Печенежский посол, глядя на облака, безмятежно грыз травинку. Кажется, еще и напевал – доносилось мурлыканье. Длинная ветка вербы, знак перемирия, просунутая под узду, покачивалась над головой лошади.

– Надо ответ давать, – сказал Свенельд князю.

Тот свирепо дернул себя за длинный чуб, свисавший с давно небритой макушки, ощерил крепкие зубы. Повторил – в который раз:

– Мне бы до Киева добраться.

Святослав бывал только в двух состояниях – или буйно веселился, или, как сейчас, клокотал яростью. Мысль у него созревала медленно, ходила кругами, будто привязанный к колышку конь.

Воевода знал эту особенность и обычно терпеливо ждал, но печенежский посланник, его звали Метигей, предупредил: подожду, когда вон то облако доползет до солнца, и уеду.

Пока русы отошли на край луга обсудить полученное предложение, пока Святослав десять раз прорычал, что ему бы только попасть в Киев, облако проделало половину пути от горизонта к сияющему диску, потемнело и превратилось в тучу.

– Если Метигей уедет ни с чем, нам придется прорываться через Волчью Глотку с боем, – нетерпеливо сказал воевода. – Сидеть здесь мы больше не можем. Воины слабеют. Скоро печенеги возьмут нас голыми руками.

– Значит, мы прорвемся с боем.

– Снова ты за свое, – вздохнул Свенельд. – Мы не прорвемся. Когда мы сюда приплыли по осенней воде, нас было семьсот, а их три тысячи. Теперь, после зимовки, нас осталось едва пятьсот, а к ним подошли еще два куреня. Они раздавят нас, как муху.

– Но ведь река поднялась и покрыла все пороги, кроме Волчьей Глотки! Нам только протащить мимо нее ладьи, и мы на чистой воде! – вскипел князь. – Если печенеги нападут, мои воины выстроят «стену щитов», твои конники ударят сбоку, и степные собаки трусливо разбегутся!

– Ты всю зиму пронадеялся, что хан Куря нападет, но он не дурак. Куря не станет нападать. Он будет расстреливать нас из луков с безопасного расстояния, пока «стена щитов» не рассыплется, а оставшихся сомнет. Перебив нас, печенеги все равно возьмут то, что им нужно. Лучше потерять только добычу, чем лишиться и добычи, и жизни. Надо соглашаться, княже. Будем живы – добудем снова и серебра, и шелков, и золотых кубков.

– А позор?! – крикнул Святослав. – Все будут говорить, что Пардус купил себе жизнь, отдав всю добычу, и вернулся домой с пустыми руками! Ни за что! И зачем Куре нас пропускать, коли он уверен, что ему и так всё достанется?

– Он боится, что перед последним боем мы утопим греческую добычу на глубоком месте, и тогда с пустыми руками придется возвращаться уже ему, зря проторчав в поле четыре с половиной месяца.

– Мне надо попасть в Киев, – упрямо повторил князь. Его тяжелая мысль наконец стронулась с мертвой точки, но двинулась не в ту сторону. – Мне надо попасть в Киев со всей добычей. Я потрачу ее на то, чтобы нанять у Рольфа Гутландского воинов. Они второй год сидят на своем Гутланде без дела и запросят недорого. Я пополню дружину, присоединю к ней гутландцев, вернусь на Дунай и верну всё, что потерял. А потом пойду на Царьград.

– Ты всё такой же, – покачал головой Свенельд. – Не умеешь отступаться. Как тогда с Буйтуром, помнишь?

