В ЮАР произошло то, что человека, осужденного за терроризм, спустя двадцать семь лет выпустили из тюрьмы, удостоили Нобелевской премии мира и выбрали президентом страны.

На хуторе Шёлида ничего подобного не происходило.

Дни превращались в недели, недели в месяцы. Лето перешло в осень, потом в зиму и весну.

Никаких злобных агентов иностранных спецслужб на хуторе не появлялось (один из них лежал на двухсотметровой глубине в Балтийском море, а другой томился в одиночестве за письменным столом в Тель-Авиве).

На какое-то время Номбеко и Хольгер-2 полностью отключились от мыслей о бомбе и других неприятностях. Прогулки по лесу, походы за грибами, рыбалка во фьорде с плоскодонки Гертруд – все это имело успокоительный эффект.

К тому же, когда совсем потеплело, хозяйка разрешила им вернуть к жизни картофельное поле.

Трактор и прочая техника были не слишком современными, но расчеты Номбеко показали, что все это принесет примерно двести двадцать пять тысяч семьсот двадцать три кроны годового дохода, – не говоря о том, что первому номеру и Селестине будет чем заняться (вместо очередных глупостей). Небольшой финансовый приварок в дополнение к покою загородной жизни не повредит, особенно с учетом того, что и подушечный бизнес, и 19,6 миллиона крон сгорели дотла.

Лишь в ноябре 1995 года, когда выпал первый снег, Номбеко вернулась к вечной теме их со вторым номером совместного будущего.

– Ведь нам с тобой тут хорошо, правда? – спросила она во время продолжительной воскресной прогулки вдвоем.

– Тут нам хорошо, – кивнул второй номер.

– Жалко только, что на самом деле нас не существует, – продолжала Номбеко.

– И что бомба в ящике существует, – добавил второй номер.

Они принялись обсуждать, как бы раз и навсегда изменить оба этих обстоятельства, и обсуждали так долго, что дискуссия сама собой съехала на тему того, сколько раз они все это уже обсуждали.

Но как бы часто они ни возвращались к проблеме, пытаясь подступиться к ней то с одного, то с другого бока, неизменно упирались в тупик: бомбу не пойдешь и не сдашь первой попавшейся заведующей муниципальным отделом устойчивого развития. Нужен выход на инстанции повыше.

– Может, еще раз позвоним премьер-министру? – предложил Хольгер-2.

– А смысл? – ответила Номбеко.

Они уже трижды попадали на двух разных референтов и дважды на одного и того же гофсекретаря – и получали один и тот же ответ. Ни премьер, ни король их не примут – ни тушкой, ни чучелком. Возможно, первый на это пошел бы – при условии подробного и детализированного изложения сути дела в письме, но ни Номбеко, ни Хольгер-2 не были готовы рискнуть на такой шаг.

Номбеко вернулась к давней идее, что Хольгеру надо под именем брата пойти учиться, чтобы в дальнейшем получить работу в ближнем круге премьер-министра.

Варианта поселиться в доме под снос и жить там, пока он не рухнет, больше не существовало, поскольку не существовало самого дома. Оставалось продолжать выращивать картофель в Шёлиде. Уютно, но с точки зрения будущего не то чтобы перспективно.

– Высшее образование в два счета не получить, – сказал Хольгер. – Мне по крайней мере. Тебе-то запросто. Это история на несколько лет. Ты согласна ждать?

Еще бы. Прошло уже столько лет, что ждать Номбеко давно привыкла. К тому же она найдет чем занять это время. Библиотека в Норртэлье прочитана далеко не вся. Приглядывать за двумя балбесами и бабушкой – это, считай, работа на полставки. Ну и с картофельным полем забот хватает.

– Стало быть, либо экономика, либо политология, – сказал Хольгер-2.

– Либо и то и другое, гулять так гулять, – сказала Номбеко. – А я тебе с удовольствием помогу. Я ведь с цифрами на «ты».

