Коробку он запихнул в дальний угол верхней полки чулана, а всю эту историю решил выкинуть из головы.

Около шести вечера Джуд, возвращаясь через кухню в дом за колбасками для гриля, услышал шепот, доносящийся из офиса Дэнни.

Вздрогнув от неожиданности, Джуд разом остановился и замер. Дэнни уж больше часа как отбыл домой, а офис запер, так что внутри не должно было быть ни души. Склонив голову набок, Джуд прислушался, сосредоточился на негромком, с легким присвистом, голосе целиком… и тут же понял, в чем дело, а разгулявшийся было пульс крови в висках застучал куда медленнее.

В офисе никого не должно было быть — и не было. Говорило за дверью всего-навсего радио, это Джуд мог сказать точно. Низким ноткам явно не хватало низов, а голосу в целом — объема. Звуки ведь тоже имеют форму, да не какую-нибудь: любой звук отражает форму помещения, в котором рожден. К примеру, в голосе из колодца слышится гулкое, округлое эхо, а голос из шкафа звучит глухо, сдавленно, будто в лепешку сплюснутый. Музыка — это не только звук, но и геометрия, и сейчас Джуд слышал за дверью голос, упрятанный в ящичек. Просто Дэнни перед уходом приемник выключить позабыл.

Отворив дверь, Джуд заглянул в офис. Лампы внутри были погашены, и, как только солнце ушло за угол, кабинет заволокло синеватым сумраком. Худшая во всем доме офисная стереосистема, полный набор компонентов от «Онкио» в стеклянной стойке возле кулера, тем не менее намного превосходила качеством большинство домашних стереоустановок. Табло ее мерцало яркими, неестественно зелеными (в тот же цвет окрашивают все вокруг приборы ночного видения) огоньками, все до единого, за исключением вертикальной рубиново-красной метки индикатора частоты, на которую настроено радио. Казалось, узкая, продолговатая, точно кошачий зрачок, метка завораживающе, не мигая, таращится прямо на Джуда.

— …И насколько ж холодной нынче выдастся ночь? — донеслось из динамиков. Резкий, шершавый, будто наждак, этот голос, судя по присвисту и одышке, принадлежал обладателю изрядного брюха. — Не придется ли нам с утра спотыкаться о примерзших к тротуару бомжей?

— Твоя забота о судьбах бездомных так трогательна, — откликнулся второй голос, чуть тоньше, пронзительней первого.

Передачу вела «WFUM» — станция, славившаяся особой любовью к группам, названным в честь смертельных заболеваний (вроде «Антракс») или степеней разложения (к примеру, «Рэнсид»), и диджеями, будто зацикленными на лобковых вшах, стриптизершах да унизительном глуме над неимущими, увечными и стариками. Еще она более-менее регулярно транслировала песни Джуда, отчего Дэнни и держал приемник стерео настроенным на ее волну, выказывая верность и в то же время льстя шефу. На самом деле Джуд подозревал, что музыкальных пристрастий, стойких симпатий и антипатий у Дэнни нет никаких, а радио для него просто шумовой фон, звуковой эквивалент узора на обоях. Работал бы он у Энии — с тем же самым энтузиазмом, отвечая на электронные письма и рассылая факсы, мычал бы под нос кельтские напевы.

С этими мыслями Джуд двинулся к стойке стерео, чтоб выключить приемник, однако, не сделав и пары шагов, остановился, будто придержанный собственной памятью за плечо. Около часа назад он гулял во дворе с собаками. Стоял в самом конце грунтовой петли для разворота, радуясь щиплющему щеки морозцу. Дальше по улице кто-то жег огромную кучу сухой осенней листвы, и легкий пряный дымок тоже радовал сердце.

Тут из офиса, на ходу надевая куртку, и вышел направлявшийся домой Дэнни. Перед его отъездом они поболтали пару минут — вернее сказать, Дэнни трепался без умолку, а Джуд молчал да присматривал за собаками, безуспешно стараясь настроиться на другую волну. Что-что, а нарушить приятную, безупречную тишину — это за Дэнни Вутеном не заржавеет, можно не сомневаться.

Тишину… Да, точно: из офиса за спиной Дэнни не доносилось ни звука. Воронье карканье и энергичную, многословную трескотню Дэнни Джуд помнил великолепно, а вот чтоб радио в офисе играло, не припоминал. Будь приемник включен, голоса либо музыку Джуд бы, пожалуй, услышал: слух у него до сих пор не хуже, чем в молодости. Вопреки всем испытаниям, выпавшим на долю барабанных перепонок за последние тридцать лет. В то время как Джудов ударник, Кенни Морликс (из того, звездного, состава только они двое до сих пор и живы), заработал на сцене такой жуткий тиннит, что жены собственной больше не слышит, хоть она надорвись, крича ему в самое ухо.

