Встреча с Блоком

Москва, столичная, уличная, пела наступление вечера в августе и торопилась петь – и подпевало глухо в зеленом небе, где много выше, чем пыль, рождались звезды; и им подражая, зажигались вокруг вокзала округлые луны фонарей…

Да, нечто весеннее открылось мне в этот вечер августа на вечернем Курском вокзале! Вид севастопольского поезда – хмель дорожных предвкушений… Совсем майская луна одымила трепетно и дерзко всех этих с шорохом и в разговорах вблизи вагонов; а вагоны сквозили окнами, показывали заманчиво верхние диваны, веяли дорожными сквозняками. И опять лакировка коридорных фанер, новизна жилья, пробное шипение тормозов в открытое окно…

Повторяю, голова моя кружилась. Как вдруг я был обязан носильщику, осчастливленный вышел в коридор. И опять лакировка, как стеклянный шар гипнотизеру.

– Идет, идет, – замирающе проговорила барышня у соседних дверей, – и мне почудился театр, запах кулис и гимназистка, у которой сегодня косы не опущены, а подняты на голову, как волосяная корона.

Увидал я, что с площадки в коридор заходит женщина гибкая, сероглазая, опустившая низко к бровям кибитку шляпы, откуда глаза мерцают, как драгоценные камни. А рот ее, губы подрисованные были торжественны своим верхним изгибом, были, как герб. Сквозь запах и шорох, очарованный, успел я прочитать надпись на белой книге, которую прижимали к невысокой, слабой груди тонкие пальцы: «Стихи о Прекрасной Даме».

«Ах, вот оно что», – вскричал во мне испуг, и стал я видеть сквозь кружево сердцебиения, что идет вслед этой прекрасной даме человек довольно высокого роста, актерски легкий, медленный в манерах. Он снял шляпу и шел с открытой головой, – и я загляделся на эту голову. Да, шел на меня невиданный слепец, слепая голова греческого бюста, лицо очень бледное, без чувства или почти надменное полными губами и удлиненным подбородком. А волосы этого лица были рыжи – сияющий венец аполлонов!.. И, надвинувшись, прозрели широкие глаза: как закопченное стекло в затмение, отразил мне темный взгляд влажно и глубоко – вид далеких снегов.

Я рванулся к соседке у двери.

– Это Блок? – спросил я очень живо.

Она не поняла и изумилась. Я повторил еще раз о Александре Блоке – ведь это он прошел? Она пожала плечами – она видела Алчевского, тенора Алчевского.

– Но у него рыжие волосы, – возражал я.

– Рыжие? Почему рыжие? – изумлялась она.

– Тот, который прошел с дамой?..

– Но Алчевский был без дамы, – ответила барышня уже сердито.

Я бросился по вагону: Блока не было ни в одном купе.

Я метнулся дальше – через площадку. Блока не было. Его не было нигде до конца поезда, до багажного вагона, – я остановился перед темной стеной.

Уже мотало ходом. Уже несло искры поверх, отставали назад мазутные лужи, ряд вагонов, усиливая звук, помчал рядом, оторвался, и другие помчались…

«Но почему мне причудился Блок? А может, он был, но слез провожать кого-нибудь?» – думал я, смотрел сквозь круженье огненных искр на глубокие холодные звезды…

А может быть, этого ничего не было.