Евгений Лукин
Рядовой Леший
И мы все время шли великой чащей,
Я разумею – чащей душ людских.
Данте Алигьери
Глава 1
Приняли мы с Лехой Лешим второй самосвал, прилегли на мелкий теплый щебень, раскурили одну «Приму» на двоих. Лежим, смотрим в небо. В азиатское серое от зноя небо.
– А знаешь, – задумчиво признался он вдруг, – я ведь и впрямь леший…
Шел 1974 год. Смартфонов в ту пору еще не изобрели, библиотеки в дивизионе не было, телевизор «деды» нам после отбоя смотреть запрещали, вот и приходилось развлекать друг друга небылицами. Роль рассказчика обычно доставалась мне. Леха – тот больше молчал да слушал. А тут, глянь, и сам до байки дозрел!
– Нечистая сила, что ли? – понимающе ухмыльнулся я.
– Ага…
– Как же тебя в армию забрали? Или теперь и леших гребут?
– Да тут, видишь, какое дело… – сказал он, покряхтев. – Подстерегли меня однажды двое наших…
– Каких это ваших?
– Н-ну… леших…
– Та-ак… И что?
– Отметелили, связали и бросили. Прямо там, на опушке…
Я докурил по-честному до половины и отдал сигарету Лехе.
– Вот суки! – посочувствовал я. – А с чего это они?
Ответил не сразу, затянулся неспешно пару раз.
– Да я у них салабоном считался. Ста лет еще не исполнилось…
– Гляди-ка! Выходит, в лесу тоже дедовщина?
– А то нет, что ли? – хмуро отозвался он. – Связали, оставили… День лежу, второй лежу…
– Погоди, не выбрасывай! – всполошился я. – Там еще затяжки на две!
Вынул из панамы иголку, отобрал чинарик, наколол его сбоку (пальцами-то уже не ухватишь), поднес ко рту.
– Лежу, – повторил Леха еще мрачнее. – Ну все, конец мне, думаю…
Последняя затяжка опалила губы.
– Погоди, – перебил я, стряхнув с иголки огонек и отправив ее на место. – Как это конец? Лешие разве не бессмертны?
– Да так, знаешь… Если обездвижить надолго, деревенеть начнет…
– Окаменелостью, что ли, станет?
– Нет. Не окаменелостью. Корягой. Я ж говорю: деревенеет…
– Насовсем или…
– Бывает, что и насовсем.
С невольным уважением покосился я на рядового Лешего. Не ожидал я от него столь грандиозной, а главное, столь подробной и достоверной залепухи.
Честно сказать, в карантине он казался мне обычным деревенским валенком. А потом, когда нас уже в дивизион распределили, – то ли привык я к нему, то ли сам Леха схватывал все на лету, – но и речь у него стала посложнее, и фантазия, как видим, разгулялась. Ну да с кем поведешься…
– Так чем дело кончилось?
– Повезло мне! Смотрю: идет через опушку парень. Грустный такой, башка стрижена… Окликнул я его. Помоги, говорю, добрый человек, развяжи… Что хочешь для тебя за это сделаю!
– А он?
– Спрашивает: ты кто? Леший, говорю. А он мне: да нет, это я Леший.
– Та-ак…
– Ну фамилия у него была – Леший!
– Да я понял. Развязал он тебя?
– Развязал. Теперь, говорю, проси что хочешь. А у него, слышь, глазенки вспыхнули. Отслужи, говорит, за меня в армии! Я, конечно, прибалдел сперва, потом прикинул, думаю: ну а что? Два года – это ж не двадцать пять лет! Это раньше, при царе четвертак служили. Скорчил его морду, забрал паспорт – и на призывной пункт. Так вот сюда и попал…
– Леха… – выговорил я с восхищением. – Слушай, Леха… Как дембельнешься, начинай романы писать. Большие деньги заработаешь… Нет, кроме шуток…
Тут я заметил, что рядовой Леший не слушает. Вернее, слушает, но не меня.
– Лежи, не двигайся, – тихо предостерег он.
Я приподнялся на локте и оглядел окрестности. Чуткий Леха, как всегда, не ошибся: со стороны радиотехнической батареи к нам приближалась опасность в лице рядового Горкуши. Сапоги у рядового гармоникой, рукава закатаны по локоть, бляха ремня сияет в области детородных органов, тулья панамы промята на ковбойский манер.
Я встал. Не навытяжку, понятно (это уж было бы чересчур), но и оставаться в горизонтальном положении также не стоило.
– Ну не падлы, а? – плаксиво вопросил рядовой Горкуша, подойдя вплотную и устремив на меня синие горькие – под стать фамилии – глаза.
– Так точно! – отрапортовал я. – Падлы, товарищ старослужащий!
А сам все ломал голову: почему это он до сих пор не обратил внимания на лежащего рядом Леху?
– «Дедушку»! – трагически вскричал рядовой Горкуша. – «Дедушку» во внутренний наряд! Дневальным! На тумбочку! Со штык-ножом!.. Это что?
– Бардак, товарищ старослужащий!
– Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!
– Так падлы же!.. – истово поддакнул я.
И смягчился рядовой Горкуша, подобрел.
– Ну ты все понял, да? – уточнил он на всякий случай.
Полагаю, выражение глубокого искреннего горя оттиснулось на моих чертах вполне убедительно.
– Так точно, понял! А заменить не смогу. Заступаю в караул. Первый раз.
Рядовой Горкуша был потрясен услышанным. Даже снял зачем-то панаму. Костлявый, кадыкастый, бледный, какой-то весь вывихнутый, стриженный под ноль… Огляделся в поисках другой жертвы. Но нет, никого не видать. Кругом поросшие верблюжьей колючкой унылые серо-зеленые бугры, да белеет вдали бетон пятого капонира.
– А где этот… Леший?
Я осторожно покосился на Леху. Тот лежал неподвижно и смотрел на меня. «Молчи», – прочел я в его глазах.
– Был здесь… – осторожно соврал я. Впрочем, почему соврал? Действительно ведь был здесь. И есть.
– А теперь где?
В недоумении я развел руками:
– Лопата – вот…
Лопата валялась в полуметре от Лехи.
– Найду – дыню вставлю, – кровожадно пообещал Горкуша. – Поперек!
Нахлобучил панаму и двинулся сердито-расхлябанной походкой в сторону стартовой батареи. Рядового Лешего он там, разумеется, не встретит. А значит, стоять на тумбочке со штык-ножом суждено рядовому Клепикову – он сейчас возле курилки верблюжью колючку вырубает.
Леха тем временем шевельнулся.
