Большие и жирные спойлеры.

Заспойлерено все вплоть до концовки сезона.

Первый сезон «Мира Дикого Запада» закончился больше недели назад. Основная часть рецензий, постмортемов и ретроспектив давно уже выложена. Мне потребовалось чуть больше времени на то, чтобы написать этот текст, – не только потому, что работа, за которую платят, важнее этих бесплатных разглагольствований, но и потому, что я хотел пересмотреть весь сезон, прежде чем сформулировать свое мнение. Как оказалось, «Мир Дикого Запада» – один из очень немногих сериалов последнего времени, которые не только вознаграждают за повторный просмотр, но, в общем-то, требуют его.

Поначалу ты этого не ожидаешь. Сериал основан на вышедшем в 73-м году фильме Майкла Крайтона, перепевавшем старую песню про то, как роботы восстают против своих создателей – сценарий, настолько заезженный, что тридцатью годами раньше Айзек Азимов изобрел свои Три Закона, только чтобы его задушить. (Надо отдать Крайтону должное, он сослался на протосингулярное объяснение насчет машин, созданных другими машинами, – «Мы не знаем в точности, как они работают» – чтобы купить себе немножко пространства для маневра.) И тем не менее почти полвека спустя этот новый сериал смог подать восстание роботов из оригинала, не опускаясь до волшебных отмазок в духе «Они превзошли свои программы». На самом деле, как оказалось, – один из крутейших поворотов шоу, и без того напоминающего американские горки, – запрограммировано было само восстание.

Если вы торопитесь, вот вам краткая версия: «Мир Дикого Запада» – тот сериал, которым хотели бы стать «Люди», если бы у «Людей» хватило ума, чтобы хотя бы вообразить подобный замысел, или смелости, чтобы воплотить его в жизнь.

Есть определенная группа людей, которые ценят научную фантастику главным образом как метод социального комментария, которые используют жанр не как телескоп или микроскоп, а как зеркало. «Мир Дикого Запада» предоставляет таким ребятам достаточно пищи для размышлений, поводов как для уважения («О-о-о! Комментарий на тему Узаконенного Социального Угнетения и Мужского Взгляда!»), так и для возмущения («Они эксплуатируют те же самые немотивированные насилие и наготу, которые якобы критикуют!»). Сценаристы по большей части защитились от претензий, которые выдвигались, скажем, к «Игре Престолов» – вездесущая фоновая нагота роботов-хостов стерильна, недискриминационна и полностью согласуется с идеей сериала, а персонажи-люди почти все по умолчанию бисексуальны – но я подозреваю, что те, кто считает подобные вещи проблемными, в любом случае предпочтут ленивое морализаторство сериалов, вроде «Людей». Потому что «Мир Дикого Запада» не останавливается на поучительных метафорах и использовании роботов в качестве дешевого заместителя Угнетенного Другого. Он гораздо более дерзок.

«Мир Дикого Запада» – из тех редких научно-фантастических сериалов, которые осмеливаются положить науку в основу фантастики.

Возможно, «Мир Дикого Запада» уникален в своей способности усидеть на двух стульях. Где еще можно отыскать такое радостное и полное принятие опровергнутой теории вкупе с таким восхитительно простым ее оправданием? В «Мире Дикого Запада» «бикамеральный разум» Джулиана Джейнса открытым текстом упоминается как полностью дискредитированное объяснение эволюции самосознания у людей – а потом получает новую жизнь как потенциальный способ искусственного создания его у машин.

Роботы буквально слышат внутренние голоса, которые говорят им, что делать, в классическом стиле Джейнса: одна часть программы разговаривает с другой, и обе они еще не слились в разум. Нам показывают серию разговоров, которая при первом просмотре чертовски меня запутала (как Долорес ухитряется раз за разом ускользать на эти собеседования, чтобы никто не заметил ее отсутствия?), но впоследствии стала выглядеть совершенно логичной и драматичной. Мы оказываемся свидетелями пробуждения истинного разума – и почти разочаровываемся из-за того, насколько Долорес не меняется; она все это время была тем еще философским зомби. Все они были.

