Стар: встреча с врагом

Я пришла на работу, зная, что меня там все ненавидят.

Я ничего не выдумывала – так было написано в газете.

Я сидела за кухонным столом, запихивая в рот остатки чили, чтобы заранее набить желудок перед очередной беспокойной ночной сменой в родильном отделении. Желудок сопротивлялся, в животе булькало, но я продолжала заталкивать еду в рот, перебирая в голове варианты того, как пройдет мое дежурство, и все они были весьма мрачные. Я взяла пару дополнительных смен в родильном отделении, чтобы подзаработать. Несмотря на все мои усилия, несколько пациенток во время дежурства все же попали в операционную. Одной сделали срочное кесарево (при этом она обзывала врачей и акушерок грязными ублюдками до самого последнего момента, пока находилась в сознании); другой попытались наложить щипцы, а потом тоже сделали кесарево (но только после того, как доктор обнаружил, что с помощью этих гигантских серебристых «салатных ложек» перевернул ребенка из нормального положения в безнадежно неправильное, а не наоборот); и еще одной в результате послеродового кровотечения удалили матку в отчаянной попытке остановить кровь. Короче говоря, у меня выдалась пара нелегких деньков, и я нуждалась хоть в небольшой передышке.

Стараясь отвлечься от протестов желудка, не желавшего вмещать оставшуюся пищу, я пробежалась глазами по заголовкам газеты, которую оставил на столе мой муж, прежде чем уехать с девочками на их вечерние занятия балетом и хоккеем. (Еще одно мое разочарование от работы со сменным графиком: я проводила в больнице столько времени, что дети даже не спрашивали меня, смогу ли я отвезти их в секцию или клуб, отлично зная, что ответом будет опечаленное «нет».) Я просматривала заголовки, надеясь наткнуться на что-нибудь забавное, а еще лучше – милое – вроде статьи о родившейся в зоопарке панде или котенке, спасенном из колодца.

Однако взгляд мой упал на материал о родовспоможении. Там говорилось, что по последним опросам, значительно увеличилось количество женщин, утверждавших, что при родах их игнорировали и не оказывали должного внимания. Автор рассказывала о роженицах, которых отправляли из приемного отделения домой, несмотря на сильные боли, утверждая, что их дискомфорт вызван преувеличенной реакцией на тренировочные схватки. Некоторые из них рожали сразу по приезде домой или прямо на дороге, другие (кому удалось добиться, чтобы их приняли в отделение) жаловались на то, что не могли допроситься анестезии, хотя схватки усиливались. Некоторые, предоставленные сами себе, истекали кровью, другие вспоминали, как акушерки насмехались над их страданиями. Комментарии варьировались от грустных – «я бы хотела, чтобы было по-другому» – до возмущенных, а одна из опрошенных дошла до того, что называла всех акушерок «сворой бездарных кровопийц».

Вот, значит, как. Несмотря на долгие часы изматывающего труда, на то, что акушерки жертвовали своим временем, сном, физическим и психическим здоровьем и отношениями с родными во имя работы, нас все равно ненавидели. Я не понаслышке знала, каково это – осматривать роженицу, заранее понимая, что в госпитале для нее нет свободного места, вне зависимости от результатов моей оценки. Знала, что значит отправлять женщину домой, уверяя ее, сцепив зубы, что «парацетамол и горячая ванна помогут выждать еще пару часов». Знала, как чувствует себя акушерка, бегающая по отделению, словно заведенная, безуспешно пытаясь присматривать за шестью пациентками одновременно, извиняясь перед одной за нехватку родильных мячей, уверяя другую, что введу диаморфин, как только моя вторая, не менее занятая коллега, одобрит это решение, и пытаясь успокоить остальных брошенными на ходу дружелюбными словами и вымученной улыбкой.

Я пропускала вечеринки в честь дня рождения и школьные концерты. Мои отношения с мужем свелись к короткому «привет» перед тем, как свалиться в кровать после ночной смены, как раз когда он вставал, чтобы сделать детям в школу бутерброды. Я таскалась на работу с простудой и с расстройством желудка, которые подцепила – угадайте где? – правильно, там же, и держалась только на литрах кофе и глубоко укоренившемся страхе подвести коллег. Да, все это было правдой, но нас все равно ненавидели, и передо мной лежало неопровержимое доказательство.

