Маркин рванул в рейд на рассвете.

Бронепароход «Ваня» на всех парах в одиночестве шёл вверх по реке — то ли ещё тёмной, то ли уже проясневшей. В трюме сопела и клацала машина; под крамболом кипел бурун; колёса, урча, рыли тихую воду. Справа за лесным косматым берегом разгоралась красная полоса холодной октябрьской зари.

Маркин не протрезвел, но соображал чётко. Значит, Лялька считает его трусом… Эх, Лялька, Лялька… Сука ты!.. Что ж, Коля Маркин докажет всем, на что способен. Он сам, без помощи флотилии, расхерачит и батарею на Малиновском мысу, и пароход, что прячется за островом Заумор!.. Летом Лялька уже довела его, Колю, и он пристрелил Стахеева с мамашей — а потом отодрал Ляльку как сидорову козу в салоне «Межени». Что ж, надо повторить. Лялька пожалеет, что пренебрегла комиссаром!.. Коля задыхался от обиды.

Сквозь утреннюю обморочность остывшей реки пароход двигался ровно и мощно, словно не ведал никаких сомнений. В его железной громаде что-то поскрипывало — так у отряда на марше брякает снаряжение. Команда заняла места по боевому расписанию, никто не болтал и не ржал. Маркин нервно мотался по рубке за спиной штурвального, и тот замер как изваяние. Молчал и капитан Осейчук, курил трубку и не мешал Маркину терзать себе душу.

Мамедов вышел на палубу и облокотился на планширь фальшборта. Он был спокоен. Он добился своего: униженный Маркин полез в западню. Хамзат Хадиевич знал, что случится через час-другой, но вины за это не испытывал. Он защищал большое дело — промысел, новое учение об устройстве земных недр. Всё остальное не важно. На Апшероне, охраняя предприятия, он стрелял по всем: по большевикам и эсерам, по дашнакам и мусаватистам, по бандитам, что грабили рабочих, и по рабочим, что поджигали нефтяные фонтаны. У него, у Хамзата Мамедова, всегда была только одна сторона и только одна правда.

Белые обнаружили «Ваню» раньше, чем тот приблизился на дистанцию выстрела. Мамедов не сомневался, что так и получится: Маркин не стратег.

Лесосека на устье речки Малиновки обслуживала суда, работающие по старинке на дровах. Чтобы пополнять запасы по пути, на удобных берегах пароходства арендовали делянки под вырубку и устраивали «дровяные станции». Малиновская «станция» была заброшена, как и всё в гражданскую войну, даже крестьяне из Пьяного Бора ничего здесь не разворовали — далеко тащить. Орудия с плавбатареи «Чехословак» притаились за поленницами.

…Внезапно рядом с «Ваней» с шумом взметнулись два водяных столба, и только потом докатился сдвоенный гул выстрелов. Пароход встряхнулся, словно просыпаясь для боя. Маркин выскочил из рубки на мостик.

— Палланго, пали! — крикнул он командиру носового орудия.

— Ньедольёт будьет! — ответил эстонец Палланго.

— Пали, я сказал! — ярился Маркин.

Орудия «Вани» послушно громыхнули.

— Осейчук, шпарь напрямик! — скомандовал Маркин капитану.

Мамедов отступил за бронированную стену надстройки.

Выбрасывая клубы мазутного дыма, «Ваня» рвался вперёд. Его спасение было в скорости — чем быстрее он доберётся до дистанции огня, тем больше вероятность уничтожить артиллерию врага и уцелеть. Водяные разрывы взлетали и справа, и слева. В тёмных коробках орудийных башен, как черти, суетились канониры; стволы пушек по очереди хрипло харкали пламенем; на палубу из башен с тонким звоном вылетали гильзы. Само время изменилось: крохотные мгновения стали огромными и медленными, как баржи.

Маркин на мостике глядел в бинокль. Он видел длинные ряды поленниц на оголённом Малиновском мысу и всплески снарядов на воде у берега. И вдруг одна поленница бешено подпрыгнула, рассыпаясь в воздухе. Мелькнули фигуры артиллеристов и вертящееся колесо опрокинутой пушки.

— Попали! Попали, братва!.. — заорал Маркин.

И тотчас, как возмездие, вражеский снаряд ударил «Ване» под мостик. Пароход дёрнулся. Маркин упал, выронив бинокль, и пулемётчики в барбетах повалились друг на друга. В рубке Осейчук поймал штурвального за шкирку.