Святославу было восемь лет, ездить на боевом коне ему было еще рано, но княжич потребовал вывести ему самого могучего жеребца, Буйтура. Увещеваний не слушал. Свенельд подумал: пусть сам увидит, что задача ему не по зубам. Что ж, сказал, попробуй. Стал наблюдать, как маленький воспитанник пытается достать ногой до высокого стремени, подпрыгивает, срывается, падает. Не раз, не два, не десять и не двадцать. Устал смотреть. Надоело и коню. Он фыркнул, толкнул мальчишку тугим боком, отшвырнул в сторону. Святослав упал, ударился головой о камень. С минуту полежал, встряхнулся, встал. Попробовал заскочить в седло с разбега, уцепился за луку, но подтянуться на слабых руках не смог. Тогда Буйтур вывернул шею, прихватил надоедливую букаху зубами за голову. Свенельд еле выдрал своего питомца из лошадиной пасти. Хлестала кровь (от укуса на всю жизнь останется шрам), но княжич вытер лицо рукавом и снова взялся за седло. Пришлось обхватить упрямца поперек туловища и унести, вопящего и брыкающегося, прочь.

– Ты всё такой же, а я стар и я устал, – молвил воевода. – Мне тоже хочется в Киев. Если Один сменит гнев на милость и позволит мне вернуться домой, ни в какие походы я больше не пойду. Буду доживать на покое.

Князь засмеялся, мгновенно перейдя от гнева к веселью – так умел только он.

Не поверил:

– Чтобы Свенельд Варяжский Лев жил на покое? Ха! Ты всегда был со мной, сколько я себя помню. И всегда будешь. Куда я, туда и ты. Я понял! Ты пошутил, когда сказал, что нужно отдать добычу печенегам. «Свенельд, чрез гром и огнь прошедший», как поют про тебя сказители, никогда на такое не пойдет.

– Я потому и уцелел во всех грозах, потому и дожил до шестидесяти лет, что всегда знал, когда биться, а когда отступить. Недаром мой родовой знак змея. – Воевода постучал себя по темени, где синела татуировка: свернувшийся кольцом гад. – Змея знает, когда ужалить, а когда уползти.

Услышав про змею, Святослав вновь перешел от смеха к зубовному скрежету.

– Мне бы только добраться до Киева! Первое, что я сделаю – еще прежде, чем пошлю за воинами к Рольфу Гутландскому, – поквитаюсь с изменником Ярополком! Ты послал ему голову со змеиным хвостом?

В самом начале долгого днепровского стояния, встав укрепленным лагерем, князь отправил гонца к старшему сыну в Киев – за подмогой.

Но прибыл не Ярополк, а его ближний слуга Блуд. И привел не войско, а двадцать вьючных лошадей – обошел печенежский стан широким кругом по степи. Во вьюках был сушеный хлеб.

Блуд передал речение своего господина, заученное наизусть.

– «Как же ты ныне, отче, держишь путь назад, коли уезжаючи говорил, будто никогда не вернешься и отныне-де в Киеве государствовать мне? Честно ли рушить данное перед богами слово? Ты хотел ставить свой стол в Переяславце и княжить над богатыми дунайскими землями. Там и княжь, а мне оставь мои земли, небогатые. В Киеве тебя не ждут, и войска я тебе не дам. Шлю съестной припас, которого тебе хватит дойти назад до Дуная. Ныне князь Киевский – я, и другому не бывать. Не прогневайся».

Но Святослав, конечно, прогневался. Велел Свенельду отсечь Блуду дерзновенную голову, сунуть в мертвый рот хвост змеи, покровительницы предателей, и отослать Ярополку в Киев.

Присланных сухарей до весны не хватило. Дружина Святослава съела своих лошадей, а потом съела кожаную сбрую.

– Голову-то отрубить было нетрудно, – рассмеялся Свенельд. – Вот найти в канун зимы гадюку иль хоть ужа – с этим моим отрокам пришлось повозиться. Ничего, нашли. Ладно. Что прежнее вспоминать? Лучше на небо посмотри. Тучка уже вон где. Что Метигею ответим?

– Добычу не отдам, – отрезал князь. – Значит, нам тут, в Волчьей Глотке, и сгинуть.