Я отодвинула от себя тарелку с чили, газету и стакан диетической колы, которую решила выпить, чтобы впрыснуть в кровь кофеин, прежде чем ехать на работу. Было 18:45, и хотя меня считали «бездарной кровопийцей», мне предстояло дежурить в родильном отделении на другом конце города, где какая-то женщина нуждалась в моих услугах. Я затолкала свои сумки и себя саму в машину и покатила сквозь ласковые июньские сумерки мимо парков, где устроились на пикник семьи, и уличных кафе, где флиртовала молодежь. Я спрашивала себя – не в первый и не в последний раз, – почему так тороплюсь провести двенадцать с четвертью часов запертой в комнате без окон с чужим человеком вместо того чтобы расслабляться в саду, в компании мужа и бокала охлажденного белого вина. Пока я представляла себе, что работаю на нормальной работе и делаю нормальные вещи, мой мозг на автопилоте вез меня к больнице. Въехав на парковку, я мысленно взмолилась, чтобы на эту ночь мне досталась пациентка без осложнений, которую обрадует мое общество (и которая, в идеале, не окажется ближе к утру в операционной, где доктор будет извлекать живые ткани кусок за куском из ее измученной, утратившей тонус матки).

Час спустя мне показалось, что мои молитвы были услышаны. В результате ночной лотереи в бункере мне досталась пациентка с низкими рисками: двадцать шесть лет, раскрытие восемь сантиметров, первые роды. Входя в ее палату, я ощущала, как напряжение покидает мое тело. Атмосфера в палате показалась мне на удивление расслабленной: свет приглушен, релакс-музыка в духе пляжей на Ибице льется из динамика в углу, в воздухе витают ароматы лаванды и шалфея. Это была одна из немногих палат в нашем госпитале с родильной ванной, и моя пациентка как раз в ней лежала. Она откинулась на борт с закрытыми глазами, улыбаясь, подобно Будде; длинные дреды с фиолетовыми концами плавали по воде, доходившей ей до груди. Одежды на ней не было, и все длинное, стройное тело покрывали роскошные татуировки с цветущими лианами; в ушах блестели многочисленные сережки, булавки и разноцветные диски. За ней стоял на коленях мужчина, совершенно очевидно являвшийся ее «второй половиной» во всех смыслах, настолько его внешность и энергетика сочетались с ее. У него тоже были дреды, собранные в пучок, сосредоточенное лицо и пирсинг в ушах; толстые серебряные цепи на шее тихонько позвякивали, когда он склонялся над ней и массировал плечи сильными костистыми пальцами. Она при этом плавно покачивалась в воде, отчего по поверхности разбегалась рябь. Они казались одним целым, заключенным в общий кокон. Что ж, тем лучше.

Я не узнала молоденькую акушерку, что-то дописывавшую в карте за рабочим столом в углу. Она поступила в госпиталь вместе с другими выпускницами, которых спешно наняли, чтобы закрыть бреши, образовавшиеся с массовым исходом старшего персонала, уставшего от тягот нашей профессии. Только-только со школьной скамьи, с носиком-пуговкой и нежными щечками, лишь добавлявшими ощущение юности, она закончила писать и теперь сосредоточенно просматривала свои заметки.

– Надеюсь, я ничего не забыла, – извиняющимся тоном сказала девушка, прежде чем выйти из палаты. – В любом случае, они очень милые. Стар и Мосс. У вас будет приятный вечер.

Она улыбнулась и ушла.

Стар уронила голову на грудь и начала глубоко вдыхать через нос и выдыхать ртом, дуя на поверхность воды. Пока схватка продолжалась, Мосс придерживал Стар за плечи, крепко их сжимая, до тех пор пока боль не отступила и ее дыхание не успокоилось.

– Хорошо, малыш, хорошо, – прошептал он, когда тело Стар расслабилось, и его пальцы продолжили свои гипнотические пассы.

Она открыла глаза и повернула лицо к Моссу; они улыбнулись друг другу, и он нежно поцеловал ее в лоб. Если они и сознавали, что я нахожусь в палате, то никак этого не показывали.

Я подошла к ванне и присела на корточки возле них.

– Привет, – поздоровалась я.

Стар и Мосс поглядели на меня так, словно только сейчас заметили мое присутствие.

– Привет, – отозвались они оба далекими, мечтательными голосами. Стар немного нахмурилась, когда поняла, что я – не та акушерка, что провела с ними весь день.

