене палаты висела икона, и тусклая лампада еле высвечивала скорбные глаза Богородицы. Алёша метался на койке, скинув простыни, и что-то бормотал. Роман не вслушивался. За стенкой возился истопник: то стучал поленьями и брякал чугунной дверкой голландской печи, то начинал всхрапывать, завалившись на лавку.

Страх перед судьбой, побудивший спасти Алёшу, у Романа уже иссяк. Тот приступ умственной смуты Роман объяснял себе потрясением от убийства матроса и крушением планов — естественными психическими причинами, а не каким-то иррациональным прозрением. Однако мальчика Роман не бросил.

Он вспоминал, как спустился в зловонный трюм «баржи смерти» и увидел Хамзата Мамедова; Мамедов готов был драться за Алёшу до конца. Конечно, Романа удивила столь внезапная привязанность хищного нобелевца к сыну Дмитрия Платоновича Якутова, но в жизни всякое бывает.

— Не мешайте мне, Мамедов, — спокойно попросил Роман. — Алёша здесь умрёт, а я отвезу его в лазарет. Я давно знаком с ним. Его сестра — моя невеста.

И тёмный взгляд Хамзата Мамедова угас. Всемогущий нобелевский агент проиграл Роману — и с промыслом, и с Алёшей. Роман отобрал у него всё. Правда, и сам ещё не выиграл, но Мамедову знать об этом не надо.

…Жаль, если Алёша умрёт. Разумеется, его гибель не обречёт Романа на крах; впрочем, и выздоровление Алёши не выкупит удачу. Глупо поддаваться суевериям. Но Алёша — это память о счастливых временах. О солнце, о Волге, о надеждах. О лайнере «Витязь» и девушке, которая так серьёзно беседовала на прогулочной галерее с красивым помощником капитана в белом кителе. За последние дни Роман уже дважды назвал Катю своей невестой — Федосьеву и Мамедову. Может, всё не случайно? Может, напрасно он столь решительно отрёкся от Кати? Ведь он ничего не знает о её отношениях с Великим князем. И уместна ли нынче былая щепетильность? Всё равно лучше Кати он никого не встретит. Ему так не хватает её твёрдости и спокойного достоинства…

За окном мутно забрезжил рассвет. Алёша затих. Глаза его были открыты. Роман понял, что мальчик умер. Но сухие губы Алёши дрогнули.

— Роман Андреич, это вы?.. — едва слышно спросил Алёша. — Где я?.. Где дядя Хамзат?..

В тот же день Роман пошёл в штаб «гольянского фронта» — так ижевцы называли свои отряды обороны на дорогах в Сарапул. Командовал «фронтом» прапорщик Цыганов, он занимал одну из подсобок арсенала. Роман надеялся получить хоть какую-нибудь помощь: денег у него не было, и жилья тоже.

В арсенале Роман застал инженера в форме Морского ведомства.

— Цыганов вернётся через два часа, — сказал инженер. — Я — заместитель начальника штаба Народной армии Вологдин. Что вам угодно?

Пока Роман излагал своё дело, Вологдин глядел в сторону.

— Вы — капитан? — спросил он совсем не о том, о чём говорил Роман.

— Был первым помощником на пароходе «Витязь» общества «По Волге».

— Знаю «Витязя». Отличное судно. Мне нужен опытный речной капитан. Поступайте ко мне в понтонный отдел, получите в Галёво жильё и жалованье.

Уже вечером Алёшу на носилках переправили из лазарета на буксир и уложили в кубрике. Путь от Гольян до Галёва был недолгим. Пыхтя машиной, буксир бодро бежал вверх по хмурой реке. На пологих холмах темнели острые волчьи ельники. Роман поднялся из трюма на палубу к инженеру Вологдину.

