11. Стив
Они летят ко мне — Ситала с ангельскими Вороновыми крыльями несет на руках женщину, которую я узнаю: видел ее как раз в тот момент, когда Сэди окатила меня новой порцией клеветы. Лана или Лейла или что-то вроде того. А в следующий миг Ситала исчезает, и женщина камнем летит вниз — сейчас гравитация мой злейший враг. К счастью, это происходит на высоте около трех метров. Я готовлюсь подхватить беднягу, но кого я обманываю? Силенок-то у меня не как у майнаво! Хорошо, если удастся смягчить ее падение.
Она сбивает меня с ног, практически вышибая дух, и прижимает к камням своим весом. Какое-то время я лежу и пытаюсь прийти в себя. Я бы сдвинул женщину в сторонку, но меня словно парализовало. В итоге первой шевелится она — медленно отыскивает руками опору, отталкивается и усаживается рядом; вид у нее ошеломленный. Я пока способен только лежать. Наконец с неимоверным трудом втягиваю сквозь стиснутые зубы воздух. Потом делаю глубокий вдох. И еще один.
Женщина вроде бы реагирует на звук — в ее остекленевших глазах я замечаю проблеск мысли и задаю вопрос:
— Вы… в порядке?
Взгляд ее постепенно проясняется и сосредотачивается на мне.
— Мне приснился дикий сон… — начинает она и, вдруг умолкнув, принимается осматриваться. Вершина горы, бесконечное небо. Я, растянувшийся на камнях возле нее.
— Я ведь не сплю? — произносит она наконец.
Я качаю головой, насколько это возможно лежа.
— Но я же не сошла с ума, — озадаченно продолжает женщина. — Значит, я сплю. Особенно если в моем сне оказались вы.
Я кое-как усаживаюсь. Смена положения отзывается легким головокружением, но оно постепенно прекращается.
— Вы не спите, — произношу я.
— Но иначе никак!
Я не утруждаю себя повторением — просто жду, когда она смирится с очевидным.
— Чертовщина какая-то, — выдавливает в конце концов женщина.
— Здесь это не довод.
Она снова крутит головой.
— Где мы?
— В моей голове — по крайней мере, так мне сказала Ситала. Или, другими словами, в некоторой части иного мира, которую я воспринимаю, когда погружаюсь в собственное сознание. Согласен, звучит немного запутанно.
— А кто такая Ситала?
— Крылатая женщина, которая только что спасла вашу задницу.
Моя гостья медленно кивает.
— Ну конечно. Крылатая женщина. Мы в вашей голове. Все так естественно.
— Как вас угораздило свалиться с неба? — спрашиваю я.
— Ах, да как это обычно происходит! В больнице над койкой воспарила женщина. Когда она начала вращаться, я попыталась остановить ее, чтобы не выскочили дыхательная трубка и капельница. Но стоило мне до нее дотронуться, и я оказалась здесь, — она задирает голову к небу. — Точнее, там.
Ее взгляд вновь обращается на меня.
— Скажите, вас моя история не удивляет? По идее, я должна была бы сейчас биться в истерике, но почему-то ощущаю только дурацкое спокойствие.
— Сам я свалился в кроличью нору пару дней назад, — сообщаю я собеседнице. — Скоро вы тоже дойдете до точки, когда ничто больше не сможет вас удивить.
Она вскидывает бровь.
— Хм, прежде чем оказаться здесь, я повстречался с собакой, которая может превращаться в настоящий вертолет, — привожу я пример.
— Но это невоз… — моя гостья осекается.
Что ж, всецело ей сочувствую.
— Та женщина в больнице — это ваша приятельница? Блондинка, что была с вами, когда мы впервые встретились?
— Вы про Марису? Нет. Это ваша подруга, Эгги.
Я киваю. Ну конечно.
— Пойдемте, кое-что покажу, — говорю я и указываю за край плато, туда, где парит тело художницы.
Женщина поднимается, смотрит, но вдруг бледнеет и снова плюхается на задницу.
— Не понимаю, — произносит она, схватившись за виски.
— Добро пожаловать в клуб «Новые ворота».
