Я не буду предаваться бесполезному исследованию трех повестей, составивших эту книгу, не стану даже силиться, говоря словами Китса, «разъять радугу». Пусть их сила коснется читателя помимо пересказа — таинственно и напрямую. В случае с Гарнеттом, как и во всех других случаях, сюжет значит ничтожно мало. Что в самом деле важно, это способ повествования, передающие его слова и ритмы. Изложи мы в нескольких словах самую знаменитую из новелл Кафки, получилось бы что-то вроде «Lady into Fox». Тем не менее это два совершенно разных текста. Кафка безнадежен и мрачен; Гарнетт ведет рассказ с мягкой иронией и точностью прозаиков восемнадцатого века. Тигр — символ пугающего изящества, пишет Честертон. Эта эпиграмма, позднее вполне применимая к Бернарду Шоу, замечательно подошла бы Гарнетту.

Дейвид Гарнетт был наследником давней литературной традиции. Его отец, хранитель Британского музея Ричард Гарнетт, оставил короткие и тщательные биографии Мильтона, Колриджа и Карлейля, а также историю итальянской литературы. Мать, Констанс Гарнетт, перевела на английский сочинения Гоголя, Достоевского и Толстого.

Его последние книги, среди которых многочисленные романы и объемистая автобиография с ироническим названием «The Golden Echo», не превосходят первых, которым он и обязан своей известностью.

Две первые повести в этом томе — фантастические. Все в них описанное происходит и навсегда остается исключительно в воображении. Последняя, «The Sailor’s Return», — реалистическая. Остается лишь надеяться, что ничего из рассказанного в ней никогда не происходило, настолько оно правдоподобно и мучительно.

Эти истории принадлежат к самому древнему из литературных жанров — кошмару.