– Говорил же: лежи, не двигайся… – упрекнул он.
– Как это ты?..
– Молча!
– Да я заметил, что молча… Ты что, глаза отводить умеешь?
Леха вздохнул:
– Когда-то умел…
– Эх, ни хрена себе! А сейчас это что было?
– А сейчас, видишь, замереть пришлось. Вот если бы в лесу… Там хоть пляши – никто не заметит. А тут чуть шевельнулся – вмиг углядят!
– То есть в лесу, значит, попроще…
– Ну а как же!
– А ты не из цыган, Лех?
– Из леших я…
Тут со стороны солдатского городка подкатил третий самосвал – и взялись мы снова за лопаты.
* * *
С этого дня мы с Лехой как бы поменялись ролями: уж больно показалась мне интересной эта наша новая игра в лешего. Я спрашивал – он отвечал. Я его ловил на вранье, а он выкручивался. И выкручивался, доложу я вам, виртуозно.
Следовало, правда, выбирать для таких бесед место и время. А то, помню, перепугали однажды чуть не до полоумия «шнурка»-узбека из нашего призыва. Послушал он нас, послушал, потом вскочил с груды только что разгруженного щебня и жалобно закричал:
– Д-дураки!..
И кинулся прочь.
С тех пор поостереглись. Если и развлекались подобным образом, то наедине, без лишних ушей.
– Значит, говоришь, скорчил ты его морду… И сейчас тоже корчишь?
– Да как тебе сказать… Привык за два месяца. Вроде приросла…
– Ладно! А кого-нибудь другого скорчить – слабó? Рядового Горкушу, к примеру…
– Ну его на фиг! – По-моему, Леха даже содрогнулся слегка, представив такую попытку.
– Хорошо, не Горкушу… – поспешил исправиться я. – Меня давай.
– Я что, за всех служить подряжался? – вспылил он. – Мне вон одного Лехи Лешего за глаза хватает!
– Нет, ну я ж не прошу тебя в самом деле прикинуться! Я спрашиваю: можешь или нет?
– Да хрен его теперь разберет… – отвечал мне с тоской рядовой Леший. – Иногда кажется: совсем разучился. После карантина напрочь все отшибло. Даже пробовать боязно…
– А вообще трудно служить? – сочувственно спросил я.
– А то сам не знаешь!
Забаву пришлось прервать. Дверь столовой открылась, и вошел старшина Лень. Оглядел столы с перевернутыми лавками на них.
– Не по-нял!.. – взмыл его звонкий зловеще-ликующий голос. – Это что за пол такой? Вы его мыли, нет?
– Два раза перемывали, товарищ старшина!
– Хреново перемывали! Тряпку в зубы – и вперед!
Вышел.
Пол взбрызнули и протерли. Главное – что? Главное, чтобы линолеум влажный был и блестел.
Вот в казарме, когда дневалишь, там сложнее. Собственно, казармой нам служил старый ангар с четырьмя рядами шконок, финской дизельной печкой и черно-белым ламповым телевизором на сваренной из арматурин подставке. А самое грустное – полы в ангаре были бетонные. Вымоешь разок с хлоркой – и кожа на пальцах становится, как у девочки, тонкая и прозрачная.
– Лех, – продолжал допытываться я, – а какой ты на самом деле был? В лесу…
– Да какой хочешь! – буркнул он. – Без разницы…
– Ага… – пробормотал я, соображая. – То есть в кого пожелаешь, в того и перекинешься… А сила откуда? Деревья небось помогали?
– Да, в основном деревья…
– А у нас тут, значит, ни деревца… Одна верблюжья колючка, так?
– Так…
– Нет, но перед казармой-то – акации!
– А толку? Они ж тоже на территории!
– Понял… То есть нужны не просто деревья, а гражданские деревья?
– Н-ну… в общем… да.
– Погоди! А за территорией? Там же колхозные виноградники, сады… Тоже ведь растительность! Или это не то?
– Может, и то… – уныло ответил он. – А как туда попадешь?
– Через дырку.
– А «деды» узнáют?
Да, верно… Пока не отслужил хотя бы полгода, о дырке и думать забудь. Высокое право на самоволку надо еще выстрадать.
* * *
Случай нам представился всего пару дней спустя. Сидели в курилке перед ангаром и при этом, обратите внимание, не курили, что в глазах окружающих равнозначно уклонению от исполнения воинских обязанностей. Невесть откуда возник смутно знакомый старлей.
– Вы двое, – определил он и направился в сторону КПП.
Мы, понятно, последовали за ним.
– Со мной, – бросил он дежурному.
Так впервые за два месяца мы оказались на гражданке.
Достигли поворота и увидели заглохший невоенный грузовичок с какой-то подержанной мебелью в кузове. Поднажали втроем, подтолкнули. Грузовичок завелся, зафырчал. Старлей тут же забрался в кабину к шоферу и уже из окошка сообщил:
– Свободны. Долóжитесь на КПП.
И подумали мы: а почему бы нам не дать крюкá и не пройти через виноградник?
Ах, какой это был виноградник! Дамские пальчики вполне мужского размера. Я подумал и сорвал гроздь – поменьше, чтобы успеть слопать все по дороге. Леха последовал моему примеру.
– Ну и как? – осведомился я, гурманствуя. – Способствует растительность?
– Чему?
– Способностям!
Рядовой Леший хотел ответить, но не успел – нарвались мы с ним на приключение. Из-за шпалеры вышел навстречу нам смуглый юноша в тюбетейке и с берданкой за плечом.
– Замер! – негромко скомандовал Леха – и я замер.
Сторож моргнул и отшатнулся, уставившись туда, где только что стояли два мародера в военной форме, а теперь вот взяли вдруг да исчезли. Потом скинул с плеча свою одностволку и принялся озираться. Я, честно сказать, струхнул. Сейчас пальнет куда попало… А ну как в нас!
Рядовой Леший медленно поднял руку, опустил, всмотрелся в испуганно мечущиеся карие глаза, потом повернулся ко мне и, кивнув, двинулся в обход ошарашенного туземца. Я, понятно, за ним.
– Гляди-ка… – подивился Леха, когда мы, выбравшись на бетонку, перевели дыхание. – И вправду ведь способствует…
– Кто?
