Часть первая
Ночь в Фарроге
Лошадь Жука Прааты рухнула под ним у самой посольской конюшни, так что сойти с седла оказалось даже проще, чем он думал. Отойдя в сторону, Жук Праата посмотрел на упавшее животное и для пробы пнул его по взмыленному крупу, но никакой реакции не последовало.
Из сторожки появился Заморыш Сплур, местный смотритель и конюх, держа в руке мерцающую свечу и моргая слезящимися глазами.
Жук Праата махнул рукой в сторону лошади:
– Вычисти ее и подтащи поближе к копне сена.
Заморыш потер худую руку, будто той не хватало сил удержать свечу. И сказал:
– Так она же сдохла.
Жук нахмурился и пожал плечами:
– Кто ее знает.
Оставив конюха и лошадь в небольшом дворике, имперский курьер Кошмарии направился в здание посольства. Остановившись у тяжелой бронзовой двери, он помедлил и, прищурившись, глянул в ночное небо. Казалось, звезды плавали в огромном океане черной воды, как будто он погрузился на невообразимую глубину, откуда нет возврата. Набрав в легкие очистительного воздуха, Праата взялся за тяжелое железное кольцо, повернул его до щелчка, распахнул массивную дверь и переступил через порог.
Внутри висела вонь разложения, густая и едкая. В нишах на уровне глаз по обе стороны от входа стояли медные, покрытые слизью чаши для подношений, заполненные мхом, из которого росли цветы-паразиты, взбираясь, подобно змеям, на узкие полки. Толстый ковер под ногами хлюпал, издавая влажные звуки, и от него исходил тошнотворный гнилостный запах.
Жук сбросил дорожный плащ из чешуйчатой кожи, стряхнув с него пыль, прежде чем повесить на крюк. Сняв с пояса пару перчаток из шкуры козленка, он надел их, тщательно следя, чтобы каждому пальцу было удобно, после чего с довольным видом двинулся дальше, оказавшись в просторном зале для приемов, где никогда не бывали чужеземные гости. Мягкая обивка диванов по обе стороны от посольского кресла давно сбилась в комья и прогнила, местами в ней зияли дыры, а там, где устроили себе гнезда мелкие зверюшки, ткань то и дело шевелилась. Висевшая над головой люстра из розового хрусталя почти скрылась под зарослями мха и лишайника, а сотню ее свечей давно сожрали мыши и подобные им создания. Где-то неподалеку журчала вода.
Подойдя к стене, Жук Праата осторожно потянул за потрепанную веревку, стараясь ее не порвать. Услышав далекий колокольчик, он кивнул и стал ждать.
Внимание его привлекло какое-то движение под одним из диванов, и он увидел выползшую оттуда змею-медяницу, в пасти которой вполне могла бы поместиться голова небольшой собаки. Подняв слепую морду, она поводила ею из стороны в сторону, а затем скользнула прямо к Жуку.
Где-то неподалеку, в глубине здания, послышался приглушенный шорох, сопровождавшийся негромкими сочными шлепками, и нечто похожее на звук скользящей по влажным плитам чешуи.
Когда змея наконец добралась до Жука, он присел и погладил ее по тупой голове, стараясь не испачкать перчатки. Медяница поползла вокруг его ног, подергивая шишковатым хвостом. Звуки приближались. Выпрямившись, Праата повернулся и увидел сгорбленную фигуру, появившуюся из узкого, скрытого за заплесневелой портьерой коридора.
Одетый в зеленые шелка посол Офал Д’Нит Флатрок немного помедлил, а затем начал ритмично раскачиваться, словно рассерженная кобра. Высокий капюшон плаща обрамлял покрытую блестящей чешуей лысину Офала, его странно вывернутые уши с неровными, возможно обкусанными, острыми концами, мутно-зеленые глаза, бледные брови, щеки цвета змеиного брюха и беззубый рот с тонкими отвисшими губами. В одной руке он держал открытую масляную лампу, мерцающее пламя которой освещало пальцы без ногтей и толстую чешую на тыльной стороне ладони.
Изо рта на мгновение выскользнул узкий язык и тут же скрылся.
– Приветствую, посол, – вежливо поклонился Жук Праата.
– Хиссип свлаа, тлуп?
– Увы, да. Боюсь, как и следовало ожидать.
Имперский курьер достал из-за пазухи деревянную трубку, концы которой были заделаны воском с оттиском королевской печати.
– Пррлл оббел лелл, – вздохнул Офал, ставя масляную лампу на близлежащую полку и беря королевское послание.
Повернув конец трубки, посол сломал печать и, сунув внутрь зеленый палец, извлек пергамент. Развернув его. Офал пробежал глазами текст. Язык его снова высунулся наружу, на этот раз из уголка рта, и опять исчез.
– Ахх, прлл. Фллут вилл ррх на.
Жук поднял брови:
– Сегодня же ночью? Что ж, хорошо. Мне ждать ответа?
Офал кивнул и снова вздохнул:
– Маа юлл телфф хатхом.
Курьер еще раз поклонился.
Посол махнул рукой медянице:
– Ээмле, прлл, идем!
Офал удалился тем же путем, которым пришел. Змея скользнула следом за ним.
Подойдя к одному из диванов, Жук осторожно сел, убедившись, что никого не раздавит. Ночь предстояла долгая. Он посмотрел вслед пауку, преследовавшему по полу мышь.
– Сегодня ночью, – сказала Плакса Хват, склонившись над покрытым пятнами от эля столом, который всегда оставляли для нее на задах «Розовой таверны»; она провела пальцем по лужице эля, глядя, как тот стекает с края стола.
– Эй, – проворчал Барунко, – что-то у меня между ног мокро стало.
Он слегка выпрямился, злобно озираясь вокруг.
– Ты всегда так говоришь, – заметил Симонденалиан Никсос, известный многим под прозвищем Нож. Он забавлялся с одним из своих кинжалов, вертя его в усеянной шрамами и порезами руке. Лезвие чуть соскользнуло, и лицо Никсоса исказила гримаса, но он продолжал свои манипуляции. – Значит, сегодня ночью? Я готов. Я уже неделю как готов.
– Ее арестовали всего две ночи назад, идиот, – хмуро бросила Плакса. – И хватит уже, ты опять весь стол кровью забрызгал.
Она посмотрела на остальных. Помимо Барунко – их мускульной силы – и Симонденалиана Никсоса, который не помнил ни одной спины, в которую ему не хотелось бы вонзить нож, здесь присутствовала также Лурма Спилибус, ни разу не встречавшая замкá, который ей не удалось бы открыть, или кошелька, который ей не удалось бы стащить. Ее рыжие кудри высились беспорядочной копной, одна щека выпирала от комка пережеванного праззна, а взгляд постоянно косящих глаз был устремлен на кружку, которую она сжимала в руках.
Рядом с Лурмой жались друг к другу Мортари и Ле Грутт, непревзойденные мастера грабежей, которым пока еще не попалось ни единой стены, которую они не сумели бы одолеть. Мортари был меньше ростом, с вытянутой физиономией и безумным взглядом терьера, которому не терпится отлить. Чувствовалось, что в спертом воздухе таверны ему тяжело дышать. К его левому плечу тяжело привалился Ле Грутт, смуглый и с неровными желтыми зубами. Широко и чуть глуповато улыбаясь, он то и дело озирался вокруг, по привычке оценивая стены, перила, уступы и прочее, по чему можно было бы вскарабкаться.
Окинув всех изучающим взглядом, Плакса кивнула:
– Итак, мы снова вместе.
– Знаменитая Пятерка, – ухмыльнулся Ле Грутт.
– Печально знаменитая, – процедил Симон Нож.
Он нервно вздрогнул, и нож со стуком упал на стол. Сунув в рот большой палец, он яростно уставился на Плаксу, но ничего больше не сказал.
– Королевский дворец, – задумчиво проговорила Лурма. – Это будет непросто. Кто знает, что выпустил на свободу в его подземельях тот некромант? – Она резко подняла взгляд, переложила комок во рту, так что теперь тот выпирал из-под другой щеки, и спросила: – Барунко, ты готов? Там могут быть демоны. Восставшие из мертвых. Гигантские змеи.
– Это всего лишь безосновательные слухи, – возразила Плакса. – Он узурпатор. И не более того. А новый Великий епископ – просто слюнявый дурачок. Все эти разговоры про колдовство и некромантию – всего лишь пропаганда, чтобы отпугнуть таких, как мы.
– Я что, обмочился? – спросил Барунко.
– Он арестовал главу Гильдии воров, – продолжала Плакса. – Нашу Госпожу. Может, мы уже несколько лет как и не работали вместе, но никто из нас не утратил своих умений. В Фарроге нет никого лучше нас, а узурпатор теперь объявил войну нашей Гильдии. Мы вытащим Госпожу Громкий Слух, сегодня же ночью. Мы снова станем самой выдающейся воровской бандой, какую только видел мир. Итак, – она откинулась назад, оскалив зубы, – все готовы?
– Я уже неделю как готов, – сказал Симон Нож; взяв со стола кинжал, он начал крутить его одной рукой, пока тот не выскользнул из его пальцев, воткнувшись в мясистое бедро Барунко.
Великан выпрямился, озираясь кругом:
– Мы что, деремся? Это драка? А ну-ка, пустите меня!
Широкое румяное лицо гранд-генерала Пина Растрёпа, командующего королевским войском Фаррога, лучилось от радости.
– Что бы ни говорили о нашем новом короле, – произнес Растрёп (голосу командующего следовало быть низким и горловым, возможно даже походить на рык, однако на самом деле голос, как ни странно, оказался тонким и слабым), он понимает всю важность защиты государственных границ.
Сенешаль Шарториал Инфеланс расхаживала перед генералом в захламленном Стратегическом зале, то и дело взмахивая полами шелкового одеяния.
– Пожалуй, вам стоит еще раз все мне объяснить, Растрёп. Каким образом набеги за пределами границ Фаррога могут считаться оборонительными действиями? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить. Ваши войска нападают на имперские караваны Кошмарии. Да, мы мало что знаем об этих извергах, но то, что мы слышали, не сулит ничего хорошего. Вряд ли стоит ворошить их гнездо.
– Чушь, – заявил Пин Растрёп. – Слишком долго мы позволяли этому нечеловеческому отродью сидеть в покое и уюте в своих горных крепостях, наблюдая с высоты за каждым нашим шагом. Старый король дрожал при виде собственной тени. Все пытался их умиротворить, шел на уступки, когда дело касалось пошлин и налогов, и в результате товары идут мимо несчастного Фаррога, отчего изверги безмерно богатеют, а нам приходится тратить последнее из казны, и так год за годом! – Его маленькие глазки пристально следили за каждым движением Шарториал Инфеланс. – Но теперь у нас новый король, и это уже не прежний бесхребетный мямля. Великий епископ сегодня вечером подписал указ об объявлении священной войны извергам Кошмарии. – Сжав кулак, он стукнул им по другой ладони. – Выкурим этих тварей из их пещер! Поджарим ящеров на вертеле!
