Агент Б служил МОССАД и Израилю почти тридцать лет. Родился он в Нью-Йорке, во время войны, и в 1949 году, сразу после образования Еврейского государства, еще ребенком переехал с родителями в Иерусалим.

Уже в двадцать лет он отправился на свое первое заграничное задание – внедриться в левые студенческие круги Гарварда для фиксации и анализа антиизраильских настроений.

Поскольку его родители выросли в Германии, откуда им удалось бежать в 1936 году, агент Б к тому же свободно говорил по-немецки. В семидесятые годы это позволило ему заняться оперативной работой в ГДР, где он почти семь лет прослужил восточным немцем. Среди прочего он притворялся болельщиком футбольного клуба «Карл-Маркс-Штадт».

Притворяться пришлось всего несколько месяцев. Скоро он стал таким же заядлым фанатом, как тысячи объектов наблюдения вокруг. Даже после того, как капитализму удалось раздеть коммунизм до трусов и город, а вместе с ним и любимая команда сменили имя, Б остался ей верен. В знак тайного и отчасти ребяческого преклонения перед одним из никому не известных, но многообещающих юниоров Б стал работать под неброским, но благозвучным псевдонимом Михаэль Баллак. Оригинал, вдобавок к тому, что был амбидекстром – то бишь бил как с правой, так и с левой, – отличался изобретательностью и стратегическим чутьем. Его ждало блестящее будущее. Агент Б ощущал с ним несомненное внутреннее сродство.

Б временно находился в Копенгагене, когда от коллеги А пришел рапорт о том, что след бомбы обнаружен в Стокгольме и окрестностях. Это был прорыв. Вскоре после этого А исчез с радаров, и Б получил из Тель-Авива санкцию отправиться на поиски коллеги.

Он вылетел утренним рейсом 15 августа и взял в аэропорту Арланда машину напрокат. Первым делом он устремился по тому адресу, который коллега А, по его собственным словам, намеревался проверить накануне. Б изо всех сил старался не превышать скорость, чтобы не замарать славного имени амбидекстра.

Доехав до Гнесты, он аккуратно свернул на Фредсгатан, и… Что же предстало его глазам? Полицейское оцепление? А также выгоревший квартал, множество полиции, фургоны телевизионщиков и толпы зевак.

А что это там такое лежит в прицепе? Неужели?.. Быть того не может. Исключено. И все-таки… Ведь это же…

Внезапно рядом с агентом Б возникла она.

– Привет, агент, – сказала Номбеко. – Все ли у вас благополучно?

Она даже не удивилась, увидев его, стоящего у самой ленты ограждения и пялящегося на прицеп с бомбой. Почему бы агенту там и не стоять, коль скоро все остальное, чего не может быть, вполне себе случилось?

Агент Б оторвал взгляд от бомбы, повернул голову и увидел… Уборщицу! Сперва украденный ящик в прицепе, а потом и саму похитительницу. Что происходит?

Номбеко ощущала странное спокойствие. Она понимала, что агент лишился и дара речи, и возможности хоть что-то предпринять: в непосредственной близости от них болталось не меньше пятидесяти полицейских плюс еще пара сотен человек, включая половину всех шведских СМИ.

– Красиво, правда? – сказала Номбеко, кивнув на обугленный ящик.

Б не ответил.

Рядом с Номбеко встал Хольгер-2.

– Хольгер, – представился он и, поддавшись внезапному порыву, протянул руку.

Б посмотрел на его руку, но пожимать ее не стал, а вместо этого обратился к Номбеко.

– Где мой коллега? – спросил он. – Там, в развалинах?

– Нет. Последнее, что я о нем слышала, что он направлялся в Таллинн. Но добрался туда или нет, не знаю.

– Таллинн?

– Если он туда добрался, – сказала Номбеко и знаком велела юной злюке сдать немного назад. Пока Хольгер-2 цеплял прицеп к машине, Номбеко попросила у агента прощения. У нее срочные дела, так что ей с друзьями пора. Поговорить они смогут в другой раз. Если, на беду, встретятся снова.

– Счастливо, агент, – сказала Номбеко, усаживаясь на заднее сиденье рядом со вторым номером.

В ответ агент Б не сказал ничего. Но подумал. И продолжал думать, покуда машина с прицепом не скрылась из глаз: «Таллинн?»

Б стоял посреди Фредсгатан, осмысляя произошедшее, а Селестина тем временем гнала машину прочь из Гнесты на север, вместе с первым номером на переднем сиденье и по-прежнему дискутирующими Номбеко и номером вторым на заднем. Бензина почти не осталось. Этот сраный долбаный скаредный мудак, чью машину они позаимствовали, ее даже не заправил, возмутилась юная злюка и свернула на ближайшую бензоколонку.

Наполнив бак, она пустила за руль номера первого: все равно ни одного забора, который можно было протаранить, чтобы сорвать злость, на горизонте не просматривалось. Номбеко замену одобрила: и так мало хорошего – везти в перегруженном прицепе угнанной машины атомную бомбу. Поэтому лучше, если у водителя хотя бы будут права.