Повисает молчание. Меня охватывает острое желание снова улечься на земле и закрыть глаза. Может, если я засну, то по пробуждении окажусь в своем трейлере?
— Я хочу перед вами извиниться, — говорит вдруг женщина.
— За что? За то, что свалились на меня?
— Нет, — улыбается она, — за то, что доставала вас при нашей первой встрече. Теперь я знаю, что вы не Джексон Коул.
— И что же заставило вас передумать?
— Мы с Марисой познакомились с одним вашим другом — с Рамоном Морагу. Он много чего рассказал о вас и вашем двоюродном брате Джексоне. Даже не знаю, как это я раньше не обращала внимания, но вы похожи, как близнецы!
— Нас вечно принимали за родных братьев, — киваю я.
— Но вы не гнались за славой, так ведь?
Не совсем. Поначалу я даже наслаждался ею. Однако через некоторое время сценический образ Джексона Коула поглотил меня почти полностью — порой я уже сам не понимал, кто я такой на самом деле. Разнообразные вещества и алкоголь разобраться в этом тоже не помогали. Впрочем, рассказать ей все это я не могу и потому ограничиваюсь пространным объяснением:
— Когда видишь, до какого безумия доводит слава, сразу хочется удрать от нее как можно дальше. Куда проще оставаться парнем из гастрольной команды и носить надвинутую на нос бейсболку во избежание идиотских расспросов.
— Поняла, — смеется женщина. — Знаете, пару дней назад я обрушила бы на вас миллион вопросов о тех днях.
— А сейчас?
Взгляд ее устремляется вдаль, и я терпеливо дожидаюсь момента, когда он снова сфокусируется на мне.
— Даже не знаю, как объяснить, — произносит она спустя целую вечность. — Пожалуй, я наконец осознала, что в мире полно проблем, о которых стоит писать. Более важных, чем эпизоды биографии рок-звезды средней руки, в особенности давным-давно уже мертвой.
Внезапно лицо женщины искажается, и она в замешательстве прикрывает рот рукой.
— Ой, простите, — лепечет она. — Вы ведь наверняка все еще горюете о нем…
Я вскидываю руку и перебиваю ее:
— Все в порядке. Я давно смирился с этой утратой. Возможно, оно и к лучшему, что впредь вы собираетесь писать о более серьезных вещах.
Женщина улыбается:
— На протяжении многих лет я была убеждена в обратном, но утром того дня, когда мы прибыли сюда, мне явилось своего рода откровение. Я поговорила в мотеле, где мы остановились, с одним старым отшельником. Готова поспорить, он даже не догадывается, как сильно на меня подействовали его слова.
— А как вы стали такой неистовой фанаткой «Дизел Рэтс»? — не удерживаюсь я от вопроса.
— Знаете, это произошло далеко не сразу. Моя лучшая подруга буквально дышала ее музыкой, а меня она совершенно не задевала. Но когда Эйми умерла, я заинтересовалась «Крысами на дизельном ходу». Стала слушать. Много.
— Чтобы не потерять ее?
Она качает головой.
— Нет. Эйми покончила с собой. Я начала слушать «Дизел Рэтс», чтобы понять, почему любимая музыка подруги не удержала ее на земле. А потом и сама влюбилась в нее.
Она говорит, глядя в безоблачное небо.
Что ей ответить, я не знаю. Когда-то, на пике славы «Дизел Рэтс», фанаты говорили мне, что остались жить благодаря нашим песням. Черт побери, да меня самого тогда спасало только то, что я играл музыку, спасающую их! До тех пор, пока это не перестало действовать. Пока в моей жизни не накопилось столько дерьма, что ни одна песня в мире не могла вытащить меня из-под вонючих завалов.
О самоубийстве я никогда не помышлял. Но мне отчаянно хотелось раствориться, исчезнуть, сбежать, и потому я взял и поменялся местами со своим двоюродным братом. Он должен был стать рок-звездой, а я тихонечко сделал бы ноги.
Все прошло бы путем. Ведь Стива даже не забрызгало той дрянью, груз которой едва не задавил меня. Ему нужно было просто подождать, пока все закончится — и хорошее, и плохое. И я нисколько не сомневаюсь, что Джексон Коул из него получился бы куда лучше, чем из меня самого.