Весной номер второй сдал наконец экзамены. Благодаря сообразительности и высокой мотивации он набрал приличные баллы, что позволило ему той же осенью поступить сразу на экономический и политологический факультеты Стокгольмского университета. Лекции иногда совпадали по времени, и тогда на экономическую пробиралась Номбеко и в тот же вечер воспроизводила ее Хольгеру почти слово в слово, изредка вставляя комментарий-другой в тех местах, где профессора Бергмана или доцента Йэрегорда малость заносило.

Хольгер-1 и Селестина помогали бабушке по картофельной части и регулярно ездили в Стокгольм на встречи Стокгольмского союза анархистов. Второй номер и Номбеко не возражали, но взяли с них слово не участвовать в публичных акциях. Анархия в Союзе анархистов царила такая, что даже списка членов не существовало, что позволяло номеру первому и Селестине сохранять желанную анонимность.

Оба наслаждались общением с единомышленниками: стокгольмских анархистов не устраивало примерно все.

Капитализм следовало свергнуть, заодно с большинством других «измов». Социализмом. Марксизмом, если вдруг подвернется под руку. Фашизмом и дарвинизмом (разве это не одно и то же?). Кубизм, впрочем, можно оставить, благо правил в нем ровно никаких.

Далее, разумеется, надлежало убрать короля. Некоторые из собравшихся, впрочем, предложили альтернативу – сделать королем любого, кто захочет, – но ее категорически отвергли, и не в последнюю очередь Хольгер. Мало им проблем от одного монарха?

И вообразите: когда Хольгер взял слово, его слушали! И Селестину, когда она призналась в вечной верности собственной партии «Снести все к черту!».

Хольгер и Селестина нашли свое место в жизни.

Раз уж придется покамест выращивать картошку, то, полагала Номбеко, заниматься этим следует основательно. С Гертруд они прекрасно поладили. Старушка хоть и поворчала по поводу названия фирмы, но когда Номбеко зарегистрировала на ее имя АО «Графиня Виртанен», всерьез возражать не стала.

Вместе они принялись скупать земли по соседству, чтобы расширить посевные площади. Гертруд отлично знала, кто из бывших фермеров самый старый и измученный фермерской жизнью. К каждому из них она отправлялась на велосипеде с яблочным пирогом и термосом кофе, и участок сменял владельца прежде, чем чашки успевали наполниться во второй раз. Затем Номбеко потребовала провести оценку новоприобретенной земли, после чего начертила на плане несуществующую виллу, чем добавила в кадастровую стоимость еще пару нулей.

В результате АО «Графиня Виртанен» удалось взять ссуду в десять миллионов крон под залог поля стоимостью в сто тридцать тысяч. На заемные деньги Номбеко и Гертруд при посредстве яблочных пирогов и термосов кофе прикупили еще земли. Спустя два года Гертруд стала крупнейшим в регионе производителем картофеля, если считать по посевным площадям, но с долгами, раз в пять с гаком превосходящими прибыль с продаж.

Осталось наладить собственно производство. Благодаря разработанной Номбеко кредитной программе оборотные средства у предприятия имелись, однако технопарк требовал как обновления, так и расширения.

Чтобы поправить дело, пришлось усадить Гертруд за руль и вдвоем отправиться в Вестерос, в «Машины Понтуса Виде́на». Вести переговоры Номбеко предоставила старушке.

– Здрасте, здрасте, звать меня Гертруд Виртанен, из Норртэлье, у меня, знаете, картошка посажена на грядках, вот, копаю и торгую помаленьку.

– Вот как, – сказал продавец, недоумевая, на что ему сдались картофельные грядки старухи Виртанен: любая из его машин стоила никак не меньше восьмисот тысяч крон.

– Я правильно понимаю, что у вас тут есть картофельные машины на все случаи жизни? – осведомилась Гертруд.

Продавец почувствовал, что разговор излишне затягивается и лучше обозначить границы сразу.