Хольгер-1 продолжал путь на север.

– Куда мы едем, любимый? – спросила юная злюка.

– Понятия не имею, – сказал Хольгер-1. – Да и раньше не имел.

Селестина задумалась. А что, если… даже несмотря на?..

– В Норртэлье? – предложила она.

Номбеко прервала переговорный процесс на заднем сиденье, уловив по голосу Селестины, что Норртэлье – не просто один из множества других городов.

– Почему именно в Норртэлье?

Селестина объяснила: в тех местах у нее живет бабушка. Предательница классовых интересов, с какими трудно иметь дело. Но с учетом ситуации… Одну ночь в обществе бабушки юная злюка как-нибудь переживет, если остальные выдержат. Кстати, бабушка выращивает картошку, на худой конец сможет выкопать пару клубней и накормить гостей.

Номбеко попросила Селестину рассказать о старушке и получила на удивление подробный и внятный ответ.

Селестина, как выяснилось, не виделась с бабушкой больше семи лет. За все это время они даже ни разу не звонили друг другу. Притом что в детстве она проводила каждое лето на бабушкином хуторе Шёлида, и им, в общем, было там… хорошо (последнее слово далось Селестине не без внутреннего сопротивления, поскольку сейчас, на ее взгляд, все обстояло с точностью до наоборот).

Еще подростком юная злюка заинтересовалась политикой. Она поняла, что живет в мире чистогана, где богатые становятся все богаче, а она все беднее, поскольку отец отказывался выдавать ей карманные деньги, пока она не откажется отказываться вести себя так, как велят они с матерью (например, перестанет их за каждым завтраком обзывать капиталистическими свиньями).

В пятнадцать лет она вступила в Коммунистическую марксистско-ленинскую партию (революционную) – отчасти из-за слова в скобках: оно влекло Селестину, хоть она толком не знала, что за революция ей нужна, против и ради чего. А отчасти потому, что марксизм-ленинизм вышел из моды. Левых образца 1968 года потеснили правые образца восьмидесятых, которые даже изобрели собственный Первомай, хотя трусливо перенесли его на четвертое октября.

Называться революционеркой и бросать вызов моде Селестине очень нравилось, к тому же это была полная противоположность всему тому, что отстаивал отец. Он же директор банка, а значит, фашист. Селестина мечтала, как они с товарищами ворвутся под красными знаменами в папин банк и потребуют выдачи Селестине карманных денег не только за текущий месяц, но и за все пропущенные, причем с процентами.

Но стоило ей предложить на собрании, чтобы местная ячейка КМЛП (р) отправилась в отделение «Хандельсбанка» в Гнесте с целями, примерно соответствующими вышеизложенным, как ее сперва освистали, потом затравили, а потом исключили. Партия занималась делом – помогала зимбабвийскому товарищу Роберту Мугабе. Добиться независимости Зимбабве уже удалось. Оставалось построить однопартийную систему. В таком контексте ограбление шведского банка ради карманных денег одного из членов партии выглядело делом не первой очереди. Председатель местного отделения обозвал Селестину лесбиянкой и выставил за дверь (в то время для марксистов-ленинцев хуже гомосексуалов не было никого).

Исключенной из рядов совсем еще юной злюке пришлось сфокусироваться на том, чтобы окончить среднюю школу с как можно более низкими баллами по всем предметам, к чему Селестина, назло родителям, приложила немалые старания. Например, эссе по английскому она написала по-немецки, а на экзамене по истории заявила, что бронзовый век наступил 14 февраля 1972 года.

На другой день после выпуска она положила аттестат на письменный стол отца, распрощалась с родителями и уехала к бабушке в Руслаген. Те не возражали: дескать, поживет месяц-другой и вернется. Все равно с такими баллами ни о какой приличной гимназии думать не приходится. Да и о гимназии вообще.

Бабушка, которой тогда стукнуло шестьдесят, упорно продолжала возделывать картофельное поле, доставшееся ей от родителей. Селестина помогала как могла, потому что крепко любила свою бабушку. Пока не взорвалась бомба (да простит нам Номбеко эту метафору). Как-то вечером у камелька бабушка призналась, что вообще-то она графиня. Прежде Селестина и слыхом об этом не слышала. Какое предательство!

– То есть? – искренне удивилась Номбеко.

– Ты же не думаешь, что я стану якшаться с классом эксплуататоров? – воскликнула Селестина, вернувшись в более привычное для Номбеко расположение духа.

– Но это же была твоя бабушка? В смысле, она и сейчас твоя бабушка?

Есть вещи, которых Номбеко не понять, ответила Селестина, и хватит об этом. На другой день она сложила сумку и хлопнула дверью. Деться ей было некуда, и несколько раз она ночевала в котельной. Потом встала в пикет напротив папиного банка. Познакомилась с Хольгером-1. Республиканцем, чей отец, младший почтовый служащий, посвятил всю жизнь борьбе за идеалы и пал в этой борьбе. Что может быть прекраснее? Она влюбилась в него с первого взгляда.