Но потом этому чертову самолету понадобилось рухнуть.
— Люди любят рассказывать, как их спасло искусство, — изрекаю наконец я.
Женщина смотрит на меня, ожидая продолжения.
— Ну вы же знаете: вовремя прочитанная книга, прослушанная песня. Не раньше, не позже, а как раз в тот самый момент, когда это необходимо. Часто восприятие искусства вытягивает с самого дна. А иногда человека спасает творчество. Только это тоже не гарантия долгой и счастливой жизни. Порой человека ничто не может спасти — даже поддержка любящей семьи, друзей или незнакомцев, протягивающих руку помощи. Некоторым очень хорошо удается скрывать, насколько им плохо. Пожалуй, страшнее всего обнаружить это слишком поздно.
— Это как раз про Эйми, — отзывается она. — Я понятия не имела… Да вообще никто. Пока мы не прочли ее дневник после… после ее… — вместо окончания фразы следует тяжелый вздох. — Сколько ночей я пролежала без сна, сокрушаясь, что сунула нос в эти чертовы записи.
— Бесконечные самокопание и самобичевание могут довести до ручки, — наставляю я новую знакомую. — Наверное, только и остается надеяться на то, что наши близкие — те, кто не справился с судьбой или с собой, — в конце концов обрели мир, которого они так жаждали.
— Вы вправду в это верите?
— Скорее, хочу верить. Но я знаю совершенно точно: корить себя за то, что мы не в силах были изменить, глупо и недальновидно.
Это не мои слова — я слышал их от друзей, когда в группе рушилось буквально все. А позже — от Опоссума и Морагу. Но меня не оставляет ощущение, что осознал я их только сейчас.
Я не заставлял Стива садиться в тот самолет. И не просил его поменяться со мной местами. Просто как-то ночью мы разговорились: я, не переставая, скулил, что все пошло по п…де, Стив мне сочувствовал, а в конце концов пошутил:
— Слушай, а давай на какое-то время поменяемся местами. Я буду рок-звездой, а ты — чуваком из обслуживающего персонала. Посмотрим, что получится. Готов поспорить на свой Gibson Les Paul, ты быстренько оклемаешься.
Даже не помню, когда предложение перестало быть шуткой. Но и после принятия решения никто ни на кого не давил. Мы предвкушали потеху, да мне и вправду необходимо было сменить обстановку.
Стив позвонил мне перед тем рейсом.
— Эй, неудачник! — прикалывался он по телефону. — Меня тут в самолете дожидаются девочка и бутылка хорошего виски. А у тебя как вечерок складывается?
Это оказался наш последний разговор.
Но в самой авиакатастрофе я не виноват. Не я превратил Салли в безнадежного торчка, не я подбил Тони трахаться с Беном, не я подстроил несчастный случай Мартину. И уж точно я никак не мог повлиять на бабушку, грохнувшую своего отключившегося муженька.
И все это, одно за другим, тяжким грузом повисало у меня на шее, как и бесконечные ожидания фанатов и продюсеров: «Давай, выдай еще один хит! Отыграй чумовой концерт! Обрати все свалившееся на тебя дерьмо в звонкую монету, ты же творческая личность! Пострадаешь — запилишь новую песню!»
Но с чего это вдруг мне пришло в голову примириться с прошлым? Сидя в этом совершенно невообразимом месте, разговаривая с едва знакомой женщиной.
— Вы как будто сейчас не здесь, — очень кстати замечает она.
Отмахнувшись от своих невеселых мыслей, я, глядя на нее, соглашаюсь:
— Да, есть немного. Просто пока давал вам советы, сам к ним прислушался — в голове будто стрелку переключили, и мысли потекли туда, куда им и следовало. Понимаете, можно тысячу раз сказать себе, что вечно каяться в несуществующих грехах бессмысленно. Это не трудно. Но неимоверно трудно поверить в это.
Женщина понимающе улыбается:
— У вас же получилось! Научите меня, как добиться нужного результата?
— Боюсь, не сумею.
— На самом деле я и не надеялась, — медленно кивает она.