– Они никогда не нарушали наших границ, генерал, – вздохнула Шарториал, – и тщательно скрывали свой уродливый облик, пользуясь услугами посредников…
– Не считая этого их склизкого посла! – Пин Растрёп вздрогнул и скривился. – У меня от него аж мороз по коже. Ладно, хватит об этом. У нас теперь настоящий король, и мне все равно, как он оказался на троне. Вот скажите, только честно: вы оплакиваете старого короля?
Нахмурившись, женщина покачала головой:
– Признаюсь, не особо. Но… – она остановилась, повернувшись к Пину Растрёпу, – что-то мне в этом новом…
– Дайте ему немного времени. К тому же, – генерал потер отвисшие щеки, – у него очень красивая борода. В самом деле, очень.
Шарториал нахмурилась еще больше, пристально глядя на генерала.
– Что ж, – бесстрастно заметила она, – есть такое.
– Именно. Так или иначе, войску уже не терпится. Отправим в бой весь личный состав. Пять легионов, четыре тысячи солдат, которых готовили к этому много месяцев. – Пин изобразил пальцами шаги. – В горы, убивая каждого клятого изверга, который встретится на нашем пути! Вторгаясь в крепости, сжигая их дотла, а если не сработает – моря голодом! Я всю жизнь этого ждал! В бой!
Шарториал откашлялась.
– Наша оборонительная стратегия…
– Когда речь идет о безопасности, – заявил Пин Растрёп, помахивая пальцем, – оправданны любые меры. Изверги прячутся в кустах. Это недопустимо. Вы ведь не станете терпеть змеиное гнездо у себя на заднем дворе? Нет, вы сожжете его дотла, сделав этот мир лучше.
– Горожане наверняка в восторге, – предположила Шарториал.
– Точно так. Когда еще мы чувствовали себя настолько единым целым? Не забывайте, всего три месяца назад мы оказались на грани гражданской войны! Если бы новый король не навел порядок, этот город превратился бы в руины – и, клянусь самим Равнодушным Богом, изверги наверняка бы на нас напали!
– Генерал, – сказала Шарториал Инфеланс, – вряд ли можно назвать раздоры из-за того, кто должен стать в этом году Творцом Столетия, гражданской войной.
– Анархия на улицах, сенешаль! Уже первый указ нового короля сыграл решающую роль.
– Он арестовал всех творцов.
– Выдающийся ход! Хватит с нас дурацких Фестивалей и всех этих сопливых поэтов! Корчась на пиках на городской стене, не особо-то попоешь, ха-ха!
Шарториал снова вздохнула:
– Время уже позднее. Когда вы выступаете?
– Скоро, – пообещал Пин Растрёп. – Пусть изверги дрожат и трясутся в своих склизких норах!
– Воистину, – ответила она и вышла.
Генерал продолжал сидеть за столом с расстеленной на нем картой, ритмично ударяя кулаком в ладонь.
– До чего же несправедлив мир! – простонал Борз Нервен, пытаясь расслабить плечи, но натянутые веревки на дыбе не позволяли ему этого сделать. – Который час? – проскулил он. – Где этот королевский палач? Опаздывает! Почему он всегда опаздывает? Он про меня забыл! Как он мог? Чья сейчас очередь? Кто следующий? Наверняка кто-то подкупил эту сволочь! Кто из вас, засранцы вонючие? Ох, как больно!
– Ты пробыл там меньше половины колокола, – заметил Апто Канавалиан.
– Это все ты виноват! – Борз извернулся на дыбе, пытаясь бросить яростный взгляд на прикованного к стене справа от него, но лицо его тут же исказилось от мучительной боли. – Ах ты, сволочь!
– Свое мнение я менять не стану, – усмехнулся Апто, звеня цепями. – Потому я и жив до сих пор. Я слишком здраво мыслю, чтобы меня убивать. Несмотря на все недостатки здешнего узурпатора, он способен оценить разумного соотечественника…
– Заткнись! – прорычал Крошка Певун. – В негемотах нет ничего разумного. Крошка знает, что есть разумное, и ни к ним, ни к тебе это не относится. Так, Мошка?
– Так, – согласился Мошка.
– Блоха?
– Угу. Так.
– Так что заткнись, хорек проклятый! К тому же тебе известно, что ты следующий в очереди на дыбу, так что бесстрастным уж точно быть не можешь. Я знаю, что ты следующий, потому что я иду сразу за тобой…
– Нет, не ты, – возразил Мошка, – а я.
– Что? Нет, братишка. Точно я. Долбаный поэт, потом долбаный критик, а потом Крошка Певун.
– Я иду на дыбу после Апто, – упрямо произнес Мошка. – Потом ты, Крошка, а потом Тульгорд Виз…
– А я? – спросил Блоха.
– Ты, Блоха, после Стека Маринда, который вряд ли там долго пробудет, ведь у него сломана нога и никто не выдержит его воплей, а потом снова Величайший Творец Столетия.
– Это не звание, а проклятие! – прошипел Борз Нервен. – Неужели такова участь творца? Слышишь, критик? Страдания, мучения, пытки! Горе, боль и агония – и все это от рук тех, кто слишком глуп, чтобы оценить талант, а уж тем более понять, на какие жертвы приходится идти нам, поэтам…
– Он пока тебя не убил, потому что ему нравится эта шутка, – прервал его Апто Канавалиан.
– Какая еще шутка? – завопил Борз. – Ох, даже кричать больно! Ой!
– Шутка, – объяснил критик, недолго пробывший приглашенным судьей на Фестивале цветов и солнечных дней, – состоит в том, что в конкурсе из всех претендентов победил именно ты. Похититель талантов, самозванец и шарлатан. Таково проклятие наград, присущая им бессмысленность, содержащийся в них потенциал абсурда, идиотизма и откровенного кумовства…
– Кто бы говорил! – усмехнулся Борз Нервен. – Да ты на свои взятки уже виллу на берегу реки купил!
– Верно. Я принял взятки абсолютно от всех, что, в свою очередь, лишило подкуп какого-либо смысла и позволило мне оценить участников исключительно по достоинству…
– Тебя арестовали еще до голосования! До того, как тот некромант убил короля и завладел троном!
– Только вообрази все их лицемерие! – парировал Апто. – Моей головы требовали те же самые люди, которые до этого меня подкупили! – Он шумно выдохнул. – Естественно, избежать хотя бы дня на дыбе мне помогло мое новообретенное богатство. Зато ты, поэт, получил вдвойне. Как ты сам говорил, творцам положено страдать. Да вы все – пиявки на заднице общества!
– Так я и знал! Только послушайте его! Сволочь! Завистник!
– Продолжай в том же духе, и я заплачý, чтобы тебя еще сильнее растянули, Нервен.
– Ах ты, вонючий кусок дерьма! Смерть критику! Смерть всем критикам!
– Эй, вы, там, – проскрежетал из другого угла Стек Маринд, – нельзя ли потише? Я тут пытаюсь заснуть.
Тульгорд Виз выругался себе под нос.
– Вы все меня предали! Лучше бы не ссорились, а строили планы, как отсюда сбежать. На троне этого города теперь сидит негемот, упиваясь собственным злом. Нужно думать о мести!
– У Крошки есть план, – сказал Крошка. – Крошка покорно идет на дыбу. Королевскому палачу нравится Крошка Певун. Это все часть плана Крошки.
– Крошка – дурак, – бросил Апто Канавалиан.
– Когда Крошка сбежит, – прорычал Певун, – он оставит критика тут.
– Правильно! – воскликнул Борз Нервен.
– И поэта тоже.
– Но почему? Что я тебе такого сделал, Крошка? Это нечестно!
– Нам следовало сожрать тебя первым там, на дороге, – ответил Крошка Певун, лязгнув цепями. – Вместо тех остальных. Но теперь мы просто закрутим колесо до упора, и тебя разорвет пополам. Хрусть, хрусть! Ха-ха! Верно, Мошка?
– Ха-ха, – рассмеялся Мошка.
– Блоха?
– Почему это я перед поэтом? Я думал, я последний!
Эмансипор Риз увидел, как в тронный зал, шаркая ногами, входит безголовый труп, неся позолоченный разорванный круг, символизировавший Священную Церковь Равнодушного Бога. Мгновение спустя следом за ним вошел Великий епископ в тяжелой парчовой мантии цвета киновари и розы. Он остановился, нахмурившись, будто его вдруг осенила внезапная мысль.
Бошелен, сидевший на троне, откашлялся.
– Тирания, как я уже говорил, любезный Риз, есть утонченный баланс между неизбежным насилием и всеобщей апатией, несущей обещание безопасного убежища от жестокости. Короче говоря: не высовывайся и молчи и тогда тебе ничего не грозит. Подобным образом можно умиротворить все население.
Что-то проворчав, Великий епископ развернулся и вышел. За ним последовал его безголовый носитель символа.
Из полной миски, стоявшей рядом с его табуретом, Эмансипор взял виноградину, слегка надкусил ее и высосал сок, после чего бросил сморщенную мякоть в плевательницу у своих ног.
– Я все это понимаю, хозяин. Я просто хотел сказать, что с тех пор, как не стало поэтов, певцов, музыкантов и танцоров, здесь слишком тихо и даже скучно.
– Искусство, достойное называться таковым, призывает к бунту, Риз. Конечно, в идеальной цивилизации всегда найдется место его низшим проявлениям, каковые являются источником бездумного развлечения и желанного бегства от действительности. Танцуй и пой, пока все вокруг рушится, и тому подобное. Вы когда-нибудь всматривались с надлежащим тщанием в лица самозабвенно танцующих или пребывающих в иной разновидности экстаза? На некоторых из них можно увидеть все признаки блаженного транса, но в глазах большинства мелькает страх. Шумное веселье на самом деле есть не что иное, как лихорадочное бегство от невзгод повседневности. И потому вконец отчаявшиеся ищут помощи, находя ее в алкоголе и наркотиках.
Эмансипор, прищурившись, взглянул на Бошелена.
– В самом деле? – спросил он, поспешно беря кубок с вином.
– Естественно, подобное состояние тоскливого страха можно поддерживать лишь до определенного предела, – продолжал новый король Фаррога. – Отсюда и создание образа внешней угрозы с последующей ее демонизацией. По сути, Риз, разделение на «мы» и «они» – необходимая составляющая контроля над обществом.