– А теперь ты все-таки готова вернуться к бабушке? – спросила Номбеко.

– А у тебя, блин, есть другие предложения? Притом что у нас в прицепе лежит твоя сраная бомба? Лично я с куда большим удовольствием поехала бы в Дроттнингхольм и взорвала эту хрень перед королевским дворцом. Хоть сдохла бы красиво!

Чтобы истребить монархию, а заодно практически все остальное, подумала Номбеко, незачем ехать сорок километров до королевского дворца: это можно сделать дистанционно. Чего она, впрочем, советовать не стала, а похвалила Селестину за идею насчет бабушки.

– В Норртэлье! – скомандовала она и вернулась к прерванной беседе с Хольгером-2.

Чтобы не дать агенту Б найти их снова, второй номер и Номбеко решили замести следы – впрочем, это еще вопрос, кто кого нашел на сей раз.

Первому номеру следовало прекратить работу в Бромме. И больше не появляться по месту регистрации в Блаккеберге. Короче, последовать примеру брата и постараться существовать как можно меньше.

Перестать существовать в этом смысле порекомендовали и Селестине, но та уперлась. Осенью новые выборы в риксдаг, а там и референдум о вступлении в Евросоюз. Нет адреса – нет бюллетеня, а как без бюллетеня осуществить свое гражданское право проголосовать за несуществующую партию «Снести все к черту!»? Насчет Евросоюза она, кстати, собиралась голосовать «за». Все равно он накроется медным тазом, поэтому важно, чтобы в нем на тот момент состояла и Швеция.

Из страны, где большинство населения не имело права голоса, Номбеко попала в такую, где некоторым, подумалось ей, это право явно ни к чему. В конце концов решили, что ради адреса юная злюка заведет себе почтовый ящик где-нибудь в районе Стокгольма, а прежде чем забирать почту, всякий раз будет проверять, нет ли слежки.

С прочими следами, оставленными ими в истории, ничего было не поделать. Разве что обратиться в полицию и написать заявление о том, что группа террористов сожгла подушечную фирму «Хольгер&Хольгер». Лучше всего сыграть на опережение. Но это потом.

А пока Номбеко прикрыла глаза, чтобы чуточку отдохнуть.

В Норртэлье компания остановилась купить продуктов – ради наведения мостов с Селестининой бабушкой. Попросить приюта и тотчас послать хозяйку в поле за картошкой, было, на взгляд Номбеко, некоторой наглостью.

Далее они отправились в Вэтё, а оттуда по проселку строго на север, в сторону Нюсэттры.

Бабушка жила в паре сотен метров от места, где кончалась дорога, и от гостей за долгие годы успела отвыкнуть. Поэтому, заслышав, а затем и заметив однажды под вечер въезжающий к ней на участок незнакомый автомобиль с прицепом, она на всякий случай вооружилась охотничьим штуцером, с которым ее покойный отец хаживал на лосей.

Не успели Номбеко, Селестина и оба Хольгера вылезти из машины, как пожилая тетка, держа их на мушке, сообщила, что ворам и бандитам здесь брать нечего. Номбеко, и без того усталую донельзя, охватила еще большая усталость.

– Если, на взгляд фру, без стрельбы никак не обойтись, то лучше ей начать с людей, а не с прицепа.

– Привет, бабуля! – воскликнула юная злюка (причем довольно-таки радостно).

Увидев внучку, бабка отставила штуцер и крепко обняла Селестину. Потом представилась – «Гертруд» – и поинтересовалась, что у Селестины за друзья.

– Друзья как друзья, – буркнула внучка.

– Меня зовут Номбеко, – представилась Номбеко. – Наша поездка несколько затянулась, и мы были бы признательны, если бы фру разрешила угостить ее ужином и со своей стороны позволила нам где-нибудь переночевать.

Тетка на крыльце призадумалась.

– Даже не знаю, что сказать, – сказала она наконец. – Но если мне будет позволено узнать, что вы за прохвосты такие, откуда взялись и каким ужином собираетесь меня угостить, то разговор может и получиться.

Тут ее взгляд упал на обоих Хольгеров.

– Что это за двое на одно лицо?

– Я Хольгер, – сказал Хольгер-1.

– Я тоже, – сказал Хольгер-2.

– Куриное жаркое, – сказала Номбеко. – Пойдет?

Куриное жаркое было тем паролем, который отмыкал двери Шёлиды. Ради этого блюда Гертруд иной раз даже резала собственных кур, но готовое жаркое без всяких хлопот, разумеется, выглядело предпочтительнее.

Номбеко встала к плите, а остальные расселись за столом на кухне. Гертруд налила всем домашнего пива, не обойдя и повариху. Номбеко оно несколько взбодрило.

