19. Стив
Рувим предлагал довезти меня прямо до каньона Расписное Облако, но я распрощался с ним у дома Томаса, после чего поднялся на горную тропу. Объяснил, мол, мне необходимо подумать, а на прогулке голова у меня работает лучше всего. И то и другое сущая правда, но еще я надеюсь, что здесь, в одиночестве, мне удастся поговорить с Калико.
Отойдя примерно на километр от жилища Томаса, я начинаю выкрикивать ее имя. Призывы мои скатываются с тропы и растворяются в пустыне да кустарнике. Единственный получаемый мною ответ в этот предрассветный час — полнейшая тишина. Я зову подругу еще где-то с километр и затем сдаюсь.
М-да, здорово она на меня разозлилась.
Возвращаться в пустой трейлер — перспектива не из приятных, но снаряжения у меня при себе никакого, а я уже слишком стар, чтобы завалиться спать в дикой местности без спальника. По крайней мере, такими доводами я себя убеждаю топать к трейлеру. Но в глубине души, естественно, надеюсь, что Калико поджидает меня дома. Я выйду из-за трейлера, а она сидит себе за столом и спрашивает как ни в чем ни бывало:
— Ну и где тебя носило?
Но вместо нее у себя в гостях я обнаруживаю Морагу.
Шаман угнездился на столе: потягивая пивко — которым, скорее всего, угостился из моего же холодильника, созерцает каньон. Когда я выхожу из пещерки, он лениво поворачивает голову, хотя наверняка услышал мои шаги много раньше, еще пока я лез вверх по тропе.
Кроме его задницы на столе имеется свеча — она тихонько чадит себе, капая воском в тарелочку. Лужица натекла изрядная, и мне не составляет труда догадаться, что ожидание Морагу несколько затянулось. На горизонте потихоньку разгорается розовая заря, а непроглядная тьма так же неторопливо сдает свои права.
— Ойла, Глотающий Духов, — произносит шаман.
— Не смешно! — огрызаюсь я.
— И впрямь. Чем ты только думал, черт тебя подери?
— Будто я знал, что происходит, и мог поступить как-то иначе!
— Тоже верно. — Он делает пару глотков. — Говорят, мнение Калико о тебе недавно основательно пошатнулось.
Я оставляю его ремарку без ответа и отправляюсь к холодильнику. Вернувшись с тремя бутылками, передаю одну Морагу, другую открываю для себя и, осушив ее наполовину, усаживаюсь рядом с гостем на стол.
— Откуда ты узнал?
— Да кузены трещат с самого утра, — шаман пожимает плечами.
Естественно, это он не о каких-то там своих родственниках, а о майнаво. Несколько дней назад я бы закатил глаза или скривился, а сейчас просто киваю — дескать, да, такие они ребята.
— Им больше делать нечего, кроме как сплетничать о старом отшельнике, который мечтает только о том, чтобы его оставили в покое?
— Ты для них загадка. Самый интересный пятипалый в мире. Чем бы ты ни занимался, хоть один маленький кузен увидит и обязательно расскажет об этом другим.
— Ужасно увлекательные байки! Да до вчерашнего дня я вообще ничего не делал: бродил по пустыне, зависал со своей подружкой, играл на гитаре, ел да спал. Кого это может занимать?
— Ты ведь знаешь, что отличаешься от других белых, верно?
На этот раз я не выдерживаю и закатываю глаза:
— О боже! Сейчас последует офигительное откровение, будто на самом деле я ящерица, кролик или другая тварь!
— Нет, — с улыбкой качает головой Морагу. — Чего нет, того нет. Но есть кое-что другое. Во-первых, ты довольно давно живешь в ином мире, а это сильно меняет человека.
— Принято, хотя я этого и не ощущаю. Но Калико что-то такое говорила.
— А во-вторых — у тебя безупречная репутация. Причем тебя уважают не только индейцы в резервации, но и майнаво в пустыне.
— Да кроме своей подруги, никого больше… — я обрываю себя на полуслове.
Так мог сказать старый я, тот, который на все закрывал глаза. На самом деле, мотаясь по горам, я наверняка познакомился со множеством других майнаво. Черт, может, даже встречал их в городе или в резервации. Я ведь не могу отличить кузенов от людей, пока они не примут звериное обличье.
— Хорошо, жизнь в ином мире и расположение его обитателей. И что дальше?
