— Вот мы с тобой, ты да я, и здесь. Совсем в стороне от дороги, — откликнулся мертвец.

Губы его шевелились совершенно беззвучно: голос Крэддока звучал только в Джудовой голове. Серебряные пуговицы пиджака поблескивали во мраке.

— Ага, — подтвердил Джуд. — Должна же эта забава когда-нибудь кончиться.

— Все еще полон боевого задора… бывает же в жизни такое!

Костлявые пальцы Крэддока коснулись лодыжки Мартина, скользнули поверх простыни к бедру. Глаза Марина были закрыты, но нижняя челюсть отвисла, выдыхаемый воздух тоненько, невесомо посвистывал в горле.

— Тысяча миль позади, а ты все поешь ту же самую песню.

Ладонь Крэддока легла Мартину на грудь. Казалось, мертвец проделывает все это рассеянно, машинально, ни разу не взглянув на старика, бьющегося за каждый предсмертный вздох на узкой кровати возле него, у стены.

— Мне твоя музыка не понравилась сразу. Анна взяла моду слушать ее на такой громкости, что у нормального бы человека кровь из ушей потекла. Известно тебе о дороге, ведущей отсюда в ад? Я сам много раз по ней ездил, и вот что тебе скажу: радио на этой дороге ловит всего одну станцию, а станция та не передает ничего, кроме твоих песен. Наверное, так дьявол начинает наказывать грешников еще по пути.

Подмигнув Джуду, Крэддок рассмеялся над собственной шуткой.

— Девчонку не трогай.

— О, нет. Когда мы помчимся ночной дорогой, она сядет между нами. Она уже заехала с тобой в такую даль, что бросить ее на полпути — просто свинство.

— А я тебе говорю: Мэрибет здесь ни при чем.

— Ты, сынок, мне не указ. Твое дело — слушать, что говорю я. А я говорю: девчонку ты задушишь. При мне. На моих глазах. Повтори. Скажи, что от тебя требуется.

«Перебьешься», — подумал Джуд, но в тот же миг сказал:

— Девчонку я задушу. При тебе. На твоих глазах.

— Ну, вот. Вот такие песни мне нравятся куда больше.

И тут Джуду вспомнилась песня, сочиненная на днях в вирджинском мотеле — и как пальцы с ходу нащупывали нужные аккорды, и навеваемый ими безмятежный покой. Казалось, все будет в порядке, все в его власти, а прочий мир где-то далеко-далеко, за созданной им незримой стеной — стеной музыки. Как там сказала Бамми? Пока сам песню не оборвешь, мертвецу над тобой верх не взять? И Джессика Прайс в том видении обмолвилась, что под гипнозом Анна, не желая подчиняться чужой воле, заглушая голоса, которых не хотела слышать, начинала петь…

— Вставай, — скомандовал мертвец. — Хватит лениться. У тебя дела — там, в другой комнате. Девчонка тебя заждалась.

Однако Джуд его больше не слушал. Сосредоточившись на музыке в голове, он слышал только ее — такую, какой она станет, записанная с полноценной группой, подхваченная негромким звоном тарелок и дробью ведущего барабана, плюс медленный, глубокий пульс басовых струн. Старик говорил, говорил, втолковывал ему что-то, но новая песня Джуда заглушала его слова почти целиком.

Затем Джуду вспомнился радиоприемник из «Мустанга» — тот, старый, вынутый из приборной панели и замененный цифровым спутниковым радио с DVD-плеером. Оригинальный приемник был самым обычным, рассчитанным на амплитудно-модулированное вещание, со стеклянной лицевой панелью, освещавшей кабину жутковатой потусторонней зеленой подсветкой, словно аквариум изнутри. В воображении Джуда из старого радио немедля зазвучала все та же, его собственная песня, его собственный голос, выкрикивающий слова в лад дрожащим, реверберирующим гитарным нотам. Его песню крутила одна станция, а погребенный под ней голос старика передавала другая, полночная, откуда-то издалека, с юга, из этих, «оставайтесь-с-нами-ради-Господа-нашего-Иисуса-Христа», где нет никакой музыки, сплошь болтовня, но сигнал слабоват — разберешь два-три слова подряд, не больше, а остальное тонет, теряется в треске помех.