Воевода посмотрел вокруг – на широко разлившийся Днепр, на светло-зеленое апрельское поле, на россыпь первых степных одуванчиков. В молодости Свенельд ничем сильно не дорожил, но в старости переменился. Привык к жизни, научился ценить ее щедроты.

– Пойду, поговорю с Метигеем.

– О чем? – пожал плечами Святослав. – Я им ничего не дам, а без добычи они не уйдут. Будем биться и все поляжем. Это хорошая смерть. Мертвые сраму не имут.

– Ты то же в Доростоле говорил, после битвы с ромеями, когда нас одна четверть осталась. Умирать собирался. Но послушал меня – и вот мы живы.

В осажденной крепости Свенельд присоветовал согнать на стены всех местных жителей, надев на них шлемы, и еще поставить стоймя мертвецов. Потом выехал к ромеям, сказал: «Нас еще много. Пойдете приступом – много ваших поляжет». И Цимисхий согласился заключить мир, да еще дал в обратную дорогу припасов. Потом, когда русы вышли и оказалось их всего семь сотен, цесарь понял, что обманут, но от клятвы, данной перед своим распятым богом, отступиться уже не мог – это у греков худшее преступление. На то Свенельд и рассчитывал.

– Ничего у тебя не выйдет. Печенеги не ромеи – точно знают, сколько нас, – проворчал князь. – Хочешь – иди. А я велю дружине готовиться к бою. В Волчью Глотку так в Волчью Глотку…

Повернулся и, не оборачиваясь, пошел, тяжело ступая кривыми ногами. Рубаха у Святослава была длинная, белая, надетая поверх кольчуги. Во всем войске так одевался он один – чтобы все издали видели, где князь.

А Свенельд двинулся к печенежскому послу. Тот уже спустил ноги в стремена, готовился уезжать – туча коснулась своим сизым краем солнца.

Воевода вернулся нескоро. Люди Святослава были уже в доспехах и складывали к бортам узлы и коробы с византийской добычей. Сам князь прохаживался по берегу, покрикивал.

– Так и сделаю, как ты посоветовал, – обернулся он к Свенельду. – Сначала выплывем на середину и всё утопим. Ладьи потом тоже продырявим, печенегам не оставим. Встанем клином. Я – впереди. Много врагов с собой заберем, не будь я Пардус.

– Вели переложить добычу обратно, – сказал Свенельд. – Можешь везти ее в Киев. Я договорился с Метигеем. Он у хана Кури ближний боярин, как я у тебя. Куря его слушает.

Удивление для Святослава было состоянием необычным. Брови у князя поползли кверху, но неохотно, норовили снова насупиться.

– Да как ты сумел?!

– Как? Вспомнил кое-что. Давно это было, я еще бороды не брил. – Свенельд глядел мимо князя, в пустоту. – В овчарню залез волк. Через дыру, стена прохудилась. Схватил ягненка, поволок. Просунулся наружу хвостом вперед, а башка с ягненком в зубах застряла. Прибежали люди. Волк дергается, но добычу не выпускает. Его, дурака, топорами забили. Вот и мы как тот волк, сдохнем из-за собственной жадности. Так я подумал. А потом говорю себе: ты-то, Свенельд, хоть таким не будь. Глупо умирать из-за жадности. Я сказал Метигею: «Выбирайте. Или мы утопим всю добычу, а потом еще убьем много ваших воинов. Вместо богатства привезете домой трупы. Или берите часть добычи. Все, что на двух моих кораблях, – ваше. Там много. А всё, что на остальных двенадцати, останется наше».

Свенельд ходил в походы с собственной дружиной и на своих кораблях. Он и лагерем стоял близко от Святослава, но отдельно.

– Ты отдаешь им всю свою долю?

Белесые густые брови Святослава все-таки изогнулись дугами.

– Да. Сейчас распоряжусь отнести вон за ту рощу. – Воевода показал на дальний край луга. – Печенеги увидят, сколько там добра, и уйдут. Метигей поклялся богом Тенгри.