Осушив кубок, Эмансипор взял трубку и начал набивать ее смесью ржаволиста и д’баянга.
– Изверги, – сказал он.
– Именно. Не правда ли, до чего же удобно, что наше королевство граничит с ненавидящей чужаков, но богатой горной империей нечеловеческого народа ящеров? Подобный враг избавляет от необходимости изобретать замысловатую логику, что требуется для демонизации соседей, которые, по сути, мало чем отличаются от нас. Цвет волос? Оттенок кожи? Религиозные верования? Голубые глаза? Желтые штаны? Все это, естественно, полная чушь. Но совершенно непохожие на людей ящеры? Разве может быть что-то проще?
Эмансипор зажег трубку и глубоко затянулся.
– Нет, хозяин. Полагаю, не может. – Он выпустил облако дыма. – Имейте в виду, сударь, у меня есть некоторый опыт разглядывания карт и тому подобного.
– В смысле?
– Ну, в общем, хозяин… белые пятна на картах действуют мне на нервы. Неизведанные территории и все такое. Я плавал по многим морям, не раз натыкался на подобные пятна, и… обычно их оставляют белыми не без причины. Не в том дело, что они не изведаны, – нет ничего в этом мире, чего не видел бы какой-нибудь искатель приключений, жаждущий узнать, что же там такое скрывается. Суть в том, сударь, что белые пятна обычно таковы потому, что те, кто туда отправился, так и не вернулись обратно.
– Под воздействием д’баянга вы определенно становитесь чересчур многословным, любезный Риз. Похоже, он прочищает ваши мозги. Что ж, пожалуй, вы правы.
Эмансипор снова взглянул на Бошелена:
– Да? В самом деле?
– Не хотелось бы, чтобы кто-то считал, будто мне несвойственно здравомыслие. Мы уже достаточно долго путешествуем вместе и определенно успели прекрасно узнать друг друга.
– Угу, хозяин, – кивнул Эмансипор, поспешно беря графин с вином и опять наполняя кубок; сделав три быстрых глотка, он снова начал попыхивать трубкой. – Воистину… гм… прекрасно.
– Похоже, генерал Пин Растрёп, будучи уроженцем Фаррога, не так уж мало знает об извергах.
– Угу, хозяин, у него сложилось о них вполне определенное мнение.
Сидевший на троне Бошелен улыбнулся:
– Не чувствую ли я в ваших словах некое недовольство, любезный Риз? Из-за того, что Пин Растрёп настолько втерся ко мне в доверие? И вы считаете, будто он вам угрожает?
– Хозяин, я всего лишь разделяю осторожность сенешаля.
– Ах, прекрасная Шарториал Инфеланс… Естественно, осторожность – крайне необходимое для нее качество, учитывая занимаемый ею пост.
– Осторожность, – повторил Эмансипор. – Угу.
– Да будет вам известно, Риз, королевская казна почти пуста.
– Потому что мы ее разграбили, сударь.
– Верно. И налоговые поступления снизились.
– Угу, мы выжали все досуха.
– Правильно. Отсюда следует настоятельная потребность в притоке капитала. Тирания обходится дорого, если, конечно, исходить из предположения, что главная цель короля-тирана – накопление огромных богатств за счет простого народа, не говоря уже об испытывающей немалые трудности знати, если можно так выразиться.
– Я думал, речь идет о власти, хозяин. И о возможности запугать любого, чтобы его подчинить.
– И это тоже, – согласился Бошелен. – Но это лишь средства для достижения цели, каковой является личное богатство. Да, есть некое удовольствие в том, чтобы терроризировать низшие слои общества, обрушив на него потоки страха, страданий и невзгод. И я вовсе не отказываюсь от подобных удовольствий.
– Конечно нет, хозяин. Кто мог бы такое сказать?
– Именно так. Собственно, я готов утверждать, что подобная кровожадность есть могущественный символ присущей мне человечности.
– Что ж, хозяин, будем надеяться, что тем ящерам несвойственна такая черта.
Вернулся безголовый носитель символа власти, а за ним и Великий епископ.
– Бошелен, – промолвил писклявым голосом Корбал Брош, – я только что вспомнил, о чем хотел тебе сообщить.
– Превосходно, Корбал. Говори же.
– Тот паромщик, Бошелен, которого мы бросили в самую глубокую темницу.
– Наш одержимый пленник? И что с ним?
– Он мертв.
Бошелен нахмурился:
– Мертв? Что случилось?
– Мне кажется, – сказал Корбал Брош, – он умер от мастурбации.
Эмансипор потер лицо:
– Что ж, из всех возможных способов умереть…
– Понятно, – проговорил Бошелен. – И конечно же…
Корбал Брош кивнул:
– Он больше не одержим, Бошелен.
– Иными словами, друг мой, Равнодушный Бог сбежал из своей смертной тюрьмы и теперь гуляет на свободе.
Корбал Брош снова кивнул:
– Это плохо.
– Воистину очень плохо. Гм… – Бошелен внезапно поднялся на ноги. – Вот что, Риз, идемте со мной. Нам нужно вернуться в мой Зал заклинаний. Похоже, в эту приятную во всех отношениях ночь нам придется вызвать и отправить в мир целую армию демонов. Корбал Брош, ты чувствуешь присутствие бога в подземельях?
– Кажется, да. Он там бродит.
– В таком случае нас ждет славная охота, о да! Идемте же, Риз.
Дрожа, Эмансипор выбил трубку.
– Хозяин, вы хотите, чтобы я помог вам вызывать демонов? Вы никогда раньше меня об этом не просили. Думаю…
– Согласен, любезный Риз: возможно, я был неосмотрителен, не включив данную возможность в наш контракт. Однако обстоятельства крайне необычны, и вряд ли вы станете против этого возражать. Не бойтесь – если вдруг вам не повезет и вы окажетесь разорваны на куски, могу вас заверить, что смерть ваша будет быстрой.
– Гм… спасибо, хозяин. Это…
– В какой-то степени утешает? Рад, что смог, как всегда, вас успокоить.
– Я подниму остальных моих неупокоенных, Бошелен, – сказал Корбал Брош.
Бошелен пристально посмотрел на своего старого друга:
– А что, если кто-то из них подкуплен?
– Нет, Бошелен. Ни у кого из них нет головы.
– Что ж, хорошо. Чем больше охотников, тем веселее. Ну же, любезный Риз, не будем терять время!
Мортари присел в тени у выхода из переулка рядом с Ле Груттом, глядя на высокую стену королевского дворца.
– Вижу, за что ухватиться, – прошептал он.
– И на что опереться ногами, – прошептал в ответ Ле Грутт.
– Значит, есть опора для рук и ног.
– Для рук и ног.
– Ничего не выйдет.
– Без шансов.
И они осторожно вернулись туда, где ждали остальные. Подойдя к Плаксе Хват, Мортари потер свою похожую на морду терьера физиономию, почесал за ухом, облизал губы и наконец сказал:
– Ничего не выйдет.
– Ничего не выйдет, – повторил Ле Грутт, блеснув большими зубами.
– Если только Барунко не сумеет подбросить нас повыше, к одной из тех пик, – уточнил Мортари.
– Ухватить труп за ногу и надеяться, что она не оторвется, – добавил Ле Грутт.
– Мимо всех тех…
– Опор для рук и ног.
Вздохнув, Плакса Хват повернулась к Барунко:
– Ну?
– Подбросить? Я могу. Только дай, что именно.
– Тебе нужно подбросить Мортари, – объяснила Плакса. – К одной из тех пик.
– Пик?
– Которые на стене.
– На стене?
– Вон там, – показала она.
Барунко огляделся вокруг.
– Стена? – проворчал он. – Покажи.
Симон Нож сплюнул на засаленные булыжники.
– Есть одна проблема, – заметил он.
– В чем проблема, Симон? – прошипела Плакса. – Он же сказал, что сумеет.
Вытащив кинжал, Симон ткнул им в сторону Барунко.
– В те времена, когда Пятерка наводила ужас на городских богачей, – проговорил он, – наш силач еще мог видеть дальше собственного носа. Но теперь…
– Не важно, – возразила Плакса. – Просто покажем ему нужное направление. Как в прошлый раз…
– Ага, – усмехнулась Лурма Спилибус, – в прошлый.
– Мы остались живы! – бросила Плакса; схватив Барунко за руку, она потащила его к выходу из переулка. – Смотри, – сказала она. – Хватаешь Мортари и бросаешь его как можно выше, понял?
– Бросить Мортари, – кивнул Барунко. – А где он?
– Я тут…
Развернувшись, великан схватил Мортари и швырнул его через улицу. Тот с сочным шлепком ударился о дворцовую стену и безвольно свалился на булыжники.
– Нет, – сказала Плакса, – слишком рано. Ле Грутт, иди сюда. Барунко, пусть Ле Грутт возьмет тебя за руку… вот так. Он поведет тебя к стене. Когда ты окажешься там, подбросишь его вверх. Прямо вверх. Понял?
– Понял. Покажи мне стену. Где Ле Грутт?
– Он держит тебя за руку, – ответила Плакса. – Давай, Ле Грутт, веди его туда, и побыстрее.
К ней подошла Лурма, глядя, как Ле Грутт тащит Барунко к стене, у которой лежало неподвижное тело Мортари.
– Плакса?
– Что?
– Пойду разведаю, что там слева. Кажется, я что-то видела.
– Давай, только незаметно.
– Не стоит меня опекать, Плакса, – нахмурилась Лурма, бросив на нее косой взгляд.
Пожав плечами, Плакса посмотрела вслед скользнувшей через улицу Лурме, а затем вновь переключила внимание на Ле Грутта и Барунко.
Симонденалиан подобрался поближе к ней, играя одной рукой с ножом.
– У Барунко не только зрение плохое, – заметил он.
Плакса Хват повернулась к нему:
– Только и умеешь, что критиковать других, Симон. Терпеть этого не могу.
– Что? Да он башкой двери разбивает!
– И не было ни одной двери, которую не смогла бы разбить его башка!
Подойдя к стене, Ле Грутт расположил Барунко под одной из пик, в высохшей луже того, что натекло из насаженного на нее трупа, и что-то прошептал силачу на ухо. Кивнув, Барунко крепко схватил Ле Грутта и рывком швырнул его вверх.
Ле Грутт пролетел мимо пики, отчаянно пытаясь уцепиться за стену, а затем соскользнул вниз. Пика пронзила его левое бедро, остановив падение, и он начал судорожно корчиться рядом с полуразложившимся трупом.
– Идем, – прошипела Плакса, и они с Симоном поспешили к Барунко.