Крэддок в очередной раз велел ему сесть, но Джуд даже не сразу понял, что и не думает подчиняться.

— Поднимайся, тебе говорят.

Джуд шевельнулся, приподнялся — и вновь опустил голову на подушку. В воображении он до отказа откинул назад спинку водительского сиденья, выставил ноги в окно, а приемник играл, играл его песню, а за окном, в теплых летних сумерках, тянули свою песнь сверчки. Вскоре он обнаружил, что тоже негромко, без слов, напевает себе под нос — не в лад, но вполне узнаваемо напевает все ту же, на днях сочиненную песню.

— Я с тобой разговариваю. Ты меня слышишь, сынок? — спросил мертвец.

Слова Крэддока Джуд разобрал только благодаря движениям губ. По губам все читалось великолепно, явственней некуда, но голоса он не слышал вообще.

— Нет, — честно признался он.

Верхняя губа Крэддока дрогнула, обнажив зубы в ядовитой усмешке. Рука его, по-прежнему лежавшая на груди отца Джуда, скользнула выше, остановилась на горле. Ветер снаружи взревел, звучно хлестнул по оконным стеклам струями ливня, но не прошло и минуты, как шквал утих, и в наступившей тишине Мартин Ковзински тоненько, жалобно застонал.

На время забывший об отце (все его мысли занимали повторяющиеся, точно эхо, кружащие в голове пассажи новой мелодии), Джуд оглянулся на стон. Широко открытые, округлившиеся глаза Мартина остекленели от ужаса: отец не мигая глядел сверху вниз, на Крэддока. Мертвец тоже обернулся на стон, усмешка его угасла, костлявое, изборожденное морщинами лицо сделалось спокойным, задумчивым.

— Это он. Посланник. Посланник смерти, — монотонно, с присвистом просипел Мартин.

Мертвец вновь перевел взгляд на Джуда. Казалось, черные пятна поверх его глаз вот-вот заклокочут, будто кипяток в котелке. Губы Крэддока зашевелились, голос на миг зазвучал явственнее — пусть приглушенно, с дрожью, однако вполне различимо на фоне Джудовой личной, лишь для него предназначенной песни.

— Возможно, ты меня заглушить и сумел, но у него-то не выйдет, — сказал Крэддок.

Склонившись над отцом Джуда, мертвец стиснул ладонями его щеки. В тот же миг дыхание Мартина сделалось частым, прерывистым, в каждом поспешном, неглубоком вдохе чувствовался неудержимый страх. Веки отца затрепетали, а мертвец, подавшись вперед, приник губами к губам Мартина.

Отец Джуда вжался затылком в подушку, уперся ногами в постель, оттолкнулся, как будто вправду мог спрятаться от мертвеца в глубинах матраса… и с последним судорожным вдохом втянул мертвеца в себя. Произошло все это в один миг — точно таким же образом на глазах зрителей исчезает неизвестно куда шарф, продернутый сквозь кулак фокусника. Крэддока смяло, будто клок упаковочной пленки, угодившей в раструб пылесоса. Последними в горле Мартина исчезли его черные, до блеска отполированные туфли, горло Мартина вспучилось, вздулось, точно тело змеи, целиком заглотившей песчанку, но спустя долю секунды Крэддок, миновав гортань, проскользнул дальше, и шея отца вновь стала обычной — тощей, обвисшей, сморщенной.

Отец Джуда поперхнулся, закашлялся, сдавленно захрипел. Бедра отца приподнялись над кроватью, спина выгнулась дугой, так что Джуду сама собой пришла на ум мысль об оргазме. Глаза Мартина полезли на лоб, меж зубов мелькнул кончик высунутого языка.

— Выплюнь бяку, пап, — сказал Джуд.

Похоже, отец его не услышал. Рухнув на кровать, Мартин вновь изогнулся дугой, как будто в попытках сбросить кого-то, сидящего на груди. В горле его сдавленно, влажно забулькало, посреди лба проступила синеватая жила артерии, губа вздернулась кверху, обнажая в собачьем оскале остатки зубов.

Однако еще секунда, и отец Джуда разом обмяк, осел на матрас, неторопливо разжал вцепившиеся в простыни пальцы. Глаза его устрашающе ярко побагровели: кровь из полопавшихся сосудов окрасила алым белки. Замерев, Мартин поднял немигающий взгляд к потолку. На отцовских зубах краснели потеки крови.