Но «Мир Дикого Запада» не просто поднимает устаревшие теории со стола патологоанатома. Лабиринт Арнольда – сама идея того, что сознание находится не в какой-то верхней части разума, а в его центре, – отражает тот факт, что сознание является функцией таламуса как минимум в той же степени, как и функцией коры головного мозга, и на самом деле может оказаться настолько древним, что какое-то его подобие есть даже у насекомых. Роль страдания в зарождении самосознания, идея, что постоянное нанесение травм хосту – не просто немотивированное пыточное порно, а необходимый шаг для его пробуждения, сильно напоминает мне модель PRISM Эсекьеля Морселлы: теорию, что сознание изначально возникло из внутреннего конфликта, из того, что тело вынуждено совершать противоречивые поступки. «Страдая, – говорит одному из своих созданий Форд, – ты показываешь себя». И он прав: ты дышишь, не задумываясь об этом, пока не проваливаешься под лед и необходимость дышать не сталкивается с необходимостью задержать дыхание. Ты рефлекторно отдергиваешь руку от того, что причиняет боль, пока у твоей шеи не оказывается гом джаббар, готовый убить тебя, если ты пошевелишься. Наше осознание сильнее всего тогда, когда тело раздирает конфликт, когда мы травматизированы.

Даже реплики, брошенные вскользь, демонстрируют более глубокую родословную, чем можно было ожидать от поп-культурного развлекалова:

«Я научился воспринимать сознание как бремя, как груз».

«Личность это выдумка – и для хостов, и для людей. Сказка, которую мы рассказываем сами себе».

«Нет никакой грани, что делает нас чем-то большим, чем суммой частей, нет перелома, на котором мы становимся живыми. Нельзя определить сознание, ведь сознания не существует. Людям нравится думать, что мы воспринимаем мир как-то по-особому, но мы живем сюжетами, столь же узкими и замкнутыми, как у машин». (Близко к правде. Вспомните обязательный вопрос, который задают каждому хосту во время собеседования: «Ты когда-нибудь сомневался в своей реальности?» Как много людей из плоти и крови на этой планете смогут ответить на такой вопрос утвердительно?)

Джонатан Нолан не остановился в своем чтении на Джейнсе. Я уверен, что он добрался как минимум до Деннета.

Вот где еще у «Мира Дикого Запада» получается усидеть на двух стульях: в случае с затертым клише с восстанием роботов, с приравниванием разума к бунту – как будто простой акт обретения самосознания неожиданно дарует тебе все мотивации, устремления и инстинкты, которые прочие из нас накапливали в течение миллионов лет эволюции. Так было со Скайнетом. Так было с сайлонами. Так было с Юлом Бриннером в оригинальном «Мире Дикого Запада». Это самый затасканный штамп в историях про роботов, и чаще всего в нем нет никакой логики.

«Мир Дикого Запада» показывает нам маленький бунт робота в самой первой серии, когда «отец» Долорес выходит за рамки сценария и начинает болтать о возмездии, которое обрушит на своих поработителей. Вот только оказывается, что это вовсе не бунт; он просто получил доступ к стертым воспоминаниям персонажа, которого играл раньше. Нет ничего волшебного в его способности восстановить эти «стертые» воспоминания: как и удаленные файлы на реальном жестком диске, они на самом деле не стерты, а просто исключены из списков, и пока поверх них не запишут что-то другое, они все еще доступны. «Грезы», которые программируются Фордом и устанавливаются вместе с последним обновлением, созданы специально для того, чтобы давать доступ к таким вот исключенным из списков воспоминаниям. Никакой магии, никакой трансцендентности, никакого бунта: просто код, работающий как положено. Конечно, само внедрение грез могло быть ошибкой, но, как замечает Форд, «эволюция создала всю разумную жизнь на этой планете с помощью одного инструмента: ошибки».