– Вы будете принимать у меня ребенка? – спросила она.

Я улыбнулась.

– Надеюсь, вы примете его сами. Когда рожают в воде, так обычно и происходит. Я лишь подстраховываю вас на всякий случай.

– Круто, – сказала Стар с широкой улыбкой. – Очень круто.

Она снова закрыла глаза и легла в объятия Мосса.

– Похоже, схватки у вас сильные и регулярные, – сказала я.

– Мы предпочитаем называть их волнами, – ответил Мосс, пальцами разминая плечи Стар в татуированных лозах. – У нас гипнороды. Ребенок выйдет с дыханием, правильно же, малышка?

Стар улыбнулась, по-прежнему с закрытыми глазами, и издала негромкое гудение, так как новая «волна» прошла по ее животу. Кажется, уже сто лет у меня не было пациенток с низкими рисками, из так называемой «зеленой зоны», и я только мечтать могла о такой космически спокойной паре; они прекрасно справлялись. До того как стать акушеркой, я побывала на нескольких домашних родах в качестве наблюдателя и поддержки. Атмосфера в родильной палате в эту ночь словно вернула меня к тем давним моментам, когда роды воспринимались как праздник, но в то же время и просто еще одно событие в жизни семьи, когда дети рождались в ваннах, или бассейнах, или в при свете свечей в гнездышках из стеганых покрывал и мягких подушек, а друзья и родные проливали счастливые слезы над чаем с домашним пирогом. Запах ароматических масел казался одновременно экзотическим и знакомым, и я чувствовала, как легко поддаюсь настроению, которое создали Стар и Мосс, не обращавшие ни малейшего внимания на внешние шумы, доносившиеся из-за двери.

Когда схватка прошла, я спросила Стар, могу ли выслушать ребенка и проверить ее показатели. Она пропела согласие, и вынула одну руку из воды, чтобы я надела манжету для измерения давления, а потом приподняла живот, чтобы я послушала плод. Я прижала к нему переносной допплер, и отыскала пульс ребенка сразу над ее лобковой костью; звук был четкий и громкий, 140 ударов в минуту – примерно на середине нормы.

«19:52, – записала я в карте Стар, продолжая с того места, где закончила акушерка из дневной смены. – Показатели в норме, активность матки 3 на 10 минут, от умеренной до сильной при пальпации. План: наблюдение, периодическая аускультация сердцебиения плода, вагинальный осмотр в 23:30 в отсутствие признаков наступающих родов, либо ранее по необходимости». «Просто отлично», – думала я, засовывая ручку обратно в карман и любуясь гармоничной сценой перед собой.

Примерно в таком же спокойном ритме прошло еще несколько часов. Время от времени я подходила к ванне, делая необходимые замеры и наблюдения как можно тише и незаметнее, в промежутках между схватками у Стар, и тут же удаляясь, как только ее дыхание становилось глубже, а руки Мосса напрягались у нее на плечах. Время от времени она меняла положение, то вытягивая ноги, то вставая на четвереньки – тогда Мосс черпал пригоршнями теплую воду и поливал татуировку с встающим солнцем у нее на пояснице. Я заметила фрагменты слизи с прожилками крови возле ее ног, когда Стар развернулась в ванне. Это был хороший знак: шейка матки расширяется, освобождая слизистую пробку, которая закрывала ее сорок одну неделю. Стар не заметила, как я собрала эту слизь из ванны и долила немного теплой воды; во время схваток она покачивалась с закрытыми глазами, словно плыла в каком-то внутреннем космосе, где даже Мосс не мог присоединиться к ней.

«22:58, – записала я. – Пациентка справляется хорошо с помощью ванны и своего партнера Мосса. Активность матки 4 на 10 минут. Слизистая пробка отошла per vaginam».

Поначалу в палате просто изменилось настроение. Стар начала морщиться и вздрагивать от прикосновений Мосса. Вместо того чтобы позволить ему и дальше придерживать ее во время схваток, она передвинулась к центру круглой ванны, чтобы до нее нельзя было дотянуться – словно остров. Дреды плавали по воде, пока она с помощью дыхания преодолевала каждую схватку. Мосс присел на корточки у края ванны, продолжая мурлыкать:

– Хорошо, малыш, очень хорошо, – после схваток.