Джуд замер, не сводя с отца глаз, прислушался, дышит ли Мартин, однако услышал только скрип досок под натиском ветра да перестук хлещущего в стену дождя.

Собрав последние силы, Джуд сел, развернулся, опустил ноги на пол. Сомневаться не приходилось: отец — тот самый, кто размозжил дверью в подвал Джудову руку и тыкал дулом охотничьей одностволки в грудь матери, тот самый, кто правил вот этой фермой при помощи кулаков, бляхи ремня и глумливого хохота, тот самый, кого Джуд не раз и не два мечтал прикончить собственными руками, — мертв. Однако смерть отца ему кое-чего да стоила. Живот заныл, как будто его только что вырвало снова, как будто из его тела выжали, силой выдавили нечто такое, с чем он совсем не желал расставаться… возможно, давнюю ненависть.

— Пап? — окликнул Джуд Мартина, заранее зная, что ему никто не ответит.

Поднявшись с кровати, он покачнулся от нового приступа головокружения, по-стариковски, едва волоча ноги, шагнул вперед и оперся перевязанной левой ладонью о ночной столик, чтоб не упасть. Казалось, колени могут не выдержать, подогнуться под тяжестью тела в любую секунду.

— Пап? — снова сказал он.

Отец, резко повернув голову в сторону Джуда, устремил взгляд на него. Глаза Мартина завораживающе, жутко алели в полутьме спальни.

— Джастин, — сдавленно, с устрашающей улыбкой на изможденном, изъеденном немощью лице прошептал отец. — Мальчик мой. Со мной все в порядке. Все замечательно. Иди сюда. Подойди ближе, обними меня.

Вместо того чтоб шагнуть вперед, Джуд, едва не споткнувшись, подался назад. На миг у него захватило дыхание.

— Ты — не отец, — ответил он, кое-как переведя дух.

Губы Мартина разъехались в стороны еще шире, выставив напоказ воспаленные десны и кривые желтые зубы — вернее, остатки зубов. Из уголка его левого глаза, прочертив ломаную алую линию на отвесном обрыве скулы, скатилась капелька крови. Примерно таким же образом, словно бы плакал кровью и Крэддок в том самом видении о ночи убийства Анны.

Приподнявшись и сев, Мартин потянулся к столику с мисочкой мыльной пены и сомкнул пальцы на своей старой опасной бритве — той самой, с ореховой рукоятью. До этого Джуд, не заметивший бритвы за белой фарфоровой мисочкой, даже не подозревал, что она здесь. Еще шаг назад, и край койки словно подсек колени, и Джуд, не устояв на ногах, плюхнулся на матрас.

Отец поднялся, уронив на пол соскользнувшую с груди простыню. Двигался он с неожиданной быстротой, словно ящерица, — только что сидел без движения, а в следующий миг метнулся вперед, да так стремительно, что глазу не уследить. Одежды на нем не оказалось никакой, кроме изрядно несвежих белых боксерских трусов, груди обвисли, будто пара дрожащих дряблых мешочков, поросших вьющейся, белой как снег сединой. Шагнув к Джуду, Мартин наступил на коробку в форме сердечка и раздавил ее в блин.

— Поди сюда, сынок, — продолжал отец голосом Крэддока. — Папка тебя бриться научит.

С этими словами Мартин резко встряхнул рукой. Выпавшее из рукояти лезвие сверкнуло зеркальцем, мимоходом отразив изумленную мину на лице Джуда.

Прыгнув к Джуду, Мартин взмахнул перед собой бритвой, но Джуд выставил вперед ногу, просунув ее между щиколоток старика, и в тот же миг с неожиданным для себя самого проворством качнулся вбок. Мартин с разгона упал ничком на кровать, и Джуд почувствовал, как лезвие бритвы легко, почти не встретив сопротивления, рассекает рукав рубашки и бицепс. Перекатившись через ржавую стальную спинку в изножье койки, он с грохотом рухнул на пол.

Тишину комнаты нарушало только их хриплое, учащенное дыхание да свист ветра под стрехой. Отец, на четвереньках бросившись следом за Джудом, невероятно упруго, ловко для человека, перенесшего не один инсульт и три месяца не поднимавшегося с постели, спрыгнул с кровати, но к тому времени Джуд успел спиной вперед отползти за порог, в коридор.