— Видите ли, мне понадобилось сорок лет, чтобы уяснить это. Пожалуй, без терпения здесь не обойтись.
— Сомневаюсь, что испытываю желание жить с этим еще сорок лет, — отзывается моя гостья.
— Отлично вас понимаю! — тут мне приходит в голову, что неплохо бы познакомиться с собеседницей: — Кстати, я, кажется, не знаю вашего имени.
— Лия. Вообще-то полностью Элеонора Лия Хардин, но, по правде говоря, никогда не ощущала себя Элеонорой.
— Вам подходит Лия. На Элеонору вы совершенно не похожи.
— А как должна выглядеть Элеонора?
— Не как вы. В именах у нас Морагу разбирается. Он вам скажет.
— Морагу, — повторяет Лия.
Затем поднимается на ноги и идет к краю плато: там внизу — может, даже в нескольких километрах от дна пропасти, черт его знает, с этого места станется — по-прежнему парит и медленно вращается тело Эгги.
— Нужно ей как-то помочь, — говорит женщина, когда я присоединяюсь к ней. — У вас, случайно, нет веревки или чего-нибудь такого?
Я качаю головой.
— Когда Ситала, вырастив эти огромные вороновы крылья, бросилась вас спасать, я подумал, что потом попрошу ее достать и Эгги.
— Кажется, мне все это примерещилось. Раз — и нету. А что с ней случилось?
— Этого я не знаю. Очень надеюсь, что мы тут не застрянем, хотя я не имею ни малейшего представления, как отсюда выбираться.
— Из вашей собственной головы, — уточняет Лия.
— Я так и не понял, как это действует, — вынужден признать я.
— Может, вам надо всего лишь проснуться.
— Штука в том, что я вовсе не сплю.
Лия снова смотрит на Эгги.
— Когда мы впервые встретились, мне показалось, вы с ней хорошие друзья.
— У вас, наверное, был в школе ученик, с которым абсолютно все хотели общаться?
Она кивает.
— Хотя это была вовсе не я.
— И не я. А Эгги именно такая. У нее всегда найдется время для каждого, и отношение ко всем одинаково серьезное. Пожалуй, человека лучше я не встречал.
— О да, я понимаю. Она так радушно нас встретила, когда мы с Марисой приехали к ней домой — свалились, словно снег на голову. И нам сразу же показалось, будто мы знаем ее целую вечность.
Она умолкает, а мне добавить нечего. Мы снова усаживаемся, но на этот раз у самого края, откуда можно наблюдать за Эгги.
— А знаете, — говорит Лия через какое-то время, — я ведь попала сюда не во сне, и не какой-то там воронов дух меня принес. Я всего лишь схватила Эгги за руку, когда она парила над больничной койкой.
Стоит мне понять, к чему она клонит, и я прихожу в ужас:
— Даже не думайте об этом.
— Она не так уж и далеко, — словно не слыша меня, продолжает женщина. — С разбега я точно допрыгну.
— В лучшем варианте развития событий вы действительно допрыгнете до нее и сумеете удержаться. А потом что? Перетащить ее сюда вы не сможете, так вместе с ней там и застрянете. А в худшем варианте грохнетесь вниз, и, честно говоря, я даже не уверен, что у этой пропасти есть дно.
— Нет, в лучшем варианте развития событий я коснусь ее и она переместит меня обратно в больницу.
Я качаю головой.
— Не беспокойтесь, — не унимается Лия. — Я расскажу, где вы находитесь. И Морагу сообразит, как вас вызволить, так ведь?
— Дело не в этом, — отвечаю я. — Если вы прыгнете, то либо убьетесь, либо будете падать целую вечность — что вообще-то одно и то же. Только представьте себе такое долгое падение, что начинаешь умирать от жажды и голода.
— Да бросьте. Лично мне мой вариант представляется вполне разумным. Естественно, насколько в такой ситуации вообще можно говорить о разумности. Стоило мне оказаться в резервации, и чудеса посыпались как из рога изобилия. Почему здесь должно быть как-то по-другому?
— Ошибка будет стоить вам жизни! — веско заявляю я.
— А если я не ошибаюсь?