– Растительность…
У меня, признаюсь, екнуло под ложечкой. Тут уже, простите, не игра, тут уже чертовщина какая-то начинается. К счастью, вспомнилась читанная когда-то статейка об уличном гипнозе. Все-таки, наверное, Леха из цыган – там у них в таборе, по слухам, еще и не такое проделывают. Да и фамилия какая-то вроде цыганская…
Глава 2
Да наверняка цыган! Уже на следующее утро подпитавшийся от гражданской растительности рядовой Леший начал, попросту говоря, наглеть. Скажем, по команде «подъем» положено одеться и занять свое место в строю за сорок пять секунд. Так вот, надо было видеть, с какой теперь солидной обстоятельностью экипируется мой друг Леха. «Деды» и те уже построились, поверка вовсю идет, а он еще только верхнюю пуговицу застегивает. Неспешно этак…
Жутковатое, между прочим, зрелище. Одно дело, согласитесь, отвести глаза рядовому Горкуше или там сторожу с берданкой, но чтобы всей казарме…
И главное, никто ничего не замечает! Кроме меня.
Кстати, а почему? Почему я Лехины проделки вижу, а остальные – словно ослепли? Спросил его об этом.
– Могу и тебя обморочить, – невозмутимо предложил он. – А надо?
Да нет, пожалуй, не надо.
– Слышь, Лех! А если б ты его обманул?
– Кого?
– Ну, того, кто тебя развязал! Взял бы и не пошел в армию…
– Ну так… Уговорились же!
– И что?
Задумался Леха.
– Нет, ну… – неуверенно начал он. – Узнáют – слава пойдет…
– Кто узнает? Другие лешие?
– Ну да…
– Так они уж тебя и так отметелили, связали… чуть корягой не сделали!.. Чего терять-то?
Совсем смешался Леха. Но опять-таки вывернулся.
– Нет, – решительно сказал он. – Совестно как-то… Он меня выручил, а я вдруг… Нет. Да и Родине долг отдать…
Услышав про долг Родине, я не выдержал и заржал, причем долго не мог остановиться.
По-моему, Леха обиделся.
* * *
А потом выпал на нас майор Карапыш, замполит дивизиона. Портрета его я здесь приводить не буду, поскольку портрет в точности соответствовал фамилии. Карапыш – он и есть Карапыш.
Хотя нет, вру. Никак это не могло случиться потом. Случилось это как раз перед нашей вылазкой в виноградники. Поймал нас политрук на плацу, поставил по стойке «смирно» – и приступил к перевоспитанию. Зловеще, с присвистом:
– Вы что творите? Ваши отцы кровь на войне проливали, а вы тут религиозную пропаганду разводите! Кто из вас леший?
Какая ж это, интересно, сука стукнула? Не иначе тот «шнурок»-узбек.
– Я, товарищ майор!
Ошалел Карапыш. Не ожидал он столь прямого, а главное – бесстыдного ответа. Видя, как начальство хватает воздух ртом, я сообразил, что мы рискуем лишиться нашего замполита, и пришел на выручку:
– Фамилия у него такая, товарищ майор! Леший.
Леха поспешно полез в нагрудный карман френчика и предъявил в доказательство военный билет.
Карапыш ошалел повторно.
А на следующий день мы, как я уже рассказывал, посетили колхозные виноградники – и больше к Лехе политрук не цеплялся ни разу.
Зато прицепился однажды ко мне. Конечно! Коли не владеешь уличным гипнозом, всяк норовит обидеть…
– Надо нарисовать плакат, – поставил он меня перед фактом.
– Товарищ майор, я не умею.
– Нет такого слова в армии – «не умею». Какое у вас образование?
– Неоконченное высшее, товарищ майор!
– В школе преподавали?
– Так точно, товарищ майор! В сельской.
– Ну вот! А чего ж вы тогда?
У меня был только один выход, и я им воспользовался: решил выполнить работу хуже некуда. Старался как мог. Клянусь, даже из-под кисти Остапа Ибрагимовича Бендера не выползало ничего более уродливого: буквы кренились в обе стороны, наезжали друг на друга и тут же разбегались навсегда. Для вящей убедительности текст изобиловал помарками, кляксами и грубыми орфографическими ошибками. Я бы даже сказал, цинично грубыми.
– Ну вот! – жизнерадостно вскричал майор Карапыш, увидев мое творение. – А говорил: «не умею»!
И приказал повесить это убоище на стенд.
* * *
Проснулся я, как всегда, минут за пять до утренней побудки, только вот с ощущением смутного беспокойства. Лежал, не шевелясь, под простыней и тревожно прислушивался к себе. А уж когда дневальный гаркнул подъем и рядовой Леший вопреки обыкновению наравне со всеми скатился с койки, кинулся к своей тумбочке и принялся судорожно влезать в штанины, я окончательно осознал, что день нам предстоит необычный и непростой.
В строй мы с Лехой стали одновременно.
– Чего это ты? – тихо спросил я.
– Не знаю, – с трепетом отозвался он. – Что-то предчувствие у меня какое-то…
Предчувствие, похоже, одолевало всех. Даже вышедший к нам старшина Лень и тот выглядел на этот раз не слишком самоуверенно.
– Отдохнули за месяц? – с нервозной ехидцей осведомился он. – Жирок вокруг пупка завязался?.. Будем жирок растрясать.
И приступил к поверке.
– Ребята, что случилось? – шепнул я.
– «Дед» из отпуска вернулся, – прошептали в ответ.
– Какой дед?
– «Дед» Сапрыкин. Командир батареи…
О комбате мы с Лехой были уже наслышаны, хотя еще не видели ни разу. В отпуск он ушел в тот самый день, когда мы появились в дивизионе. Личность настолько легендарная, что воспринималась нами как какой-нибудь, я не знаю, фольклорный персонаж. Мифологический. Вроде того же лешего.
Кстати, прозвище «Дед» применительно к офицеру – верх уважения со стороны нижних чинов. Все равно что присвоенный поручику солдатский Георгиевский крест.
На общем построении я комбата хорошенько не разглядел. Такая возможность представилась мне лишь на огневой позиции. «Дед» был приземист и громоздок, как Вий. Из-под козырька офицерской фуражки виднелись лишь крупный бугристый нос, жестко сложенные губы и нечеловечески широкий подбородок. Казалось, подведут сейчас к майору кого-либо в чем-то виноватого – и прозвучит глуховатый подземный голос: «Поднимите мне козырек…»
– Всем разойтись, кроме майского призыва…
И остались мы, девять салажат, перед этаким страшилищем.
– Хрен знает кого уже призывать стали… – проворчал комбат. – Хромые, очкастые… – Чуть запрокинув голову, оглядел обмершую шеренгу. Взгляд его остановился на Лехе.
– Рядовой Леший! – немедленно отрапортовал тот.
– Леший, говоришь?.. Что умеешь?
– Ничего не умею, товарищ майор!
Искренний ответ, но безрассудный. Хотя, похоже, комбата он даже позабавил.
