В давние времена у подножия великой горы Иргонкью раскинулось королевство Ларбидель. Географы, обычно не способные к точным сравнениям, говорили, что походило оно на футбольный мяч, по которому вот-вот ударят. На этот раз они не ошибались: гора в самом деле пнула то королевство в океан, и больше о нем никто ничего не слыхал.

Однажды юная принцесса Ларбиделя вскарабкалась на самую вершину горы, чтобы насобирать козьих яйц, бело`к которых замечательно выводит веснушки.

«Козьи яйца?» — спросите вы.

Они самые! Натуралисты утверждают, что все живое происходит из яйца. Козы с Иргонкью вполне могли быть яйценосны и держать яйца на солнце, пока из них не вылупятся козлята. Такова моя гипотеза; верю я в нее сам или нет — неважно. Я письменно опровергну и выставлю дураком любого, кто выступит против моего предположения. Еще не хватало, чтобы ученых обязывали верить собственным заявлениям.

Противоположный склон той горы населял народ, о котором жители Ларбиделя имели такое же смутное представление, как французская знать об Англии — для них это остров, до которого, как ни странно, можно добраться по суше. Не успела принцесса подойти к границе земель Кукуруку, как тут же была схвачена стражами. В нескольких словах ей объяснили, что обязаны препроводить в столицу и отдать в жены великану — своему господину и императору. Дело в том, что великан каждый вечер выбирал себе новую жену, чтобы та ночь напролет рассказывала ему истории, а наутро ей отрубали голову — уж каких только забав не придумают в брачную ночь! Принцесса робко поинтересовалась, чем длинные истории так привлекают их господина. Капитан стражей ответил, что его величеству не спится.

— Что ж, — молвила она, — его можно понять. Боюсь, я не умею рассказывать такие длинные истории, как восточные принцессы, зато помню наизусть всего «Леонида». Будь у вашего императора даже очень серьезная бессонница, против такого он едва ли устоит.

Долго ли, коротко ли — пришли они во дворец. К превеликому удивлению принцессы, император оказался не то чтобы не великаном, а коротышкой каких-то пяти футов и одного дюйма росту; просто он был на два дюйма выше всех своих предшественников, и льстивые придворные нарекли его великаном, отчего император возомнил, что может свысока смотреть на всякого выше себя ростом. Принцессу немедля раздели и уложили в постель — так не терпелось его величеству услышать новую историю.

— Свет моих очей, — начал император, — как тебя зовут?

— Я называю себя принцессой Гроновией, — ответствовала девушка. — Хотя настоящее мое имя — фрау Гронау.

— В чем же польза от имени, которым не зовут? И к чему выдавать себя за принцессу, если это неправда?

— Такой уж у меня романтический склад, — пояснила Гроновия. — Я всегда мечтала стать героиней романа, а для этого необходимо быть либо пастушкой, либо принцессой.

— Тогда возрадуйся! — воскликнул правитель. — Ты умрешь императрицей, даже не будучи ни принцессой, ни пастушкой. Только скажи, что за высокий умысел заставил тебя столь неоправданно удлинить себе имя?

— У нас такая семейная традиция, — отвечала принцесса. — Все мои предки были учеными и писали о римлянах. Добавление латинских окончаний делало их имена похожими на классические и придавало бо`льший вес тому, что они писали.

— Что за несусветная чушь, — нахмурился император. — Похоже, твои предки были теми еще прохиндеями. Разве может искажение собственного имени прибавить кому-то ума?

— Это считалось хорошим тоном, — возразила принцесса. — В Италии ученые еще и не такое вытворяли. К примеру, человек с высоким лбом, родившийся пятого января, величал себя Квинтом Январием Чело.

— Вздор! — отрезал император. — Ты, похоже, напичкана нелепыми знаниями о нахальных особах. Лучше вернемся к рассказу о тебе: откуда ты?

— Мой повелитель, — сказала принцесса, — я родилась в Голландии.

— Час от часу не легче! Это еще где?

— Раньше такой страны не было, — с воодушевлением ответила она. — А потом мои соотечественники отвоевали ее у океана.

— Вот оно что, розочка моя! — воскликнул император. — Тогда кем же были твои соотечественники до того, как у вас появилось отечество?

— Ваше величество, на такой глубокий вопрос сразу и не ответишь. Что, если я пойду домой, поищу у себя библиотеке — у меня там тысяч пять или шесть томов современной истории и сотня-другая словарей, а также краткая география в сорока томах — и мигом вернусь?

— Ишь какая прыткая! — остановил ее император. — Оставаться тебе, жизнь моя, в постели до самой казни. Уже час ночи, а ты даже не начала свой рассказ.

Нисколько не смутившись, принцесса продолжила:

— Мой пра-прадедушка был голландским торговцем и много-много лет прожил в Японии.

— Это еще зачем? — перебил император.

— Он отправился туда, чтобы клятвенно отречься от своей веры, — охотно объяснила Гроновия, — а после — заработать достаточно денег, вернуться и защищать свою религию от Филиппа Второго.