— Чехи продвигаются слишком медленно, только недавно взяли Нижний Тагил, — рассказал Вологдин. — Уфимскому правительству не до нас. А мы окружены. Со стороны станции Агрыз нас атакует Вторая армия Шорина, из Сарапула угрожает Железная дивизия Азина, по берегу ниже Осы высаживают десанты части особого назначения штабс-капитана Аплока. Ижевская рабочая республика скоро падёт. Мы бы сумели выстоять, но не хватает вооружения.

Роману это было безразлично, однако он сделал вид, что удивлён:

— На Ижевском заводе нет винтовок?

— Винтовки есть, нет патронов. Используем самодельные. Главная беда — отсутствие артиллерии. А без неё нам не отбиться. Под Осой наши пароходы пытаются утопить хотя бы одно судно красных, чтобы снять с него пушки. Очень плохо, что флотилия Старка отказала республике в содействии.

— В чём будет заключаться моя работа в Галёво? — спросил Роман.

— Там мы построим наплавной мост через Каму для вывода наших войск и беженцев на левый берег. Вы будете устанавливать баржи, которые сыграют роль понтонов. Отступающих будет много — тысяч двадцать или тридцать.

Роман подумал, что в этом потоке он с Алёшей и уйдёт в Уфу. Ещё есть время, чтобы Алёша окреп для непростой дороги.

В Галёво их поселили в казарме при механической фабрике: раньше здесь жили рабочие, которых присылали с Воткинского завода, а сейчас — бойцы. Каждое утро, задолго до рассвета, Роман отправлялся на буксир. Алёшка был предоставлен самому себе, но сердобольная тётка-повариха в обед и в ужин приносила ему котелок с похлёбкой или кашей. Бойцы — всё те же воткинские рабочие — отдыхали от караулов и снова уходили. Алёшка слушал их скучные пересуды о домашних заботах: пора рубить капусту, пора резать скотину, пора запасать дрова. Интересно ему было только тогда, когда начинали обсуждать борьбу за Гольяны — большевистская флотилия недавно всё же отвоевала эту пристань. Но Алёшка опасался спрашивать о судьбе «баржи смерти».

Сидя на койке, он молча смотрел в окно. Поздняя осень мела по реке пустыми ветрами — ни палой листвы, ни снега. Кама пенилась и кипела сизыми волнами. Небесного света было впроголодь, мокрыми холстинами провисали низкие глухие тучи. Покатые горы словно сворачивались внутрь себя в ознобе и щетинились колючими ельниками на спинах. Алёшка чувствовал, что к нему возвращаются силы, но от невыносимости этой осени с её тусклым простором возвращение сил больше напоминало озлобление. Алёшку тяготила забота Романа Андреевича. Алёшка не хотел ехать с ним в Уфу — он не малое дитя при наставнике, он сам себе хозяин! Ему надо за Катькой в Пермь! Ему надо в Москву к Шухову!.. И ещё он очень скучал по дяде Хамзату.

Роман появлялся в казарме только поздно вечером. Его радовало, что Алёша выздоравливает, но причин Алёшиного уныния Роман не понимал. Он старался развлечь Алёшу и рассказывал о своей работе: как вытаскивал баржи с Воткинского пруда в Каму по узкой речке Сиве и как устанавливал их на фарватере, в качестве якорей приспособив тяжёлые литейные изложницы с завода. Алёша всё равно держался отчуждённо. Романа это раздражало. Он спас мальчишке жизнь, а вместо благодарности встретил упрямую неприязнь.

— Ты чем-то недоволен, Алексей? — спросил Роман.

Алёша посмотрел в холодные глаза Горецкого — и ему стало не по себе.

— Всё хорошо, Роман Андреевич, — ответил он.

К вечеру 3 ноября наплавной мост был завершён. Утром Роман отвёл буксир в затон, сдал Цыганову дела и пошагал на взгорье в село, чтобы договориться о телеге для Алёши. Село и выпас у околицы уже были забиты беженцами из Ижевска — подводы, гружённые мешками и узлами, лошади, бабы с детишками, старики… Беженцы ждали прибытия отступающих солдат или объявления от командования, что мост готов и проход дозволен.