Силач присел в воинственной позе.
– Я сделал все как надо? – спросил он. – Я слышал крик! Он держится?
– Можно и так сказать, Барунко, – ответил Симон.
Мортари внезапно застонал и медленно сел. Голова его настолько распухла сбоку, что казалось, будто из его щеки и виска пытается пробиться наружу еще одна голова.
– Что это на меня капает? – осведомился Барунко.
– Наверняка Ле Грутт, – сказал Симон. Он выронил нож, и тот воткнулся в его правую ступню, пробив кожу ботинка и все прочее, пока не застрял в подошве. Симон уставился на свое подрагивающее оружие. – Проклятье, до чего же больно!
– Хватит дурачиться, Симон, – прошипела Плакса. – Барунко, это был хороший бросок. Честно. Он просто повис на пике. – Прищурившись, она взглянула вверх. – Похоже, теперь пытается освободиться.
Мортари встал, опираясь на стену.
– Щенки, – сказал он. – Никогда не думал, что она ощенится. Следовало догадаться по тому, как она постоянно крутилась под ногами.
К ним присоединилась Лурма Спилибус.
– Я нашла старые боковые ворота, – сообщила она. – И вскрыла замок. Путь свободен.
– Отлично! – Плакса снова повернулась к Барунко. – Барунко, теперь забрось туда Мортари, чтобы он мог помочь Ле Грутту слезть с той пики.
– Забросить Мортари, – кивнул великан.
Плакса толкнула Мортари в огромные руки Барунко:
– Вот он…
Барунко швырнул его вверх.
Послышался глухой удар, скребущий звук, а затем вскрик.
Отойдя чуть дальше от стены, Плакса взглянула вверх, затем уперла руки в бока и сказала:
– Что ж, хороший бросок. Симон, вытащи нож из ноги, ты следующий.
Посол Офал Д’Нит Флатрок крадучись вышел через задние ворота посольства в переулок. Было темно – именно так, как ему нравилось. Сгорбившись в своем черном плаще из змеиной кожи, он бросил взгляд вдоль переулка. Из кучи мусора на него смотрела тощая кошка, шерсть на спине которой медленно вставала дыбом. Встретившись с взглядом ее горящих глаз, Офал высунул язык и моргнул.
Кошка бросилась наутек, разбрасывая сухие листья и шелуху.
Офал углубился в тень, прижавшись к стене и тихо ступая по грязным булыжникам широкими, лишенными ногтей босыми ногами. К королевскому дворцу имелся один путь, целиком состоявший из переулков и неосвещенных участков улицы, которым Флатрок за десять с небольшим лет – именно столько времени он пребывал в качестве посла в городе Фарроге – много раз пользовался. Он рассчитывал, что никого не встретит, но могло случиться всякое. Впрочем, Офал давно привык к тому, что один лишь его вид внушает страх местным жителям. Репутация, которой пользовался единственный посол Кошмарии, имела свои преимущества.
Его посольство действительно было единственным, исключительно вследствие близости Фаррога к Горному королевству. Как правило, его народ избегал контактов с соседними владениями. Подобная близость часто порождала презрение, и история знала множество примеров, когда гостеприимные королевства в конечном счете приходили в культурный упадок и моральное разложение, что неизбежно заканчивалось потерей самоидентичности.
Любая торговля строго запрещалась. Ни один чужеземец не мог проникнуть в королевство за пределами факторий, расположенных вдоль границ на одной из семи горных дорог. Земли по обе стороны от горных дорог представляли собой лабиринт ущелий, отвесных утесов и расселин, и даже там стояли на страже бдительные часовые, не позволявшие ни одному отважному искателю приключений или шпиону проскользнуть на горные плато, где в прекрасном уединении процветали города Кошмарии.
Как же Офал Д’Нит Флатрок тосковал по дому! И тем не менее он прекрасно понимал, что на нем лежало бремя ответственности, да и к тому же на родине никто его особо не любил.
Вздохнув, Офал пошел дальше, пробираясь в тени переулков и узких улочек, вдоль извилистых вонючих сточных канав, где компанию ему составляли лишь местные крысы, черви-килаптры и трехглазые змейки-дротики. Он старался избегать только змеек-дротиков, которые обычно пытались гнездиться в щелях и складках плоти, каковые могли иметься на теле. Несмотря на все свои эксцентричные черты, Офал был рад, что тучность не относится к их числу. Если хорошенько подумать, он не помнил, когда в последний раз встречал жителя Фаррога, страдающего избыточным весом. По большей части, судя по тому, что он мог видеть из высоких узких окон посольской башни, все кишащие внизу человеческие фигурки в той или иной степени страдали от истощения. Так что оставалось тайной, где же устраивают себе гнезда змейки-дротики.
Вопрос этот не переставал его занимать. Пожалуй, данная проблема заслуживала более тщательного изучения: возможно, хватило бы материала на трактат или, по крайней мере, монографию. Но тут требовалось располагать свободным временем – а на это, учитывая обстоятельства, в ближайшем будущем рассчитывать не стоило.
Новый, воинственный и совершенно безрассудный король Фаррога даже не пытался скрывать своих корыстных стремлений, и сие никак нельзя было оставить без ответа. Посол Кошмарии шел этой ночью в королевский дворец, чтобы вручить ноту об официальном объявлении войны между Кошмарией и Фаррогом.
Так что с исследованием мест гнездования трехглазых змеек-дротиков, увы, придется подождать.
Пробираясь по колено в вонючих отбросах вдоль сточной канавы, Офал увидел слева от себя бегущего по узкой дорожке котенка. Выбросив руку, он схватил чешуйчатыми пальцами маленькое тельце. Котенок пискнул, но писк его тут же оборвался: посол быстро сломал ему шею и, выдвинув из суставов нижнюю челюсть, начал заталкивать изуродованный пушистый трупик в рот.
Позади него на безопасном расстоянии скользил целый ковер из змеек-дротиков, как будто охваченных неким подобием религиозного экстаза.
– Давай! – прошипела Плакса Хват, яростно глядя на Лурму Спилибус, которая хмуро уставилась на нее в ответ.
Все они прижались к стене возле зияющей дыры бокового входа. Булыжники позади Мортари и Ле Грутта были измазаны кровью, а Симонденалиан Никсос стащил тонкий кожаный мокасин и перевернул его, давая крови стечь. Барунко только что врезал кулаком по своей собственной тени, приняв ее за стражника, и сломал костяшки двух пальцев о стену.
– Но мы еще даже не внутри! – возразила Лурма.
– Войти – всегда самое сложное, – ответила Плакса. – Мы это сделали, а теперь некоторым требуется лечение. Ле Грутт не может идти, а Мортари… у Мортари, похоже, не все дома.
– Никто из них не был похож на меня, – произнес Мортари, склонив набок распухшую голову. – Что бы кто ни говорил. – Он слизнул сочащуюся из носа жидкость. – К тому же я всю неделю пил, а у нее были такие симпатичные ушки.
– Лурма, доставай уже свое снадобье.
Ворча, Лурма, известная многим как Щипачка, пошарила в своей сумке и извлекла золоченый флакон.
– Вообще-то, он у меня один-единственный, – пояснила она. – На самый крайний случай. А нам предстоит пробраться в королевский дворец, кишащий демонами и кто знает, чем еще. Говорю тебе, Плакса, это не самая лучшая идея.
– Давай сюда.
Лурма протянула подруге флакон. Нижняя губа ее обиженно дрожала. Какое-то время их руки не могли встретиться – флакон метался из стороны в сторону.
– Да бери же!
– Пытаюсь! Стой спокойно!
Завладев наконец флаконом, Плакса присела рядом с Ле Груттом.
– Хватит одного глотка, – сказала она. – Мощнейшее средство.
– Само собой, – фыркнула Лурма. – У Щипачки все только самое лучшее. А теперь пропадет впустую.
– У него дыра в ноге, Лурма, – возразила Плакса, – через которую твоя рука пролезет.
– Лично я видала и хуже, – парировала Лурма, скрестив руки. – С такой царапиной я могла бы полдня бегать.
Ле Грутт проглотил свою порцию и, вздохнув, снова лег.
Плакса повернулась к Мортари:
– Теперь ты, Мортари.
– Она выла у меня под окном не знаю сколько ночей.
– Не сомневаюсь. Вот, выпей. Один глоток!
Мортари сделал глоток и вернул флакон.
– Пика воткнулась мне в плечо, – сказал он. – Плохо! – Он нахмурился. – И моя голова… что с моей головой? Мама всегда говорила: «Не буди спящую собаку», но разве я ее слушал? А надо было. Щенки вовсе не были на меня похожи, нисколько.
– Раны зажили, но мозги все равно набекрень, – проворчал Ле Грутт.
– Не так уж и плохо, когда мозги набекрень, – моргая, объявил Мортари. – У нее потом был такой дикий взгляд, что меня аж в дрожь кинуло. Так уж это заведено: сперва сделаешь, а потом жалеешь. В любом случае она, после того как родила щенков, страшно опустилась – понимаете, о чем я? Сиськи болтаются и все такое. Но я был все еще молод. У меня было будущее!
Плакса отдала флакон Лурме.
– Вот видишь, – сказала она, – еще кое-что осталось.
– Эй, – прошипел Симон Нож, – а я?
– Не так уж и много крови вылилось из твоего мокасина, – ответила Плакса. – Переживешь.
– Но я же боец на ножах! Мне нужны быстрые ноги, чтобы танцевать, уворачиваться, скользить и раскачиваться, подобно смертоносной тени, сверкая клинками в лунном свете…
– Да ты просто швыряешь эту свою хрень и бежишь, – пробормотала Лурма. – Каждый раз.
Симон развернулся к ней:
– В каком смысле?
Плакса Хват, известная многим как Прикрытчица, подняла руки:
– Хватит ссориться! Ле Грутт, ты готов?
– Готов, угу. У меня глаза как у кошки. Хватаюсь руками и упираюсь ногами. – Он достал из сумки моток веревки и, увидев, как нахмурилась Плакса, пояснил: – Там могут быть ловушки.
– Ловушки? Это не какая-то гробница яггутов, Ле Грутт, а всего лишь долбаный дворец.
Лицо Ле Грутта приобрело упрямое выражение.
– Я никуда не хожу без веревки. И без своего воскового шара. И без плаща-невидимки…
– Чего-чего? – усмехнулся Симон. – Ах, ты про свое пыльное пончо. Ну да, извини.
– Пыль, угу, – проворчал Ле Грутт. – Помогает сливаться со стенами и все такое.
– Давай, пошел, – поторопила Плакса. – Затем ты, Симон, за тобой Мортари, дальше Лурма, а потом я. Барунко идет последним.