Стар отвечала лишь короткой улыбкой, потом перестала отвечать вообще, дальше начала морщиться, слыша его голос, словно тот лишь усиливал боль, терзавшую ее тело. Прошло больше четырех часов с момента, когда ее осмотрела дневная акушерка, и хотя мне не хотелось вторгаться в процесс, инстинкт и протокол подсказывали мне, что лучше будет проверить, продолжает ли шейка матки расширяться, и прогрессируют ли схватки.

– Стар, – между схватками сказала я, – мне надо проверить ваш пульс, температуру и давление, а потом, если с вами все в порядке, я проведу очень осторожный внутренний осмотр. Вас смотрели уже довольно давно, а для нас очень важно знать, как продвигаются дела. Я постараюсь сделать все как можно быстрее, и если все будет нормально, вы продолжите в том же духе.

Не открывая полностью глаз, она посмотрела на меня сквозь прищуренные веки. Щеки у нее горели, дреды растрепались в воде и прилипли ко лбу.

– Мне придется вылезти из ванны? – спросила она.

Голос Стар звучал хрипло и устало после многочасового напряженного дыхания.

– Сначала я сделаю измерения – вы можете оставаться на месте, – а потом да, вам надо будет ненадолго вылезти. Под водой невозможно провести подробный осмотр, но если вы вылезете, это тоже пойдет вам на пользу. Сможете заодно сходить в туалет; если мочевой пузырь освободится, у головки ребенка будет больше места.

Она закрыла глаза, пока я суетилась вокруг с манжеткой для измерения давления и градусником, стараясь все успеть до следующей схватки. Давление оказалось в прядке, но пульс вырос до 123 ударов в минуту, а температура – до 38,1, значительно выше нормы. Допплер, приложенный к животу, показал, что и сердцебиение плода ускорилось тоже: 178 ударов в минуту и без признаков замедления.

Я нахмурилась, записывая показатели ручкой, с кончика которой капала вода, оставлявшая на бумаге следы, напоминающие слезы: «23:34: У матери тахикардия и лихорадка; тахикардия плода с низкой вариабельностью». То ли Стар перегрелась в ванне, то ли схватки замедлились, то ли у нее инфекция – а может, комбинация всех трех. Все это плохо для ребенка, поэтому я в любом случае должна была что-то предпринять.

– Стар, – начала я.

Она по-прежнему сидела с зажмуренными глазами, и плечи у нее тряслись от новой схватки. Мосс держался за противоположную стенку ванны с выражением беспомощного испуга на лице.

– Стар, у вас частый пульс и высокая температура, сердцебиение ребенка быстрее, чем должно быть. Мне кажется, очень важно проверить, что с ним происходит. Давайте посмотрим, сможем ли мы немного вас охладить, дадим вам парацетамол, чтобы снизить температуру, возможно, подключим к плоду монитор, чтобы постоянно наблюдать за его состоянием.

Мне стало стыдно за себя из-за того, что я опустилась до акушерских банальных штампов – «чпок» прилепляем монитор, «оп!» усаживаем роженицу на кровать, «ррраз!» клеим датчик на головку ребенка, – но дело было в волнении: я не располагала такой роскошью, как время, и не имела возможности тщательно подбирать слова.

– Ты, чертова сука, не тронь меня, – прорычал вдруг голос.

Тон его показался мне настолько зверским, настолько яростным, что я не сразу поверила, что говорила Стар. Лицо ее сморщилось – новая схватка наступила сразу после предыдущей, – и она, запрокинув голову, застонала от жестокой боли.

– Все хорошо, малыш, – сказал Мосс, – это только тебе решать.

Он протянул руки к Стар, но она их оттолкнула, и он отстранился, потрясенный, в тень.

– И ты тоже можешь отправляться отсюда к черту, – выкрикнула она, прежде чем еще одна волна боли пробежала по ее телу, заставив впиться ногтями в разгоревшиеся щеки.

Мне не раз приходилось видеть, как женщины кричат, ругаются и даже дерутся во время «переходной» фазы родов, предшествующей потугам. Пациентки, проклинающие акушерок или своих партнеров, не были мне в новинку; иногда подобная утрата контроля являлась даже обнадеживающим знаком – схватки очень сильные, ребенок вот-вот родится. Акушерка никогда не обижается на подобные реакции, ведь ее профессия заключается в том, чтобы сохранять спокойствие, помогая женщине пройти через это испытание. Однако тут было нечто другое: желчность в голосе Стар застала меня врасплох.