Для начала Селестина объяснила разницу между Хольгером и Хольгером: первый – изумительный парень, а второй – пустое место. Не оборачиваясь к юной злюке, Номбеко заметила, что рада такой оценке: значит, им не придется меняться.

Но когда беседа перекинулась на то, как их занесло в Шёлиду, долго ли они намерены тут оставаться и почему они возят за собой прицеп с ящиком, объясняться стало сложнее. Гертруд, повысив голос, сообщила, что если они обделывают какие-то темные делишки, то пусть занимаются этим где-нибудь еще. Селестине тут, разумеется, всегда рады – но не ее компании.

– Потолкуем за едой, – предложила Номбеко.

Пару стаканов пива спустя жаркое было готово и заняло свое место на столе. Бабка понемногу оттаивала, а после первого съеденного кусочка размякла окончательно. И напомнила, что теперь самое время посвятить ее во все их дела.

– Еда рассказу не помеха, – добавила она.

Номбеко задумалась, выбирая стратегию. На поверхности, конечно, лежал вариант наврать с три короба и потом поддерживать это вранье сколько получится.

С другой стороны, Хольгер-1 и юная злюка никуда не делись… Долго ли ждать, пока они что-нибудь сморозят? Неделю? День? Четверть часа? И что тогда учинит хозяйка – обладательница такого же, судя по всему, холерического темперамента, как и внучка? А также лосиного штуцера.

Хольгер-2 в тревоге глянул на свою Номбеко. Она же не собирается рассказать все?

Номбеко улыбнулась. Ничего, как-нибудь обойдется. Чисто статистически у них на это имелись неплохие шансы – с учетом полного облома во всем остальном.

– Итак? – вопросила Гертруд.

В ответ Номбеко сделала хозяйке деловое предложение:

– Фру услышит всю нашу историю, от начала до конца и без купюр. После чего наверняка выгонит нас взашей, и немедленно, даже если бы мы попросили разрешения остаться тут совсем ненадолго. Но в благодарность за мою искренность она могла бы приютить нас хотя бы на эту ночь. Ну, что скажете? Берите еще жаркого, кстати. Подлить вам пива?

Гертруд кивнула. И сказала, что согласна, но при условии, что они обещают говорить только правду. Никакого вранья она не потерпит.

– Никакого вранья, – пообещала Номбеко. – Ну что, начали?

И она начала.

Это была сокращенная версия всей истории, начиная с базы Пелиндаба. Плюс рассказ о том, как Хольгер и Хольгер стали «Хольгером&Хольгером». И об атомной бомбе, которая задумывалась для защиты ЮАР от злобных коммунистов всего мира, потом была отправлена в Иерусалим для защиты от столь же злобных арабов, но вместо этого прибыла в Швецию, которую ни от кого защищать не надо (норвежцы, датчане и финны вроде не настолько злобные), а затем угодила на склад в Гнесте, который, к сожалению, сгорел.

И вот теперь, на их общее несчастье, бомба лежит в прицепе, а им всем надо где-то перекантоваться в ожидании, пока у премьер-министра страны хватит ума ответить, когда к нему обращаются. Полиция за ними не гонится, притом что основания для этого есть. Зато по пути они нечаянно рассердили одну иностранную службу безопасности.

Наконец Номбеко закончила свой рассказ. Все ждали приговора хозяйки дома.

– Так, – подумав, сказала она. – Не дело бомбе стоять под самыми дверьми. Давайте-ка перетащите ее в кузов картофелевозика за домом, а потом загоним его в амбар, а то не ровен час взорвется. Будут неприятности.

– Вряд ли поможет… – только и успел сказать Хольгер-1, прежде чем Номбеко его осадила:

– Ты был изумительно молчалив с самого приезда. Нельзя ли продолжить в том же духе?

Что такое служба безопасности, Гертруд не знала, но в самом слове слышалась надежность. А коли за ними по пятам не гонится полиция, то почему бы им и не остаться на денек-другой, если иногда на столе будет куриное жаркое. Или запеченный кролик.

Номбеко пообещала и жаркое, и кролика не реже раза в неделю, если, конечно, Гертруд их не выгонит. А Хольгер-2, которому в отличие от первого номера свободу слова не ограничили, решил увести разговор от бомбы и израильтян, пока бабка не передумала.

– А вашу-то историю, бабушка, позволите узнать? – обратился он к ней.

– Мою-то? – переспросила Гертруд. – Да ради бога!

Гертруд начала с того, что она графиня и к тому же приходится внучкой финскому барону, маршалу и национальному герою – Карлу Густаву Эмилю Маннергейму.

– Буэ! – сказал Хольгер-1.

– На сегодняшний вечер твоя главная задача – молчать в тряпочку, – напомнил ему брат. – Продолжайте, Гертруд, будьте так добры!

В общем, сначала Густав Маннергейм отправился в Россию, где присягнул на вечную верность царю. Клятву он в основном держал, пока она не утратила смысл в июле 1918 года, когда большевики убили и царя, и всю его семью.

– Это хорошо, – заметил Хольгер-1.

