Броуди стоял посреди своего сада в окружении звуков и запахов, наполнявших сгущавшиеся сумерки. Меж росших неподалеку деревьев и карнизов сараев время от времени мелькала порхавшая летучая мышь. Был уже десятый час, но далеко на юге июньское солнце еще светило в долине за деревьями.

Телефон зазвонил, и он вытащил его из кармана своих джинсов. Он больше не держал его на столе до позднего вечера, пока, удалившись в свой кабинет, читал и все ждал, что тот оживет. Он стал носить его с собой. На всякий случай. Наконец его ожидание было вознаграждено. Улыбнувшись, он поднес телефон к уху.

— Я это сделала, Броуди! Правда сделала!

Улыбка Броуди стала еще шире. Что бы она ни сделала, чему бы ни радовалась, ему было приятно, что она делится этим с ним. И, судя по звуку ее голоса, он стал первым, кому она решила рассказать свою новость. В груди вспыхнул робкий огонек надежды, но он поспешил его затушить. Что-то это да значило, но уж точно не то, о чем можно было подумать.

— Что вы сделали? — поинтересовался он, но не успела она ответить, как его озарила догадка: — Вы воспользовались ваучером. Вы ездили на гоночную трассу?

— Как вы это поняли? — ахнула Анна.

— Я просто… понял. Ну так что, это было весело?

— Нет! Мне казалось, что я умру! — расхохоталась Анна. Смех получился с легким истерическим оттенком. — Но как это ни странно, мне это, кажется, даже понравилось. Может, не сама езда, а ощущения после.

— Какие именно?

— Я чувствую прилив энергии. Я как будто… проснулась.

Он знал, что она говорит правду, слышал это по тому, как жизнерадостно и легко звучал ее голос. И как он теперь отличался от того голоса, которым она с ним говорила впервые. У него защемило в груди. Больше всего на свете ему захотелось быть сегодня там, видеть, как она выкарабкивается из машины, какой радостью и возбуждением светится ее лицо. Он так ей гордился.

Будь они друзьями в привычном смысле — из тех, что время от времени встречаются и общаются друг с другом лицом к лицу, он бы предложил ей куда-нибудь сходить и отпраздновать. Он был уже на грани того, чтобы ее об этом спросить, но вовремя образумился.

«Нет. Для этого у нее есть другие друзья. Друзья получше».

«Друзья? Да ладно тебе! Признайся. Хотя бы себе. Тебе ведь хочется большего».

«Чушь, — строго одернул он сам себя. — Если я не тяну даже на „друга“, какой смысл думать о чем-то большем?»

Когда Анна пустилась описывать свои впечатления на треке, Броуди побрел в дом, больше концентрируясь на ее словах, чем на том, куда шел. Опомнился он уже в кабинете. Так и не включив свет, он опустился в кресло и поднял взгляд на книжную полку. Небольшая деревянная фигурка, изначально задуманная как эльф, сидела на краешке перед верхним рядом книжных корешков. Было бы как-то неправильно оставлять ее томиться в темной, поросшей паутиной мастерской.

Сидя там, наверху, она не смотрела на него, не пыталась составить компанию. Она уставилась в лавандовые сумерки, вглядывалась в свое далекое будущее. Будущее, полное новых открытий, новых трудностей. Там было ее место.

Анна двигалась вперед.

И это было хорошо. В этом она и нуждалась, этого он ей и желал, но не мог избавиться от чувства, что при этом она двигалась прочь. Ну конечно, она еще будет звонить ему следующие несколько месяцев, может, даже следующие года два. Она все так же будет рассказывать ему о своей жизни, но от этого расстояние между ними не сократится. Рискуя перерасти в пропасть.

Ведь вот она теперь — цветущая. Ожившая.

И вот он — застрял в этом чертовом кресле. Причем не сказать даже, что оно было особенно красиво. В сиденье лопнула пружина, подлокотники износились.

— А у вас такое было? — поинтересовалась она. — На вашем пути преодоления горя вы когда-нибудь… не знаю, как бы это сказать… у вас когда-нибудь возникало чувство, что надежда еще есть, что однажды жизнь снова наладится? Не как прежде, конечно, но просто станет лучше, чем было?

Броуди тщательно подумал, прежде чем ответить:

— Несомненно, случалось, что мне становилось легче, чем в другие периоды, — он вовсе не собирался посвящать ее в то, что уже настолько привык чувствовать внутри себя пустоту, что вроде как свыкся с ней.

— А это было что-то вроде мгновения, как у меня, или какой-то более длительный процесс?

— Это было не так… — Броуди заерзал в кресле, — кардинально.

И, не давая ей шанса продолжить допрос, он опередил ее:

— Ну так что, вам кажется, может выйти из этого «мгновения»? Какие грядут изменения?

Она вздохнула:

— Не знаю. Знаю только, что временами я одновременно могу быть счастлива и бояться, на что-то надеяться и при этом быть подавленной. Будущее может иметь свет, а не только сплошную тьму, но отчего-то меня это немного пугает.

Броуди улыбнулся. Как она хорошо сказала.

— Это и есть жизнь, не так ли?

— Должно быть, так… — она умолкла, и он понял, что она о чем-то задумалась. — Вы правы — на пути вперед мне нужно меняться. Вот пока мы с вами говорим, я осознала, что это касается и моей работы. Пару месяцев назад Габи что-то говорила о том, что мне она не нравится, а я почему-то не восприняла ее слова всерьез.

— Вы собираетесь искать новую работу?

— Да, — ответила она, и голос ее прозвучал весьма решительно.

— Какую?

Она рассмеялась:

— В этом-то и дело! Думаю, я разобралась, что не хочу оставаться на прежней работе, но пока не решила, чем хочу заниматься вместо нее. Я, пожалуй, посмотрю, какие есть варианты, и подумаю, что мне приглянется.

— Хорошее начало, — заметил он.

— Да, — снова сказала она — все так же твердо и уверенно и так не похоже на то, как она звучала тогда, в новогоднюю ночь, когда он впервые услышал ее голос.

Разговор был уже окончен, а Броуди все думал, размышлял над тем, как Анна изменилась, какого достигла прогресса.

«А ты тем временем просто топтался на месте, — рассуждал тонкий голосок в его голове, — стагнировал. Когда речь заходит об Анне, так у тебя вечно готов отличный совет, но где же вся эта мудрость, когда дело касается твоей собственной жизни?»

Его взгляд скользнул по покоившейся на его столе книге — той, которая рассказывала про панику и агорафобию. Вот уже пару месяцев он пытался четко следовать всем ее рекомендациям, и он совершенно не работал… кажется. Быть может, не получалось, потому что он действовал в одиночку. Но он настолько привык, что сам способен на все, что ему и в голову не приходило попробовать другой путь.

«Ну и что же ты собираешься делать, а? Осмелеешь, как Анна, или так и будешь просиживать в этом кресле, пока не врастешь в него окончательно?»

«А вот это, — подумал Броуди, — очень хороший вопрос».