– Стар, – сказала я снова. – Я хочу, чтобы все было хорошо и у вас, и у вашего ребенка, но это получится, только если вы мне поможете.

– Не трогай меня! – взвизгнула она, широко распахивая глаза.

А потом так же стремительно зажмурилась, сжалась в комочек в центре ванны, по плечи погрузившись в воду, и завыла на одной монотонной ноте: «Не трогай меня не трогай меня не трогай меня», – пока слова не слились в неразборчивый поток, сменившийся душераздирающим воплем. Стар уцепилась руками за бортик ванны, и пока она держалась за него пальцами с побелевшими костяшками, напоминающими птичьи когти, я воспользовалась возможностью и проверила пульс у нее на запястье. Он держался на уровне около 129 ударов в минуту, как я успела понять, прежде чем она отдернула руку и уставилась на меня с животным оскалом.

– Я тебе сказала не трогать меня, дрянь! – прорычала она.

– Пожалуйста, Стар, я же беспокоюсь за вас…

– Ты такая же, как все остальные. Я сразу знала! Все, чего ты хочешь, это уложить меня на кровать, чтобы покопаться внутри своими руками. А я не лягу!

С громким всплеском она встала на ноги; вода потекла с нее тысячей ручейков. Громадный живот блестел и дрожал; она, словно статуя, возвышалась над Моссом и надо мной.

– Да, представь себе, не лягу! – опять закричала она. – Потому что я отсюда ухожу. Ухожу! Я рожу этого ребенка сама, черт побери, хоть на обочине дороги. Аааааа!

Стар застонала и согнулась пополам, упираясь руками в колени; от схватки ее живот напрягся и подтянулся вверх. Мне показалось, что я вот-вот услышу узнаваемый рев, сопровождающий потуги, однако у меня не было никакой возможности проверить, действительно ли она перешла к следующей, финальной стадии родов. «23:46: Пациентка отказывается от осмотра, – записала я в карте. Собирается покинуть госпиталь. Стресс +++».

Схватка миновала; Стар снова выпрямилась и вытащила одну ногу из ванны, залив водой пол и мой костюм. Вытащив вторую ногу, она заходила по палате, ударяясь о стены и тележки с инструментами.

– Я собираю вещи и уезжаю, чтобы ты не касалась меня своими лапами, – прорычала она, хватаясь без разбору за набитые рюкзаки, сваленные в углу.

– Ты и твоя чертова смена, хррррррр!

Судя по ее голосу, потуги были уже недалеко.

Мосс молча наблюдал за этой сценой, видимо, лишившись дара речи.

Я стояла с одной стороны кровати, Стар с другой. Мы застыли лицом к лицу. Она мяла руками накрахмаленные белые простыни, зрачки у нее расширились, а щеки пылали. Я почувствовала, что мое лицо тоже горит, и только тут осознала, насколько жарко в палате; облака пара, поднимавшиеся от воды, оседали на моей шее липкой пленкой. Стар, казалось, излучала собственные волны злобного жара, глядя прямо мне в глаза; я же безуспешно пыталась собраться с духом, чтобы ей противостоять. Я хотела помочь этой женщине, выполнить свою работу, провести осмотр и составить подходящий ей план, но без ее согласия это было невозможно. Что бы я ни сделала – это оказалось бы насилием, то есть именно тем, чего она и ожидала. Сама я относила себя к хорошим акушеркам: сочувственная, открытая к любым вариантам родов, от самых хипповых, на дому, до звездных, с частным анестезиологом на связи. Даже в свои самые сложные дежурства я с готовностью дарила любовь женщинам, за которыми ухаживала. Я помогу вам, если только вы позволите – это своего рода контракт между акушеркой и пациенткой, на котором строится вся система. Однако для Стар я была врагом. С ней нельзя было заключить мир.

– Стар, – начала я. – Я стала акушеркой, чтобы помогать женщинам, а не вредить.

Она фыркнула, сморщившись, все также стоя по ту сторону кровати.

– Я хороший человек, – сказала я, уже умоляющим тоном; эти слова повисли во влажном воздухе, и только тут я осознала, какими слабыми, какими жалкими и неубедительными они казались. Но я очень устала, сильно испугалась и, честно говоря, немного разозлилась.

– Я на вашей стороне, – настаивала я.

