11

Это была знаменитая, известная, еще до войны существовавшая толкучка, во все времена поражавшая своим разнообразием. В разные годы тут можно было приобрести самый разнообразный товар: от хомутов до оружия, от хлеба до крабов. Чего только тут не было даже в самые голодные времена – только деньги доставай: копченые колбасы, сыры, балыки, консервированные продукты, масло, конфеты, чай, сахар. Водку продавали и шоколад, патефоны и баяны, облигации и отрезы ткани. Когда деньги меняли, тут можно было сговориться на приобретение мотоцикла или рояля. Кто почище – занимал сколоченные прилавки, кто попроще – торговали с рук. Тетки с пирогами и разной снедью сидели прямо на своей продукции, точнее на горшках, чтобы не простывало.

И вот одна из таких торговок, пересчитав полученные деньги, взвыла сиреной:

– Держи их! Ворюги! Фальшивка! – добавляя к официальным слова непечатные.

Немедленно образовалось кольцо единомышленников, жаждущих справедливости, а внутри этого «хоровода» озирался затравленный Яшка Анчутка. Он все пытался сообразить, с чего это вдруг все так переполошились? Ведь давеча, позавчера и вчера, они покупали у этой же тетки пироги с мешаниной из рубленой капусты с остатками мяса, и все были исключительно довольны, а тут вдруг кипеш.

Загадка разъяснялась просто: до того на этом месте сидела подслеповатая, выжившая из ума мамаша, теперь вместо нее, захворавшей, торговала дочка, закутанная в тот же платок и за последние пять лет ставшая почти такой же, как ее родительница. Сохранив, впрочем, молодую остроту зрения и ума.

– Смотрите, люди, что этот босяк сует! – кричала женщина, показывая зажатую в щепоти монетку, довольно сильно потертую то ли временем, то ли жизнью. – Сам выковал на помойке, прощелыга! А я все думаю: что это маманя за мелочь с базара носит!

– В милицию его тащить – и всех делов, – предложил один из энтузиастов, крепко удерживая Яшку за шиворот. Тот лишь водил глазами по сторонам. Верный Андрюха мелькал в толпе, но ничего не мог сделать при таком масштабе беды.

Яшка сделал попытку воззвать к человеколюбию:

– Граждане, я же нечаянно!

– За нечаянно бьют отчаянно, – неостроумно сострил другой добровольный дружинник, отвешивая ему подзатыльник. – Сейчас милиция придет – разберется.

– Стоит ли власти беспокоить? – вопросил вдруг один скособоченный бородатый старикан в длиннополом пиджаке, с чемоданом. Протиснувшись в центр круга, он деликатно извлек из теткиных рук монетку – она от неожиданности и не подумала сопротивляться – и так и спрятал себе в карман.

– Сколько за пирожки следует, милая? – спросил он, уставив на торговку черный пронизывающий глаз (второй был полуприкрыт).

Тетка, смутившись, понесла какую-то чушь о том, сколько муки пошло, сколько «рванинки» и как долго тушилась капуста, потом назвала совершенно несуразно – так, что даже активисты смущенно загудели:

– Ну запросила баба, это уж как-то совсем – не того…

Однако старик без звука выложил деньги и, крепко ухватив Анчутку, вызволил его из «хоровода» и повел, ковыляя, в сторону от платформы, по дороге вдоль насыпи: в одной руке Яшка, в другой – чемодан.

– Будя, будя, – басил он в ответ на поток невнятных благодарностей, – чего зря воду толочь? Ты с какой луны свалился, голубь? Или придуряешься? Да мелкие монетки и до войны-то ничего не стоили, а теперь и подавно. И ты, стало быть, честной торговке мелочь суешь, на которую и козявки из носа не прикупишь.

Сзади послышался топот по щебню – это спешил за приятелем Пельмень. Старик кивнул в его сторону:

– Дружок, что ли?

– Ага.

– Двое, стало быть, вас. Вот и ладно, – одобрил старик, – тогда присядем и откушаем.

Как раз было удачное место – внизу под насыпью, где закончился щебень и начиналась травка, кто-то недавно жег костер, тут же лежала пара сухих бревен.

– Разносолов не предлагаю. Если изволите – квасок, лучок, огурчики. Ну, и пироги ваши.

Бывалые друзья без лишних вопросов принялись употреблять харч, справедливо полагая, что если их и будут бить, то не сразу, а то еще и сбежать удастся.

Пока они питались, старик извлек какую-то круглую штуку, вставил ее в здоровый глаз, снова принялся изучать Яшкину монетку.

– Ну вы… даете, – протянул он, продолжая ревизию, – а вот скажи мне, милый отрок, откуда ты это подтибрил?

– Не было ничего, – с готовностью открестился Яшка.

– Стало быть, нашел? – уточнил старик, подняв голову.

Штука оказалась сильной увеличилкой: черный огромный глаз глянул прямо в душу. Анчутка аж отпрянул:

– Так.