– Тихо, говорят тебе! – цыкнул на него брат. – Продолжайте, Гертруд, будьте так добры!

В общем, если коротко, Густав сделал выдающуюся военную карьеру. Более того. В качестве царского шпиона он ездил в Китай и обратно, ходил на охоту на таких тигров, которые могут проглотить человека целиком, встречался с далай-ламой и командовал целым полком.

Что же до личного фронта, то там все обстояло не столь эффектно. Разумеется, он женился на знатной красавице русско-сербского происхождения, у них родилась дочь, а потом еще одна. Накануне XX века появился на свет их сын, но, если верить официальным документам, умер при рождении. Жена Густава после этого обратилась в католичество и отправилась в Англию, чтобы принять монашество, и шансы произвести на свет новых детей катастрофически упали.

Густава это страшно удручало, и, чтобы развеяться, он принял участие в русско-японской войне, где, конечно, стал героем и получил орден Святого Георгия за выдающуюся храбрость на поле боя.

Однако на самом деле, знала Гертруд, мертворожденный мальчик оказался не вполне мертвым. Это будущая монахиня так сказала своему вечно отсутствующему супругу. А на самом деле младенца отправили в Хельсинки в приемную семью, привязав к крохотной ручке записку с именем.

– Чедомир? – изрек новый папаша. – Еще чего! Пусть будет Тапио.

От биологического отца Тапио Маннергейму, сиречь Виртанену, особой храбрости не досталось. Зато приемный научил его всему, что умел, а именно – подделывать банковские векселя.

Уже к семнадцати годам юный Тапио стал виртуозом, но спустя несколько лет, когда отец с приемным сыном успели облапошить половину Хельсинки, фамилия Виртанен оказалась крепко замарана и для работы в избранной отрасли уже не годилась.

К тому времени Тапио уже знал о своем благородном происхождении и в интересах бизнеса решил снова стать Маннергеймом. Дело пошло с невиданным размахом – пока Густав Маннергейм не вернулся домой после экспедиции в Азию, где охотился на крупного зверя вместе с королем Непала. И не услышал перво-наперво, что лже-Маннергейм обманул тот самый банк, в котором Густав был председателем правления.

Приемного отца в результате задержали и посадили под арест, а Тапио удалось через Аландские острова сбежать в шведский Руслаген. В Швеции он вновь стал Виртаненом – везде, кроме работы со шведскими банковскими бумагами: тут фамилия Маннергейм по-прежнему звучала уместнее.

За короткое время Тапио успел четырежды жениться: первые три его избранницы выходили за графа, а разводились с подонком, зато четвертая знала истинную цену Тапио Виртанену с самого начала. Она же заставила его завязать с ценными бумагами, пока дело не кончилось, как в Финляндии.

Супруги Виртанен приобрели маленький хутор Шёлиду к северу от Норртэлье и инвестировали нажитые преступным путем семейные средства в три гектара картофельных полей, двух коров и сорок кур. После чего фру Виртанен забеременела и в 1927 году родила дочь – Гертруд.

Годы шли, в мире снова началась война, Густаву Маннергейму по-прежнему везло во всем, чем бы он ни занимался (не считая личного фронта), он стал героем войны и национальным героем, со временем – маршалом Финляндии, а потом и ее президентом. И даже попал на американскую почтовую марку. А его неведомый сын умеренной одаренности ковырялся все это время на шведской картофельной делянке.

Гертруд выросла, и оказалось, что на личном фронте ей везет примерно так же, как деду: когда в восемнадцать лет она отправилась на вечеринку в Норртэлье, к ней подкатил автозаправщик, угостил бреннвином с лимонадом «Лоранга» и за ближайшем кустом рододендрона сделал ей ребенка: вся романтика уложилась в две минуты.

После чего отряхнул землю с колен, сказал, что ему пора бежать, чтобы успеть на последний автобус, и добавил напоследок: «Может, еще свидимся, если приведется».

Но им не привелось, и они не свиделись. Через девять месяцев Гертруд родила незаконную дочь, а ее мама угасла от рака. На хуторе Шёлида остались папа Тапио, Гертруд и новорожденная Кристина. Двое первых по-прежнему вкалывали на картофельном поле, а девочка росла. Когда ей пришла пора поступать в гимназию в Норртэлье, мама не преминула предупредить ее, что все мужики – козлы, после чего Кристина встретила Гуннара, который был кем угодно, но не козлом. Они сошлись, поженились и произвели на свет малышку Селестину. Гуннар, кстати, стал потом директором банка.

– Да уж, блин, – заметила юная злюка.

– Лучше бы и тебе тоже помолчать, – сказал Хольгер-2 ласковым голосом, чтобы не сердить хозяйку дома.

– Короче, в жизни порой приходится несладко, – подытожила та и допила остатки пива. – Но все-таки у меня есть Селестиночка. Как же здорово, что ты приехала, деточка моя.