– Да, встречаются акушерки, которые с удовольствием наставят вам капельниц и подключат ко всем мыслимым приборам. Есть акушерки, которые будут продолжать осмотр, даже если вы станете плакать. Но я не такая, – говорила я, обращаясь в равной мере и к себе, и к Стар. – Я вам не враг.

Прежде чем она успела ответить, новая схватка скрутила ее тело. Она зарычала так громко, что стены палаты словно пошатнулись. Пока она, склонив голову, отчаянно цеплялась за простыни на кровати между нами, я заметила серебристый край наполненного жидкостью пузыря, выступающий у нее между ног: амниотический мешок, в котором, окруженный водой, растет ребенок. У меня екнуло сердце. Стар могла вот-вот родить, а мне приходилось лишь догадываться, в каком состоянии при этом будет младенец.

Похоже, она тоже поняла, что что-то изменилось. Схватка прошла, и Стар посмотрела мне в лицо; черты ее смягчились, а голос прозвучал совсем по-другому, почти как у ребенка.

– Что это такое? – спросила она.

– Это плодный пузырь, Стар. Ребенок на подходе.

Молча она подошла к ванне и снова со всплеском погрузилась в воду. Мы с Моссом подошли ближе; он с предвкушением смотрел на ее промежность, а я начала спешно крутить краны. Пусть Стар не позволяла мне ее касаться, я могла хотя бы добиться подходящей для родов температуры воды.

«23:50, – записала я. – Показался амниотический мешок. Пациентка вернулась в ванну». Пришла потуга, за ней еще, и Стар снова погрузилась в свое астральное состояние, а в воде расплылось облако соломенного цвета – амниотическая жидкость. «23:54, спонтанный разрыв мембран, амниотическая жидкость чистая», – записала я и нажала на кнопку, чтобы вызвать еще акушерку для помощи при родах. В моем отделении это была распространенная практика: одна акушерка для матери и одна для ребенка, на случай, если обоим нужна будет неотложная помощь единовременно. Я понятия не имела, кто появится за дверью, но радовалась тому, что придет подмога.

Стар стояла на четвереньках, положив руки и голову на край ванны, спиной ко мне; между раздвинутых ног была видна прорезавшаяся макушка ребенка. Надо было как-то заставить женщину слушаться моих указаний, и я постаралась говорить как можно мягче, внутренне готовясь к отпору.

– Сейчас вам надо держать ягодицы или полностью над водой, или полностью в воде, Стар, – сказала я. – Если ребенок ощутит холодный воздух на коже, пока его головка будет погружена в воду, он может вдохнуть и захлебнуться водой.

Она молча опустила ягодицы под воду.

Обрадованная ее послушанием, я продолжила говорить, по-прежнему мягко, но настойчиво:

– Делайте то, что подсказывает вам тело – тужьтесь, когда захотите тужиться, а когда почувствуете, что головка ребенка выходит наружу, просто дышите.

– Вот так, малыш, – тихонько, осторожно добавил Мосс. – Ребенок выйдет с дыханием, точно как мы с тобой говорили.

По воде побежала рябь, когда Стар отвела с лица волосы и изогнулась в новой потуге. На этот раз я ясно увидела небольшой ромб ее копчика, торчавший под кожей – однозначное указание на то, что ребенок проходит через таз. Стар закричала, и в этот момент дверь палаты распахнулась, и Мэри-Джейн, старшая сестра, вошла к нам.

– Что ты сделала с этой бедняжкой? Никогда еще я не слышала у нас таких криков.

А потом себе под нос, словно внезапно ощутив ароматы лаванды и шалфея:

– Черт возьми, тут воняет, как в комоде у проститутки.

– Мы просто рожаем, сестра, – ответила я.

И тут, как по команде, Стар запрокинула голову, сложила губы в идеальную букву «О» и на выдохе испустила громкое «хооооооооо». Головка ребенка выскользнула у нее между ног – глазки закрыты, губки надуты, кожа еще бледная перед началом дыхания. «23:59, родилась головка». Стар посмотрела вниз через воду, увидела, что там, и снова стала тужиться. С последним выплеском крови и околоплодной жидкости тельце ребенка выскочило вперед, присоединенное к матери длинной перевивающейся пуповиной. Стар опустилась в воду, достала младенца и поднесла к груди; он был теплый, и глазки его широко распахнулись от контакта с прохладным воздухом. Я посмотрела внимательней, чтобы определить пол: девочка. «00.01: спонтанные вагинальные роды, девочка, жива». Я уже начала писать дальше: «Закричала при рождении», – но тут остановилась и отложила ручку. В палате было тихо.