Старик вытащил из глаза штуку, поднял вороную бровь:

– Брешешь, отрок?

– Честное благородное слово, – поддержал друга Пельмень, – чтоб я сдох.

– Это сейчас мигом, только зазевайся. Где же вы такое нашли? У бабки за образами?

Пацаны засмущались, попрятали глаза. Старик напомнил:

– Я за вас, детки мои милые, свое дневное пропитание вздорной тетке отдал. Нечто лишь затем, чтобы вас в отделение сволочь?

Андрюха рассудил, что дед все-таки прав. На кой выкупать, чтобы потом сдавать. Да и с чего темнить-то?

– Мы тут в подвале, в развалинах, ночуем, там и находится кое-что, монетки вот, – неохотно пояснил он.

– Монетки. В подвалах, – повторил дед с ехидцей.

– Да правда же! – вякнул Яшка, краснея.

– Ладно, ладно. Еще есть что-нибудь похожее?

Пельмень извлек из кармана еще пару монет. Старик снова вставил штуку в глаз, повертел-обнюхал, чуть ли не на зуб попробовал, пробормотал:

– Однако… – Потом, убрав инструмент, произнес: – Вижу, вы детки сообразительные и жизнью ученые. Скажу как на духу: очень вам повезло, что вы с этими вот монетками попались, когда я поблизости был.

– Почему так, дедушка? – полюбопытствовал Яшка.

– Да потому, голубь ты мой, что за монеточки эти легко можно к стенке прислониться, – прямо пояснил старик.

– Что, фальшивые? – прошептал Анчутка, делая большие глаза.

– Самые что ни на есть настоящие. Только не советские. А некоторые даже и не царские. Разумеешь?

Андрюха сглотнул. Яшка вхолостую работал челюстями, не заметив, что огурец во рту кончился.

Не желая лишний раз общаться с живыми людьми и справедливо полагая, что покойники, что бы ни случилось, орать и драться не будут, мальцы давно уже обосновались у старого кладбища. Не на самом, конечно, кладбище, а в подвале разбомбленной то ли лесопилки, то ли склада, к которому от платформы и главной железнодорожной линии вела когда-то особая, ныне заброшенная и заросшая узкоколейная ветка, километров четырнадцать. Кладбище было старое-престарое, даты на крестах, каменных гробах и обелисках были давние, свежих могилок не наблюдалось, а живые сюда и не заглядывали. Делать тут им было нечего: на могилки ходить некому, на дрова ничего не осталось, даже кирпичи, какие можно было, и те уже растащили.

Так что живи спокойно и не тревожься. А что до не особо приятного соседства – Яшка при всей своей головастости, например, не слишком покойничков жаловал, – то никто и не просит в глухие часы бродить среди могил в одиночку. А вдвоем и у черта не страшно.

К тому же располагалось это место на берегу большого красивого озера – продолговатого, с причудливыми изгибами, в центре которого имелся насыпной, надо полагать, остров. Берег у озера со стороны кладбища был песчаный – и искупаться можно, и рыбу половить. Отличный лещ шел на червя.

Над входом в их обиталище – туда, под землю – вели пять ступенек, нависала плита, образовывая козырек, так что ни капли не попадало ни внутрь, ни даже на лестницу. Барское парадное вело в не менее барские хоромы, не слишком просторные, поскольку большая часть помещения была засыпана, зато теплые и сухие. А тут еще неугомонный и хозяйственный Яшка, выбирая из отвала кирпичи, чтобы сложить топчаны, наткнулся на остатки каких-то ящиков, из которых в его жадные и плохо отмытые ручки высыпалось немало разнообразных монет.

Знамо дело, пацаны видели, что монеты странные, но голод не тетка, потому и рискнули попробовать всучить их на толкучке. Тратили аккуратно – покупали только у одной конкретной бабки, подслеповатой и придурковатой, да и то после того, как попробовали и убедились, что ей категорически все равно, что суют в руки.

Выслушав пацанов и уточнив название платформы, старик предложил:

– Вот и добре. Давайте знакомиться. Меня можно величать дед Лука, если угодно – Ильич. Не угодно – не обижусь. С кем честь имею?

Они назвались.

– Яков и Андрий. Хорошо. Вот что, коли прямо сейчас не заняты, смотаемся до обители вашей, а по дороге покалякаем и поразмыслим, как и чем помочь друг дружке.

Сказано это было так, что Анчутка с Пельменем поняли: их согласия никто не спрашивает. Поэтому, кивнув, они послушно отправились вслед за новым знакомым на электричку.

Погрузились в вагон, где при публике дед Лука ни о чем особом толковать не собирался. Поспрашивал о житье-бытье, есть ли кто из родных, откуда сами, давно ли на вольных хлебах и всякое прочее. Предложил проехать лишнюю станцию, чтобы, как прямо заявил, «не светиться».

Сделали по его слову. Пешком возвращались по опушке, вдоль насыпи, потом углубились в лес. Так дошли до озера, обогнув которое как раз попали на кладбище, аккурат к своим развалинам.