– Да, – сказал он, – камнеудалители, четырех-, шести- и восьмирядные картофелесажалки, четырехрядные культиваторы и двухрядные копалки. Специальная цена для фру, если она возьмет для своих грядок весь ассортимент.

– Специальная цена? Как мило! И сколько же вы хотите?

– Четыре миллиона девятьсот тысяч.

Гертруд принялась считать на пальцах, и продавец вышел из себя:

– Знаете что, фру Виртанен, вообще-то у меня нет времени, чтобы…

– Тогда мне по две штуки каждой, – сказала Гертруд. – Доставка-то у вас скоро?

За шесть последующих лет случилось и много всего, и не очень. В большом мире Пакистан вошел в эксклюзивный клуб ядерных держав, чтобы защититься от соседней Индии, которая двадцать четыре года тому назад вступила туда же для защиты от Пакистана. Отношения между обоими государствами были соответствующие.

В ядерной державе под названием «Швеция» жилось значительно спокойнее.

Первый номер и Селестина с удовольствием предавались недовольству. Каждую неделю они вносили весомый вклад в дело борьбы. В демонстрациях не участвовали, зато вели подпольную работу. Выводили спреем анархистские лозунги на дверях каждого общественного туалета, до которого добирались, тайком расклеивали листовки по учреждениям и музеям. Главный политический месседж состоял в том, что любая политика – дерьмо, но Хольгер следил, чтобы не забывали и короля лично.

Параллельно с подрывом устоев истеблишмента Хольгер и Селестина неплохо справлялись с работой на картофельных плантациях. За это они даже получали некоторую зарплату, что было очень кстати: маркеры, баллончики с краской и листовки, как известно, стоят денег.

Номбеко приглядывала за балбесами сама, стараясь не дергать без нужды второго номера. Он учился, теперь уже без ее помощи, – успешно, прилежно и с удовольствием. Глядя на счастливого Хольгера, Номбеко тоже радовалась.

Любопытно было наблюдать и за Гертруд, внезапно воскресшей после, в общем и целом, загубленной жизни. Забеременевшая в восемнадцать лет после первой и последней встречи с одним козлом и его теплой «Лорангой», разведенной бреннвином. Мать-одиночка, еще более одинокая после того, как умерла от рака мама, а потом папа Тапио зимним вечером 1971 года застрял пальцами в первом в Норртэлье банкомате и был найден только на следующий день, успев замерзнуть насмерть.

Картофелевод, мать и бабушка. Ничего на белом свете толком не видавшая. Лишь позволявшая себе мечтать, как все могло бы сложиться, если бы ее родная бабка, аристократка Анастасия Арапова, по своей безбожной черствости не отправила свою кровиночку Тапио в Хельсинки, дабы посвятить собственную жизнь Богу.

Или как там оно все было на самом деле. Номбеко понимала, почему Гертруд избегает слишком уж пристально вглядываться в отцовскую биографию. Имелся риск, что от последней ничего не останется. Кроме картофельной плантации.

Как бы то ни было, но от возвращения внучки и присутствия Номбеко в душе у старушки словно что-то пробудилось. Она сияла за каждым ужином, которые в основном готовила сама. Она резала кур и делала жаркое. Ставила сети на щуку, которую запекала и подавала с хреном. А однажды даже подстрелила в саду фазана из лосиного штуцера папы Тапио и очень удивилась, что ружье работает. И что она попала в цель. Причем с такой точностью, что от фазана осталась только пара перьев.

Земля продолжала обращаться вокруг Солнца с постоянной скоростью и переменным настроением – как обычно. Номбеко читала о большом и малом, о малом и большом. И каждый вечер за ужином получала известный интеллектуальный стимул для дальнейшего чтения, излагая сводку текущих событий. Одним из таких событий стало заявление Бориса Ельцина об уходе в отставку. В Швеции российский президент больше всего запомнился своим государственным визитом, в ходе которого хватил лишнего и потребовал от страны, не имеющей ни единой угольной электростанции, закрыть все угольные электростанции.