За последние семь лет Номбеко успела прочитать целую библиотеку и достаточно ориентировалась в истории Финляндии вообще и биографии маршала Маннергейма в частности, чтобы заметить в рассказе Гертруд ряд нестыковок. Определенные сомнения вызывал и тот факт, что дочь человека, называвшего себя сыном барона, оказалась обладательницей графского титула.

– С ума сойти! – воскликнула Номбеко. – Мы сидим за ужином с настоящей графиней!

Графиня Виртанен покраснела и удалилась в кладовку за новой выпивкой. Хольгер-2 заметил, что первый номер уже изготовился опровергать хозяйкин рассказ, и сыграл на опережение, предупредив, что сейчас молчать в тряпочку актуально как никогда: речь идет не о родословной, а о крыше над головой.

С тех пор как Гертруд пару лет назад вышла на пенсию, ее картофельная плантация отдыхала под паром. У нее имелся небольшой грузовик-картофелевоз, на котором она раз в месяц ездила в Норртэлье за покупками; в остальное время он стоял за домом. Теперь грузовичок превратился во временное ядерное хранилище и был загнан в амбар в ста пятидесяти метрах от дома. Ключи от картофелевоза Номбеко на всякий случай забрала себе. Ездить за продуктами можно и на «тойоте», которую супруги Блумгрен любезно предоставили им в пользование на неопределенный срок. Теперь Гертруд стало незачем покидать свою Шёлиду, и графиню это устраивало.

Места в доме было навалом. Хольгеру-1 и Селестине отвели спальню наверху, рядом с хозяйской, а номер второй с Номбеко расположились на первом этаже, в комнатке, примыкающей к кухне.

Еще до этого он успел провести серьезную беседу с номером первым и Селестиной. Чтобы никаких демонстраций и чтобы даже не думали трогать ящик. Короче, без глупостей. Они все тут рискуют жизнью, включая Гертруд.

В конце беседы номер второй заставил брата дать слово больше не заниматься ниспровержением общественных устоев и не пытаться завладеть бомбой. Номер первый задал встречный вопрос: что скажет отцу номер второй, когда встретится с ним на небесах?

– Ну, например: «Спасибо, что загубил мою жизнь». Как тебе такое?

В ближайший вторник предстояла встреча с полицией. Номер второй попросил о ней сам. Весьма возможно, что к нему появятся вопросы о предполагаемых жильцах дома под снос, которые могли быть связующим звеном с никогда не существовавшими и тем более не погибавшими в огне террористами.

Дело решила бы убедительно состряпанная история и присутствие юной злюки. Да, это был риск, но Номбеко раз за разом втолковывала ей, что, стоит отклониться от утвержденного сценария, и пропала вся честная компания. Селестина клятвенно пообещала, что не станет называть ментов позорных ментами позорными.

Хольгер-2 выдал себя за брата и представил единственного наемного работника компании «Хольгер&Хольгер», юную Селестину.

– Здравствуй, Селестина, – сказал полицейский чин и протянул ей руку.

В ответ Селестина произнесла что-то вроде «хррым!», поскольку говорить, одновременно прикусывая губу, не очень удобно.

Полицейский начал с соболезнований по поводу того, что фирма сгорела – вместе со складом и всем остальным. Дальше, как понимает господин Квист, дело за страховщиками. Полицейский также выразил сочувствие фрекен Селестине в связи с потерей работы.

Следствие пока не слишком продвинулось. Так, например, ничего не известно о личностях террористов. Полиция надеялась найти на пепелище их останки, но единственное, что пока удалось обнаружить, это потайной подземный ход, по которому они, по-видимому, и ушли. Тут еще много неясного, поскольку спецназовский вертолет совершил жесткую посадку как раз в точке выхода из туннеля на поверхность.

В то же время один из сотрудников муниципалитета располагает сведениями, что в доме под снос жили люди. Что может господин Квист сказать на этот счет?

Хольгер-2 перепугался – в полном соответствии со сценарием. В компании «Хольгер&Хольгер» был, как уже сказано выше, единственный наемный сотрудник, упомянутая Селестина; она заведовала складом, вела документацию и прочее, в то время как сам Хольгер в свободное время занимался доставкой товара. Вообще-то, как господин полицейский начальник, по-видимому, уже выяснил, он работал в АО «Вертолетное такси» в Бромме, откуда, правда, пришлось уйти в связи с одним неприятным происшествием. Что в этой развалюхе кто-то может жить, ему, Хольгеру, даже в голову не приходило.

Тут, в полном соответствии со сценарием, юная злюка ударилась в слезы.

– Что такое, Селестиночка? – всполошился Хольгер. – Ты хочешь что-то рассказать?

Та, шмыгая носом, призналась, что поссорилась с матерью и отцом (что было правдой) и какое-то время жила в одной из этих ужасных брошенных квартир, не спросив разрешения у Хольгера (что в некотором смысле тоже было правдой).

– А теперь меня посадят в тюрьму, – всхлипнула она.