Одолев полкоридора, он миновал затянутую проволочной сеткой дверь, ведущую в свинарник. Поросята, сгрудившиеся у двери, толкались, отпихивали друг дружку, стараясь получше разглядеть, что творится снаружи. Их возбужденный визг на миг отвлек Джуда, а вновь оглянувшись назад, он увидел Мартина, остановившегося прямо над ним.

Бросившись на него, отец снова взмахнул бритвой — наискось, целя в лицо. Забывшись, Джуд врезал ему в подбородок перебинтованной правой с такой силой, что голова старика запрокинулась назад… и не смог сдержать крика. Слепящая, будто добела раскаленная сталь, боль, пронзив изувеченную ладонь, хлынула вверх, в предплечье, встряхнула не хуже электротока, пропущенного прямо сквозь кость.

Улучив момент, Джуд отшвырнул отца к сетчатой двери. Под тяжестью Мартина проволочная сетка хрустнула, и вся ее нижняя часть, вся нижняя половина с металлическим звоном выскочивших из гнезд пружин вывалилась наружу. Следом за ней, распугав поросят, выпал наружу и Мартин, а ступеней за этой дверью не было отродясь. Мешком рухнувший наземь с высоты двух футов, отец скрылся из виду.

Все вокруг подернулось рябью, в глазах стремительно потемнело.

«Нет. Нет, нет, нет», — взмолился Джуд, напрягая все силы, чтобы остаться в сознании: так же лихорадочно человек, провалившийся в глубокий омут, рвется к поверхности, пока не иссяк воздух в легких.

Вокруг снова стало светлее. Крохотный поначалу, лучик света набрал силу, разросся вширь, смутные серые тени перед глазами мало-помалу обрели четкость. В коридоре воцарились тишь и покой — только снаружи, за дверью, похрюкивали поросята. Нездоровый горячечный пот на лице поостыл.

Джуд замер, собираясь с силами. В ушах звенело. Рука тоже отзывалась болезненным звоном. Слегка отдохнув, Джуд уперся в пол пятками, придвинулся спиной к стене, опираясь на стену, сел… и тут ему снова, хочешь не хочешь, пришлось отдыхать.

Наконец он, скользя по стене спиной, поднялся на ноги, выглянул наружу сквозь дыру в сетчатой двери, однако отца не увидел. Должно быть, у самой стены дома лежит…

Оттолкнувшись от стены коридора, Джуд качнулся к двери и ухватился за косяки, чтоб не упасть в свинарник самому. Ослабшие ноги не просто дрожали — ходили ходуном. Едва он наклонился вперед, поглядеть, не валяется ли Мартин на земле со сломанной шеей, отец вскочил и, сунув в дверной проем руку, потянулся к его ноге.

Вскрикнув от неожиданности, Джуд отшвырнул пинком руку Мартина и инстинктивно отпрянул назад. И, разумеется, будто человек, поскользнувшийся на обледенелом тротуаре, по-идиотски взмахнул руками, семенящим шагом спиной вперед одолел оставшуюся часть коридора, а за порогом кухни снова рухнул навзничь.

Тем временем Мартин влез сквозь прореху в двери обратно, на четвереньках подполз к Джуду, остановился над ним, взмахнул рукой сверху вниз. В руке отца серебряной искрой блеснула сталь. Защищаясь, Джуд заслонился поднятым локтем, и опасная бритва, впившись в предплечье, скрежетнула о кость. Из раны тугой струей брызнула кровь. Новая кровь… свежая…

Левая ладонь Джуда была забинтована так, что пальцы остались свободными — торчали из марлевой повязки, будто из перчатки-митенки. Отец вскинул вверх бритву, готовясь ударить снова, но прежде чем он успел нанести удар, Джуд вонзил пальцы в блестящие багровые глаза Мартина. Вскрикнув, старик запрокинул голову в попытке освободиться, а лезвие бритвы негромко свистнуло перед носом Джуда, не задев кожи. Ободренный успехом, Джуд подался вперед, поднажал, отчего подбородок отца еще сильней задрался кверху, обнажая морщинистое горло. Эх, хватило бы сил сломать старому поганцу хребет…

Однако, как только ему показалось, что успех близок, в шею отца сбоку вонзился метко пущенный кухонный нож.