— Ты готов помочь любому, но никогда ничего не просишь взамен, — отвечает шаман. — И это очень необычно: даже у самых щедрых есть нереализованные желания. И их осуществление является платой за услугу. Это естественно для людей. Как, впрочем, и для майнаво, — он улыбается.
— Ну и что?
— А ты никогда ничего не просишь, и это озадачивает кузенов на протяжении десятков лет. Годами они выжидали, полагая, что когда-нибудь ты проявишь свое истинное лицо, например, раскроется некий хитроумный замысел… Но оказалось, что это и есть твое истинное лицо. До них это дошло наконец.
Мне реально не по себе от болтовни про то, какой я славный парень. Я отхлебываю пива и спрашиваю:
— Так к чему ты клонишь?
Морагу, пропуская мимо ушей мой вопрос, продолжает:
— Ты не обращал внимания, что к тебе часто обращаются случайные люди? Излагают какую-то ситуацию и спрашивают твое мнение. Ты спокойно бродишь по горам и внезапно натыкаешься на какого-нибудь старика: сидит себе на камне дедуля, привет, говорит, никуда не спешишь?
Я неуверенно киваю.
— Просто соседские отношения, поздороваться-поболтать.
— Это ты так воспринимаешь ситуацию. Но в округе ты известен как Арбитр. Все эти случайные люди воспринимают тебя как местного царя Соломона. Ты уладил в Расписных землях гораздо больше споров, чем Тетушка Нора заполнила лотерейных билетов.
— Арбитр, — повторяю я, пробуя на язык непривычное словечко.
— Это ты и есть, — говорит шаман.
Я качаю головой.
— Не по мне, конечно, шапчонка. Но яснее не стало ни на йоту.
— В общем, и Калико, и остальные майнаво сбиты с толку. Они не понимают, почему из всех людей ты — именно ты — защищаешь му…ка, делающего деньги на их крови и разрушении их жилищ.
— Что-что?
Морагу игнорирует мою реакцию и снова продолжает:
— Ты же был в охотничьем домике. Видел, какой он здоровенный, да еще с вертолетной площадкой и всеми этими дорожками. Думаешь, все это дерьмо не отражается на жизни майнаво? Я общался со многими из них после появления Консуэлы Мары. Они действительно уповают на Женщину-Ночь.
— Только она не Женщина-Ночь.
— Да неважно, — отмахивается шаман. — Если она называет себя Женщиной-Ночью и помогает майнаво, как это сделала бы настоящая Женщина-Ночь, то какая разница?
— Ты хочешь сказать, что согласен с ними? Что надо было позволить Консуэле убить Сэмми? Может, нам стоило своими руками сбросить его со скалы?
И пока Морагу переводит дух, чтобы сообщить мне что-то еще в том же духе, я вкратце излагаю ему предсказание Ситалы, делая упор на то, что через несколько лет резервации потребуются навыки Сэмми.
— Это я прекрасно понимаю. — Похоже, шамана ничем не пробьешь. — При той скорости, с какой вырастают дома в городских предместьях, каждому должно быть очевидно, что в ближайшем будущем право водопользования превратится в проблему. И хотя я не сомневаюсь, что Женский совет на переговорах с властями не ударит в грязь лицом, Ситала права: помощь Сэмми нам не помешает. У него есть связи, каких ни у кого другого в резервации отродясь не бывало.
Я чокаюсь с ним бутылкой и улыбаюсь:
— Значит, ты поступил бы так же?
Морагу задумчиво смотрит вдаль и молчит.
— Я не спорю с тобой, — осторожно начинает он и только потом встречается со мной взглядом. — Я просто объясняю, почему Калико считает, что она имела право сказать все, что думает о Сэмми и его ближайшем будущем.
Мне становится грустно, и я вздыхаю:
— Но она же выступала за убийство этого поганца… А от этого стало бы только хуже.
— Думаешь, Калико имеет привычку разрывать на части тех, кто ей не по нраву? Но разве она не имеет права обрушить свой гнев на того, кто погубил ее друзей? Почему ей нельзя было немного выпустить пар?
— Но если пресловутый охотничий домик Сэмми так сказывается на жизни майнаво, что же они запоют, когда на их землях выроют гигантское водохранилище?
Морагу грозит мне пальцем:
— Ты принимаешься возражать, не давая мне закончить! И в точности так вел себя с Калико. Насколько мне известно, единственным майнаво, которого ты соизволил выслушать, была призрачная сестра Консуэлы, Ситала. — Он смолкает, снова предаваясь созерцанию пустыни, затем роняет: — Все-таки странно, что они с Консуэлой смотрят на вещи по-разному.