Хольгер-2 попытался утешить девушку: она, разумеется, сваляла дурака – он только что, сам того не ведая, ввел в заблуждение господина полицейского начальника, но о тюрьме речь все-таки, видимо, не идет, только о большом штрафе. Не так ли, господин полицейский начальник?

Полицейский откашлялся и сообщил, что само по себе временное проживание в промзоне, разумеется, недопустимо, но оно имеет, мягко говоря, крайне отдаленное отношение к расследованию теракта. Так что фрекен Селестине не стоит плакать, поскольку эти подробности никого не интересуют. А если юной фрекен вдруг понадобятся бумажные платочки, то вот они.

Юная злюка высморкалась и подумала, что мент плюс ко всему и продажный: ведь ответственность, блин, положена за любое правонарушение? Но озвучивать эту мысль не стала.

Хольгер-2 добавил, что подушечная фирма отныне ликвидирована и никаких неофициальных жильцов в дальнейшем не предвидится. Так что в этом отношении следствие, по-видимому, можно считать закрытым?

Да. Вопросов у полицейского начальника больше не было. Он лишь поблагодарил господина Квиста и юную фрекен Селестину за то, что дали себе труд явиться в участок.

Хольгер поблагодарил его в ответ, а Селестина снова хрымкнула.

После побоища на площади Сергеля, прыжка без парашюта с шестисотметровой высоты, убийства покойника, бегства от полиции и предотвращения возгорания атомной бомбы гостям Шёлиды хотелось покоя. Агенту Б, со своей стороны, хотелось обратного.

Несколько дней назад он позволил Номбеко и ее присным уехать и увезти с собой бомбу с улицы Фредсгатан в Гнесте. Не то чтобы по доброй воле, но выбора у него не было. Согласитесь, для секретного израильского агента вступить в драку за атомную бомбу посреди шведской улицы на глазах у пятидесяти полицейских – не лучший способ послужить своему отечеству.

Но ситуация выглядела далеко не безнадежно. Теперь агент Б знал, что обе – и бомба, и Номбеко Майеки – находятся в одном и том же месте. В Швеции. Это было столь же очевидно, сколь и непонятно. Чем уборщица занималась эти семь лет? И где она теперь? И почему?

Чтобы осмыслить ситуацию, Б под именем Михаэля Баллака снял номер в стокгольмском отеле.

В прошлый четверг он получил шифрованное сообщение от коллеги А. Сообщение гласило, что Хольгер Квист (известный благодаря телевидению) локализован и вот-вот выведет их на Номбеко Майеки – гребаную уборщицу, которая обставила их уже второй раз.

С тех пор на связь А с центром не выходил. Не отвечал и на сообщения Б. Значит, погиб. Других предположений у агента Б не было.

Тем не менее коллега А успел оставить похвальное количество наводок. Например, географические координаты уборщицы и бомбы. Адрес предполагаемого места жительства Хольгера Квиста в некоем населенном пункте под названием Блаккеберг. А также место его работы в Бромме. В Швеции, похоже, ничего не утаишь – страна мечты для любого секретного агента!

Для начала Б отыскал дом 5 по Фредсгатан, но дома больше не существовало. Накануне ночью он сгорел дотла.

Бомбу из огня явно успели вытащить в последний момент, судя по тому, что прицеп с обугленным ящиком стоял у самого полицейского ограждения. Это было невероятно. Но еще невероятнее было то, что уборщица возникла под самым носом у агента, весело поздоровалась, забрала бомбу и уехала с места происшествия.

Агент Б последовал ее примеру. Потом купил пару шведских газет и с грехом пополам их прочитал. Когда владеешь английским и немецким, то понимаешь некоторые шведские слова и даже примерно представляешь себе, о чем речь. К тому же в Королевской библиотеке имелись газеты на английском.

Пожар, похоже, вспыхнул во время боя с террористами. Но главная террористка Номбеко преспокойно стояла у самого ограждения. Почему ее не задержали? Не до такой же степени шведская полиция некомпетентна, чтобы сперва вытащить из огня восьмисоткилограммовый ящик, а потом не только не поинтересоваться его содержимым, но и дать каким-то людям его увезти? Или все же до такой?

А коллега А? Наверняка остался в горящем доме 5 по Фредсгатан. Другого объяснения просто не было. Если только он не в Таллинне. Но что он там делает? И что об этом известно уборщице?

Ее спутник назвался Хольгером. Иными словами, человеком, на которого накануне вышел коллега А. Что, если этот Хольгер одолел беднягу? И спровадил его в Таллинн?

Да ну, не может быть. Коллега А наверняка погиб. А уборщица, получается, обставила их уже трижды. Жаль, что убить ее за это можно только раз.

Агенту Б предстояло поработать как следует. И с наводками, оставленными А, и с данными, которые добыл он сам. Взять хотя бы номер прицепа, увезшего бомбу. Он был зарегистрирован на имя некоего Харри Блумгрена, проживающего неподалеку от Гнесты. И агент решил нанести ему визит.