Увлекательными оказались и перипетии сюжета о том, как самая развитая страна мира запуталась в собственных президентских выборах и Верховному суду понадобилось несколько недель, чтобы пятью голосами против четырех объявить о проигрыше кандидата, набравшего большинство голосов избирателей. В результате президентом стал Джордж Буш-младший, а Эл Гор переквалифицировался в экоактивиста, которого даже стокгольмские анархисты слушали без энтузиазма. Буш, кстати, вторгся потом в Ирак, чтобы уничтожить все отсутствующее у Саддама Хусейна химическое оружие.

Одной из второстепенных новостей стало избрание бывшего австрийского бодибилдера губернатором Калифорнии. У Номбеко кольнуло в груди при виде газетного разворота, на котором тот позировал с женой и четырьмя детьми и ослепительно улыбался на камеру. Мир все-таки несправедлив, подумалось Номбеко, одним достается все и с лихвой, а другим – вообще ничегошеньки. Это она еще не знала, что упомянутый губернатор в сотрудничестве с собственной экономкой произвел на свет и пятое дитя.

Но в целом жизнь в Шёлиде дышала надеждой и даже счастьем, а большой мир вел себя примерно как всегда.

Что до бомбы, то она лежала до поры, где лежала.

Весной 2004 года жизнь выглядела радостнее, чем когда-либо прежде. Хольгер почти достиг поставленных целей в области политологии и заканчивал докторантуру по экономике. Соображения, которым вскоре предстояло превратиться в полноценную диссертацию, зародились в голове второго номера как аутопсихотерапия. На него слишком давила мысль о том, что он со своей бомбой в любой день может погубить половину всей округи и целую страну. Чтобы не сломаться, он попытался посмотреть на ситуацию с другой стороны и пришел к выводу, что если рассуждать в чисто экономической плоскости, то Швеция и весь мир сумеют восстать из пепла. Так родилась тема диссертации: «Атомная бомба как фактор роста: динамика позитивных последствий ядерной катастрофы».

Последствия негативные, очевидные и лишавшие сна Хольгера-2, были давно изучены вдоль и поперек. По мнению исследователей, одни только Индия с Пакистаном в случае ядерной размолвки потеряют двадцать миллионов человек прежде, чем сумма взорванных килотонн сравняется с теми, что волею случая находились на хранении у второго номера с Номбеко. Согласно компьютерной модели, уже спустя несколько недель в стратосферу поднимется такое количество дыма, что солнечный свет пробьется через него лет через десять. Причем не только к повздорившим державам, но и ко всей земной поверхности.

Вот тут-то, полагал Хольгер, и восторжествуют законы рынка. В результате роста заболеваемости раком щитовидной железы на двести тысяч процентов снизится безработица. Перемещение огромных масс населения из райских солнечных курортов (в которых с солнцем станет неважно) в мегаполисы по всему миру увеличит разрыв в доходах. Значительная часть зрелых рынков одним махом превратится в незрелые, что, в свою очередь, придаст им динамики. Совершенно очевидно, например, что фактическая монополия Китая на производство солнечных батарей утратит релевантность.

Те же Индия и Пакистан совместными усилиями сумеют свести на нет стремительно развивающийся парниковый эффект. Значит, можно будет с успехом продолжить вырубку лесов и использование ископаемого топлива – с целью нейтрализовать те два-три градуса, на которые в противном случае остудила бы Землю ядерная зима как результат войны между упомянутыми странами.

Размышления такого рода помогали Хольгеру-2 не падать духом. Тем временем Номбеко с Гертруд неплохо преуспели в картофелеводстве. К тому же им – как ни странно – подвалила удача: неурожай картофеля в России, затянувшийся на несколько лет. А в Швеции одна из самых медийных (и, соответственно, бессмысленных) персон явила миру свою обновленную, постройневшую фигуру, объяснив ее СК (Строго Картофельной) – диетой.

Эффект не заставил себя ждать: шведы набросились на картошку.