– Ну а конкретно… Что именно не умеешь? В карты играть умеешь?
И я увидел, как рядовой Леший побледнел.
– Никак н-нь… Т-то есть… Так точ-ч… э-э…
– Два наряда вне очереди!
– Есть два наряда вне очереди! – с облегчением выпалил рядовой Леший.
* * *
Да уж, майор майору рознь. Это вам не Карапыш какой-нибудь. Впечатлил он меня. Сильно впечатлил. Что до Лехи – тот был просто подавлен. Таким я его еще не видел.
– Слушай, по-моему, он меня расколол…
– Кто? Комбат?
– Ну да… Насквозь видит…
– Через козырек?
Крякнул Леха, с досадой тряхнул стриженой башкой. Башка у него была, кстати, клиновидная, чуть сплющенная с висков.
– И на хрен я соглашался? – горестно молвил он. – Глядишь, еще бы кто по той опушке прошел… развязал бы… Главное, сидит сейчас где-нибудь в забегаловке, пиво небось пьет, а тут за него…
И я наконец разозлился:
– Слышь! Лех! Завязывай, да? Хватит уже, наигрались в лешего…
Он лишь печально покосился на меня и не ответил.
– Короче, ты! Цыган… – начал я с подковыркой.
– Я не цыган!
– Ладно, не цыган… Леший. А комбата надурить – слабó?
Леха вздохнул:
– Надуришь такого…
– А чего он тебя про карты спрашивал?
– Ну так меня ж почему связали и бросили? – взвыл Леха. – В карты я у них выиграл! А они говорят: мухлюешь!..
– Лешие?
– Лешие!
И я вновь восхитился, как он, зараза, выкручивается!
– На что играли хоть?
– На белок.
– А ты правда не мухлевал?
Помолчал, посопел:
– Да так… немножко…
И я даже сам не заметил, как вернулся в прежнюю колею.
– Слушай, – сказал я. – Вот ты говоришь: сидит пиво пьет… Ну, этот… настоящий Леха Леший… Так он же теперь никто, получается! И звать его никак! Паспорта нет, прописки нет, на работу хрен устроишься… Два года скрываться? Нет, уж лучше отслужить…
– С таким комбатом? Ну на фиг…
– А долг Родине отдать?
– Да иди ты…
* * *
– Оу! Ты! Боец!
Чисто инстинктивно оправил ремень, обернулся. В курилке сидел рядовой Наумович, а рядом с ним стояло пустое оцинкованное ведро. Устремленный в мою сторону взгляд старослужащего показался мне сильно озадаченным.
Предчувствуя недоброе, приблизился я к курилке.
– Сядь, – велел Наумович и похлопал по доске.
Деликатно присел.
Рядовой Наумович – тоже «дедушка», но в отличие от рядового Горкуши куда более вменяем. Оба прокалывают иголкой дни в карманном календарике, оба считают, сколько осталось до дембеля, но чувства у них при этом, поверьте, совершенно разные. Горкуша – тот втайне сознает, что дóма, на гражданке, ничего хорошего его не ждет, вот и упивается властью напоследок, а Наумович… Этот, пожалуй, попроще, понаивнее.
– Дружишь с Лешим? – отрывисто спросил рядовой Наумович.
– Дружу.
– И чего он?
– Н-ну… Леший.
Замолчал старослужащий. Надолго.
– Случилось что-нибудь? – осмелился я полюбопытствовать.
– Дал… ему… ведро, – тяжко одолевая каждое слово, заговорил рядовой Наумович. – Послал к старшине… в каптерку… Говорю: принеси…
– Ведро сельсин-датчиков? – догадался я.
– Угу…
Извечная хохма наших «дедушек». У старшины Леня очень плохо с чувством юмора, зато очень хорошо с чувством собственного достоинства, так что посланному в каптерку салабону влетает всегда по первое число.
– И что?
– Принес…
– Ведро сельсин-датчиков?! – не поверил я.
Мрачный кивок.
– Как они хоть выглядят? (Меня это и впрямь сильно интересовало.)
– Так… хрень какая-то…
– И где они?
Клянусь, большего недоумения мне еще ни на чьем лице видеть не доводилось.
– Когда принес, в ведре были…
И мы оба повернулись к пустому оцинкованному ведру.
* * *
– Леха! – прошипел я, поймав своего дружка за ангаром, где тот копал траншею. – Ты что, совсем нюх потерял?
– А что такое? – не понял он.
И я рассказал ему про Наумовича.
– Сегодня же всем растреплет! Не он – так старшина Лень!
– Да я к старшине и не ходил даже…
– Без разницы! Одного Наумовича хватит!.. Неужели нельзя было, я не знаю… память ему, что ли, отшибить?..
Леха вогнал лопату в грунт, поморгал растерянно.
– Слушай, не догадался… – виновато промолвил он.
Эх, ничего себе! Так он еще и память отшибать умеет?
Глава 3
– Значит, говоришь, ведро сельсин-датчиков?
Комбат сидел посреди бытовки на табурете, уперев кулаки в колени, недвижный как идол. Облачен в галифе, сапоги и майку-алкоголичку. Глаза, по обыкновению, скрыты козырьком офицерской фуражки.
Я укоризненно покосился на Леху. Леший он там, не леший, а смекалки солдатской – ни на грош. Взять ту же траншею. Зачем копал? Внуши сержанту, что траншея выкопана, – и все дела. Все равно потом закапывать!
Теперь вот с сельсин-датчиками. Слухи по дивизиону разлетаются мгновенно. Ничего удивительного, что о Лехиных проказах «Дед» Сапрыкин уже был наслышан. Другое удивляло: затребовал к себе нас обоих.
Медленно, как орудийная башня, повернулся ко мне козырек.
– А ты… – сказал комбат и приостановился. Мне стало зябко. – Считай, что с сегодняшнего числа… Комсомолец?
– Никак нет, товарищ майор!
– Почему?
– Исключили, товарищ майор! Еще в институте!
– За что?
– За аморалку! На летней практике!
– С кем?
– С пионервожатой!
– А-а… Ну, это… бывает… Словом, с сегодняшнего числа ты – мой заместитель по политчасти.
Умолк вновь. Не смея дыхнуть, мы ждали продолжения.
– Позвонили «комиссару». Из штаба округа, – скупо отмерил он информацию. – Едет к нам проверка.