Что ж, настойчивости Лие не занимать. Только безрассудная уверенность и точный расчет — не одно и то же.
— Готовы рискнуть жизнью? — спрашиваю я.
На какое-то время она смолкает, затем вздыхает:
— Нет, не готова.
Лия со вздохом отворачивается от парящей художницы и смотрит на противоположную сторону столовой горы.
— А там что?
Прежде чем я успеваю ответить, она вскакивает и быстрым шагом направляется к краю. Бросив напоследок взгляд на Эгги, я отправляюсь вслед за своей гостьей.
— То же самое! — разочарованно сообщает Лия, когда я настигаю ее, и сникает. — Только без Эгги. Я-то думала, может, здесь будет тропинка вниз.
Но ничего подобного тут нет, да и быть не может. Гора да бескрайнее небо — насколько хватает глаз.
Помолчав минуту-другую, Лия внимательно смотрит на меня и спрашивает:
— Так что это за место? — но стоит мне открыть рот, она вскидывает руку: — Я поняла, что оно у вас в голове. Но почему оно именно такое? Что в нем особенного?
— Наверно, у каждого есть личные демоны. Сюда я наведываюсь сражаться со своими. Это место я представляю себе во время медитаций. Будто нахожусь на такой вот горе буквально посреди неба, где ничто не может меня достать, а я никому не могу навредить.
— Вы считаете, что кому-то причинили боль?
Я помню, что она держит меня за собственного двоюродного брата, поэтому ограничиваюсь одной фразой:
— Да, я подвел людей.
Глаза Лии наполняются болью, она смотрит куда-то в сторону, затем произносит:
— Мне это тоже знакомо.
Какое-то время мы молчим. Я опускаюсь на землю — никак не могу прийти в себя после попытки поймать Лию. Забавно все-таки. Почему меня беспокоят физические недомогания, если я нахожусь в собственной голове?
Женщина устраивается на самом краю обрыва и принимается беззаботно болтать ногами. Меня это сильно напрягает.
— А Эгги здесь почему? Если это место для медитаций, существующее только в вашей голове, как она сюда попала? Случайно? Или ей каким-то образом удалось заглянуть в ваше личное пространство?
— Так она же мне и описала это место.
Лия вскидывает бровь.
— Это было очень давно, я еще только объявился в резервации. Эгги предложила мне вообразить какое-нибудь безопасное место, где я мог бы отдохнуть от своих нескончаемых тяжелых мыслей, сбежать от них. Мне ужасно долго ничего не приходило в голову, и тогда она рассказала про эту гору. Объяснила, что приходит посидеть на вершине, когда ей требуется обрести покой. Ну, дело в том, что избранное Эгги укромное место располагается посреди настоящих гор, но мне-то они были ни к чему. Мне требовалось убежище где-нибудь на краю мира, а лучше — за его пределами. И очень много безоблачного неба — как вы сейчас и видите.
— Теперь-то наверняка жалеете, что не воспользовались задним двором своего дома! — Лия весело улыбается.
Я окидываю мысленным взглядом изученную до последней травинки лощину между пещерой и трейлером:
— Да, было бы неплохо…
— А как Эгги попадала в то свое место?
— Поднималась по тропинке, которая зигзагом ведет к вершине.
Лия подается вперед, смотрит вниз между колен и спрашивает:
— Вроде такой вот?
Я поднимаюсь и подхожу к ней поближе, она тоже встает.
— Никакой тропинки я не вижу, — недоумеваю я.
— Присмотритесь повнимательнее.
Я послушно вглядываюсь вниз, и тут Лия во всю прыть бросается к противоположному краю, туда, где внизу парит Эгги. Женщина моложе меня, да к тому же в кроссовках. Поэтому, когда до меня доходит, что у нее на уме, она успевает пробежать половину расстояния.
— Лия, нет! — кричу я.
Я бросаюсь за ней, но где мне ее догнать! Она на миг замирает над обрывом и, вытянув вперед руки, сигает вниз, как с трамплина.
— Бля…! — захожусь я.
Я понимаю, что опоздал. Лия уже мертва. Тем не менее, отчаянно топая ботинками по камню, ускоряюсь, и вдруг…