– Последним, – повторил Барунко. – Ура!
Пол испещряли выгравированные пентаграммы всевозможных размеров, среди которых извивалась лишь узкая дорожка. Эмансипор остановился в дверях, облизывая казавшиеся невероятно сухими губы еще более сухим языком. Дыхание слуги участилось, его била дрожь, а на лбу выступил холодный пот.
– Эй, Риз? Что-то не так?
Прищурившись, слуга взглянул на Бошелена, который стоял возле длинного узкого стола, заставленного склянками, стаканами, запечатанными урнами, изящно украшенными маленькими шкатулками, глиняными сосудами, красками, кистями и угольными палочками. На полке над столом располагался ряд приподнятых над ее поверхностью дисков, в каждом из которых содержался крошечный демон. Большинство их неподвижно сидело на корточках в центре своих скромных тюрем, сверкая глазами, хотя некоторые расхаживали туда-сюда, будто посаженные в клетку крысы. На всех виднелись смазанные следы яркой краски.
– Риз?
– А? Нет, хозяин, со мной все в порядке. Более или менее. Наверное, съел что-то не то.
– Тогда идемте со мной и помните, что необходимо держаться между кругами на полу. Вызов демонов – весьма деликатное искусство. Любой неверный шаг может привести к катастрофе. Итак, – он хлопнул в ладоши, – начнем с самой сложной задачи – вызова анделенского высокородного демона, возможно даже королевской крови. Как только мы подчиним себе этого достойного слугу, мы добавим к нему несколько десятков демонов попроще, каждый из которых станет приманкой для Равнодушного Бога, обладающего ненасытным аппетитом. Должен сказать вам, любезный Риз, прошло немало лет с тех пор, как я в последний раз чувствовал себя столь… воодушевленным.
– Угу, хозяин, я обратил внимание, в каком волнении вы пребываете.
Бошелен помедлил, подняв бровь.
– В самом деле? Это настолько очевидно?
– У вас борода дернулась.
– Правда?
– Один раз.
– Что ж, замечу, что вы весьма наблюдательны. Однако я крайне ценю невозмутимость и хладнокровие, как и подобает мастеру некромантии и вызова демонов, не говоря уже о короле-тиране. О нет, я вовсе не намерен становиться одним из тех тиранов-самодуров – их идиотские выходки лишь внушают мне отвращение и, скажем так, приводят в замешательство.
– Угу, хозяин, невнятица, которую несут с трона, есть признак дурного вкуса, как вы сами говорили.
Бошелен поднял длинный палец:
– Самое главное, Риз, – постоянно создавать иллюзию, будто вся власть в твоих руках. А теперь идемте. Вы понадобитесь мне для вызова демонов.
Эмансипор осторожно подошел к нему:
– Что я должен делать, хозяин? Вы что-то говорили про принца демонов?
– Да. Который явится в дурном настроении, недовольный и, возможно, даже разъяренный.
– А… гм… я?
– Вы встанете… здесь, как можно ближе к краю круга, естественно не касаясь его. Давайте, не бойтесь… Да, вот так. А теперь не шевелитесь.
– Хозяин?
– Да, Риз?
– Что мне делать дальше?
– Ничего. Демон, увидев вас, естественно, потянется к вам, пытаясь обречь на смерть в страшных муках. Если пентаграмма лишена невидимых изъянов, таких как, скажем, лежащий поперек внешнего кольца кошачий волос, демон не сумеет вас схватить.
– Кошачий волос? – Эмансипор повернулся к другой полке напротив той, где томились крошечные демоны; там, молчаливо наблюдая за ними, лежали, подергивая хвостом, около десятка кошек.
– Или что-то в этом роде, – пробормотал Бошелен. – Что ж, тогда…
– Сударь, но если единственный кошачий волос может разрушить магический круг, то не следует ли прогнать отсюда этих тварей? Вполне разумная предосторожность.
– Может, вам так и кажется. – Бошелен слегка нахмурился, недовольный тем, что его прервали. – Но есть, однако, другая проблема. Мыши.
– Мыши?
– Множество мышей, любезный Риз. С длинными хвостами, что типично для мышей в частности и для всех грызунов вообще. Мышь, случайно оказавшаяся в пентаграмме или на ее краю в момент вызова демона, часто становится им одержимой. Собственно, где-то тут все еще бегает пара мышей, которые на самом деле демоны.
– Мыши-демоны?
– Да, увы. Именно поэтому все кошки и забрались на ту высокую полку.
– Ах вот как…
– По крайней мере, я уверен, что ни один кошачий волос не нарушит очертаний внешнего круга.
– Что ж… верно.
– Рад, что вы удовлетворены моей логикой, любезный Риз. А теперь – позволите мне начать? Спасибо. Да, и не делайте и не говорите ничего такого, что могло бы меня отвлечь.
– Боюсь, хозяин, что я могу закричать.
– Полагаю, повод для подобной бестактности появится у вас лишь после появления демона, когда от меня уже не будет требоваться крайняя сосредоточенность, так что, если вам так захочется, можете кричать сколько угодно.
– Возможно, захочется, хозяин.
Бошелен вздохнул. Не став больше ничего добавлять, он отошел в сторону и повернулся лицом к пентаграмме, подняв руки. Сузив глаза, чародей начал бормотать заклинание.
Так продолжалось некоторое время. Эмансипор беспокойно переминался с ноги на ногу, почесывая зад, который вдруг по неизвестной причине начал зудеть. Ему также крайне хотелось опорожнить мочевой пузырь: вероятно, виной тому было выпитое вино. Потом у него зачесался нос и запершило в горле. Он попытался сдержать приступ кашля, но это ему не удалось.
– Риз! Я же вас просил!
– Простите, хозяин. Стараюсь!
– Просто… молчите!
Кивнув, Эмансипор попытался успокоиться, но задница зудела все сильнее. Поморщившись, он сунул руку в штаны и провел туда-сюда пальцем. Потом защипало в левом ухе. Вытащив руку, он сунул в ухо тот же палец…
Оглушительный грохот заставил Риза подпрыгнуть.
Внутри круга, полностью его заняв, внезапно появился демон ростом вдвое выше Эмансипора, застывший в странной позе, будто за мгновение до этого он сидел за столом. Колени его подогнулись, и он едва не опрокинулся назад, но тут же выпрямился. От его гладкой голубой шкуры валил дым, с огромных железных обручей на плечах сыпались искры. В одной лапе демон держал истекающую жиром ногу, а в другой – гигантский золотой кубок, из которого выплескивалось темно-красное вино.
Демон повернул большую безволосую голову, и глаза его вспыхнули изумрудным светом, уставившись на Эмансипора.
– Ах ты, маленький засранец…
В это мгновение Бошелен деликатно откашлялся.
Демон развернулся кругом:
– Чтоб тебя пожрали Семь огней Келланведского лабиринта! Опять! И снова за ужином… проклятье! Когда напротив меня сидела прекрасная Великая конкубина Вседайна! Опять! Ароматные свечи, сладкое вино, жрец Дэссембрей на вертеле! Опять! Будь ты проклят, Бошелен, и еще раз будь ты проклят! Аарргх!
– Спокойнее, принц Костолом. Откуда мне знать, чем ты занят, когда я тебя вызываю? Ты меня обижаешь. Делаешь мне больно.
– Когда-нибудь я всерьез сделаю тебе больно, чародей. В одну из ночей…
– Ты утомил меня своими угрозами, принц Костолом.
Демон отшвырнул ляжку несчастного жреца, которая покатилась по полу, а затем зашипела и зашкварчала, наткнувшись на невидимую преграду пентаграммы, опрокинул в пасть остатки вина и раздавил кубок всмятку в огромной когтистой лапе.
– Если ты опять вызвал меня не по делу… Уж охотиться на долбаных мышей я точно не собираюсь!
Бошелен улыбнулся, похоже, что-то вспомнив.
– Я просто преподал тебе урок, показав, кто из нас на самом деле является хозяином положения. Уверен, повторять его не потребуется.
– Будь ты проклят, Бошелен! И не оставляй меня в обществе своего жуткого приятеля.
– Не буду, хотя в подземельях ты можешь встретить нескольких его подопечных.
– Долбаные мертвяки. Как я их опознаю?
– По отсутствию голов.
Демон слегка смягчился:
– Что ж, и то ладно.
– Принц Костолом, в подземельях этого дворца обитает Равнодушный Бог. Он сбежал из своей последней смертной тюрьмы и теперь ищет новое вместилище.
– Пусть только попробует со мной связаться, – проворчал демон. – Я сожру этого урода, начиная с мизинца на левой ноге и заканчивая мизинцем на правой. Я размолочу его в столь мягкую кашу, что даже младенец сочтет ее сладким молоком матери. Я сдеру с него шкуру…
– Да-да, и наверняка сделаешь многое другое, – перебил его Бошелен. – А пока что позволь мне собрать для тебя небольшую армию слуг…
– Только не этих мелких засранцев ростом по щиколотку, которых ты любишь мазать краской.
– Нет, уверяю тебя, твои слуги будут выглядеть куда более впечатляюще.
– Они забрались мне под одежду, – продолжал рычать принц демонов. – Один даже пытался залезть мне в задницу, чтоб его разорвало…
Вздрогнув, Эмансипор выпрямился и снова быстро сунул руку сзади в штаны.
Королевский палач Бинфун, сын Бинфуна, забавлялся с едой на стоявшей перед ним тарелке, гоняя туда-сюда острием ножа кусок пережаренного мяса. Ткнув мясо двузубой вилкой, он наклонился ближе, пытаясь разглядеть, выходит ли сок из крошечных отверстий. Ничего не увидев, Бинфун вздохнул и откинулся назад.
– Сплошное разочарование, – сказал палач, обращаясь к висевшей на крюке напротив него высохшей голове. – Конечно же, повариха делает так специально. Отчего она выбрала именно меня? Женщины – загадочные существа. Они ненавидят без причин. Вообще без причин. – На самом деле это, естественно, была неправда. Причина у поварихи имелась. И все же по большому счету разве он не был полностью безупречен? Бинфун снова потыкал мясо. – Нервные окончания, сир, есть источник всех удовольствий. Таков простой факт. Мертвая плоть не ведает ни радости, ни наслаждения, ни страстного внимания. Она просто… лежит. А там, где нет удовольствия, нет и боли. И тем не менее разве история не открывает нам самую низменную истину – что мы поколение за поколением становимся все более бесчувственными, уподобляясь мертвецам?