— Любопытные у тебя родственники, — сказал его величество. — Только я люблю сказки и ненавижу генеалогию. Кого ни послушаешь, так в их семье во всех поколениях одни лишь великие да благородные люди — подобные выдумки меня ничуть не забавляют. В моих владениях нет благородства, одна лесть. Тот, кто льстит мне лучше всех, становится великим лордом, и таких придворных я наделяю титулами под стать их достоинствам. Мой любимец — сэр Лизоблюд, казначей у меня — сэр Подхалим, главный судья — сэр Самодур, а первосвященник — сэр Богохульник. Любой, говорящий правду, оскверняет свою благородную кровь и по факту лишается титула. Вы в Европе тоже причисляете к знати любого, у кого в родословной водились льстецы. Впрочем, все вырождается по мере удаления от источника. Так что ни слова более о твоих далеких предках, расскажи поподробнее о своем отце.

— Так вот, — продолжала принцесса, — в самом разгаре споров о булле «Унигенитус»…

— Я же просил! — застонал император. — Хватит докучать мне рассказами о выскочках с латинскими именами: можно подумать, ты унаследовала безумие этих расфуфыренных шутов.

— Мне жаль, — ответствовала Гроновия, — что ваша светлость настолько несведущ в положении дел в Европе, что приняли папский указ за человека. Унигенитус — это латинское название иезуитов.

— Какие еще, к дьяволу, иезуиты? — все больше раздражался великан. — Ты объясняешь один бессмысленный термин другим и удивляешься, что я по-прежнему ничего не понимаю!

— Сир, — не растерялась принцесса. — Позвольте мне ввести вас в курс пертурбаций, кои сотрясали Европу в течение последних двухсот лет в отношении доктрин милосердия, свободы воли, предопределения, искупления, раскаяния и тому подобного. Вас это и больше позабавит, и покажется менее правдоподобным, чем сказки о феях и гоблинах.

— До чего назойливая балаболка, — проговорил император, — и к тому же донельзя самоуверенная. Ладно, болтай до рассвета о чем тебе вздумается, но клянусь духом святого Кириги, что долетел до небес у сороки на хвосте: лишь только часы пробьют восемь, ты — покойница. Итак, мы остановились на Иезуите Унигенитусе.

— То было новое вероучение, берущее начало в Германии, — сказала Гроновия. — Церковь не могла обойти его вниманием. Апостолы Лойолы…

— Кого-кого? — зевая, переспросил император.

— Игнатия Лойолы, основоположника ордена иезуитов, — с готовностью отвечала принцесса. — Он был…

— Не иначе как римским историком, — прервал ее великан. — На кой черт тебе сдались эти римляне?

— Римская империя и римская церковь — две разные вещи, — заметила Гроновия. — И все же они, так сказать, неразрывно связаны друг с другом, как Новый Завет со Старым. Одна из них уничтожила другую и при этом претендует на наследство. Бренность всего церковного…

— Который час? — взмолился император, обращаясь к главному евнуху. — Вот-вот должно пробить восемь, ведь эта женщина не закрывала рта не меньше семи часов! Позаботься о том, чтобы моя завтрашняя жена была немой, — вырежи ей язык, прежде чем приводить в почивальню.

— Мадам, — сказал евнух, — его святейшее величество, чья эрудиция простирается до самых заморских земель, слишком хорошо знаком со всеми людскими науками, чтобы заинтересоваться вашей болтовней. Именно поэтому его возвеличенная мудрость предпочитает рассказы о том, чего на свете не бывает, всему, что связано с историей или богословием.

— Ложь, — вступил император. — Отрицая истину, я вовсе не против божественности… Скажи, женщина, сколько у вас в Европе божеств?

— Тридентский собор постановил… — пустилась в объяснение принцесса.

Император захрапел.

— Точнее говоря, — поспешила продолжить Гроновия, — вопреки заявлениям папы римского Павла, кардинал Палавичини утверждает, что на первых трех заседаниях собора…

Великан спал крепким сном. Принцесса и главный евнух схватили подушки, придавили ими императорскую голову и держали так, пока тот не задохнулся. Убедившись в его кончине, принцесса с видом полнейшей скорби и отчаяния легла на диван, где незамедлительно была провозглашена императрицей.

Смерть императора, как сообщалось, наступила в результате геморроидальных колик, и из уважения к памяти супруга ее имперское высочество объявила о своей приверженности принципам управления покойного, в соответствии с коими каждую ночь выбирала себе нового мужа. Впрочем, требование рассказывать истории она отменила и с удовольствием откладывала экзекуцию в награду за примерное поведение. Гроновия разослала подарки всем ученым мужьям Азии, вследствие чего те не замедлили провозгласить ее образцом милосердия, мудрости и добродетели. И хотя панегирики ученых мужей обычно столь же нескладны, сколь многословны, императрицу прельщала мысль, что их письменные свидетельства, как медь, сохранятся на века, и таким образом память о ее славном правлении доживет до самых далеких потомков.