Делать им нечего, в этом штабе округа! Мы – строящийся дивизион, нам бы к осени третий капонир как-нибудь до ума довести, а они наглядную агитацию проверять! Знаем мы эти проверки. Снимут сейчас с бетонных работ всех заподозренных в художественном таланте – и сиди рисуй плакаты. Все спят, а ты рисуй. Потом наедет какое-нибудь вышестоящее существо, глянет мимоходом – и сгинет, после чего стенд снова станет крышкой теннисного стола, а изрисованную тобой бумагу сорвут и отправят по назначению.
– Бытовка, – неумолимо продолжал комбат. – Бытовку – оформить, оборудовать. Красный уголок. График политзанятий.
А все Карапыш! Не заставь он меня тогда заняться живописью, глядишь, обошлось бы… Я с ужасом оглядел стрельчатые своды нашего тесного подземелья – бетонного закутка, ограниченного с боков монолитными стенами. За левой (глухой) стеной таился дизель, за правой (с дверью) – кабина управления стартом.
– Товарищ майор, – отважился я. – А когда…
– Завтра.
– Това-арищ майор! Да как же я до завтра…
Усмехнулся:
– А я тебе помощника дам. Вот рядовой Леший… Чем не помощник?
– Так он же ни петь, ни рисовать!
– А и не надо, – успокоил «Дед» Сапрыкин. – Будет на подхвате. Подержать, подсобить… сбегать куда… с ведром…
Услышав про ведро, я обмер. Намек был более чем прозрачен.
* * *
Да уж, выпала мне ночка. Вовек не забуду. Главное, знаешь же, что не успеешь в любом случае, а все равно, как говаривали в деревне, где я учительствовал полгода, из дресен вылазишь. Леху я гонял вовсю (подай-принеси) и лишь стискивал зубы, чтобы лишний раз не обматерить закадычного своего дружка.
Разумеется, вы вправе спросить, ради чего я так упирался рогом. На подхвате-то не кто-нибудь, а рядовой Леший с цыганскими своими фокусами…
Ну а вдруг? Проверка-то – из штаба округа! Ладно бы свои! Даже если отведет им Леха глаза… От чего отводить-то? От голых стен? Значит, что-то все-таки на стенах должно висеть…
Под утро я до того разнервничался, что разорвал пополам самый жуткий из плакатов, швырнул на пол и принялся топтать ботинками (летнюю полевую форму нам уже выдали). Леха отобрал у меня оба обрывка, жалостливо на меня поглядывая, кое-как склеил истоптанное, прикрепил на место – и разорвать по новой не позволил.
Проверка нагрянула часам к двум.
В бывшую бытовку, а ныне красный уголок, вошли с надменным видом человек пять незнакомых офицеров. За их спинами моталась исполненная отчаяния физия замполита. Судя по всему, наглядная агитация в прочих подразделениях дивизиона критики не выдержала. А нашу стартовую батарею, стало быть, приберегли напоследок как самую раздолбайскую.
– Встать! Смирно! – догадался подать команду Леха.
Я встал. Поясница гудела. Башка – тоже. Мне уже было все равно, что со мной сделают за мои художества.
– Ну вот! – бодро воскликнул кто-то. – Можем же, когда захотим!
Очнулся я, завертел головой. Вы не поверите, но проверяющие вели себя, как в зале воинской славы: с огромным уважением разглядывали они кто наглядную агитацию, а кто и просто голый участок бетона.
Потом я заметил комбата. «Дед» Сапрыкин стоял в проеме и с откровенной ухмылкой наблюдал за происходящим.
* * *
– Ну что? – ворчливо осведомился он, когда высокие гости отбыли восвояси. – Не подвел Леший?
– Никак нет, товарищ майор, не подвел!
Чуть запрокинув голову, комбат еще раз оглядел обезображенные плакатами стены.
– М-да… Век бы стоял и любовался…
И я понял вдруг, почему он прячет глаза под козырьком. Глаза-то у него, братцы, глумливые! А то и вовсе нетрезвые.
– Спасибо за службу, – подбил он итог, опять-таки не без издевки. – Обоим отдыхать до вечера…
В «консервную банку», как мы именовали попросту наш ангар, идти не хотелось – отдохнуть там просто не дадут. Дрыхнущий средь бела дня салабон – зрелище возмутительное и недопустимое, даже если он дрыхнет с разрешения начальства. Раскинули мы в бытовке две раскладушки и отбились.
– Лех, – перед тем как провалиться в сон, пробормотал я. – А вдруг он тоже леший?
– Кто?
– Комбат.
– Да ну, фигня! – поразмыслив, отозвался Леха, но, как мне почудилось, не слишком уверенно.
– А почему ты его тогда обморочить не можешь?
– Не знаю… Боюсь я его…
И вспомнилось мне бессмертное гоголевское: «…от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет».
* * *
Кому-то может показаться, будто мы в нашем ракетном дивизионе только и делали, что выгружали щебень, бетонировали, огребали внеочередные наряды и дурили проверяющих. Ну не без этого, понятно, – строящийся объект, вместо настоящих боевых изделий в капонирах стоят макеты, но, во-первых, с виду их хрен отличишь, а во-вторых, остальное-то все – действующее!
Мне как-то ближе были бетонные работы, нежели возня с аппаратурой. Ибо я и электроника суть вещи несовместные.
Так однажды при моем непосредственном участии мы едва не пальнули (условно, конечно!) по вылезшему на вершину холма колхозному трактору, квалифицировав его как низколетящую малоскоростную цель, и в общем-то были правы. Трудно придумать нечто более низколетящее и менее скоростное.
Вот, скажем, кабина управления стартом. «Дед» Сапрыкин мыслит над выдвинутым из стенки блоком, а я стою рядом, готовый к услугам. В происходящем не понимаю ничегошеньки, твердо знаю одно: как только зеленый огонек перестанет мигать и начнет гореть ровно, дело сделано – блок исправен.
– Отвертку принеси, – велит комбат. – На столе в бытовке…
С лязгом ссыпаюсь из напичканного электроникой вагончика по металлической лесенке. Несколько шагов – и я в бытовке (том самом закутке с бетонным стрельчатым сводом и глухой стеной, отделяющей нас от дизеля), беру со стола отвертку, возвращаюсь…
А «Дед»-то уже навеселе!
Когда успел?!
Вручаю инструмент и тупо смотрю, как неторопливые умные пальцы комбата в течение какой-нибудь минуты заставляют огонек возгореться ровным зеленым светом. И отвертка не потребовалась.
– На!.. – И «Дед» вручает мне отработавшую срок лампу. – В телевизор вставишь. В телевизоре она еще сгодится…
Вечером рассказываю обо всем в казарме.
– Ребята, – говорю. – А как это он?