— Если честно, влетела она в меня по другой причине, а разговор о Сэмми зашел уже потом, — я рассказываю шаману о просьбе Ситалы сделать для нее тело, благодаря которому она обретет свободу от Консуэлы. — Не могу ее в этом винить, — добавляю я. — Ты когда-нибудь всерьез общался с особой, которая выдает себя за Женщину-Ночь?
Морагу задумчиво потирает подбородок:
— Так, поправь меня, если я ошибаюсь. Ты исчезаешь с призрачной женщиной-майнаво по ее прихоти, но, излагая свои проблемы, она заодно высказывается по делу Сэмми. И ты соглашаешься с ней, начхав на мнение остальных, в том числе и своей подруги.
Он внимательно смотрит на меня и продолжает:
— Вы с Калико знакомы и, более того, близки туеву кучу лет. И потому такое твое поведение представляется мне возмутительным. Тебе не приходило в голову, что ей нужна капелька внимания и уважения? Что тебе следовало сначала хотя бы обсудить ситуацию с ней?
— Бля… — говорю я. — Похоже, это я просрал.
Потом чешу репу, вспоминая.
— Знаешь что?.. Я даже не позволил Калико спорить с Консуэлой. Просто встал между ними. Тогда-то Ситала и влетела в меня, — я осушаю бутылку и незамедлительно открываю следующую. — Черт, я пытался единолично принять правильное решение. И теперь вижу, что поступил, как полный му…к.
— Поговори с ней.
— Пытался, но она не отзывается. Я ее не видел с тех пор, как она исчезла в ином мире.
— Ты ведь не станешь спорить, что прямо сейчас тоже находишься в ином мире?
В ответ я вздыхаю:
— Да какое это имеет значение. Все равно я понятия не имею, где ее искать.
— Что ж, не зря в некоторых сказках их называют «невидимым племенем».
Он ставит свою опустевшую бутылку рядом с первой и продолжает:
— Ладно, а теперь поговорим о другом — о теле для призрачной сестры Консуэлы. Уверен, что хочешь с этим связываться?
— Ты считаешь, это плохая идея?
Морагу пожимает плечами:
— Нужна ли миру вторая Консуэла Мара?
— Ситала другая. Совершенно. И ее взгляд на мир иной. Диаметрально противоположный. И потому я считаю несправедливым, что она заточена в своем злом близнеце.
— Пожалуй, мне придется положиться на твое мнение. И когда думаешь заняться?
— Как можно скорее. Она просила сделать фигурку из глины или веток, неважно какого размера. Я ей объяснял, что никогда ничем подобным не занимался. Но Ситала заявила, что значение имеет только мое намерение. Тебе это что-нибудь говорит?
Морагу кивает:
— Магия — она повсюду. Спит внутри нас, наполняет весь мир. Но только несгибаемая воля способна собрать ее энергию и направить этот поток в определенное русло.
— Значит, мне необходимо хорошенько сосредоточиться на цели, ради которой все затевается.
Шаман снова кивает:
— Делу поможет, если ты займешься этим в каком-нибудь священном месте, — закрыв глаза, он, как я понимаю, перебирает в памяти эти самые места, а затем предлагает: — Лучше всего подойдет колесо стихий на участке Эгги. Его красная земля хранит в своей памяти обряды целой тысячи лет.
— Никогда не видел у нее колеса стихий, — признаюсь я.
— Сразу за домом, где Эгги разводит костры.
Я бывал на нескольких ночных сборищах у художницы и понимаю, какое место шаман имеет в виду.
— А разве колеса стихий — это не круги из камней?
— Именно, — соглашается Морагу. — Просто почти вся кладка на участке Эгги ушла в землю.
— Сколько же веков должно было пройти?
— Это очень древнее колесо, его сложили еще до кикими.
Мы умолкаем. Снизу раздается птичье пение, и мы наблюдаем, как восходящее солнце постепенно озаряет каньон.
— Ситала не только предсказывала будущее, — произношу я спустя некоторое время.
Шаман вопросительно смотрит на меня.
— О прошлом она тоже говорила. По крайней мере, сказала, что мне не в чем раскаиваться.
— Похоже, кое-что она действительно соображает, — отзывается Морагу. — Я тебе втолковываю это вот уже много лет.
