Глава 15

Тилу посмотрел на серое небо над головой. Высотные здания, расцвеченные световыми экранами, мерцали ярче звезд в этом удушливом городе. Он так и стоял задрав голову, пока не заныла шея, а спешащие прохожие не надавали ему тумаков, негодуя вслух, с каких это пор сумасшедшим разрешено слоняться по улицам в час пик.

Парк-стрит когда-то называлась Кладбищенской дорогой, и там располагался Олений парк, созданный сэром Элайджей Импи, первым в истории главным судьей Верховного суда Калькутты. Немногие знали об этом, но Тилу знал. Ожидая душного поезда метро в пещерной пустоте Центрального вокзала, Тилу испытывал такой же трепет, как в те времена, когда подростком сбегал от постылой серости родного дома в Северной Калькутте на просторы Сахеб Пара. Небо здесь казалось голубее, смог ароматнее; женщины и огни, улицы и запахи еды — тайный, манящий мир открывал перед ним свои двери. Теперь, лысеющий и прихрамывающий, он все еще чувствовал дух своего юношеского желания, витающий среди этих лощеных кварталов, таких далеких и чуждых родительской халупе из сырцового кирпича. Эти места олицетворяли для него великий соблазн непрожитой жизни.

В удушающей кишке вагона Тилу почувствовал, как на него навалились две девушки. Они хихикали и громко болтали, нисколько не заботясь о тесноте. Тилу осторожно повернул голову и украдкой взглянул, позволяя глазам оценить женские округлости. Самая шумная, с виду лет восемнадцати, выглядела особенно непотребно — в красной майке и джинсовых шортах, она терлась обо всех грудями и голыми бедрами. Зрелище — возмутительно-бесстыдное — втайне волновало Тилу. Он не мог открыто таращиться на девушек — это казалось неправильным и отвратительным, но ему нравилось сознавать, что в мире существуют такие приманки и приглашения, даже если они предназначены не для него.

Станция Парк-стрит выплюнула его, как и тысячи других пассажиров, усталых наемных рабов — крохотных винтиков в гигантских колесах, искателей удовольствий и туристов. Тилу шагнул в сторону, отделился от потока и купил у уличного торговца одну сигарету Marlboro Lights. Смакуя жестяной привкус поддельной заграничности длинной белоснежной сигареты, он представлял губы Лали. Но куда приятнее было думать о сэре Элайдже Импи, Оленьем парке и похоронных процессиях. Давным-давно эта заброшенная дорога вела к кладбищу Парк-стрит, что раскинулось за ней. Наследием той поры выглядели два величественных дома, и именно Оленьему парку сэра Импи улица обязана своим названием. Тилу чувствовал себя человеком, рожденным не в свое время, по ошибке занесенным в плебейский век писак и мелких клерков. Славные дни Калькутты с ее дикими ордами головорезов и бандитов, поклоняющихся богине Кали, бледнолицыми британскими картографами и злобными малярийными комарами — вот эпоха, к которой он принадлежал. Только в те времена он мог бы чего-то добиться.

Он оглядел старые дома с жилыми апартаментами на верхних этажах и магазинами внизу. Фасады, хотя и обветшавшие, кое-где заросшие мхом, несли в себе имперское величие прошлого. Тилу одобрял увядшую славу.

Свежая зеленая вывеска, провозглашавшая новое название Парк-стрит — «Мать Тереза Сарани», — грубо вторглась в его антикварные мечтания. Он громко фыркнул и повернулся к торговцу, который продал ему сигарету, а теперь пытался втюхать поддельные духи «Гуччи» паре девушек.

— Нет, ты видел? Теперь мы должны называть это улицей Матери Терезы Сарани. Ха, этот долбаный мэр отныне указывает нам, что делать. Когда-то это было местом величия и славы, но с такими крестьянами, как нынешний мэр, чего можно ожидать?

Торговец уставился вдаль и философски заметил:

— А что название? Как это ни назови, улица — она и есть улица.

Ублюдочный мэр, о котором говорил Тилу, посетив церемонию открытия статуи Матери Терезы в Неаполе, спешно переименовал Парк-стрит в честь монахини, как только вернулся.

— Это святое место однажды превратится в грандиозную помойку, — громко пробормотал Тилу, распугав покупательниц духов «Гуччи».