– Так у него спирт в сейфе, – объясняют мне, снимая заднюю стенку с телевизора. – Ты еще ногу на верхнюю ступеньку ставил, а он уже ключик проворачивал. До секунды все рассчитано, понял?
Да-а, такого, пожалуй, обморочишь…
* * *
А Леху Лешего, между прочим, к регламентным работам распоряжением комбата близко не подпускали. Черт знает почему, но в его присутствии все лампы выходили из параметров, а осциллограф начинал выдавать такие елки зеленые, что мама не горюй!
Дело рядовому Лешему нашлось другое.
В начале июля возле кишлака пробило какую-то там трубу, и вода, предназначенная для колхозных виноградников, принялась заболачивать территорию дивизиона. Командуй стартовой батареей не «Дед», а кто-нибудь другой, кинулся бы к председателю-узбеку и закатил грандиозный скандал, перемежая матерные тирады обвинениями политического характера вплоть до умышленного подрыва нашей обороноспособности. Испуганный председатель поклялся бы мамой, что завтра же все исправят, – ну и, как водится, оказался бы на поверку клятвопреступником.
Но тем-то и славен был майор Сапрыкин, что любую неприятность умел обращать во благо. Две страсти владели его душой: где б чего выпить и где б чего построить. Он мог простить неподшитый подворотничок и скверную выправку, но вид болтающегося без работы военнослужащего приводил его в неистовство.
Так что, сами понимаете, ругаться с протекшим на нас председателем майор не стал. Оглядев из-под низко надвинутого козырька отворившиеся хляби земные, он справедливо рассудил, что до осени трубу узбеки вряд ли починят, удовлетворенно крякнул и тут же отдал приказ: всех солдат (кроме тех, конечно, что несли боевое дежурство) бросить на дренажные работы. Воду отвели в овражек – и за капонирами в скором времени возникло буколическое озерцо, возле которого велено было разбить огород, отрядив для полива и охраны военнослужащего из местных (того самого стукача-узбека). И все лето на обеденном столе стартовиков алел, на зависть радиотехнической батарее, свежий – только что с грядки – помидорный салат.
Стоило, однако, первым плодам порозоветь, повадились туда наши «дедушки», и пришлось комбату сторожа сменить – как не оправдавшего доверия. Сторожем стал Леха Леший.
Вот когда чудеса начались!
Территория части – три квадратных километра. Ну и как там, скажите, можно заблудиться? Тем не менее рядовой Горкуша чуть умом не тронулся, битый час пытаясь выйти к запруде и каждый раз оказываясь возле третьего капонира.
Тогда он поступил по-другому. Сразу после поверки подозвал Леху.
– Ты, пугало огородное! Принесешь помидор, – велел он. – Самый большой. Самый красный. Положено «дедушке»! Понял, да?
– Так точно! – отчеканил тот и ничего не принес.
Я с тревогой ждал, чем кончится дело. Ничем не кончилось. Вечером все повторилось:
– Принесешь помидор! Понял, да? Понял, нет?
– Так точно, принесу!
* * *
Запруда. На вколоченной в грунт штакетине грозная фанерная табличка «Купаться запрещено». Искупался, стою на мостках в чем мать родила, отжимаю трусы. Огородный сторож Леха сидит неподалеку, задумчиво подперев скулу кулаком.
– Слушай, Лех! А ты каждый раз Горкуше память отшибаешь?
– Каждый раз… – вздыхает он.
– Но это ж замучишься! А нельзя так, чтоб враз и навсегда?
Леха поднимает на меня медленно проясняющиеся глаза, но, похоже, последней моей фразы он не расслышал.
– А правду говорят, – спрашивает он, – что на пьяных даже радиация не действует?
– Говорят… А к чему это ты?
– Да понимаешь… В лес-то иногда и по пьянке забредали…
– И что?
– Трудней всего с такими… Начнешь его с пути сбивать, а он и сам уже сбился… Ну и, знаешь, случалось, выбирались…
– Из чащи?
– Ну да…
– А радиация-то тут при чем?.. А-а… – Я наконец догадываюсь, куда он клонит. – Ты про комбата, что ли, про нашего?
Внезапно, прерывая беседу, из-за отдаленного пригорка с грохотом вываливается бульдозер и в клубах белесой пыли направляется прямиком к запруде. Мне становится не по себе. Поговаривают, будто «Дед» садится иногда за рычаги и гоняет по территории.
Кошусь на Леху. Тот спокоен. Стало быть, отставить! Тревога ложная.
Неспешно с достоинством облачаюсь в трусы и панаму.
Бульдозер рычит, гремит, проваливается в ложбины и вскарабкивается на бугры. Медленно, с натугой гусеничный монстр одолевает оставшиеся двадцать метров. Останавливается. Дышит жаром. Наружу выбирается рядовой Наумович в радужных импортных плавках, а «шнурок»-бульдозерист остается в кабине.
– Снимать умеешь?
– Так точно! – Я принимаю протянутый мне фотоаппарат, а «дедушка» Наумович плюхается в пруд, затем выбирается на мостки и нежно обнимает штакетину с табличкой «Купаться запрещено».
– Слышь, только всю пленку не трать!
Делаю два кадра.
Такие снимки в дембельских альбомах ценятся наравне с фотками верхом на боевой ракете. Н-ну… якобы на боевой.
– Молодец!
– Служу Советскому Союзу!
Наумович забирает аппарат и лезет в бульдозер.
– Гони, ямщик!
Раскаленное чудовище взревывает и, развернувшись, пускается в обратный путь.
– Так что ты там насчет радиации?..
* * *
Да нет, ерунда! Даже если допустить, будто «Дед» настолько проспиртован, что его и колдовство не берет… Ладно-ладно, останемся материалистами: не колдовство! Уличный гипноз…
Все равно ведь ерунда получается!
Взять того же Карапыша! Я слышал, тоже выпить не дурак, просто концы поглубже прячет. По-другому ему нельзя – замполит.
И что толку? Дурит его Леха – как хочет!
Кстати, вопрос мой насчет Горкуши, оказывается, был очень даже хорошо расслышан. Когда перед отбоем старослужащий опять подкатился к Лехе с каноническим требованием помидора, дружок мой пристально взглянул в синие горькие глаза и тихо выговорил какую-то полную бредятину:
– Шел, нашел, потерял…
И все! Больше запросов ни от кого не поступало.
Глава 4
Ну и, наверное, несколько слов о том, что собой представляет «старт».