Джуд двинулся дальше, однако ему снова сделалось здорово не по себе. Отчего? Да от всего разом. Во-первых, полумрак секретарского кабинета, приемник, красным, неземным глазом таращащийся на все вокруг. Во-вторых, память, подсказывающая, что около часа назад, пока Дэнни, стоя в дверях, на пороге застегивал молнию куртки, приемник молчал. В-третьих, мысли о том, что в офис совсем недавно кто-то заглядывал, а может, все еще здесь, следит за Джудом из темного туалета — вон, и дверь слегка приоткрыта… параноидальные, нездоровые опасения, обычно Джуду не свойственные, однако ж в голове засевшие крепко. Уже не слушая диджеев, не сводя глаз с двери туалета, сам не зная, что будет делать, если дверь вдруг начнет отворяться, Джуд потянулся к кнопке питания стерео.

— …сухие заморозки, поскольку холодный фронт теснит теплый воздух на юг, — сказал из приемника синоптик, ведущий прогноза погоды. — Мертвый тянет живущего вниз. Вниз. В холод. В бездну. Где ты и умр…

Ткнув большим пальцем в кнопку питания, Джуд выключил стерео и только после этого понял суть сказанного. Изумленный, он вздрогнул, зябко поежился и снова ткнул в кнопку, чтоб вернуть голос синоптика и разобраться, что за чушь тот несет.

Однако синоптик с прогнозом уже покончил, а микрофоном в студии опять завладел тот же самый диджей:

— …все задницы тут отморозим, а Курт Кобейн греется себе в аду! Слушайте, врубайтесь!

Динамики разразились долгим гитарным запилом, пронзительным, колеблющимся стоном струн, лишенным и внятного мелодического строя, и какой-либо цели — разве что, может, до помешательства слушающих довести. «Нирвана», вступление к «Ненавижу себя и хочу умереть»… Может, к ней-то синоптик и вел, толкуя о смерти?

Джуд снова щелкнул кнопкой, и в кабинете сделалось тихо.

Сделалось… но ненадолго. За спиной Джуда — да так неожиданно, резко, что пульс вновь подскочил до небес, — взорвался звонком телефон. Гадая, кто может звонить на офисную линию в такой час, Джуд бросил взгляд на стол Дэнни, обогнул стол кругом и взглянул на экранчик определителя номера. Номер звонящего начинался с 985, до боли знакомого префикса восточной Луизианы, а следом за номером всплыла строка с именем: «КОВЗИНСКИ, М.».

Вот только Джуд, даже не снимая трубки, мог точно сказать: там, на том конце линии, никакой не Ковзински, М. Творить чудес медики еще не научились. Возможно, он оставил бы звонок без ответа, но тут ему пришло в голову, что звонящим может оказаться Арлин Уэйд с известием о смерти Мартина, а в таком случае поговорить с ней рано или поздно придется, хочет Джуд того или нет.

— Алло, — откликнулся он, подняв трубку.

— Привет, Джастин, — сказала Арлин.

Жена брата матери, Джуду она доводилась теткой, а еще имела диплом фельдшерицы, однако вот уже целый год с месяцем единственным ее пациентом был Джудов отец. В гнусавом, носовом голосе тетки отчетливо слышались все шестьдесят девять прожитых ею лет. Для нее Джуд до скончания века останется Джастином Ковзински и никем другим.

— Как поживаешь, Арлин?

— Я — как обычно, сам знаешь. Скриплю помаленьку на пару с псом. Хотя встает он уже нечасто: растолстел до полного безобразия при больных-то коленях. Однако звоню я не ради рассказов о нас с псом. Звоню я насчет твоего отца.

Как будто она могла позвонить зачем-то еще…

В наушнике трубки зашуршали помехи. Однажды Джуда интервьюировал по телефону какой-то радиоведущий из Пекина, а Брайан Джонсон звонил ему аж из Австралии, и связь была чистой, будто оба звонят из ближайшего уличного автомата. А вот звонки из Мурз-Корнер, Луизиана, по какой-то причине постоянно прерывались треском «белого шума», глохли, будто сигналы аналоговой радиостанции, чуток не добивающей до приемника. Голоса в трубке то и дело подрагивали, на пару секунд становились едва слышны, а после затихали совсем. Может, до Батон-Ружа и дотянули высокоскоростной интернет, но если живешь в крохотном городишке посреди болот к северу от озера Поншартрен, а без надежной высокоскоростной связи с миром тебе никак, бросай манатки в багажник, заливай бак под пробку и вали оттуда ко всем этим самым да не оглядывайся.

— Последние пару месяцев я его с ложки кормила. Жиденьким, что не нужно жевать. Звездочки эти мелкие, «Пастина», он очень любил. И крем заварной, ванильный. Ни разу еще не видела, чтоб умирающий отказался от заварного крема, перед тем как уйти за порог…

— Странно. Сладкого он, помнится, не любил. Не ошибаешься?