Бросив взгляд в сторону, Джуд обнаружил футах в десяти от себя Мэрибет, стоящую возле разделочного стола рядом с магнитной полосой вдоль стены, увешанной ножами на любой вкус. Дышала она тяжело, прерывисто, всхлипывая на каждом вдохе. Отец Джуда, повернув голову, уставился на нее. Вокруг рукояти ножа в его шее обильно пенилась кровь. Дотянувшись до рукояти, Мартин бессильно сомкнул на ней пальцы, с сухим, дребезжащим (точно такой же звук издает бумажный пакет с камешком внутри, если как следует потрясти им) хрипом втянул в себя воздух, обмяк, осел вбок.

Мэрибет сдернула с магнитной подвески еще один нож с широким клинком, и еще один. Перехватив первый за острие, она вогнала его в спину Мартина, снова подавшегося вперед. Нож вошел в тело с глухим, гулким «пунк», будто в дыню. На сей раз Мартин не издал ни звука — только коротко, резко выдохнул, а Мэрибет, держа третий нож перед собой, двинулась к нему.

— Близко не суйся. Его так запросто не уложишь, — предупредил Джуд.

Но Мэрибет его словно не слышала. Еще миг, и она остановилась над Мартином. Отец Джуда поднял взгляд, и Мэрибет полоснула его ножом поперек лица. Вонзившись в щеку возле уголка рта, острое лезвие чиркнуло по губам, превратив рот Мартина в длинную ярко-алую щель.

В тот же миг Мартин тоже нанес удар, стремительно взмахнув правой рукой — рукой с зажатой в пальцах бритвой. Лезвие бритвы рассекло бедро Мэрибет чуть выше правой коленки.

Мэрибет пошатнулась, начала оседать на линолеум. Оттолкнувшись от пола, Мартин с ревом вскочил, подсек ногу Мэрибет и ударом в живот отшвырнул ее к разделочному столу. Падая, Мэрибет успела вонзить последний нож в плечо Мартина, но с тем же успехом могла бы всадить его в ствол дерева: пользы это не принесло никакой.

Стоило ей соскользнуть на пол, отец Джуда бросился следом за ней. Вокруг рукояти ножа, торчавшего из его шеи, по-прежнему лопались кровавые пузыри.

Новый взмах бритвой, и Мэрибет, разом лишившись сил, прижала к горлу забинтованную ладонь. Сквозь пальцы хлынула кровь, на бледной коже под ее подбородком расцвела кривая черная усмешка.

Обмякнув, рухнув на бок, Мэрибет звучно ударилась виском об пол. Взгляд ее был устремлен мимо Мартина, в сторону Джуда, под щекой расплылась жирно блестящая малиново-алая лужа.

Отец Джуда опустился на четвереньки. Свободной рукой он все еще слепо ощупывал черенок торчащего из шеи ножа, что-то прикидывал, примеривался, но выдернуть нож из раны даже не пробовал. Нож в плече, нож в спине — подушечка для булавок, да и только, однако интересовал его только этот, вогнанный в шею: прочей стали, вонзившейся в тело, Мартин будто бы не замечал.

Покачнувшись, отец неуверенно пополз прочь — прочь от Мэрибет и от Джуда. Вдруг руки его подломились, и Мартин, клюнув носом вперед, приложился об пол подбородком так, что лязгнули зубы. Собравшись с силами, он оттолкнулся от пола, едва не сумел приподняться, но тут его правая рука вновь подломилась в локте, и отец Джуда завалился набок. Спиной к Джуду — хоть в чем-то, да повезло. Любоваться его физиономией в минуту смерти, причем уже не первой, Джуду нисколько не улыбалось.

Между тем Мэрибет пыталась что-то сказать. Язык ее, мелькнув меж зубов, прошелся вдоль губ, взгляд молил Джуда придвинуться ближе, зрачки съежились, превратившись в черные точки.

Джуд, из последних сил опираясь на локти, пополз к ней. Мэрибет что-то шептала, только расслышать ее сквозь сдавленный кашель отца, грохочущего пятками об пол в припадке предсмертных конвульсий, удалось лишь с великим трудом.

— Он на этом… не успокоится, — сказала Мэрибет. — Снова… снова придет… никогда от… от своего… не отступится.