– А не обманут они?

– Могут. Их бог не такой строгий, как у христиан. Его можно умилостивить подношениями. Поэтому сделаем вот как. Твои воины, княже, будут волочь ладьи, а я со своими восемьюдесятью конниками встану на высоте и, если печенеги на тебя нападут, ударю на них сбоку. Но они не нападут, когда увидят, что мы приготовились.

Свенельд, в отличие от Святослава, своих лошадей уберег. Потому что в самом начале великого стояния собрал все съестные припасы в одно место и потом выдавал людям пайками. Тем и продержался.

Час спустя Святослав, кривясь, смотрел, как люди Свенельда перевозят за луг добычу, ценой которой откупились от печенегов.

«Каким Свенельд был! Варяжский Лев! Я-то всего лишь Пардус, а он – Лев! И каким он стал? – думал князь. – Всякий человек должен умирать вовремя. До старости жить опасно – размягчаются мышцы, размягчается сердце».

Святослав был готов сегодня распрощаться с жизнью. Он был всегда к этому готов. Близость смерти приподнимала его над землей. И вот смерть отступила. От этого князь испытывал ломоту в теле, словно весь подобрался перед прыжком, а прыгать не пришлось.

Гребцы взялись за вёсла. На две последние ладьи, Свенельдовы, сели люди Святослава.

Старый воевода остался на берегу, выравнивал своих варягов. Они были богатырь к богатырю, в кожаных доспехах с медными бляхами на груди, на рослых лошадях, за последние дни отъевшихся на молодой траве. В атаку Свенельдова дружина обычно ходила, развернувшись в одну линию, голова к голове. Даже латная ромейская пехота не могла устоять перед таким ударом. Что уж говорить о лохмотниках-печенегах?

Пора.

Святослав поднялся на первую ладью, велел трубить в рог.

Оттолкнулись от берега, поплыли.

Самый узкий и опасный из порогов, называемый «Волчья Глотка», или «Ненасытец», даже при небывало высокой воде остался непроходим. Берега здесь сжимались, течение ускорялось, грести против него было трудно, а прямо посередине торчал утес Ведьмин Зуб. Проплыть мимо было невозможно – река развернула бы корабль или лодку, расшибла бы о каменные зазубрины.

Поэтому пристали к правому берегу, где на земле лежали бревна для волока. Ими пользовались все следовавшие мимо караваны.

Половина воинов высадилась в полном вооружении, растянулась цепочкой вдоль реки. С ними был и князь, отовсюду видный в своей белой рубахе, перепоясанной мечом.

Посмотрел на невысокие холмы, поросшие кустарником. Ничего тревожного не заметил. У начала горловины, на возвышенности, в двух полетах стрелы от волока, вытянулись в ряд Свенельдовы варяги, готовые прийти на подмогу.

Святослав махнул оставшимся у кораблей людям. Они были налегке, без кольчуг и щитов.

Привычные к волошной работе воины разом задвигались. Непонимающему зрителю показалось бы, что сумбурно, безо всякого лада, но каждый делал свое дело. Одни тащили и раскладывали бревна-«катыши», другие растягивали канаты, третьи полезли в воду толкать. Людей хватило на то, чтобы тянуть две ладьи сразу.

Свенельд сидел в седле, наблюдал. Издали казалось, что муравьи тащат по земле двух гусениц. От одной к другой металась белая фигурка, размахивала руками, зычный голос, привыкший командовать в бою, был слышен даже отсюда.

Лицо старого воеводы было печально. Он вспоминал, как его воспитанник был сначала глупым, нескладным кутенком, потом задиристым, тощим юнцом, потом грозным воином, заставлявшим трепетать царства.