Отрубленная голова старого короля не ответила, но монарх и не мог ничего сказать: он был мертв. Воистину, старый король стал мрачным символом, напоминавшим Бинфуну, что смерть означает неудачу палача, несмотря на все его искусство. Впрочем, возможности пытать старого короля ему все равно бы не представилось. Меч узурпатора был крайне остер, и столь чистого разреза Бинфун не видел ни разу в жизни. Хватило одного удара – как же он жалел, что не мог быть тому свидетелем!
Воткнув вилку в кусок мяса, палач так ее и оставил.
– Я теряю в весе. Это недопустимо. Нужно пригласить к себе повариху по какому-нибудь безобидному поводу, исключив всякие подозрения. Предложить ей вина, подмешав в кубок надлежащего снадобья. А потом, когда она проснется связанная и с кляпом во рту, полностью беспомощная… нет-нет, нельзя думать о таком. Дурные мысли, дурное воображение. Мне не мешает попоститься, как говорят очистители из круга травников. Желудок сжимается, выбрасывая нечистоты: их вполне можно назвать нечистотами, учитывая исходящий от них омерзительный запах. А потом наступает чудесная легкость мыслей, подобная истинному просветлению!
Заметив отразившееся в потускневших глазах старого короля мерцание фонаря, он развернулся в кресле и, увидев входящую в покои Шарториал Инфеланс с украшенной драгоценными камнями масляной лампой в руке, быстро встал:
– Добрый вечер, сенешаль!
– Как вы себя сегодня чувствуете, сударь Бинфун?
Королевский палач поклонился:
– Боюсь, мне приходится страдать, госпожа.
Высокая, царственного вида женщина взглянула на столик, где стояла оловянная тарелка с одиноким куском серого мяса, и поставила лампу.
– Что, опять повариха? Напомните, чтобы я еще раз с ней поговорила.
Бинфун пожал плечами:
– Полагаю, это ни к чему не приведет, госпожа, но я ценю ваши усилия.
– Что ж, вижу, в прошлый раз я была с ней недостаточно строгой. Подобная мстительность явно ей не к лицу. Пожалуй, скажу поварихе, что, если она не возьмется за ум, мне придется поговорить с королем…
– Прошу вас, госпожа, не делайте этого!
Шарториал подняла изящные брови:
– Уверяю вас, сударь, это лишь пустая угроза. Я еще не сошла с ума, чтобы привлекать к подобным вопросам внимание нашего властелина. Однако, если у поварихи есть хоть доля здравого смысла, ей хватит простого намека.
Подойдя к отрубленной голове, Бинфун слегка толкнул ее, и та качнулась туда-сюда.
– Это все из-за ее любимого актера, – объяснил он, – которого я имел удовольствие пытать. Во всяком случае, я так предполагаю, потому что сразу же после этого все изменилось в худшую сторону. Но что мне было делать? Я королевский палач и подчиняюсь приказам своего властелина!
Похоже, этим признанием Бинфун снял с души тяжкое бремя, ощутив ни с чем не сравнимое облегчение.
– Воистину. И что это был за актер?
– Сорпонс Эгол, обладатель идеального профиля. Естественно, когда я с ним закончил, профиль у него был уже не столь идеальным. Хотя, признаюсь, возможно, я слегка переборщил, заставив беднягу съесть свой собственный нос.
– Гм… как долго он протянул?
– Это-то как раз и есть самое любопытное. Несмотря на все мои усилия, Сорпонс Эгол не терял желания жить, какие бы орудия пыток я ни применял. Зная, как этот тип любил покрасоваться, я поставил перед ним тонко отполированное зеркало во весь рост, чтобы он мог разглядывать себя днем и ночью в ярком свете десятка фонарей, которые я оставил зажженными. Полагаю, именно это в конце концов и сломило его волю к жизни. Роковое тщеславие!
– Полагаю, вы правы, Бинфун. Кстати, это была самая изощренная пытка из всех.
– В самом деле? – просиял палач. – Спасибо, госпожа! Ваши слова для меня – истинное благословение! – Он сплел перед собой пальцы и улыбнулся. – А теперь, полагаю, вам хотелось бы еще раз посетить того, кто больше всего вас восхищает?
Шарториал искоса взглянула на Бинфуна:
– Вы не трогали его лицо?
– Ни разу, госпожа. Собственно, он цел и невредим, не считая последствий пребывания на дыбе. В соответствии с вашими пожеланиями.
– Превосходно.
– Мне проводить вас к тайному глазку?
– Чуть позже.
– Конечно, – улыбнулся палач. – Разве предвкушение не подобно сладчайшему нектару?
– Когда вы должны доложить королю? – спросила Шарториал.
Бинфун слегка помрачнел:
– Если честно, я слишком долго откладывал, учитывая ваши пожелания. Увы, госпожа, вскоре для наших встреч не останется времени, что есть подлинная трагедия для всех заинтересованных сторон. Я должен сломить всех узников самым омерзительным образом и проследить, чтобы поцелуй смерти коснулся каждого. Таков приказ короля.
Шагнув к столу, Шарториал взяла лежавший возле тарелки нож и стала бездумно с ним забавляться.
Глядя, как она поглаживает нож, Бинфун почувствовал дрожь в промежности.
– Я буду тосковать по вашим визитам, госпожа, – хрипло проговорил он.
– Бинфун, вы так добры ко мне. Я тронута.
– Сожалею о том, что ждет того, кто вас так восхищает, – продолжал палач. – Я приберегу этого человека напоследок и необычайно быстро лишу его жизни. Я сделаю это ради вас, госпожа, и даже приказ короля меня не поколеблет.
– Весьма любезно с вашей стороны, – сказала она, разворачиваясь кругом и вонзая нож ему в грудь.
Бинфун отшатнулся, тщетно пытаясь схватиться за торчащую из груди роговую рукоятку, после чего с грохотом рухнул в кресло. Он уставился на Шарториал, раскрыв рот, а затем нахмурился.
– Не туда попали, госпожа, – выдохнул палач. – Так что… не сразу. Под… кхррр… под сердце… было бы лучше…
Она взглянула на него:
– Быстрее? Вряд ли. Будь проклята повариха с ее мелочной мстительностью! Какой смысл в яде, если ты ничего не жрешь, чтоб тебя?
– Я… кхррр… съел… чуть-чуть.
– Ты утопаешь в собственной крови.
Бинфун кивнул:
– По-своему… изящно. Кхррр, кхррр! Крикнуть и поднять тревогу я не могу. Кхррр, кхррр, кхррр! Стражники ничего не услышат, к тому же они… кхррр… никогда сюда не спускаются. Кхррр, кхррр, кхррр, кхррр! Умно, госпожа. Но, увы, недостаточно больно.
– Мне это доставляет мало удовольствия.
– Ах… очень жаль.
Палач захрипел, вздрогнул и обмяк в кресле, опустив голову на грудь. Несколько мгновений изо рта у него шла кровавая пена, а затем ее поток прекратился.
Шарториал подошла ближе и наступила острым каблуком на его левую ногу.
– Ай…
– Проклятье, да сдохни ты уже!
– С-скажите поварихе…
– Что? Что ей сказать?
– Передайте ей… кхррр! В следующий раз… пусть не пережаривает мясо.
– Ничего не могу поделать с тем, что меня находит привлекательным абсолютно каждая женщина, – вещал Апто Канавалиан. – Есть во мне что-то бесовское: так, по крайней мере, мне говорили. Если честно, дамы просто кидаются мне на шею, так что приходится от них отбиваться. Я лично считаю, все дело в том, что я критик, своего рода арбитр хорошего вкуса. Подобный талант требует немалого интеллекта, что, полагаю, становится вполне очевидным даже после самой короткой беседы…
– Боги милостивые, – простонал Борз Нервен, слабо корчась на дыбе, – убейте его, кто-нибудь! Пожалуйста!
– Я просто объясняю, почему меня приглашают на все вечеринки и празднества и почему на меня моментально клюют все симпатичные женщины. Знаете, если хорошенько подумать, оно того почти стоит.
– Крошка уложит его на дыбу, – сказал Крошка Певун. – И растянет, пока не повиснут его потроха.
– У меня есть еще кое-что в загашнике, и я собираюсь дать самую крупную взятку, – заявил Апто, улыбаясь Крошке. – Когда в следующий раз придет королевский палач, я предложу ему свою виллу. В награду за то, чтобы он позволил мне ускользнуть. Что касается остальных, то вы все равно покойники, а посему вряд ли кто-то что-то узнает, а я в ту же ночь сбегу из Фаррога. Я слышал, будто бы на побережье, в Прилапе, ищут судей для какого-то фестиваля.
– У Крошки есть взятка получше, – сказал Певун, блеснув во мраке маленькими глазками. – Крошка пообещает не отрывать палачу голову. Куда лучше виллы, верно, Мошка?
– Однозначно лучше.
– Блоха?
– Неоторванная голова всяко лучше виллы, – изрек Блоха.
– Ты в заколдованных кандалах, Крошка, – заметил Апто. – И никакое оборотничество тебе не поможет. Твой заклятый враг-некромант все предусмотрел.
– Палачу придется освободить Крошку, чтобы уложить его на дыбу.
– На этот раз я его предупрежу. К тому же на тебя сперва наденут ошейник, а он тоже заколдованный.
– Крошка перегрызет палачу глотку, когда он подойдет ближе.
– Ну да, – бросил Апто. – А потом ты будешь угрожать оторвать ему голову?
– Точно. Крошка все обдумал.
Апто взглянул на Мошку и Блоху:
– И вы еще позволяете этому безмозглому болвану вами командовать? Неудивительно, что вы в кандалах и скоро умрете. Ваша сестра правильно поступила, сбежав с тем наемным убийцей и послав вас подальше.
Крошка напрягся в кандалах, яростно глядя на Апто:
– О ней мы не говорим!
– Зато я говорю! Слушай! Услада Певунья – самая умная из всех Певунов! Достаточно умная, чтобы сбросить мертвый груз в виде своих братцев! Услада, Услада, Услада! Она спала со мной, знаешь? Набросилась на меня прямо тут, в Фарроге, прежде чем сбежать с Бликом. Настоящая дикая кошка! Мне потребовался целитель после того, что ваша сестричка со мной сотворила!
– Врешь! – взревел Крошка Певун. – Врешь, врешь и еще раз врешь!
Мошка плакал. Блоха яростно сверкал глазами в наступившей смертельной тишине. Апто Канавалиана внезапно пробрала дрожь, и он решил, что сказал уже достаточно. Может, даже слишком много. Он слабо махнул рукой, превозмогая тяжесть кандалов:
– Я пошутил. Соврал. Просто хотел вас поддразнить. Услада вовсе на меня не набрасывалась, и, насколько мне известно, ее похитил наемный убийца…
– Конечно, кто же еще! – прорычал Крошка.