Джуд огляделся в поисках чего-нибудь подходящего, чтоб залепить рану в горле. Подполз он так близко, что кровь, растекшаяся вокруг Мэрибет, заплескалась, захлюпала под ладонями. Заметив кухонное полотенце, висящее на ручке дверцы духовки, Джуд сдернул его и сжал в кулаке.

Взгляд Мэрибет был устремлен прямо ему в лицо, однако у Джуда создалось впечатление, будто на самом деле она его не видит — глядит сквозь него в какую-то неведомую даль.

— Слышу… Анну… Слышу… Анна зовет… Дверь… дверь сделать нужно. Нужно впустить… ее к нам. Давай… делай дверь. Сделай дверь… а я ее… отворю.

— Помолчи лучше.

Убрав руку Мэрибет с горла, Джуд прижал к ране скатанное жгутом полотенце, но Мэрибет ухватила его за запястье.

— С той… стороны… я дверь открыть… не смогу. Медлить… нельзя. Со мной… все кончено. С Анной… тоже. Нас уже… не спасешь, — упорно шептала она (крови-то, крови-то сколько). — Помоги нам… спасти… тебя.

Отец возле дальней стены зашелся в новом приступе кашля, сдавленно заперхал, будто отхаркиваясь. Что встало ему поперек глотки? Да уж известно что.

Глядя на Мэрибет скорее с недоверием, чем со скорбью, Джуд невольно погладил ее по неожиданно холодной на ощупь щеке. Он обещал. Обещал, если не Мэрибет, то себе самому, что позаботится о ней, защитит… и вот, пожалуйста: теперь она, с перерезанным горлом, только и думает, как уберечь от смерти его.

Каждый вдох давался Мэрибет с боем, все ее тело тряслось неудержимой дрожью.

— Давай, Джуд, — прошептала она. — Давай же… за дело…

Приподняв руки Мэрибет и уложив их поверх кухонного полотенца на ране — а то мало ли, еще свалится невзначай, — Джуд развернулся, пополз по ее крови к краю лужи. Неожиданно для себя самого он вновь обнаружил, что напевает новую, на днях сочиненную песню, мелодию вроде южного спиричуэла, этакой панихиды, тренодии в стиле кантри. «За дело»… легко сказать. Как делаются двери для мертвых? Может, рисунка хватит? Задумавшись, чем, собственно, рисовать, он опустил взгляд, увидел алые отпечатки собственных ладоней, оставленные на линолеуме, обмакнул палец в кровь и начал чертить линию на полу.

Когда черта достигла подходящей, на его взгляд, длины, Джуд начал новую, под прямым углом к первой. Вскоре кровь на кончике пальца иссякла, подсохла, и Джуд неуклюже развернулся к Мэрибет — к огромной, дрожащей луже крови, вытекшей из ее ран.

Позади Мэрибет он увидел Крэддока, выбирающегося наружу из разинутого отцовского рта. Лицо Крэддока исказилось от натуги, опущенная книзу рука упиралась в лоб Мартина, а другая — в плечо. На уровне пояса тело мертвеца сминалось до толщины каната (тут Джуду снова представился огромный кусок целлофановой пленки, скомканный, скрученный в жгут), целиком заполнявшего рот Мартина и, очевидно, тянувшегося дальше, пробкой закупоривая горло. Внутрь Крэддок проник без труда, будто нырнувший в «лисью нору» солдат, а вот назад лез с трудом, вроде человека, увязшего по пояс в трясине.

— Ты умрешь, — заговорил мертвец. — Эта сучка умрет ты умрешь и втроем мы поедем помчимся дорогой ночной хочешь спеть ляляля уж я научу тебя петь научу научу!

Обмакнув ладонь в кровь Мэрибет, смочив ее целиком, Джуд снова отвернулся от них обоих. В голове не осталось ни единой мыслишки. В эти минуты, возобновив рисование, он превратился в машину, тупо ползущую вперед и вперед. Закончив притолоку двери, он развернулся кругом и повел третью линию обратно, к Мэрибет. Черта выходила грубой, извилистой, местами чересчур жирной, местами вовсе сходящей на нет.

