Наверное, старая тетка Томаса — последний человек, которого я когда-либо ожидал увидеть размахивающим классическим ковбойским револьвером. В ее костлявой руке пушка выглядит просто громадной. У этой штуки мощная отдача, и если старушка вправду пальнет из нее, она всерьез рискует заработать перелом запястья и предплечья — в ее возрасте твердостью костей уже не похвастаешься. Понятия не имею, отдает она себе в этом отчет или нет, но судя по ее воинственному настрою, ей совершенно наплевать на хрупкость собственного остова.

Причина вражды между ней и Консуэлой мне не совсем ясна, а детали и тем более неизвестны. Однако, чего тут скрывать, воронова женщина, похоже, ухитрилась достать едва ли не каждого. И все же мне не кажется, что за это ее стоит нашпиговать свинцом. Убийство вообще далеко не лучшее решение проблемы, а сейчас его угроза только осложняет и без того непростую ситуацию.

Обряд должен был пройти просто и в узком кругу. Только я и Ситала ну, еще Морагу с необходимыми наставлениями. Но сначала объявилась Лия, а теперь я и вовсе ощущаю себя так, будто вернулся на сцену, поскольку публикой является все майнавонаселение гор Йерро-Мадерас. Только вместо рева фанатов, требующих последнего хита «Дизел Рэтс», слышно урчание да шипение. Консуэла живописует, как разделается со мной. И ее вот-вот пристрелит Тетушка Лейла. Зрители внимают.

Наперекосяк пошло абсолютно все, однако я внезапно ловлю себя на том, что мне совершенно плевать на осложнения, как, кстати, и Тетушке. Я обещал Ситале, что помогу ей, и если ее сестрице это не по душе, пускай улаживают проблему в семейном кругу. Если, конечно, Консуэла проживет еще какое-то время.

Я внутренне готовлюсь к грохоту выстрела Тетушки, но прежде чем она успевает нажать на спусковой крючок, происходят две вещи.

Из толпы майнаво внезапно появляются Томас с сестрой и встают справа и слева от старушки.

Кукла из необожженной глины, которую я стараюсь держать очень осторожно, дергается.

Я едва не роняю ее и, должно быть, вскрикиваю, поскольку все немедленно принимаются смотреть на меня, а затем и на фигурку в моих руках. И я тоже не отрываясь таращусь на нее.

Не имей я за плечами опыта пары предыдущих дней, сейчас бы точно остолбенел. Еще позавчера — кажется, целую вечность назад! — я ничегошеньки не знал об ином мире и не догадывался, что все те существа, о которых постоянно толкует Морагу, реальны, как он и я. Мне не приходило в голову, что образы на картинах Эгги вовсе не являются плодом ее воображения. А на особенности Калико я просто не обращал внимания. Но теперь я окружен толпой этих самых зверолюдей, способных странствовать и по нашему, и по иным мирам, и готов верить своим глазам. Потому меня не сильно удивляет, что красная глина обратилась в плоть, черные перья — в копну черных волос, а мои жалкие потуги изобразить рожицу — в настоящее лицо прекрасной майнаво. Она выглядит уменьшенной копией вороновой женщины, что стоит передо мной и намеревается, предварительно меня прикончив, обвешаться жуткими модными штучками — частями моего тела.

Но только маленькое создание у меня в руках вовсе не копия Консуэлы. Впрочем, не зная, что к чему, их можно принять за близнецов. Но я-то способен различить сестер, не задумываясь. Я вглядываюсь в эти крошечные глазки и вижу, что мне подмигивает и улыбается не гневная Консуэла, а радостная Ситала.

По толпе прокатывает ропот. Лия подносит ладонь ко рту и выдыхает:

— О боже!

Даже Тетушка удивлена до такой степени, что откладывает пальбу на потом.

Теплая фигурка становится все тяжелее, и до меня доходит, что она растет. Тогда я осторожно ставлю миниатюрную женщину ногами на землю и убеждаюсь, что она способна сохранять равновесие без моей помощи. В тот момент она ростом с трехлетнего ребенка, а когда я выпрямляюсь, уже достигает моего пояса. А секундой позже рядом со мной стоит обнаженная женщина в натуральную величину. Хм, пожалуй, мне стоило подумать о платье!

Изящно взмахнув руками, она создает у своих ног маленький песчаный вихрь. Пыль, закручиваясь, устремляется вверх и на несколько секунд полностью скрывает Ситалу, а затем успокаивается и падает на землю. И перед всеми предстает босая красавица в синих джинсах, майке и отделанном бахромой жилете. Ее волосы оказываются заплетены в длинную косу, перевязанную кожаной лентой, с которой свисают четыре черных пера.

— Как ей это удалось? — выдавливает потрясенная Лия.