– К тому же, – добавил Апто, – я подумал, что этой клятой виллы должно вполне хватить, чтобы вытащить отсюда нас всех.
При этих его словах Тульгорд выпрямился в оковах.
– Не стоит над нами издеваться, критик, – глухо проворчал он.
– Я вовсе не издеваюсь, – заверил его Апто. – В конечном счете все мы пережили путешествие сюда. Мы даже пережили предательство убийцы. Нравится это вам или нет, но случившееся сплотило нас, как это всегда бывает с уцелевшими. Пережитое неразрывно связало нас между собой, и на случай, если вы забыли, – путешествие стало для нас одним долгим кошмаром.
– Не так уж было и плохо, – буркнул Крошка.
– Ну, для тех, кому грозило быть съеденным…
Борз Нервен поднял голову:
– Но ведь ты не входил в их число, Апто, продажный критик и низкий предатель? Нет! Это были мы, творцы! Наделенные талантом! Но не ты! Ты сумел выкрутиться, как и подобает обманщику!
– Возможно, – кивнул Апто, – но зато нам приходилось страдать, слушая твое пение, Борз. Поверь, даже королевский палач не смог бы причинить подобных мук.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Крошка и яростно уставился на братьев, которые послушно последовали его примеру:
– Ха!
– Ха-ха!
В коридоре за запертой дверью внезапно блеснул свет фонаря.
Апто выпрямился.
– Ладно, друзья, – прошептал он. – Похоже, палач сегодня явился раньше обычного, но это не важно. Настал решающий момент. Пожелайте же мне поцелуя Госпожи Удачи ради всех нас!
Свет стал ярче, а затем вдруг потускнел. В зарешеченном окне в двери появилось закрытое капюшоном лицо.
Однако это оказался не королевский палач. Интуиция подсказывала Апто, что это была женщина, прекрасная женщина, которая следила за ним из непроницаемой тени капюшона. Он сумел поклониться. И тихо прошептал:
– Госпожа.
– Я за всеми вами наблюдала, – последовал столь же тихий ответ.
– Ах вот как, – улыбнулся Апто. – Признаюсь, иногда я ощущал на себе чей-то скрытый взгляд, внимательный и ласкающий…
– Я смотрела на того, со сломанной ногой.
– Что, простите?
В замке заскрежетал ключ, и дверь со скрипом открылась.
На грубом непривлекательном лице сидевшего у задней стены камеры Стека Маринда возникло некое подобие любопытства. Апто окинул простака из лесной глуши взглядом, полным жгучего яда.
В камеру легко скользнула одетая в роскошные шелка женщина, которая сразу же направилась к Стеку Маринду.
– Ваша нога уже зажила, сударь?
– Похоже на то, – ответил он. – Вполне терпимо. По крайней мере, пока я вновь не окажусь на дыбе.
– О, это было крайне жестоко. Но королевский палач больше не будет вас мучить. Собственно, его труп уже стынет. Я пришла освободить вас, сударь.
Стек с трудом поднялся на ноги:
– Весьма любезно с вашей стороны, госпожа. Пожалуй, вам стоит начать с того несчастного на дыбе.
Она слегка наклонила голову:
– Я сказала «вас», сударь, и не имела в виду никого иного.
Нахмурившись, Стек скрестил руки на груди:
– Боюсь, мне придется отказаться от вашего предложения, госпожа. В конце концов, это мои товарищи. Если вы избавите меня от оков, ничто не помешает мне поступить так же и с ними тоже.
– Понимаю. Что ж, я нисколько не удивлена. Я сразу заметила ваше врожденное благородство и выдающееся достоинство, каковым является ваша преданность. И тем не менее все эти пленники постоянно высказывались о вас с насмешкой, сударь.
– Их дружба весьма неприветлива, госпожа.
– Крошка любит Стека, – сказал Крошка Певун и тут же нахмурился. – Нет, не так. Крошка любит баб, много баб, больше, чем Крошка может сосчитать. Верно, Мошка?
– Получается семь баб, – подытожил Мошка. – Дальше шести ты считать не умеешь.
– Блоха тоже любит Стека, – вставил Блоха. – Блоха любит Стека больше, чем своих братьев. Больше, чем он любит баб. Даже больше, чем он любит Усладу, свою сестру. Даже больше, чем…
– Умоляю вас, замолчите, – попросил Апто.
Вздохнув, женщина подняла связку ключей:
– Что ж, сударь, ваше желание будет исполнено.
– Госпожа, вы уже спланировали наш побег? Наверху над нами полно стражников.
– Там необъяснимым образом никого не оказалось, – ответила она.
– Неужели никого? – нахмурился Стек. – Но…
В это мгновение по коридорам пронесся нечеловеческий вой, завершившись сдавленным рычанием. Кто-то вскрикнул, и крик его тут же оборвался.
– Боги, – простонал Борз Нервен, – что это было?
Дрожащими руками женщина сняла со Стека оковы.
– Нужно отсюда убираться!
– Крошка не боится, – еле слышно проговорил Крошка.
– А Мошка боится, – сказал Мошка.
Побледневший Блоха кивнул:
– Боится. Ой!
Заброшенные боковые ворота были проделаны во внешней стене дворца, но за дверями слева и справа в самой стене находились узкие ниши с ведущими вниз ступенями. Поскольку главные ворота дворца были справа, Плакса Хват решила, что левый проход, вероятно, и есть тот самый, который им нужен. Они начали спускаться. Впереди шел Ле Грутт, с толстой свечой в одной руке и мотком веревки в другой.
– Проход просто тянется вокруг внешней стены, – прошипел Симонденалиан Никсос. – Нужно спуститься глубже, Плакса, и пройти через угольный подвал или, может, через колодец во дворе.
– Я когда-то плавал в папашином колодце, – сказал Мортари. – Именно там я и нашел всех утонувших кошек. Похоже, это были самые неуклюжие кошки в мире, и все они утонули за одну ночь. Видимо, одна свалилась в колодец, а остальные пытались ей помочь. Так или иначе, хуже всего было на них натыкаться или когда в рот попадала мокрая шерсть. Да и вкус у воды еще много недель был соответствующий…
– Мортари, – прошептала Плакса, – может, прибережешь свои истории для другого раза? Как-то не хочется, чтобы кто-нибудь нас услышал.
– Папаша терпеть не мог кошек. Он любил ящериц, а кошки их убивали или съедали их хвосты, так что папаша пинками отгонял кошек и спасал их. В смысле, ящериц, даже тех, что без хвостов.
– Симон, – сказала Плакса, – мы вовсе не ходим кругами. Мы сейчас глубоко под фундаментом стены и спускаемся все ниже. Не забывай: когда-то вся эта клятая вершина холма была цитаделью. Смотри! Ле Грутт нашел боковой проход, который ведет как раз туда, куда нужно.
Протолкнувшись мимо Лурмы, Мортари и Симона Ножа, она положила руку на плечо Ле Грутта, и они вдвоем вгляделись в узкую щель, тянувшуюся в сторону от грубой лестницы.
– Разведай, что там, – велела Плакса Ле Грутту. – Двадцать шагов и обратно.
– Двадцать шагов, – кивнул он. – Десять туда и десять назад. Понял.
– Нет. Двадцать туда и двадцать назад.
– Получается сорок шагов, Плакса. А ты сказала, двадцать.
– Я имела в виду двадцать туда. Мне все равно, сколько будет обратно.
– Разве не те же двадцать? Если только я не пройду назад лишь полпути или не стану двигаться прыжками. Тогда может получиться сколько угодно, в смысле, от одного до двадцати. Или, если семенить, как маленький ребенок, может выйти и пятьдесят!
– Все это очень хорошо, Ле Грутт, но давай все же не будем усложнять. Пройди двадцать шагов, посмотри, ведет ли этот ход дальше, а потом возвращайся.
– Я не смогу увидеть, ведет ли он дальше двадцати шагов, Плакса, если не схожу и не выясню.
– Ладно, на двадцатом шаге остановись, а потом пройди еще десять. Если там будет то же самое, что и на первых двадцати, возвращайся.
– Теперь уже речь идет о шестидесяти шагах, если считать в обе стороны, а потом еще о тридцати, если мы решим туда пойти.
– На что ты намекаешь?
Ле Грутт оскалился:
– За то, что мне придется шагать больше любого из вас, я должен получить долю побольше.
– Долю? Какую еще долю? Мы пытаемся освободить главу Гильдии воров!
– Верно, – нахмурился Ле Грутт и тут же просиял. – Но там наверняка ведь спрятано какое-то сокровище. Королевская сокровищница! Мы можем ее обчистить, как только вытащим ту старую ведьму…
– Старую ведьму? Речь идет о госпоже Громкий Слух!
– Она меня не любит, – заявил Ле Грутт. – Я пришел сюда только ради добычи.
– Не будет никакой добычи!
– И ты все еще рассчитываешь, что я пройду лишние девятьсот шагов?
– Девятьсот? Да ты о чем вообще толкуешь? Просто разведай тот клятый проход!
– Я вор-домушник, Плакса, а не разведчик.
– Значит, не пойдешь?
Ле Грутт скрестил на груди руки:
– Нет. Не пойду.
Вздохнув, Плакса повернулась и взяла за руку Симона:
– Возьми свечу и разведай тот проход.
– Еще десять процентов к моей доле.
– Хорошо! Давай иди!
Проскользнув мимо Ле Грутта, Симон выхватил у него свечу и нырнул в проход.
– Это нечестно! – прошипел Ле Грутт. – Я собирался попросить только пять процентов!
– Впредь меньше будешь спорить, – отрезала Плакса. – Нож теперь получит десять процентов от твоей доли.
– Что?!
– Тсс!
– Когда-нибудь пробовали суп из ящеричных хвостов? – спросил Мортари. – Мамаша готовила лучший в мире суп из ящеричных хвостов. Варила его в воде из-под кошек. Даже папаша не мог пожаловаться.
Послышалось какое-то царапанье, затем раздался негромкий вскрик, и слабое пламя свечи в проходе, мигнув, погасло.
Ле Грутт хотел что-то сказать, но Плакса подняла руку и прислушалась.
– Плохо дело, – она покачала головой, – я ничего не слышу.
– Естественно, не слышишь, – кивнул Ле Грутт. – Сама же велела мне заткнуться.
– Да не тебя, – ответила она. – Симона.
– Где он?
– Пошел по тому проходу, забыл?
– Это был колодец, – вещал позади них Мортари. – Полный утонувших кошек, которые плавали и воняли. Именно тогда я нашел бабулю.
– Не вижу никакого прохода, – заметил Ле Грутт.
– Зажги другую свечу, – посоветовала Плакса.