Порогом двери оказалась кровавая лужа. Добравшись до нее, Джуд взглянул в лицо Мэрибет. Перед ее футболки промок от крови насквозь, на побледневшем как полотно лице застыла гримаса равнодушия ко всему миру. На миг Джуду показалось, что уже поздно, что Мэрибет мертва, но тут ее веки легонько, едва-едва дрогнули, приподнялись, в потускневших глазах блеснули искорки жизни.

Крэддок пронзительно взвыл от досады. К этому времени он выбрался наружу почти целиком, кроме одной ноги, и уже пробовал встать, однако его ступня застряла где-то у Мартина в брюхе, да так прочно и глубоко, что не выпрямиться. В руке Крэддок держал изогнутое полумесяцем лезвие бритвы, а петля золотой цепочки, поблескивая, покачивалась внизу.

Вновь повернувшись к нему спиной, Джуд тупо уставился на кривоватый проем двери, вычерченной кровью посреди кухни. Длинная, изрядно неровная, нарисованная дверь казалась порожним ящиком, в котором нет ничего, кроме нескольких темно-красных отпечатков ладоней. Что-то тут было не так, чего-то тут не хватало, вот только чего? Поди разбери, хотя… Да, верно, верно: какая же это дверь, если ее не открыть! Подумав об этом, Джуд прополз немного вперед и нарисовал на двери кружок, изображающий ручку.

Тут на него упала тень Крэддока. «Выходит, призраки могут отбрасывать тень?» — удивился Джуд. Устал он страшно. Так устал, что и думалось-то с трудом. Встав на колени посреди нарисованной двери, он почувствовал, как дверь содрогнулась от сильного толчка с той стороны. Казалось, ветер, до сих пор хлещущий в стены дома мощными, полными ярости шквалами, решил проникнуть внутрь снизу, сквозь линолеум.

Вдоль правого края двери протянулась, вспыхнула ослепительной белизной тонкая полоска яркого света. За первым толчком последовал второй, да такой сильный, будто из подпола в кухню рвется ягуар, за вторым — третий. Толчкам сопутствовал оглушительный грохот. Дом вздрагивал, на пластиковом подносе у раковины жалобно дребезжали тарелки. Почувствовав, как подаются вверх локти, Джуд рассудил, что на четвереньках стоять больше незачем: силы и так на исходе. Упав на бок, он откатился от нарисованной двери и перевернулся на спину.

Крэддок в черном костюме мертвеца возвышался над Мэрибет. Воротничок его рубашки сбился на сторону, шляпа куда-то исчезла. Дальше он отчего-то не двигался — замер на месте как вкопанный, недоверчиво глядя под ноги, на вычерченную на полу дверь, будто на потайной люк, ловушку, в которую чудом не провалился.

— Что это? Что ты такое сделал?

Ответ Джуда словно бы прозвучал откуда-то издалека… а может, из брюха фокусника-чревовещателя:

— Мертвые — рано ли, поздно — свое возьмут, Крэддок. Отдай мертвым что причитается и не греши.

Кривоватая дверь вздулась, вновь опустилась вровень с полом, вздулась опять. Казалось, пол дышит. Луч света, такого яркого, что невозможно смотреть, пробежал вдоль притолоки, свернул влево, помчался вниз по противоположному краю двери.

Ветер взвыл громче прежнего, застонал на небывало высокой ноте. Спустя секунду Джуд понял, что посвисты ветра доносятся не со двора, что ветер свистит в щелях по краям нарисованной кровью двери. При этом дул ветер не из-за двери, наоборот — воздух тянуло из кухни вниз, да так, что у Джуда заложило уши, словно в самолете, слишком быстро идущем на снижение. Бумаги на кухонном столе зашуршали, взвились вверх, закружились под потолком наперегонки; огромная лужа крови вокруг бесстрастного, неподвижного лица Мэрибет подернулась легкой рябью.

Левая рука Мэрибет лежала за кромкой кровавой лужи, поверх проема двери. Пока Джуд не смотрел на нее, она повернулась на бок, а руку откинула в сторону и накрыла ладонью красный кружок, изображавший дверную ручку.

Откуда-то донесся собачий лай.