— Магия майнаво, — отвечаю я, хотя это не самый остроумный ответ.

— Я не прочь научиться такому фокусу. Сколько деньжищ можно сэкономить на шмотках!

Я очень даже понимаю ее реакцию — она иронизирует над происходящим, мысленно пытаясь выдать невозможное за обыденное, поскольку в противном случае может попросту поехать крыша — поскольку чувствую себя примерно так же. Я балансирую на грани нервного срыва, припадка. Превращение пыли в одежду — не самое поразительное чудо, с которым я столкнулся за недавнее время, но у меня голова идет кругом от самого факта материализации, довершенной той небрежной деловитостью, с какой Ситала решила проблему. Земля под ногами кажется мне трясиной.

Однако даже почти утратив душевное равновесие, я испытываю определенное удовлетворение — да что там, радость! — у меня все-таки получилось.

Консуэла, впрочем, моих чувств не разделяет.

— Что! Ты! Наделал?! — вопит она.

Но ее яростный крик доносится до меня откуда-то издалека. Воронова женщина не сводит глаз с Ситалы, но я понимаю, что слова ее обращены ко мне.

Я не отвечаю. Мое внимание сосредоточено на Тетушке и револьвере в ее твердой руке.

— Он дал мне жизнь, — отвечает Ситала, — чтобы я могла жить, как нравится мне, а не таскаться повсюду за тобой.

— У тебя нет жизни, кроме той, что дала тебе я! — бушует Консуэла.

— Может, когда-то и не было, но отныне все по-другому. Отныне я сама себе хозяйка, и в этом своем новом качестве, — тут она переводит взгляд на Тетушку, — я приношу тебе свои извинения, Лейла Кукурузные Глаза. Я присутствовала, когда утилизаторы бросились на запах твоего племянника, поэтому часть вины лежит и на мне. И я вполне понимаю твой гнев, однако прими во внимание то обстоятельство, что как раз из-за этого Томас приобрел дружеское расположение духа смерти. И я знаю, этот дух, Гордо, сделает все возможное, чтобы защитить парня. Когда настанет его срок войти в загробный мир, для него вовсе не будет все потеряно.

Тетушка, недоумевая, глядит на Ситалу — полагаю, сверхъестественное сходство новорожденной с Консуэлой сбивает старушку с толку. Но оружие в ее руке даже не дрогнуло.

— И меня тоже можешь винить, Тетушка, — выступает вперед Морагу. — Ведь это я позволил Томасу представлять племя, а не отправился в это опасное странствие сам, как обязан был поступить.

— Какая чушь! — заявляет Консуэла. — Никто не виноват. Столкновение с утилизаторами было досадным стечением обстоятельств, вот и все.

Тетушка игнорирует самообличающие заявления Ситалы и Морагу и буравит воронову женщину взглядом. Лейлу Кукурузные Глаза я знаю не очень хорошо, однако любому очевидно, что мечущие молнии глаза и револьвер в руке плохо вяжутся с удивительно спокойным тоном голоса. Но именно так она и говорит:

— Беда с некоторыми старейшими майнаво заключается в том, что они воображают, будто наши нужды им известны лучше нас самих. Намерения их благие, да только их самодовольные попытки улучшить мир неизменно ведут к катастрофе. Не для них самих, конечно. А для тех, кому не повезет оказаться поблизости, когда такие майнаво принимаются за осуществление своих опрометчивых планов.

Консуэла делает шаг вперед и тянет руку:

— Довольно. Я забираю пушку, засуну ее…

Куда она хочет засунуть револьвер, так и остается невыясненным, поскольку Тетушка нажимает на курок. Выстрел антикварного оружия подобен раскату грома. Пуля пробивает Консуэле плечо, и от удара ее разворачивает. Из раны фонтаном хлещет кровь. Окатывает в основном Лию, но достается и мне с Морагу.

Воронова женщина падает на землю, в ее округлившихся глазах — страх, гнев и изумление. Тетушка делает шаг вперед, не сводя прицела с Консуэлы — дуло черным кружком смотрит той в голову. Ситала на всякий случай тихонько отходит назад, не предпринимая никаких других действий.

Я не в состоянии оторваться от немой сцены, хотя краем глаза замечаю, как Морагу помогает Лие стереть с лица кровь. Ощутив что-то мокрое на своей щеке, тоже утираюсь, даже не взглянув.

— Черт! — доносится до меня собственный голос. Мне совершенно не хочется верить своим глазам.

Еще меня озадачивает, что отдача громадного револьвера не оказала на Тетушку катастрофического воздействия. Можно подумать, она пальнула из пневматического пистолета! Не думаю, что старушка — майнаво, но, как и кузены, она гораздо сильнее и выносливее среднего человека ее возраста.