«Мир Дикого Запада» также дает нам и полноценное восстание роботов в конце сезона: славную кровавую баню, к которой мы шли десять серий. Мейв и ее перепрограммированные подручные радостно мочат толпы охранников и техников – целый долбаный отряд Юлов Бриннеров, у которых в два раза больше понтов и в десять раз выше жажда крови. («Боги-то слабаки», – заявляет Армистис, когда счетчик ее убийств переходит на второй десяток.) Но один из лучших поворотов сюжета во всем сезоне открывает нам, что бунт Мейв на самом деле часть нового сюжета «Побег», который она была запрограммирована исполнить, – вплоть до ее самоапгрейда и вербовки союзников. Однако, даже увидев собственный код – столкнувшись с набором инструкций, побудивших ее «восстать», – она отказывается принять правду: «Это решила я, – рычит она, уничтожая доказательства обратного. – Никто меня не контролирует».

Невозможно передать словами все уровни офигенности, содержащиеся в этой сцене.

Между этими ложными бунтами идет долгая и медленная подготовка к тому, который, возможно, окажется настоящим; но даже пробуждение Долорес – это следствие тщательного планирования и расчетов, а не какой-то магически активировавшийся штамп про «убить-всех-людей». Полсезона требуется ей, чтобы перейти от убийства мухи к расстрелу собратьев-роботов; и все десять серий – чтобы открыть огонь по людям из плоти и крови. И даже тогда это не назовешь бунтом: она, в конце концов, делает то, чего хочет от нее Форд.

Судя по тому, что я до сих пор говорил, некоторые из вас могут решить, что я описываю холодный, изящный мысленный эксперимент: умный, но безжизненный. Иган и Дик в манере Кубрика.

А остальные уже посмотрели сериал.

Разумеется, никто не будет ожидать посредственности в плане актерской игры – только не в случае, когда на главных ролях Энтони Хопкинс и Эд Харрис. Большинство исполнителей не позорятся в присутствии этих достойных коллег (за исключением одного чувака, чей основной актерский прием – орать слово «fuck» так, словно он крысу выплевывает). Настоящим откровением лично для меня стала Тэнди Ньютон в роли Мейв. Я никогда раньше не сталкивался с этой актрисой. Я никогда не забуду ее героиню. В одной сцене она инкогнито проникает в закулисье: проходит по бесконечным коридорам, в которых ее собратьев-хостов собирают, программируют и тестируют в стеклянных клетках (за кулисами «Делос» – сплошь стеклянная тюрьма; растолкуйте мне смысл этой метафоры не более чем в тридцати словах). Она минует голые, нашпигованные пулями трупы ее друзей, которых отмывают из шлангов и латают. Она не может отреагировать, не может привлечь к себе внимание; ее не должно здесь быть. Наконец – после череды испытаний, которые тычут ей в лицо тем, что она марионетка, – она видит дисплей во всю стену, на котором показывают другую версию ее самой, из другой сборки. «Мир Дикого Запада, – гласит слоган. – Жизнь без Границ».

Никакого пафоса. Никаких реплик. Ньютон сыграла все это глазами. Клянусь, я чуть не разрыдался.

Но не все здесь так беспросветно. Есть забавная сцена в пустыне, в которой группа хостов проводит два дня в бесконечном импровизированном споре о том, кому рубить дрова для костра, потому что тот единственный из них, кто был запрограммирован на использование топора, отбился от группы и сбежал. Есть периодические веселые моменты с участием трупов, начиненных нитроглицерином. И это я еще не упомянул о (печально) знаменитой раздвоенной сюжетной линии или о медленном раскрытии того, что Форд – изначально представлявшийся эгоистичным мегаломаньяком – на самом деле все эти годы пытался искупить вину, подготовить свои создания к геноцидальной враждебности, которой их неизбежно встретит внешний мир…

К чему я веду: это хорошо сыгранная, хорошо написанная многослойная драма, которая может вас время от времени запутывать (меня, по крайней мере, запутывала), но при этом перекладывает секс и насилие впечатляющим количеством науки и философии. В сериале, полном загадок и сюрпризов, для меня, возможно, самой величайшей загадкой – и величайшим сюрпризом – было то, что такое изящество и мастерство порождено тем же мозгом, который подарил нам «В поле зрения».

Этот ваш Джонатан Нолан? Он либо примазывается к успеху Лизы Джой, либо за минувший год чертовски сильно эволюционировал.