— Ага, только мне никак не удается избавиться от чувства вины. Я думаю о Салли, о Мартине. И очень часто — о Стиве. Они вечно смотрят на меня с немым укором. Они погибли из-за меня!
— Послушай, но я же видел все своими глазами. Салли совершенно самостоятельно превратился в торчка, а Мартин съехал с катушек. Группу разгромил вовсе не ты.
— Пускай так. Но это была моя группа. Я отвечал за музыку и за ребят. Я должен был приглядывать за ними. А Стив… Только не надо меня убеждать, что он погиб не потому, что мы поменялись местами!
— Однако все произошло именно так. Самолет разбился, понимаешь? Неполадка в моторе, чья-то халатность — и никакой мистики.
— Но…
— Поменяться предложил он. И между прочим, чуть с ума не сошел от радости, когда ты согласился. Никто из нас и подумать не мог, что все так обернется.
— Потому что мы были молоды, глупы и обкурены.
— Это верно. Но действовали мы — и Стив в том числе — по своей воле.
Морагу склоняется, задувает свечу и задирает голову к розовому небу.
— Каждый из нас обладает силой. У кого-то ее больше, у кого-то меньше. И каждая ошибка, на которой мы чему-то учимся, делает нас сильнее. Как и каждая жертва, каждое доброе дело. Именно так мы развиваемся. Наша сила — сумма всего, чем мы были в прошлом и чем являемся в настоящем. Когда ты принимаешь на себя ответственность за решения или действия других, ты тем самым лишаешь их силы. А лишив кого-то силы, ты мешаешь ему двигаться вперед, вынуждаешь топтаться на месте.
Мне начинает это надоедать:
— Ты считаешь, что Стив, где бы он там сейчас ни находился, сейчас топчется на месте, поскольку я испытываю вину за случившееся с ним?
— Нет, я считаю, что это ты топчешься на месте. Когда отнимаешь у кого-то силу, теряешь и часть своей.
— Ой, бля…, — трясу я головой. — Ты вправду веришь в это?
— Неужели даже после всех своих приключений ты не способен признать, что наш мир — нечто большее, чем открывается глазам?
— Как раз это я признаю. Только не верю, что многоплановость нашего мира имеет какое-то отношение ко мне. Когда-то я был Джексоном Коулом, рок-звездой. А теперь я всего лишь его призрак.
— Вы, белые, именуете их призраками, а мы, кикими, считаем духовными наставниками. В этом разница, не находишь?
Понятно, куда он клонит — будто я какой-то там Арбитр для здешних майнаво.
— Я слишком запутался, чтобы служить кому-то наставником. Для всех же только лучше, что я не высовываю носа из пустыни и гор и что события идут своим чередом без моего вмешательства.
— Ты сам-то веришь в это? — Не давая мне вставить и словечко, шаман гнет свою линию: — Без твоего «вмешательства», как ты выразился, Сэмми был бы мертв. И бог весть сколько майнаво переругались бы насмерть. Ну и без тебя Ситала не получит тела. — Морагу качает головой. — Сила, благодаря которой ты мог бы стать тем, кем должен, будет покидать тебя, если ты продолжишь прятаться от мира и пестовать беспричинное чувство вины.
Я не знаю, что на это сказать. Тему терзающей меня вины мы затрагивали несчетное количество раз, но так откровенно Морагу высказывается впервые. Штука в том, что умом я всегда признавал его правоту. Однако принять ее сердцем мне никак не удавалось.
— Есть смирение, — добавляет шаман, — и есть глупость.
Меня так и подмывает продолжить спор. Хочется обескуражить Морагу заявлением, что он заблуждался на мой счет с самого начала. Что… Но только я ужасно устал тащиться по жизни под бременем вины. Не хочу его нести. Больше не хочу. Черт, да никогда и не хотел. Просто когда-то оно обрушилось на меня, и мне до сих пор не удавалось стряхнуть его с плеч.
— Я не знаю, что делать, — наконец произношу я вслух то, в чем ранее не мог признаться даже самому себе. — И не знал с самого начала — со дня смерти Стива.
Морагу всем корпусом поворачивается ко мне, и его сине-зеленые глаза, которые видят меня насквозь, до самой моей сокровенной сути, впиваются в мое лицо. Не имею ни малейшего представления, сколько времени это длится, и не знаю, что ему открывается, но в конце концов он кивает, вероятно, придя к какому-то решению, и говорит:
— Давай-ка слепим тело для воронова духа.