АО «Графиня Виртанен», сидевшее в долгах как в шелках, рассчиталось почти со всеми. Тем временем Хольгеру-2 оставалось несколько недель до сдачи обоих экзаменов и, благодаря отличным результатам, до старта в направлении личной встречи с премьер-министром. Теперь именовавшимся Йораном Перссоном. Но столь же несклонным отвечать на звонки.

Короче говоря, восьмилетний план приблизился к своему осуществлению. До сих пор все шло как надо. И обещало, судя по всем признакам, продолжать в том же духе. Похожее чувство – что теперь-то ему уже ничего не помешает – в свое время охватило Ингмара Квиста перед поездкой в Ниццу.

Где ему и дал в лоб Густав V.

В четверг 6 мая 2004 года тираж очередной листовки в 500 экземпляров был отпечатан и ждал отгрузки в типографии в Сольне. Эта листовка, считали Хольгер с Селестиной, им особенно удалась. На ней соседствовали изображения короля и волка. В тексте под ними проводились параллели между королевскими домами Европы и шведской популяцией волков. И там и там главной проблемой назывался инбридинг.

В первом случае решением представлялся завоз волков из России. Во втором как вариант предлагался отстрел. Или по крайней мере депортация в ту же Россию. Допускался и обмен: один русский волк на одну августейшую особу.

Селестине, едва она получила извещение из типографии, приспичило тотчас забрать тираж, чтобы как можно скорее обклеить им как можно большее количество учреждений. Хольгеру-1 ждать тоже не хотелось, но машину на этот четверг забронировал второй номер. Это возражение Селестина категорически отмела:

– Машина такая же его, как и наша. Поехали, милый. Мир ждет, чтобы мы его изменили.

Так сложилось, что тому же самому четвергу 6 мая 2004 года предстояло стать величайшим днем в жизни второго номера. На одиннадцать часов была назначена защита его диссертации.

Но когда в девять утра Хольгер в костюме и при галстуке вышел из дому, чтобы сесть в старую «тойоту» супругов Блумгрен, машины на месте не оказалось.

Стало ясно, что братец-наказание опять взялся за свое, причем наверняка с подначки Селестины. Поскольку мобильное покрытие в Шёлиде отсутствовало, Хольгер-2 не мог позвонить им и потребовать вернуться. Или заказать такси. До шоссе, куда сеть хоть немного добивала, было не меньше полукилометра. О том, чтобы добежать до него, нечего было и думать – как он явится потным на защиту? Пришлось взять трактор.

В десять двадцать пять Хольгер наконец дозвонился. Ответила Селестина:

– Да, привет?

– Это вы взяли машину?

– В смысле? Это Хольгер?

– Отвечай, блин, на вопрос! Она мне нужна! У меня в одиннадцать важная встреча в городе!

– Ах вот оно что, – сказала Селестина. – То есть твои встречи важнее наших?

– Я этого не говорил. Но я забронировал машину на сегодня. Возвращайтесь, черт вас дери. Я очень спешу.

– Боже, не надо так ругаться.

Второй номер собрался с мыслями. Поменял тактику.

– Селестиночка, милая, ну пожалуйста. Про машину давай как-нибудь в другой раз. И про то, кто ее забронировал на сегодня. Но я очень прошу – вернись и подвези меня. У меня правда крайне важная встре…

Селестина нажала отбой. И выключила телефон.

– Что он сказал? – спросил Хольгер-1, который сидел за рулем.

– Он сказал «Селестиночка, милая, ну пожалуйста. Про машину давай как-нибудь в другой раз». Если вкратце.

Вроде бы ничего страшного. А то он уже было забеспокоился по поводу реакции брата.

Хольгер-2 больше десяти минут простоял у шоссе в костюме и полном отчаянии, надеясь поймать попутку. Но для этого она должна была как минимум появиться на дороге. Когда же номер второй сообразил, что давно уже мог бы вызвать такси, то спохватился, что пальто и кошелек остались на вешалке в прихожей. Со ста двадцатью кронами в кармане он принял решение доехать на тракторе до Норртэлье, а там сесть на автобус. Вообще-то правильнее было бы вернуться, взять бумажник, снова вернуться и вызвать такси. А еще правильнее – вызвать такси и, пока оно едет, смотаться туда-сюда на тракторе.