Он побрел дальше и остановился возле ресторана «Тринкас», зазывающего на коктейли «Кровавая Мэри» и «Пина Колада» по двести рупий. Тилу долго разглядывал рекламную вывеску, вытягивал шею, чтобы рассмотреть разодетого как павлин певца, кривляющегося на сцене внутри. Такие пошлые шоу были бы немыслимы в джентльменских клубах вроде «Золотого башмачка» периода их расцвета в 1950–1960-е годы. Глубокие старцы со слезящимися глазами не забыли славную эпоху. Их лица теплели при воспоминании о тех давних вечерах. Тилу жалел, что ему не дано увидеть танцовщиц из «Золотого башмачка», выкурить кубинскую сигару в уютной аристократической атмосфере. Когда уважаемые джентльмены в галстуках-бабочках дымили сигарами на бархатных диванах в приватных интерьерах Парк-стрит, обмениваясь байками о своих юношеских подвигах в Оксфорде или Кембридже, предки Тилу вели бесконечную борьбу с москитами, грязными колодцами и ночными отключениями электроэнергии. Но он все равно любил Парк-стрит — с жадностью обездоленного.

Июнь, жаркий и тяжелый, окутывал Калькутту плотным одеялом, не позволяя продохнуть. Тилу все ждал, когда же дождевые тучи спустятся на город. Наступало его любимое время суток: сумрачное небо, серо-голубой цвет надвигающегося вечера, свет фар на переполненных улицах завершали придуманный им городской сказочный пейзаж. Он достал аккуратно сложенный белый носовой платок из нагрудного кармана кремовой рубашки с коротким рукавом и вытер лоб. Брел медленно, удаляясь от станции метро, все еще извергающей наружу толпы людей, которые, растекаясь по тротуарам и узким неведомым переулкам, спешили к своим пунктам назначения.

Непальский мальчик как раз зажигал керосиновую лампу у входной двери, когда Тилу добрался до бенгальской пивной. Стемнело, и все больше одиноких фигур слеталось на огонек, как на собрание тайной секты меланхолической церкви. Лысый костлявый мужчина, торгующий лучшим карри из бараньих мозгов с зеленым перцем чили и каменной солью в мисочках из сушеных листьев, курил биди, сидя на корточках. Конкурент по соседству, предлагавший горячее жаркое и овощное карри, только начинал месить огромную гору теста, сдабривая его каплями пота со лба. Тилу обожал эту уличную жизнь. Он твердо знал, что когда-нибудь облечет все это в слова, возвеличит и сделает бессмертным, как это уже произошло в его душе.

Сколько прошло — час или пять, — Тилу и сам не знал. Здесь, в этом шумном болоте, даже время становилось вязким, просачивалось, как кровь, сквозь песок. Рядом по-дружески устроился какой-то здоровяк, толстый и высокий. Перед ним стояла тарелка горячего нута, а пинтой прозрачной жидкости в стеклянной бутылке он щедро поделился со своим новообретенным другом. Как выяснилось, парень прочитал все книги Тилу из серии «Невестка» и получил огромное удовольствие. Тилу невольно обрадовался. Он хотел бы, чтобы его ценили за что-то более достойное, мечтал когда-нибудь стоять в лучах сверкающего шара дорогого желтого света в Оксфордском книжном магазине на Парк-стрит, где красивые женщины в полупрозрачных сари выстроятся в очереди за его автографом. Но по большому счету, рассудил он, пьяный толстяк — лучше, чем ничего. Его отцу не дано было познать тайную магию встречи в забегаловке с кем-то, кто прочитал твои слова.

— Так кто эта непослушная невестка, о которой ты так много пишешь? Я думаю, ее нужно наказать, — здоровяк беззвучно рассмеялся, и его большой живот задрожал.

— Никто, я ее выдумал.

— Да ладно, приятель, я делюсь тут с тобой кровно заработанной пинтой. Ты должен раскрыть личность этой талантливой дамочки.

— Она… — Тилу запнулся. Темная кожа, длинные волосы, запах пота и огненные пары, обжигающие горло, — все как будто слилось в одну фигуру. — Женщина, которую я знаю. Она… неукротимое существо.

— Дай адресок, брат. Мне нужно встретиться с ней хотя бы раз, прежде чем я умру.

— Не надо, друг мой. Она хуже всякой зависимости. А у тебя жена, дети… не заводи привычку, которая тебе не по карману. Есть более простые способы покончить с собой.

— Ха-ха, да кому ж охота помирать? Я женат шестнадцать лет, брат, и время от времени хожу на сторону, я наделал кучу детей, я знаю, что такое родильные отделения, сезонные распродажи Чойтро, родня жены, джамайшошти. Оно того не стоит. Это долгий путь — ждать, пока смерть придет и заберет тебя. Нет, говорю я. К черту это дерьмо. Трахай женщину, рядом с которой чувствуешь себя живым.

Верно, подумал Тилу, мысленно представляя себе Лали — ее бедра, расставленные под точно выверенным углом; обнаженную смуглую спину, проступающую сквозь распахнутую блузку под скользящим сари; длинные темные волосы, ниспадающие набок, словно завеса ночной магии; рисунок на длинной белой палочке сигареты. Тилу закрыл глаза, чтобы удержать этот образ, выжечь его в темном пространстве.

— Она ушла. Ее больше нет там, где она была раньше.