Еще миг, и нарисованная на линолеуме дверь распахнулась наружу, вниз. Казалось, Мэрибет непременно должна провалиться под пол — ведь, как-никак, створка двери поддерживала добрую половину ее тела, но ничего подобного не произошло. Вместо того чтоб упасть, Мэрибет как ни в чем не бывало парила в воздухе, будто распростертая на прозрачном стекле. Неровный параллелограмм, зев ловчей ямы посреди пола, засиял потрясающим, ослепительным светом, окутавшим Мэрибет со всех сторон.

Хлынувший в кухню свет был так ярок, что все вокруг превратилось в фотографический негатив, картинку из безукоризненно белых пятен пополам с неестественно плоскими, однотонными тенями. Фигура Мэрибет сделалась сплошным черным силуэтом, парящим над залитым светом провалом. Крэддок, стоящий над ней, прикрывая руками лицо, выглядел в точности как одна из жертв атомной бомбы, взорванной над Хиросимой, будто абстрактный портрет человека в натуральную величину, нарисованный пеплом на черной от сажи стене. Бумаги, по-прежнему в беспорядке кружащие над кухонным столом, почернели, стали похожи на стаю ворон.

Мэрибет, перевернувшись на другой бок, подняла голову… только теперь то была уже не Мэрибет — Анна. Из глаз ее струились лучи ослепительно-белого света, лицо стало суровым, непреклонным, словно приговор, вынесенный самим Господом.

— За что? — спросила она.

— Прочь! Прочь, убирайся! — прошипел Крэддок, вскинув вверх руку с золотой цепочкой маятника. Полумесяц бритвы тоненько засвистел, закружился над его головой, оставляя в воздухе серебристый огненный след.

Миг — и Анна уже на ногах, у порога сияющей двери, хотя как она поднималась, Джуд не заметил. Только что лежала, распростертая во весь рост, и вот, стоит. Опять скачок времени? Возможно. Что им теперь во времени? Полуослепший, Джуд прикрыл ладонью глаза, однако чудесный свет проникал всюду — ничем от него не заслониться. В эту минуту он ясно видел все косточки собственной кисти, а поверх них желтоватую, прозрачную, словно мед, кожу. Раны — пропоротая щека, обрубок указательного пальца — пульсировали болью, невыносимой и в то же время волнующей. Казалось, сейчас он не сдержится, закричит — от страха, от наслаждения, от изумления, от всех этих чувств разом и от чего-то гораздо, гораздо большего… от восторга.

— За что? — повторила Анна, шагнув к Крэддоку.

Крэддок хлестнул ей навстречу цепочкой. Кривое лезвие бритвы на конце маятника, чиркнув по коже, рассекло лицо Анны наискось, от уголка правого глаза через переносицу вниз, к уголку рта, но из широкой раны прянул наружу новый луч ослепительно-яркого света. Под ударом луча тело Крэддока задымилось, а Анна, подняв руки, потянулась к нему.

— За что?

В ее объятиях Крэддок отчаянно завизжал, завопил и, вновь полоснув Анну бритвой, на сей раз поперек груди, отворил еще одну, новую брешь во всевечное, и благодатный свет, ударивший прямо в лицо мертвеца, сжег без остатка все его черты, стер все, чего ни коснулся. Вопль мертвеца достиг такой силы, что Джуд всерьез испугался, как бы не лопнули барабанные перепонки.

— За что? — снова спросила Анна и припала губами к губам мертвеца.

В тот же миг из-за двери за ее спиной выскочили черные собаки — собаки Джуда, огромной величины овчарки из дыма, из мрака, с клыками темнее туши.

Крэддок Макдермотт рванулся прочь, отталкивая Анну, но Анна, не разжимая объятий, вместе с ним рухнула навзничь, в сторону двери, а собаки засуетились, закружились у его ног. На бегу они вытянулись, утратили форму, точно разматывающиеся клубки пряжи, превратились в длинные ленты мрака, обвившие ноги и талию Крэддока, намертво привязавшие мертвого к мертвой. Увлекаемый Анной, Крэддок качнулся к потустороннему сиянию за порогом, и затылок его на глазах у Джуда разлетелся в куски, а из дыры заструился вверх луч все того же белого света, яркий до синевы по краям. Пронзив насквозь голову мертвеца, свет ударил в потолок, и штукатурка на потолке вспыхнула, закипела, пошла пузырями.

Еще доля секунды — и Крэддок с Анной, рухнув в дверной проем, исчезли из виду.