Английским Харри и Маргарета Блумгрен владели скверно, немецким – немногим лучше. Но, насколько агент понял, они пытались стрясти с него возмещение за сломанный забор и украденную машину с прицепом. Оба подозревали, что он каким-то образом связан с уборщицей.

В конце концов агенту пришлось достать пистолет, чтобы призвать допрашиваемых к порядку.

По всей видимости, уборщица со своими прихвостнями въехала в усадьбу, проломив забор, и потребовала пустить их переночевать. Выяснить дальнейшее агенту так и не удалось. Речевые способности супругов создавали стойкое впечатление, будто обоим прокусили горло.

Впрочем, похоже, их единственной виной было то, что они встали у уборщицы на пути. А единственным основанием для агента пустить обоим по пуле в лоб – то, что они ему не понравились. Но убивать людей по таким незначительным поводам агент Б не любил. Так что он расстрелял двух фарфоровых свинок фру Блумгрен, стоявших на камине, и довел до сведения супругов, что с ними произойдет то же самое, если они немедленно не забудут о его визите. Свинки стоили сорок крон каждая, и глядеть на их осколки супругам было невыносимо. Но страх умереть и навеки расстаться с почти тремя накопленными миллионами пересилил горечь утраты. Поэтому оба кивнули и любезно пообещали хранить вечное молчание обо всем пережитом.

Агент продолжал изыскания. Хольгер Квист оказался единоличным владельцем фирмы «Хольгер&Хольгер», расположенной по адресу Фредсгатан, 5. Той самой, что сгорела. Террористы? Да ладно. Конечно, это уборщица, она обставила не только МОССАД, но и шведские силы специального назначения. Дама в высшей степени неприятная. И достойный противник.

Кроме того, этот Квист был зарегистрирован по адресу в Блаккеберге. В течение трех дней агент вел наблюдение за квартирой. Никто в ней не включал и не выключал свет. Сквозь щель для почты удалось разглядеть гору рекламы по ту сторону двери. Стало быть, Квист там не показывался, причем с того самого дня, когда, по-видимому, нечто произошло.

Рискуя поднять лишнюю пыль, Б отправился в АО «Вертолетное такси», представился журналистом «Штерн» Михаэлем Баллаком и попросил разрешения взять интервью у господина Хольгера Квиста.

Но получил отказ. Квист уволился в связи с тем, что несколько дней тому назад был жестоко избит. Господин Баллак ведь в курсе произошедшего?

Где он теперь? Это, знаете ли, неизвестно. Возможно, в районе Гнесты, он ведь еще вел бизнес по импорту подушек, не то чтобы активно, но, насколько известно хозяину АО «Вертолетное такси», он регулярно туда наведывался. Вроде бы там до сих пор живет его подружка.

– Подружка? Господин директор не подскажет ее имя?

Нет, директор его не запомнил. Селестина, что ли? Во всяком случае, какое-то редкое.

Селестин на всю Швецию оказалось двадцать четыре. И только одна из них, Селестина Хедлунд, еще несколько дней назад проживала в Гнесте по адресу Фредсгатан, 5.

«Уж не ты ли, Селестина, управляла красной „Тойотой-Короллой“ с прицепом? – задался вопросом агент. – Причем на заднем сиденье находились Номбеко Майеки и Хольгер Квист. А рядом с тобой сидел неизвестный мне мужчина».

Следы Селестины вели в четырех направлениях. К абонентскому почтовому ящику в Стокгольме. Кроме того, на Фредсгатан. Кроме того, к некой Гертруд Виртанен, живущей близ Норртэлье. Кроме того, к дому предполагаемых родителей в Гнесте. Разумно предположить, что рано или поздно она появится по одному из этих адресов.

Наименее интересным в смысле наблюдения представлялся, разумеется, объект, который превратился в груду пепла. Наиболее интересным – почтовый ящик. Далее в порядке убывания – родительский дом и Гертруд Виртанен.

Расспросив Селестину, Номбеко выяснила, что та когда-то была, хоть и недолго, зарегистрирована в Шёлиде – обстоятельство довольно неприятное. С другой стороны, вряд ли преследующий их агент подозревает о самом ее существовании.

Нелегальной беженке из ЮАР не то чтобы везло в жизни, особенно с того дня, когда ее сбил в Йоханнесбурге пьяный инженер. И о привалившей ей теперь удаче она так никогда и не узнала.

А случилось то, что агент Б неделю наблюдал за почтовым ящиком в Стокгольме, потом столько же – за домом родителей Селестины. И то и другое – безрезультатно.

Но когда он уже собрался заняться наименее вероятным объектом вблизи Норртэлье, начальнику агента в Тель-Авиве это надоело. На его взгляд, сказал начальник, оно начинает перерастать в личную вендетту, а МОССАД следует руководствоваться иными, более интеллектуальными мотивами. Неужели профессиональная похитительница атомных бомб прячется в шведских лесах? Агенту следует вернуться. Сейчас же. Нет, никаких «как только, так сразу». Немедленно.