…Ближе к вечеру возле казармы остановился обоз чертёжного бюро Ижевского завода: копиисты вывозили документы. Роман усадил Алёшу на зелёные винтовочные ящики, в которых на заводе упаковали чертежи. Эти ящики напомнили Роману, во имя чего он прилагает такие усилия.

Алёшка наконец-то увидел галёвскую переправу. Прочно расчаленные баржи выстроились в ряд поперёк реки носами против течения, а сверху на них лежал настил из брёвен и брусьев. Нечто подобное имелось в Нижнем — плашкоутный мост через Оку на Ярмарку, но в Нижнем все плашкоуты были одинаковые, как снаряды, а тут, в Галёво, баржи оказались разные: большие и не очень, деревянные и железные. Зыбкая и протяжённая громадина поражала своим размахом. Она была создана для отступления, Алёшка почувствовал в ней упрямство и осмысленную горечь. По настилу медленно катилась вереница телег, на берегу хвост этого потока уползал вверх по дороге к селу.

Когда повозка чертёжников въехала на мост, глазам Алёшки открылся весь хмурый камский створ до плавного изгиба реки. И на створе дымил какой-то пароход, идущий прямо по фарватеру, словно он решил таранить преграду.

— Быстрее! Быстрее!.. — всполошились на мосту. — Большевики!..

С парохода застрекотали пулемёты; выцеливая беженцев издали, очереди с жужжанием пролетали над телегами или вспарывали воду перед баржами. А потом угрожающе завыл гудок, заполняя воздух смертной тоской.

Алёшка выпрямился. Пароход большевиков был грубо заклёпан в броню, исказившую его изначальный облик, но Алёшка узнал судно даже в стальной скорлупе. Это «Лёвшино» — буксир дяди Вани Нерехтина, папиного друга!..

Казалось, что добродушный буксир сошёл с ума, взбесился, как больная собака, — он вёл огонь по беззащитным людям! По толпе на мосту покатилась паника. Мост ощутимо качнулся, заскрипев бревенчатыми сочленениями. Заорали возчики, погоняя друг друга, заржали испуганные лошади, заплакали дети. Кто-то, бросив свою телегу, принялся отчаянно пробиваться сквозь сутолоку вперёд; кто-то полез через чужую поклажу; кто-то, ополоумев от страха, бултыхнулся в волны. Три мужика, хрипло матерясь, растаскивали сцепившиеся подводы. Офицер пальнул из револьвера в воздух, призывая к порядку, и цапнул кого-то за шкирку. Трещали доски.

Баба, сидевшая на мешках, бубнила молитву и широко крестилась. Поток беженцев, обтекая лошадей и повозки, с руганью и топотом валил по длинному мосту прочь от смертоносного бронепарохода, сшибал нерасторопных с ног, терял вещи.

«Лёвшино» приближался, не сбавляя скорости. Телега чертёжников уже миновала середину моста; если буксир протаранит переправу, чертёжники всё равно окажутся на нужном берегу. Алёша развернулся лицом к «Лёвшину».

А на буксире творилось что-то совсем непонятное. Пулемёты почему-то умолкли, на палубах замельтешила команда, захлопали выстрелы. И вдруг Алёшка увидел Катю!.. Она выскочила из какой-то двери и что-то кому-то закричала. Её платок упал с головы, и ветер взъерошил русые волосы.

Алёшку будто пронзило электричеством. Катя?! Откуда она взялась?! Что она делает на «Лёвшино»?! Хоть сдохни, ему надо к сестре!..

Алёшка спрыгнул с телеги и, ловко проскальзывая между людей, ринулся по мосту обратно — туда, куда должен был врезаться нос вражеского буксира.

— Алексей, вернись!.. — яростно рявкнул Горецкий.

Он рванулся за Алёшей, но его сразу затёрло смятённой толпой.

— Катька!.. — на ходу вопил Алёша. — Катька!.. Я здесь!..