Ле Грутт пошарил в своей сумке, после чего объявил:
– Я взял только одну.
Плакса развернулась кругом:
– Кто-нибудь еще прихватил свечу?
– Я знаю, что она была у Ле Грутта, – сказала Лурма.
– У нас была только одна свеча? – осведомилась Плакса.
– У меня была свеча, – ответил Барунко. – А потом я взял ее в руку и раздавил, будто расплавленный воск. Ха!
– Где она сейчас, Барунко? – спросила Плакса.
На мгновение наступила тишина.
– Не помню, – промолвил великан. – Это было много лет назад.
– Ле Грутт, – объявила Плакса, – придется тебе лезть туда в темноте. Ты должен найти Симона и ту свечу.
– Где?
– В том проходе.
– Возьми конец веревки, – произнес Ле Грутт.
Плакса взяла веревку и протянула ее Мортари, который подошел ближе и наклонился к Ле Грутту. Они о чем-то пошептались, а затем Ле Грутт, ворча, полез в проход.
Вскоре послышался крик, звук падающих камней, а затем воцарилась тишина.
– Мортари, – вздохнула Плакса, – дай мне конец веревки.
Мортари поднял обе руки:
– Который?
– Что? Он и другой конец тоже отдал тебе?
– Сказал, для надежности, – объяснил Мортари.
– Лурма, – обратилась к подруге Плакса, – у тебя чувствительные пальцы. Лезь в проход на ощупь и будь осторожнее!
– Надо было сразу меня посылать, – заявила Лурма. – Я бы взяла всего четыре процента, но ведь никому не пришло в голову меня спросить. Вечно только и слышишь: «Вскрой тот замок, Лурма!», или «Послушай, что за той дверью, Лурма!», или «Сними связку ключей с его пояса, Лурма!».
– Ладно-ладно, – кивнула Плакса. – Извини.
Лурма пробралась мимо нее и скользнула в трещину в стене.
Все ждали.
– Она мне заодно трипак подарила, – сказал Мортари. – Та сука.
– Кто? – спросил Барунко.
– Я же сказал – та сука.
– Какая именно? – уточнил великан.
– Я же сказал!
– Нет, не сказал!
– Заткнитесь оба! Я что-то слышу! – Плакса шагнула в проход. – Голоса. Слабые. Тихо… я почти могу их различить.
– Что они говорят? – поинтересовался Мортари.
– Они спорят… спорят о том, у кого конец веревки. Погодите! Симон нашел свечу! Идемте! Они обнаружили настоящий туннель!
– Туннель? – воскликнул Барунко. – Здесь? Под землей?
– Плакса? – позвал Мортари.
– Чего?
– Что мне делать с этим веревочными концами?
– Сколько их у тебя?
– Два.
– Возьми с собой оба, – посоветовала она. – Могут пригодиться.
Проход был узкий, под ногами скользило, но внезапно появившееся впереди пламя свечи помогло им добраться до остальных. Под уступом высотой в половину человеческого роста на полу туннеля сидели Симон, Ле Грутт и Лурма.
Плакса спрыгнула с уступа. За ней последовали Мортари и Барунко.
Туннель был широкий, с низким потолком, который образовывали сходившиеся друг с другом каменные блоки. Стены по обеим сторонам покрывали ярко раскрашенные фрески, а пол был выложен блестящей мраморной плиткой. Взяв у Симона свечу, Плакса поднесла источник света ближе к одному из изображений:
– Ничего знакомого – им, вероятно, много тысяч лет. Нет, погодите… Уж не новый ли это король? – Она провела пальцем по фреске. – Краска еще не высохла!
Барунко принюхался:
– Дерьмом несет.
Лурма закатила один глаз:
– Вечно тебе что-то кажется, Барунко.
– Нет, – сказал Симон Нож, – он прав! Вонь идет оттуда.
Он двинулся по туннелю.
– Мы что, теперь идем на запах дерьма? – спросила Лурма.
Симон скрылся за поворотом, и тут же послышался его негромкий крик. Все во главе с Плаксой поспешили туда.
На полу у ног Симона лежали два тела.
– Быстро сработал, Симон! – сказала Лурма, жуя свой комок праззна. – Да эти художники вообще рисовать не умели!
Симон Нож развернулся кругом:
– Это не я! Только взгляните на них! Их кто-то на куски разорвал!
– К тому же, – заметила Плакса, – если бы вы посмотрели столь же внимательно, как и я, то поняли бы, что эти художники просто закрашивали некоего древнего короля, заменяя его лицо на лицо узурпатора. Оскверняя историческое наследие! Фальсифицируя достояние веков и сбивая с толку поколения будущих историков! Я же вам говорила, что он – истинное зло!
– Фальси… фальфи… что? – переспросил Симон, доставая нож. – Слушайте! В этих туннелях рыщет какая-то дикая тварь. Взгляните на эту кучу дерьма: оно ведь еще свежее! Мы тут не одни.
– Симон прав, – кивнул Ле Грутт. – Здесь я, Мортари, Плакса, Лурма и…
Лурма попыталась врезать ему по голове, но промахнулась.
– Он имеет в виду, что тут бродит какой-то долбаный демон. Вот что он имеет в виду, Ле Грутт!
– Демон? Где?
– Где-то рядом, – прошипел Симон, перебрасывая нож из руки в руку; мгновение спустя тот с лязгом упал на пол.
Все напряглись, но, к счастью, нож разминулся с кучей дерьма.
– Подними его, Симон, – вздохнула Плакса. – Он может тебе понадобиться. Ты пойдешь впереди…
– Я? Почему не Барунко?
– Да, – сказал Барунко, – почему не Барунко? И где он, кстати?
– Он здесь, – ответила Плакса. – Это ты сам и есть, Барунко.
– Верно! Пойду впереди! Где у нас перед?
Плакса подтолкнула его в нужную сторону.
– Пойдем туда, – сказала она.
– Почему туда? – спросил Симон.
Плакса схватила Барунко и развернула его кругом:
– Ладно, тогда сюда!
– Вот так-то лучше, – проворчал Симон. – Если только не лучше было туда.
– Нет, – огрызнулась Плакса. – Мы ищем подземелья.
– Откуда ты знаешь, что они там? – спросил Симон, вытирая кровь с рук.
– Да ничего я не знаю.
Они двинулись вперед. Барунко первым, выставив вперед руки, чтобы не налететь на стену. Позади него Лурма со свечой, по своему обычаю виляя от одной стены туннеля к другой. За ней шел Мортари, склонив набок распухшую голову и опираясь торчащими из нее странными шишками о левое плечо. За ним шагал Ле Грутт, держа в руке смотанную веревку, а затем Плакса и сразу же за ней Симон Нож.
– Поглядывай за спину, – прошептала Плакса Симону.
– Пытаюсь, – ответил он, – только там темно, и, клянусь, эта тьма следует за нами! Словно какая-то ползучая смерть!
– Просто будь готов на случай, если какая-нибудь тварь на нас набросится. Где, кстати, твой второй нож? Я его не видела.
– Я его потерял. Еще на прошлой неделе.
– Какая жалость. И как же это случилось?
– Нож застрял в ухе мула, а мул убежал.
– Ты пытался убить мула?
– Думал легко заработать двадцать брошей. Мул был упрямый, и хозяину надоело каждый день самому таскать тюки на рынок.
– То есть мул не хотел возить их на себе?
– Я же уже сказал: он был упрямый и своенравный.
– Но если мул ничего не возил, зачем хозяин таскал его с собой на рынок?
– Я что, сказал, что хозяин мула отличался особым умом? – фыркнул Симон. – Двадцать брошей!
– Но ты не справился.
– Он все равно мне заплатил, за потерянный нож.
– Умно, Симон, – улыбнувшись, кивнула Плакса. – Похоже, ты все же кое-чему у меня научился. Другой вопрос: сколько лет на это потребовалось?
– Не особо выгодная сделка. Нож стоил пятьдесят.
– Лучше уж получить двадцать брошей, чем копытом по голове.
– Собственно, от удара копытом я и промахнулся.
– Ах вот как…
Ле Грутт развернулся кругом, злобно глядя на них обоих:
– Вы когда-нибудь заткнетесь? Сколько можно нести чушь!
– Надо же как-то скоротать время, – прошипел Симон Нож. – В чем проблема, Ле Грутт?
– Ты забрал десять процентов от моей доли! Вот в чем проблема!
Впереди послышался глухой удар: это Барунко наткнулся на дверь. Все столпились за спиной у великана, пока тот шарил в поисках засова. Наконец Лурма, недовольно ворча, протиснулась мимо него:
– Дай-ка мне.
После нескольких попыток она сумела ухватиться за засов, отодвинула его, открыла дверь и торжествующе взглянула на Плаксу.
Однако на нее никто не обращал внимания, ибо по другую сторону двери сидел на корточках обезьяноподобный демон, обеими руками яростно насилуя свой набухший пенис. Подняв взгляд, он моргнул и оскалился, показав острые клыки.
В воздухе просвистел нож Симона, но все, наученные горьким опытом, уже успели пригнуться, даже Барунко. Нож пролетел мимо демона и приземлился далеко в коридоре.
Не обращая внимания на демона, не прекращавшего своего занятия, Мортари бросился за ножом.
– Бей его, Барунко! – крикнула Плакса. – Он прямо перед тобой! Бей!
Барунко устремился вперед, но в то же мгновение демон содрогнулся и исторг мощную струю, залив великана с ног до головы. Тот отшатнулся:
– А-а-а! Мои глаза!
Завизжав, демон бросился бежать по коридору, сбив с ног Мортари, который успел подобрать нож. Снова вскочив, тот поспешил к Симону.
– Нож у меня! – крикнул Мортари. – Кинь его еще раз!
– Хватит вам! – бросила Плакса. – Лурма, будь так любезна, помоги Барунко привести себя в порядок.
– Что? Ты с ума сошла?
– Просто возьми ту фляжку с водой и хотя бы промой ему глаза.
– А если я забеременею?
– Такое может случиться, – объяснила Плакса, – только если ты вытрешь ему лицо тем, что у тебя между ног.
– Между ног! – пробормотал Барунко, шаря руками в воздухе. – Лицо! Скорее!
Нахмурившись, Лурма достала фляжку.
– Это моя особенная вода, – сказала она.
– С чего бы вдруг? – спросила Плакса. – Что в ней такого особенного?
– Из этой фляжки я пью, – ответила Лурма. – А теперь мне придется впустую тратить воду на рожу Барунко. Надеюсь, все слышали? Буду требовать компенсации за все, что я тут израсходовала.
– Надеюсь, ты забеременеешь, – сказал Ле Грутт.
– Что?