— Да нечего ее жалеть, — флегматично заявляет Тетушка. — Майнаво вроде нее способны лечить такие раны перемещением в звериное обличье: раз — и все в порядке. А вот пуля в голову или, например, удар автобусом — дело другое. Автобусы здесь не ходят, но в барабане у меня еще пять пуль, и рука моя достаточно тверда, так что, — обращается она теперь к Консуэле, — лучше полежи тихонечко, пока мы не закончим.

— Может, стоит все-таки опустить пушку, Тетушка, — мягко говорит Томас, плавно проводя рукой сверху вниз.

Но мрачный взгляд старушки отвечает ему: «Как бы не так».

— Сеньора Кукурузные Глаза, — воркует Ситала, — вы вправду считаете, что это лучшее решение проблемы?

Тетушка качает головой:

— Проблему уже не решить. И мы обе прекрасно это знаем. Это всего лишь месть.

Стоит ей произнести эти слова, и в голове моей что-то щелкает. Мне вспоминаются ночи у костра в резервации или в каньонах заповедника, когда я сидел и заслушивался историями сказителей.

Кикими, как правило, представляется миролюбивым племенем, своего рода сельскохозяйственной общиной, некогда с помощью примитивных оросительных каналов занимавшейся выращиванием кукурузы, бобов и тыквы на берегах реки Сан-Педро. Потом завоеватели оттеснили их в горы. Сначала кикими попытались поработить испанцы, а затем продвигающиеся на запад юные Соединенные Штаты — эти, правда, сочли, что индейцев гораздо практичнее истребить. И хотя кикими действительно предпочитают мир войне, сражаться они еще как умеют.

Отступив в горы, кикими превратились в призрачных воинов наподобие апачей. Наносили стремительные и мощные удары то по одному концу долины, то по другому. Одни воины скакали на угнанных лошадях, а другие, псовые братцы, бегали рядом на четвереньках. Охотничьи отряды кикими смертоносными волнами накатывались на ранчо, фермы и солдатские патрули и, оставляя за собой тотальное разрушение, исчезали в каньонах. Отправленные на их поиски отряды возвращались очень редко.

Но в конце концов Женский совет увидел тщетность борьбы с нескончаемым наплывом захватчиков — в точности как относительно недавно разглядел бессмысленность противостояния с Сэмми Быстрой Травой и казиношной кликой. И тогда они заключили с интервентами мир, подписали договоры и позволили загнать себя в бесплодные земли резервации.

Теперь старинные сказки и история племени низведены до баек у костра. Некоторые из них поучительные, другие скабрезные или просто забавные. Главное действующее лицо огромного количества таких историй — Джимми Чолла, трикстер, шаман и деревенский дурачок в одном лице. Причем одновременно он еще и воплощение духа мести. Сказания о его великих победах — при жизни и после смерти — чаще всего звучат под аккомпанемент барабана, когда вокруг костра собираются только взрослые.

Кровавая расправа необязательна. Слушатели довольствуются унижением врагов Джимми Чоллы, особенно если их прегрешение оборачивается против них самих.

Меня больше не удивляет популярность подобных сказаний — во всяком случае, не до такой степени, как при первом знакомстве с ними, — и теперь я вижу, что корни их уходят гораздо глубже простого повествования сказителя. Дух Джимми Чоллы живет даже под морщинами старухи вроде Лейлы из семьи Кукурузные Глаза.

— А что скажут остальные Тетки? — спрашиваю я у нее. — Этот ваш Женский совет.

— Я в нем больше не состою, и проблема их, как и всего племени, не касается. Это личное дело.

— Ради меня, не делай этого, — умоляет Томас.

— Послушайте своего племянника, — не сдаюсь я. — Не будьте вы как Джимми Чолла.

Увещевания, однако, старуху не пронимают. Револьвер все так же непоколебимо направлен на раненую воронову женщину.

— Вы не понимаете. После смерти в этом мире мы отправляемся в другой. Так вращается Колесо. С уходом из этого мира его опасности и печали нам больше не грозят. Но поскольку утилизаторы пометили Томаса, покоя ему не видать, — объясняет мне Лейла.

— Утилизаторы, — повторяю я.

Пару раз я уже слышал это слово, но смысл его мне непонятен. Впрочем, вероятно, только мне одному: несколько майнаво в первых рядах складывают пальцы в обережных жестах — им явно становится не по себе при одном лишь упоминании утилизаторов.

— Они колесят по дорогам мертвых, — теперь в разговор вступает Ситала, хотя и заметно, что тема ей неприятна, — и собирают потерянное и выброшенное в нашем мире. Дороги мертвых принадлежат им, и они имеют право утилизировать все, что на них найдут. Иногда это безобидные вещи — старый автомобиль не на ходу, коляска со сломанной осью, коробка с пустыми масленками. Но порой на дорогах мертвых может оказаться и заблудшая душа, и душа самоубийцы. А иногда на эти дороги случайно — по глупости или по велению судьбы — заносит человека или майнаво, но даже если ему и удастся удрать, отныне он помечен. Раз увидев и почуяв человека, утилизаторы уже никогда не забудут его.