Но стрессоустойчивостью второй номер при всей своей одаренности несильно превосходил блаженной памяти гончара. Он пропустит собственную защиту! После стольких лет и трудов! Кошмар какой!

А это было только начало.

Первой и последней крохой удачи, выпавшей в тот день Хольгеру-2, стало то, что он успел на автобус в Норртэлье, сумев в предпоследнюю секунду заблокировать его трактором. Водитель выскочил из кабины, чтобы сообщить трактористу все, что о нем думает, но прикусил язык, когда вместо ожидаемого деревенщины увидел ухоженного мужчину в костюме, галстуке и лаковых туфлях.

Из автобуса Хольгер позвонил декану, профессору Бернеру, и с глубочайшими извинениями сообщил, что в силу чрезвычайно неудачного стечения обстоятельств опоздает почти на полчаса.

Профессор сухо заметил, что опаздывать на защиту в университете не принято, ну что ж поделать. И пообещал, что попробует уговорить оппонентов и публику не расходиться.

Хольгер и Селестина прибыли в Стокгольм и уже успели расписаться за полученные листовки. Селестина как стратег операции первой ее целью назначила Музей естественной истории, в котором есть целый отдел, посвященный Чарлзу Дарвину и его теории эволюции. Тезис о том, что выживает наиболее приспособленный, Дарвин украл у одного из коллег и использовал в том смысле, что по закону природы выживает сильный, а слабый погибает. Очевидно, что Дарвин – фашист и теперь, через сто двадцать два года после смерти, должен за это ответить. Правда, несколько фашизоидная логика собственных листовок не смутила ни Селестину, ни ее Хольгера. Листовки надо будет потихоньку расклеить по всему музею. Во имя святого дела анархии!

Что и было проделано без сучка без задоринки, поскольку Хольгеру-1 и Селестине никто не помешал. В шведских музеях вообще не то чтобы каждый день давка.

Следующим пунктом стал Стокгольмский университет, благо до него было рукой подать. Селестина взяла на себя женские туалеты, а Хольгера отправила по мужским. В первом же из них все и случилось. Хольгера поймали прямо в дверях.

– А, так вы уже тут? – спросил профессор Бернер.

Он повлек изумленного Хольгера по коридорам к аудитории номер четыре, покуда Селестина продолжала заниматься дамскими комнатами.

И не успел тот хоть что-то понять, как оказался на кафедре перед пятьюдесятью с лишним слушателями.

Профессор Бернер произнес вступительную речь на английском, с большим количеством разных слов и витиеватостей, так что суть Хольгер уловил с трудом. Похоже, от него ждут выступления о пользе ядерного взрыва. Спрашивается, почему?

Впрочем, он готов, хотя говорит по-английски не то чтобы блестяще. Но важно ведь не как человек говорит, а как он думает, не так ли?

За уборкой картошки первый номер имел возможность вволю мечтать и успел прийти к выводу, что оптимальным было бы отвезти королевскую семью в лапландскую тундру и взорвать бомбу там – если прежде вся эта шайка-лейка не отречется от престола добровольно. При таком варианте невинные люди почти не пострадают, да и общий ущерб окажется минимальным. А возможное повышение температуры в результате взрыва – скорее даже благо, ведь вообще-то на этих северах жуткий дубак.

В том, чтобы вынашивать такие мысли, в принципе, хорошего мало. А тут Хольгер-1 еще и озвучил их с кафедры.

Первым оппонентом выступил профессор Линдквист из Линнеевского университета в Векшё. Пока Хольгер говорил, профессор листал свои записи. Говорить он предпочел тоже по-английски и начал с вопроса, не является ли то, что они только что услышали, своего рода подводкой.