Пологий округлый холм, похожий на черепаший панцирь. Издали он выглядит замшелым, поскольку сплошь порос янтаком (по-русски сказать, верблюжьей колючкой). За вычетом излишней правильности очертаний – ничего особенного, вполне заурядная возвышенность. Но если воспарить над ней подобно орлу или, скажем, американскому спутнику-шпиону, невольно кое-что заподозришь: с двух сторон из холма, будто из торта, вынуто по неглубокому клинышку. Впрочем, как успокоил нас однажды замполит, «сквозь маскировочную сеть не заподозрят».
Клинообразные выемки эти на самом деле весьма обширны и представляют собой два противоположных входа в подземелье, разделенное бетонным брандмауэром. В одной половине – как было уже упомянуто – дизель, в другой – кабина управления «стартом».
И вот вы стоите у краешка широкого бетонного ската, полого уходящего, сужаясь, в земные недра, а над вами натянута маскировочная сеть, непроницаемая, по словам замполита, ни для орлиного, ни для вражеского глаза. Оглянитесь окрест. Всюду унылые серо-зеленые бугры… А, нет! Не всюду. В паре сотен шагов белеет бетонное строение: два длинных стрельчатых свода впритирку друг к другу, бок о бок. Это капониры, где хранятся якобы готовые к старту изделия – то, что беспечные штатские неосторожно именуют ракетами. Строений таких ровно шесть, располагаются они вызывающе правильным кругом, а в центре его притаился наш столь тщательно замаскированный холм, на который все они, так сказать, смотрят в оба.
Ну и на кой, спрашивается, ляд было маскировать?
Впрочем, замполиту виднее.
* * *
К общему изумлению, наша стартовая батарея помаленьку-полегоньку начала выбиваться в лидеры соцсоревнования. Хотя нет, не к общему. Как минимум трое знали, в чем дело: Леха, я и, предположительно, комбат.
Собственно, в смысле боевой подготовки мы и раньше мало кому уступали, но вот дисциплина…
Боевые учения. Объявили атомную угрозу. Влезаем в ПХЗ, напяливаем противогазы, смирно сидим на скамье в укрытии (проще говоря, в той же бытовке), ожидаем дальнейших распоряжений. Минут пятнадцать-двадцать спустя заходят проверяющие – куда ж без них?
По идее, должно прозвучать: «Встать! Смирно!»
Не звучит. Как сидела стартовая батарея на скамейке, привалясь спинами к стене, так и продолжает сидеть.
Тряхнули одного за прорезиненное плечо – спит, мерзавец. Тряхнули другого – тоже.
Хоть бы на стрему выставили кого, раздолбаи!
Так вот с некоторых пор череда подобных казусов прервалась. За одним лишь исключением.
Уснул на посту рядовой Горкуша. Нашли его во втором капонире, где он и прикорнул прямо на бетоне в обнимку со своим «саксаулом». И ладно бы сразу нашли, а то ведь тревогу подняли: часовой пропал… Короче, не скроешь уже!
Не так страшна гауптвахта, как ее последствия, то есть неминуемый гнев комбата. Мысль о том, что его стартовик в течение нескольких суток будет пахать не на территории батареи, а где-то на стороне, для «Деда» невыносима.
Стоим в строю. Перед нами жуткий в своей недвижности майор Сапрыкин и виновный рядовой.
– Этот <…> человек… – клокоча, начинает комбат и не глядя втыкает в Горкушу палец. – Как на пост заступит, так у него <…> задница разбухать начинает… А кожа ж, по закону, должна откуда-то браться! Так у него <…> глаза закрываются… Спит!
Точность образа, конечно, вызывает сомнения (если задница разбухает, то глаза вроде бы должны раскрываться), но фраза врезается в память.
– Ты <…> у меня…
Дальше идет подробное перечисление работ, и, смею заверить, все они будут «дедушкой» Горкушей выполнены.
Напоследок комбат бросает уничтожающий взгляд на рядового Лешего: ты-то, дескать, куда смотрел?..
Сразу после команды «разойдись» отвожу Леху в сторонку.
– Лех, скажи честно! Нарочно усыпил?
– Ты за кого меня держишь? – ощетинивается он. – Нет, конечно!
– Зря… У меня бы он с «губы» не вылезал! А ты видел, как на тебя «Дед» глянул?..
Рядовой Леший кривится, словно от зубной боли, и тоскливо вздыхает.
* * *
Загадочная фигура комбата будоражила воображение.
Именно он являлся теперь главной темой наших с Лехой бесед.
Досрочно обретя право на самоволку, мы выгадывали время и пробирались к заветной дырке в ограждении, с обеих сторон которого курчавились дебри из тонкой проволоки (высотой примерно по колено). Препятствие, непроходимое даже для бронетехники. Но не для солдат срочной службы. В запутляканной металлической волосне протоптана была узкая тропинка, по которой и происходила временная утечка личного состава.
Куда? Ну не в город же! Кишлак под боком. А в нем – так называемые «точки». Их несколько, путь до них известен. Там, в уголке глинобитного дворика, всего за один рубль вы присядете у низкого стола, на котором вскоре возникнут бутылка домашнего узбекского вина, обязательный помидор, обломок чурека, сильно сточенный ножик с деревянным черенком и горстка соли.
Главное – следить за минутной стрелкой, а если на «точку» сунется кто-то из наших, вовремя его обморочить.
– Ты мне скажи, откуда он все знает? – неистово требовал я ответа.
– Маринка стучит, – хмуро отшучивался Леха.
Маринкой звали прибившуюся к батарее собачонку. Косматая дворняжка черно-белой масти. Комбат ее сильно любил. Любил ее и рядовой состав, потому что если появилась Маринка, то через пару минут появится и сам «Дед». Но все уже при деле.
– То есть выходит, это не он – это она все насквозь видит?
– Вот ты смеешься, – укорил меня Леха, – а между прочим, да. Двоеглазка.
– Не понял!
– Ну, морда, морда у Маринки черная, а над глазами белые пятна…
– И что?
– Нечистую силу видит.
– Тебя, например?
– Меня, например!
– А комбат?
– Что комбат?
– Вдруг он тоже за кого-то служит? Вроде тебя!
– Да ну, брось…
– А почему нет? – напирал я, окуная кусок помидора в серую крупную соль.
– Так он же не рядовой! Он майор! Это что ж, выходит, кто-то попросил в офицерской школе за него отучиться?
– М-да… В самом деле… – В задумчивости я разлил вино в два тусклых граненых стакана. – Но ты точно уверен, что не леший?
– Откуда я знаю? – огрызнулся Леха. – В лесу бы угадал запросто… А тут…
Взяли стаканы в горсть и бесшумно чокнулись костяшками пальцев – чтобы начальство не услышало.
– Он же не зря тебя тогда про карты спросил… – напомнил я.