Один из воинов, Хродгейр, долгое время прослуживший в варяжской охране константинопольского патриарха, принявший греческую веру и наслушавшийся христианских саг, по вечерам у костра пересказывал то, что запомнил. Древний еврейский конунг Эрик Сиастр мудро сказал: «Всему свое время: жить и умирать, приобретать и терять, беречь и тратить». Так и есть. Всё решают не твои желания, а время. Умный человек улавливает его перемену и не противится ей.

Когда обе ладьи доползли до середины волока, воздух над полем вдруг сделался ряб, словно над землей понеслась туча саранчи. Раздался пронзительный посвист. Это летели стрелы, выпущенные из тысяч луков. На дальних кустах повсюду качались ветки, но лучников было не видно. Туча следовала за тучей – степной воин выпускает по десять стрел в минуту.

Бескольчужные волочильщики падали один за другим. Некоторые сразу, некоторые на бегу. Дальнозоркими глазами Свенельд видел, как земля будто покрывается щетиной – так часто втыкались в нее стрелы.

Белая фигурка, однако, осталась на ногах. Если в Святослава и попадали стрелы, их не пропускал надетый под рубаху доспех.

Князь кинулся к оцеплению, что-то крича. Воины сдвинулись, составили щиты, выстроилась длинная железная шеренга. Солнце искрилось на шлемах и оплечьях.

Всадники заерзали в седлах, глядя на воеводу, но Свенельд поднял раскрытую ладонь. Это был знак оставаться на месте.

Около вытащенных на берег ладей никого уже не осталось. Все были перебиты. Теперь стрелы густо сыпались на «стену щитов». Слышался дробный звон, будто тысяча молоточков бешено колотила по металлу. То и дело в строю возникала пробоина – кто-то падал. Железная линия сразу смыкалась. И становилась всё короче, короче.

– Свене-ельд!!! – докатился с поля громкий крик. – Где же ты?!

Белая фигурка отделилась от строя, быстро перемещаясь за спинами воинов. Стала приближаться. Но далеко Святослав не убежал. Споткнулся. Схватился за шею. Упал. Пополз, отталкиваясь локтями. Уронил голову на землю. Затих.

«Стена щитов» рассыпалась. С холмов, истошно визжа, скатывалась черная конная лава. Блестели кривые сабли.

А еще Хродгейр рассказывал про христианского святого по имени, кажется, Абьорн. Абьорн очень любил своего единственного сына Исара. Но когда бог сказал: принеси мне в жертву того, кто тебе дороже всего на свете, Абьорн не дрогнул. В самый последний миг бог смилостивился и остановил отцовскую руку с занесенным мечом.

Свенельд тоже очень надеялся, что Один пощадит Святослава. Но Один – не мягкосердечный бог христиан, он не знает слова «пощада».

Свенельду было горько.

По полю приближался всадник. Это был Митигей.

– Ты исполнил свое обещание, – сказал печенег, – а мы исполним свое. Можешь оставить свою долю добычи. Две твои ладьи мы тоже, как договаривались, не тронем. Плыви в свой Киев. Что скажешь сыну Святослава – твоя забота. Прощай, состарившийся лев.

Засмеялся, отъехал.

Приблизился Блуд. Он слышал слова печенега. Голова ближнего Ярополкова слуги осталась на плечах, змеиный хвост ему в рот никто не засовывал.

– Тебе не о чем тревожиться, Свенельде, – сказал Блуд. – Будешь при моем князе кем был при Святославе. Ярополк юн, ему нужны мудрые советники.

– А я и не тревожусь, – тихо молвил воевода. – Всё суета сует и всяческая суета.

Для углубления в тему советую в первую очередь прочитать довольно свежую биографию А. Королева «Святослав» (2017), где разбираются все факты и мифы, связанные с беспокойным князем. И, конечно, стоит прочитать один из первоисточников – описание балканской войны византийскими глазами в «Истории» Льва Диакона (книги 6–9). Оно, в отличие от «Повести временных лет», сделано по свежим следам и уже поэтому заслуживает несколько большего доверия.