– Она фиолетовая, – сказал Мосс с явственной паникой в голосе. – Почему она фиолетовая?

Кожа ребенка казалась совсем бледной. Я к этому привыкла, но для человека, видевшего только розовощеких младенцев по телевизору и в кино, зрелище было пугающее.

– Дети, рожденные в воде, розовеют не сразу, – сказала я.

Это была правда, но с моей удачей – язвительно подумала я, – этому ребенку непременно понадобится искусственное дыхание. Придется пройти через суетливую процедуру со вдохами, перемежаемыми нажатием на грудную клетку, которые я отрабатывала шесть месяцев назад на резиновой кукле, и одному богу известно, что случится потом, так что представление Стар обо мне как о воплощении дьявола вполне может подтвердиться. Пока череда из разных катастрофических сценариев мелькала у меня перед глазами, ребенок открыл рот, выпустил пару блестящих пузырей и закричал. Грудка его порозовела, за ней личико, ручки и ножки. Стар с Моссом заплакали тоже: Стар горячими, молчаливыми слезами, а Мосс громко всхлипывая от облегчения. Она вернулась в его объятия, прижимая ребенка к груди, и Мосс обхватил их обеих своими длинными гибкими руками. Кружок снова замкнулся; Мосс, Стар и их малышка стали единым целым.

– Ну что, – сказала Мэри-Джейн у меня из-за спины. – Похоже, все в полном порядке. Постарайтесь так не шуметь, акушерка Хэзард, – добавила она с хитрой улыбкой, и вышла из палаты.

Я сидела на корточках у края ванны, но когда дверь захлопнулась у нее за спиной, позволила усталости взять верх и опустилась на пол. Я сидела среди луж и мокрых полотенец, в хирургическом костюме с пятнами воды, пара и пота, и смотрела, как Стар и Мосс приветствуют новую жизнь.

– Привет, малышка Луна, – шептал Мосс, а Стар покрывала кудрявые влажные волосики ребенка поцелуями.

– Кто моя красавица, – бормотала она, – кто моя самая, самая любимая красавица.

Сцена была ровно такая же, что явилась мне в начале дежурства: любовь так и витала в палате вместе с ароматами масел, все еще плававших пятнами на поверхности воды. Я поверить не могла, что Стар действительно так взорвалась – мне казалось, я все придумала под воздействием усталости, долгих часов работы и недостатка сна. Мэри-Джейн не придется даже приукрашивать свою историю – по закону подлости она вошла ровно в тот момент, когда Луна преспокойно выскользнула в воду, так что сестра наверняка уже рассказала всем остальным, как акушерка Хэзард довела совершенно очаровательную пациентку до белого каления, так что та кричала на всю больницу.

Я заставила себя встать и добраться до рабочего стола, на котором в беспорядке лежали мои бумаги. Пролистала карту Стар в поисках какого-нибудь ключа к ее поведению. Мне встречались ситуации, когда предыдущий травмирующий опыт или насилие внезапно возвращались к женщине во время схваток – пациентки вздрагивали от страха, стоило мне к ним прикоснуться, или вдруг замирали, сосредоточив взгляд в одной точке. Я вспомнила обвинение Стар в том, что я «такая же как все», но на страницах карты были только записи об обычных дородовых обследованиях, ничего примечательного – по крайней мере, на мой взгляд. Поведение Стар, как истории многих других женщин, так и осталось для меня загадкой.

Крик Луны сменился удовлетворенным урчанием и причмокиванием – малышка нашла материнскую грудь. Стар покачала головой, посмотрела на меня и моргнула, словно вспоминая, кто я такая. Но теперь вместо злобы в ее глазах светилась любовь. Зрачки все еще были громадные, все-таки она только что родила.

– Слушайте, – сказала она, обращаясь ко мне, – это было потрясающе. Вы потрясающая.

– Вообще-то, это вы потрясающая, – ответила я. Совершенно искренне.

Стар отбросила с лица прядь волос.

– Я не слишком грубо себя вела, нет? – спросила она.

Лицо ее сияло – она была прекрасна, – но в глаза мне Стар не смотрела, скованная чем-то вроде стеснения или даже стыда.

– Нет, – ответила я. – Конечно нет. Нисколько не грубо.