Мамедов вцепился в планширь, всматриваясь прямо по курсу в остров Заумор, заросший серым лиственным лесом. Где корабли адмирала Старка?.. Да вот они!.. Три вооружённых парохода появились в правой протоке, потом ещё два — в левой. Издалека они напоминали угловатых железных жуков с растопыренными усами и надкрыльями. Над жуками вились дымы.

Заметив суда учредиловцев, Маркин на мостике охнул от изумления:

— Да в рот же вашу мать!.. Откуда, падлы, вас так много?!

Маркин понимал смысл морских построений: бронепароходы Старка двигались в боевом ордере и перегораживали всю Каму. «Ваня» неминуемо должен был попасть в перекрестье их огня. До «Вани» доплыл многоголосый и протяжный вой гудков, будто угрожающе замычали быки, — белогвардейцы, не начиная стрельбы, предлагали сдаваться. Сопротивление означало гибель.

Но неравенство сил словно подхлестнуло Колю Маркина. Лялька назвала его трусом, а он сдастся белым, подтверждая Лялькины слова?!.. Да ни в жисть! Он сдохнет, но не допустит, чтобы Лялька, стерва, была права!

— Палланго, добивай батарею! — отчаянно скомандовал Маркин носовому орудию и побежал на дальний край мостика. — Кулик, лупи по ордеру!..

Отступать было бесполезно — догонят и утопят, и «Ваня», огрызаясь из орудий, начал поворот навстречу кораблям Старка. Лесосека была уже в зоне досягаемости пулемётов, и пулемётчики поливали её очередями. А пароходы белогвардейцев беспощадно садили по «Ване» из десятка стволов. Водяные столбы разрывов, казалось, стояли вокруг и не рушились: «Ваня» резал носом пену, продираясь сквозь зыбко взметающийся водяной лес. Его колыхало на волнах, и мокрая броня чуть отсвечивала в жиденьком осеннем солнце.

— Не робей, братва!.. — орал с мостика Маркин.

Он так боялся, что уже не мог выносить своего страха и хотел завершить всё поскорее — исчезнуть в последней вспышке или расшвырять врагов в разные стороны. Он не думал о Ляльке, не думал, сочтут ли его трусом — да он и сбежал бы, но бегство не избавляло от мучений ужаса. Сердце тряслось, тело тряслось, и Коля нелепо цапал себя за грудь, словно пытался оторвать ледяного паука-кровососа, опутавшего его изнутри электрической паутиной.

Мамедов притулился за кормовой лебёдкой, надеясь, что там безопаснее. Он был спокоен: ему надо дождаться плена, и жизнь продолжится.

Снаряд угодил «Ване» в борт и взорвался где-то в трюме, выбив крышку люка. Из тёмного проёма повалил дым, а потом высунулись языки пламени — загорелся мазут. Мамедов услышал шум воды, хлещущей в пробоину. Корму заволакивало мутным паром и чёрной мглой горящего топлива. А «Ваня» всё шёл вперёд, будто контуженный, — в бесконечном развороте. Мамедов понял, что их пароход лишился управления. Это означало, что «Ваня» погибает.

— Боцман, срасти штуртрос! — закричал капитан Осейчук с мостика.

Мимо Мамедова, пригибаясь, проскользнул боцман; он нёс скобу, чтобы соединить лопнувший штуртрос — цепь, с помощью которой двигался руль.

Ещё один снаряд взорвался на передней палубе. Носовая артиллерийская башня расселась, как старая баня; канониров Арво Палланго расшвыряло к фальшбортам. Колю Маркина на мостике отбросило на стену рубки. Коля съехал вниз и тотчас попытался опереться рукой, чтобы встать, но с безумным удивлением увидел, что его рука валяется возле барбета. Коля опустил взгляд и обнаружил, что осколки вспороли ему грудь и живот, и там, в нём-живом, внутри, дрожит что-то сизое и мясное. А потом глаза у Коли закатились.

«Ваня» кренился на борт. Капитан Осейчук выбрался на мостик. Он чуть помедлил возле мёртвого комиссара, огляделся и поднял рупор.

— Команда! — закричал он. — Все за борт!.. Наши в створе!

Пять бронепароходов Старка, разумеется, никуда не делись, но вдали на светящейся под солнцем излучине Камы чернели три дымовых хвоста — это миноносец и две канлодки спешили на выручку тонущему «Ване».