— Кто тут за ним приглядывает?

— Ты.

— Ну, так, наверное, мне и виднее.

— Согласен.

— А звоню я вот почему. Не ест он больше ни крема, ни звездочек — вообще ничего. Давится всем, что ему в рот ни сунь, проглотить не может. Вчера доктор Ньюленд заезжал посмотреть его и сказал, что подозревает новое нарушение мозгового кровообращения.

— В смысле инсульт. Удар.

Пожалуй, то был не вопрос.

— Удар, но не из тех, что сразу с ног валят, и насмерть. Если б его снова такой хватил, то и вопросов бы не возникло. Смертельный исход, какие уж тут вопросы. А это — незначительное кровоизлияние, подобные не всегда и заметишь, особенно если пациент вроде твоего папаши только сидит да смотрит перед собой. Он ведь уже два с лишним месяца слова никому не сказал. И не скажет.

— Он где, в больнице?

— Нет. Здесь мы за ним ухаживаем не хуже, а то и лучше. Я живу у него, доктор Ньюленд с осмотром заглядывает каждый день. Но можем и в больницу отправить. Так оно выйдет дешевле, если тебе сэкономить нужно.

— Не нужно. Пускай в больнице сберегут койку для тех, кому это вправду на пользу пойдет.

— Вот с этим спорить не стану. В больницах и без того умирает так много людей… и если уж человеку наверняка ничем не помочь, надо бы призадуматься: а стоит ли?

— Ладно. Как быть с тем, что он не ест? Что дальше?

Ответила тетка не сразу: похоже, вопрос Джуда застал ее врасплох. Когда же она заговорила, голос ее зазвучал мягко, рассудительно, слегка виновато — таким тоном обычно растолковывают малышу суровую правду.

— Ну, Джастин… решение за тобой, не за мной. Если захочешь, доктор Ньюленд может установить ему трубку… зонд для искусственного кормления, и он еще сколько-то протянет. До следующего микроинсульта, пока дышать не разучится. А можно оставить его в покое, как есть. Поправиться он не поправится — в восемьдесят пять-то лет. Безвременной смерть его не назовешь, пожил он немало, к уходу готов… а ты готов с ним проститься?

Проститься с отцом навсегда Джуд был готов уже больше сорока лет, хотя вслух этого, разумеется, не сказал. Сколько раз воображал он себе этот момент — можно сказать, грезил о нем наяву, — однако теперь, когда долгожданный момент настал, у него отчего-то, к нешуточному его удивлению, томительно засосало под ложечкой.

Ответил он, впрочем, твердо, без дрожи в голосе:

— Окей, Арлин. Не надо никаких трубок. Если уж ты говоришь, что время пришло, я спорить не стану. Держи меня в курсе, что там да как, ладно?

Однако тетка разговора еще не закончила.

— Сам-то приедешь? — спросила она негромко, нетерпеливо хмыкнув на выдохе, через нос.

Джуд у стола Дэнни в недоумении сдвинул брови. Разговор перескакивал с одного на другое слишком уж неожиданно, будто иголка, скачущая поперек диска с бороздки на бороздку, с трека на трек.

— Зачем?

— Ты разве не хочешь повидать его перед смертью?

Нет. Отца он не видел вот уже тридцать лет и впредь видеть ничуть не желал. Ни перед смертью, ни после. И даже на похороны не собирался, хотя платить за них придется ему. Причиной тому был страх — страх перед самим собой: мало ли какие там чувства возникнут… или, наоборот, не возникнут? Хорошо, он заплатит, заплатит, сколько потребуется, но с отцом видеться — нет уж, увольте. Избавление от нежеланных встреч — одна из лучших вещей, которые можно купить за деньги.

Однако сказать об этом Арлин Уэйд он, как и признаться, что ждал смерти старика с четырнадцати лет, конечно, не мог, а потому ответил:

— А он хоть поймет, что я рядом?

— Как знать, что он понимает, а чего — нет… Что в комнате кто-то есть, осознает. Входящих и уходящих провожает взглядом. Хотя в последнее время уже мало на что реагирует, да… Такое случается, когда огонь в человеке весь выгорит.

— Приехать я не смогу. На этой неделе — уж точно, — сказал Джуд.

Прибегнув к этой простейшей из отговорок, он решил, что разговору конец, приготовился попрощаться, однако, к изрядному собственному удивлению, спросил о том, о чем даже не думал спрашивать, пока слова будто бы сами собой не сорвались с языка:

— А тяжело… это будет?

— Умирать-то ему? Не-е-е! Старики в такой стадии, если через зонд не кормить, угасают в момент. Без мучений.

— Точно?

— А что? — откликнулась тетка. — Ты, никак, разочарован?