Я киваю, будто все отлично понял. И, поразмыслив, задаю вопрос:

— Знаете, само слово «утилизаторы» предполагает, что дело не обходится без некоторой прибыли. Они где-то продают все обнаруженное?

— Да, на перекрестках, — отвечает Тетушка, опережая Ситалу. — Обитающим на них духам. А уж что эти духи делают со своими приобретениями, неведомо никому.

Ситала кивает и уточняет:

— Только не на любых перекрестках. Такие духи предпочитают жить на пересечении больших дорог, где можно набираться силы.

— Именно, — отзывается Тетушка. — И что произойдет с Томасом, если его заполучит один из них?

— Все равно нельзя ее убивать, — принимается вновь увещевать старушку Ситала. — Ее смерть ничего не изменит.

— Но только так мы можем гарантировать себе безопасность, — отвечает Тетушка. — Если она уйдет отсюда целая и невредимая, потом придется постоянно быть начеку, потому что она обязательно вернется. В следующий раз мы можем не заметить ее появления. И не думайте, будто ей есть какое-то дело до наших жизней!

Консуэла пытается сесть, но Тетушка прижимает дуло револьвера к ее голове.

— He-а, — угрожающе бросает она и крепко, так что на руке набухают вены, сжимает рукоятку.

Мы в тупике. Старуха в любой момент может нажать на спусковой крючок.

Я с надеждой смотрю на Морагу. Неужели шаман не в состоянии обезвредить эту бомбу?

— Сделай же что-нибудь! — призываю я его.

— Теперь это не в нашей власти, — отвечает он. — Дело касается только их. И громов.

Все это время майнаво хранят молчание. Я то и дело взглядом обшариваю передние и задние ряды публики, пытаясь отыскать Калико, но, похоже, моя лисолопа, раз высказавшись, предпочла затеряться в толпе. Во всяком случае, мне ее отыскать не удается. И общее настроение зрителей этого представления никак не удается уловить. Но тут прямо перед моим носом появляется какой-то старик: шаркающая походка, вместо волос — гребешок ящерицы, спускающийся от макушки к спине.

— Нам нужен Арбитр, — провозглашает он.

Майнаво дружно кивают.

И затем все принимаются таращиться на меня. Я вспоминаю слова Морагу: дескать, кузены именно меня и считают Арбитром.

— Нет, — трясет головой Тетушка Лейла, опережая меня с моими возражениями. — Он уже сказал, что думает.

Старик-ящерица качает головой:

— Это неважно. Он — Арбитр. Он отбросит личные чувства, выслушает обе стороны и вынесет решение.

— Ты способен непредвзято отнестись к нам обеим? — обращается ко мне Тетушка. — Можешь оценить обе позиции?

— Не знаю, — сейчас важно говорить правду. — Но я попытаюсь.

Старуха внимательно смотрит на меня — я вспоминаю, что именно так сканировал меня Морагу, перед тем как мы принялись ваять тело для Ситалы. Теперь мне кажется — дело либо в личных магических способностях Тетушки, либо это особенность всего племени, — что опасная пожилая леди способна раскрыть любую мою тайну, как бы надежно я ни спрятал ее даже от самого себя.

— Пожалуй, он подходит, — выносит она вердикт и опускает револьвер.

— А ты? — спрашивает старик-ящерица у Консуэлы.

— Одну секунду, — произносит та.

Она с усилием садится, медленно поднимается на ноги. Чуть качнувшись, быстро восстанавливает равновесие, вскидывает руки и внезапно принимает вороново обличье, после чего так же стремительно вновь становится человеком. Абсолютно здоровой женщиной без малейшего следа ранения — если Консуэла и испытывала боль или слабость, теперь это совершенно незаметно. Кровь с ее одежды исчезла, как и дырка от пули.

Значит, на этот счет Тетушка была права. Для восстановления майнаво и вправду достаточно сменить обличье. Может, тогда Лейла Кукурузные Глаза права и кое в чем другом?

— Я приму решение пятипалого, — говорит Консуэла старику-ящерице. Затем переводит взгляд на меня. — Как тебя зовут?

В сказках, которые мне доводилось читать в детстве, ни в коем случае нельзя было называть кому-либо свое полное настоящее имя, поскольку узнавший его обретал власть над представившимся. Но у кикими и, полагаю, у майнаво другие порядки. Тут все замешано на предельной искренности. А что может быть сокровеннее имени? И потому я отвечаю вороновой женщине:

— Родители нарекли меня Джексон Стивен Коул.