Подводкой? Да, можно назвать и так. После гибели королевского семейства родится и начнет развиваться республиканский строй. Или что господин профессор имеет в виду?

В виду профессор Линдквист имел то, что он не понимает, что все это значит, а сказал он, что убийство всей королевской семьи представляется ему аморальным. Тем более способом, предложенным господином Квистом.

Тут Хольгер почувствовал себя задетым. Разве он убийца? Он исходит из того, что король и компания уйдут сами. А последствия ядерного взрыва они испытают на своей шкуре, только если будут упорствовать, но тогда это будет исключительно их собственный выбор.

Получив в ответ молчание (по причине утраты профессором Линдквистом дара речи), первый номер решил задать дискуссии новое направление. Полному отказу от монархии есть альтернатива: пусть каждый, кому хочется сесть на трон, получит такую возможность.

– Не то чтобы я лично был ее сторонником, но мысль интересная, – добавил Хольгер-1.

Профессору Линдквисту, видимо, так не показалось, судя по умоляющему взгляду, устремленному им на профессора Бернера, который, в свою очередь, пытался припомнить, случалось ли ему прежде попадать в столь отчаянное положение. По его сценарию, защита предполагалась как постановочный номер на публику, в том числе на двух почетных гостей: министра науки и высшего образования Ларса Лейонборга и его новоиспеченной французской коллеги Валери Пекресс. Оба имели далеко идущие планы по внедрению совместной образовательной программы с возможностью выдачи двойного диплома. Лейонборг лично вышел на профессора Бернера с просьбой порекомендовать им с французской коллегой защиту поприличнее. Профессор тотчас вспомнил про образцового студента Хольгера Квиста.

И вот вам пожалуйста.

Бернер решил прекратить это безобразие. Видимо, он ошибся в докторанте, и теперь его следовало немедленно удалить с кафедры. А затем из аудитории. И университета. А желательно, из страны.

Но, поскольку пожелание это было высказано по-английски, Хольгер-1 не вполне уловил суть.

– Вы хотите, чтобы я повторил все сначала?

– Нет, не хочу, – сказал профессор Бернер. – За эти двадцать минут я постарел на десять лет, а мне их и без того немало, так что довольно. Будьте так любезны освободить аудиторию.

Первый номер просьбу выполнил. И уже на выходе сообразил: он только что выступил публично – чего обещал не делать. Видимо, теперь номер второй на него рассердится? Может, брату вообще ничего не говорить?

В коридоре первый номер увидел Селестину. Взял ее под руку и сказал, что им лучше отсюда убраться. Он по дороге объяснит почему.

Пять минут спустя в двери того же университета влетел Хольгер-2. Профессор Бернер как раз успел извиниться перед министром высшего образования, который, в свою очередь, принес извинения французской коллеге. Судя по только что увиденному, ответила та, Швеции в поисках достойного партнера в области образования стоит обратить внимание на Буркина-Фасо.

И тут профессор увидел в коридоре чертова Хольгера Квиста. Неужели он решил, что достаточно сменить джинсы на костюм, и все будет забыто?

– Я приношу глубочайшие извинения… – отдуваясь, начал прилично одетый Хольгер-2.

Но профессор Бернер его оборвал: не извиняться надо, а уйти. И желательно навсегда.

– Защита окончена, Квист. Поезжайте домой. И поразмыслите там об экономической динамике собственного существования.

Защиту Хольгер-2 провалил. Но ему понадобились целые сутки, чтобы понять, что произошло, и еще сутки, чтобы осмыслить масштаб бедствия. Он не мог позвонить профессору Бернеру и рассказать все как есть: что он учился под именем другого человека и что этот другой человек случайно оказался на защите вместо него. Это ни к чему не привело бы, кроме новых неприятностей.

Больше всего на свете второму номеру хотелось придушить братца. Но это было невозможно: тот с утра уехал на очередную субботнюю встречу анархистов. А когда к вечеру вернулся вместе с Селестиной, ярость второго номера успела смениться депрессией.