Глава 39

На другой день вечером Киммель сел в машину и отправился на Лонг-Айленд, в Бенедикт. Но сперва он поехал в Хобокен, в последнюю минуту заскочил на паром, а потом, в Манхаттане, еще как следует покружил по западным улицам, спустился по Парковой авеню и лишь затем повернул на восток к туннелю Мидтаун. Таким образом он попытался избавиться от приставленного Корби «хвоста», который, как он знал, будет следовать за ним от самого дома. Слежка раздражала его почти так же, как оскорбления, что Корби бросал ему в лицо. Стоило Киммелю распознать «хвост» (а это бывало часто, хотя Корби все время менял людей) по дороге ли в свою лавку или в гастрономический магазин, как он краснел от злости, корчился от стыда; но одновременно в нем подымалось чувство собственного достоинства, оно приводило его в замешательство, не давало разделаться с «хвостом» или хотя бы ощутить по отношению к нему что-нибудь помимо тихого и убийственного стремления раздавить это ничтожество двумя пальцами, окажись оно в пределах досягаемости, как он раздавил бы надоедливого москита. В вечер поездки в Бенедикт он не заметил соглядатая, однако живо его себе представил, даже после того, как убедился, что должен был стряхнуть «хвост», и это действовало ему на нервы. Настроение у Киммеля было угрюмое и тревожное.

Он припарковался на главной улице недалеко от поворота на Марлборо-Роуд, закрыл дверцы на ключ и пошел пешком. Насколько он разглядел во мраке, на этой грязной темной улочке находилось всего два или три дома. Номеров было не различить, но луч карманного фонарика высветил имена владельцев на почтовых ящиках, что стояли у обочины. Стакхауса среди них не было, и Киммель пошел дальше, к белому дому за деревьями. Он оглянулся. Ни света фар, ни каких-либо звуков. Он добрался до почтового ящика и направил на него тонкий луч: У. П. Стакхаус. Ни в одном окне не было света. Киммель глянул на часы. Всего тридцать три минуты десятого. Вероятно, Стакхаус проводит вечер в компании одного из своих верных дружков. Тем не менее Киммель осторожно пересек лужайку и приблизился к дому. Он шел на цыпочках, его тяжелое тело поводило то вправо, то влево, однако в его движениях было куда больше вкрадчивой грации, чем в обычной походке. В саду он плавно нагнулся, нырнув под низко нависшей лозой, и обогнул дом. Света нигде не было.

Киммель вернулся к парадному. Позвонить или нет? Было бы приятно взбудоражить Стакхауса, заставить его по-настоящему испугаться за свое физическое благополучие, а то он что-то совсем ничего не боится. Сегодня можно было бы даже прикончить Стакхауса — от «хвоста» он избавился, а на алиби наплевать. Следов он не оставит. Снова обманет. Киммель задрожал, представив, как хрустнет горло Стакхауса под его пальцами, но тут до него вдруг дошло, что на том месте, где он стоит, Стакхаус вполне может заметить его силуэт на фоне подсвеченного участка улицы, дошло, что в этот вечер его привело сюда одно только любопытство — посмотреть, где живет Стакхаус. Самого же Стакхауса скорее всего вообще нет дома. Ему, можно сказать, повезло, что того не оказалось дома, потому что на дом можно теперь поглядеть поосновательнее.

Он не спеша подошел к двери, прижал фонарик к стеклу в верхней ее части и заглянул внутрь. Кружок света выхватил часть пустого холла, блестящий темный пол. Холл производил впечатление совершенно пустого, правда света фонарика хватало фута на четыре, не более. Киммель нашел в одной из боковых стен окошко в полуподвальное помещение. Посветил. Белая стена, голый пол. Штор не было. Киммеля осенило, что Стакхаус мог выехать; внезапно нахлынувшая досада заставила его развернуться и быстро возвратиться к парадному.

Он нажал на кнопку. Раздался тихий мелодичный звон. Он подождал и нажал еще раз. Его охватили беспокойство и злость. Злость, потому что он понял, что долгая утомительная поездка оказалась впустую, Стакхаус от него ускользнул, и это возмутило его так же сильно, как если б Стакхаус со всеми своими пожитками исчез всего пять минут тому назад, когда Киммель приближался к его дому. Киммель налег на звонок, ритмично нажимая на кнопку, так что пустой темный дом снова и снова оглашал пошлый перезвон. Он прекратил, только когда заболел палец, и повернулся, ругаясь в полный голос.

Если он захочет встретиться со Стакхаусом, он с ним встретится, и никто, включая людей Корби, не остановит его. На старой работе Стакхауса ему охотно сообщат адрес его нового бюро. Он представил, какое у Стакхауса будет лицо, когда он увидит Киммеля, дожидающегося внизу на улице, чтобы проводить его до новой квартиры. Стакхауса таки можно напугать. Киммель понял это уже тогда, когда тот первый раз заявился к нему в лавку. Киммелю хотелось вселить в него ужас, а затем, может быть, и убить — в такой вот вечер, как этот. Очень, очень жаль, что сегодня Стакхаус ускользнул, подумал Киммель. А то бы все сегодня и завершилось.

Внезапно Киммель отпрянул от двери и широким шагом пересек лужайку, задрав с равнодушным видом голову и размахивая могучими руками. Дом не обманул его ожиданий: именно в таком и полагалось жить Стакхаусу — просторном, солидном, стоящем больших денег, напоминающем переплетенную в белый пергамен книгу, однако же не бросающемся в глаза. Как же, ведь Стакхаус — человек с тонким вкусом, самодовольный, уверенный в своих правах, защищенный своими деньгами, своим социальным положением, своей англосаксонской красотой. Киммель остановился у придорожной ивы и помочился на ствол.