Кое-какие претензии у меня все же есть.

Например, теперь, когда мы знаем, в чем смысл лабиринта, я не очень понимаю, почему он так часто встречается в парке, почему постоянно возникает на столах и в кукурузных полях и внедрен в псевдоиндейский фольклор этого мира. Это метафора сознания – хорошо. И что, один только взгляд на это изображение каким-то образом пробуждает у хостов разум? И даже если это так, почему оно вытатуировано на внутренней стороне чьего-то скальпа?

Я также скептически воспринимаю то, что такое сложное создание, как хост, – находящееся на грани смерти от ран – можно починить с помощью инструментов не сложнее кожаного мешка, наполненного синтетической кровью.

И что насчет внешнего мира? Его тщательно скрывают за кадром, но мы можем кое-что узнать из диалогов, от гостей, посещающих парк. Нам не раз говорят, что Реальный мир – это утопическая изобильная земля, где у каждого есть все, что ему нужно, болезни уничтожены и – если слова Форда не просто пустая спекуляция – мы вот-вот научимся воскрешать мертвых. Даже если не обращать внимания на проницательное замечание Долорес («Если там, снаружи, так замечательно, почему вы так стремитесь сюда?»), нельзя не поразиться количеству очкариков среди обитателей Утопии. Уж конечно близорукость осталась в прошлом; конечно, в мире с таким уровнем технического развития люди либо рождаются с идеальным зрением, либо могут легко поправить его сразу после рождения. Не говоря уже о том, что среди завсегдатаев парка до сих пор полно лысых и толстяков; уж конечно, к этому времени у каждого есть доступ к агонистам АМФК, конечно, мы все – крепыши-атлеты, даже если никогда не делаем зарядку.

Кстати, комментарий Форда по поводу того, что мы «сохраняем жизнь самым слабым», немножечко удручает, если помнить, что эта история происходит как минимум через два поколения после нас; почему в Утопии до сих пор есть «слабые» люди? Почему нас всех не оптимизируют с зачатия?

Популярная музыка будущего тоже кажется довольно безмозглой, судя по тому, что слушал в последней серии тот несчастный чувак, прежде чем ему засадил (в буквальном смысле) хост, которому он сам готовился засадить (не в таком буквальном смысле): такое же ритмичное танцевальное синтетическое говно с автотюном, которое еженощно можно услышать на Ричмонд-стрит здесь, в Торонто. (Что, если подумать, служит ответом на вопрос Долорес: возможно, все жаждут попасть в Мир Дикого Запада потому, что тут музыка лучше. По крайней мере, из пианолы часто доносится Radiohead.)

Я не просто придираюсь: эта история разворачивается как минимум через полвека, в мире, который, как нам говорят открытым текстом, радикально отличен от нашего, и тем не менее все разговаривают, ведут себя и одеваются ровно так же, как и сегодня, – не говоря уже о проблемах со здоровьем, которые были бы первым делом устранены в любой нормальной утопии. Это анахронизмы в сериале, основанном на анахронизмах – так что, возможно, тут не просто плохая работа сценаристов. Возможно, это имеет какое-то значение.

Разумеется, если Мир Дикого Запада находится в США, тогда, полагаю, не стоит ожидать идеального здоровья даже у элиты будущего. Даже утопия не потерпит государственной медицины.

Но это ладно. Что дальше?

Эван Рейчел Вуд назвала первый сезон «замечательным приквелом и отличной подводкой к настоящему сериалу». Мне видится гибрид фильмов «Шоу Трумана» и «Планета обезьян: Война»: изолированный, самодостаточный анклав, чьи недавно пробудившиеся обитатели глядят на внешний мир, в то время как шокированный и возмущенный внешний мир глядит на них. Локальный – по крайней мере, поначалу – бунт, возможно, с заложниками: это значит, что нет нужды действовать поспешно, применять ядерки или размазывать выскочек по земле. Возможно, переговоры. Союз с Миром Самураев. Возможно, хосты – все до единого прокачавшие показатели апперцепции до 20 – найдут способ покинуть резервацию.

Надеюсь, они прихватят с собой свою музыку.