Рядовой Леший безнадежно махнул рукой – и выпил.
* * *
А ведь Леха-то и впрямь оказался картежником. Вы не поверите, но мы с ним навострились на разводе в «двадцать одно» играть. Без колоды, естественно. Колоду нам заменяло наше начальство.
Стоим в строю, а из дверей штаба (одноэтажного домишки желтого цвета) один за другим появляются офицеры.
Первым набирает Леха.
Вот с невысокого крылечка сходит лейтенант. Две звездочки. За ним еще два лейтенанта. Две плюс две плюс две – шесть. За ними – капитан из технического дивизиона. Шесть да четыре – десять. Затем на асфальт ступает наш комбат. Большая майорская звезда идет у нас за пять малых. Итого пятнадцать…
– Хорош! – шепчет мне в азарте Леха. – Теперь ты…
Я приготавливаюсь считать. Лейтенант – две звездочки… И тут, как нарочно, из дверей показываются разом начштаба и командир части. Оба подполковники. Четыре большие звезды! Двадцать два. Перебор…
И так каждый раз. Случая не было, чтобы я у него выиграл.
* * *
– А хочешь самое простое объяснение? По жизни!
– Ну? – заинтересовался он.
– Ни хрена наш «Дед» ничего не видит. Тоже обмороченный!
– Да ну… – усомнился Леха. – А чего ж он тогда…
– Что «чего»? Что «чего»? Про карты спросил? Взял и спросил!
– А с проверкой из округа?
– И с проверкой тоже! Что он такого сказал? «Век бы стоял и любовался»?
Призадумался Леха.
– То есть ты… думаешь… Просто майор – и все?
– Нет, ну… не просто, конечно… Ясно же: что-то с тобой не так… Ну вот он и прикидывает!
* * *
Хорошая была версия, изящная, но практикой проверку не прошла. Регулярно срываясь в самоволку, мы с Лехой окончательно уверовали в собственную безнаказанность, за что однажды и поплатились.
Поднялась в тот день самая настоящая пурга, только не из снега, а из пыли. Поэтому столик нам сервировали в помещении. И взяли мы тогда отнюдь не пол-литра, но целый литр. Отчаянные парни!
Приняли по первому стаканчику, поднесли к губам второй – и тут глаза Лехи, сидящего лицом ко входу, начинают выкатываться из орбит.
– Эх, лес честной… – потрясенно выдыхает он.
Оборачиваюсь. В дверях стоят два сильно припорошенных майора: «Дед» Сапрыкин и замполит Карапыш (дорóга до «точки» им тоже хорошо известна). Но самое страшное – оба нас видят! Во всей нашей срамоте.
Вскакиваем, замираем по стойке «смирно».
– Вы что творите?! – опомнившись, срывается Карапыш. – Да я… Да вас… Под трибунал… В дисбат… Ваши отцы кровь проливали…
Некоторое время «Дед» Сапрыкин (он располагается на шажок впереди) слушает эти вопли. Нижняя часть лица майора сурова. Верхняя, включая глаза, как всегда, заслонена козырьком.
Пластика у комбата замечательная. Бочкообразная грудная клетка незыблема, движутся только руки. И то изредка. Вот и сейчас правая взмывает и, на ощупь найдя гневный рот замполита, властно затыкает его.
– Ти-ха… – негромко, но внушительно произносит майор. – На «старте» – я хозяин… А ну-ка быстро отсюда!
И мы с Лехой, пригнувшись, прошмыгиваем на выход.
После чего оба майора садятся за столик и неспешно, со вкусом допивают этот самый литр.
А наутро боязно-о… Но комбат молчит. Наконец подзывает меня.
– Как вчера добрались?
– Нормально, товарищ майор!
– Во-от!.. – И он назидательно воздевает мудрый натруженный палец. – А если бы мы за вас ту бутылку не добили… вы бы нахреначились, попались бы командиру части… и отправил бы он вас на «гауптическую вахту»…
Звук «г» комбат произносит на украинский лад. Поэтому «гауптическая вахта» выговаривается им с особой нежностью.
– А-а… майор Карапыш…
– Что майор Карапыш?
Да, действительно. Что майор Карапыш? Не дурак же он, в самом деле, признаваться в совместном распитии!
* * *
Так что же нам удалось выяснить? Одно из двух: либо у Лехи с перепугу отшибло его цыганщину, либо и впрямь все дело в комбате. Надо полагать, в его присутствии и другие подчас прозревают. Даже замполит.
От визитов на гражданку мы решили временно воздержаться, однако не тут-то было. Внезапно начала мелеть запруда, о чем Леха немедленно доложил «Деду».
– А кто у нас огородник? – рассеянно поинтересовался тот.
– Я, товарищ майор!
Майор Сапрыкин чуть откинул голову и скучающе глянул из-под козырька на Леху. Потом на меня.
Мы мигом все поняли и двинулись на разведку. Пронырнули ограждение, очутились за пределами части, в колхозном саду. Шли и, понятно, валяли по привычке дурака:
– Лех, а откуда вообще лешие берутся?
– Из лесу!
– Да я понимаю… А в лесу-то они откуда? Вот ты, например…
Тот сделал вид, будто вопрос мой ему не слишком приятен. А может, просто ответ придумывал.
– Пьяный поп крестил, – нехотя отозвался он наконец.
– И что?
– А кого пьяный поп крестил, тот лешим становится.
– А как же сейчас? При советской власти! Все неверующие… некрещеные…
– Ну, не все, наверное…
– Да почти все! Тебя, говоришь, сто лет назад крестили?
– Ну да… примерно…
– Этак скоро совсем леших не станет… Слушай, а в каком же ты возрасте в лес убежал?
– Года в три…
Тем временем в просветах между стволами раскидистых слив показалась впереди дырявая труба. Поилица наша. Воду узбеки перекрыли – стало быть, ждут сварщиков. Вскоре появились двое местных: один катил аппарат, другой разматывал кабель. Мы с Лехой наблюдали издали, как они накладывают железную заплату, причем не на дыру, а рядом, на совершенно целехонький участок водопровода.
Закончили. Ушли. А примерно через полчаса вновь хлынула вода – и мы со спокойной совестью отправились докладывать обо всем комбату. Нет, ну не обо всем, конечно… Только о том, что колхозники опять с трубой лопухнулись.
– Так-то вот, Леший, – назидательно молвил «Дед», выслушав наш рапорт. – Мог бы и сам все уладить, по-тихому. Иди поливай…
Леха ушел, а я сел дочерчивать график. И завелся во мне некий проказливый бесенок. Толкает изнутри локотком и толкает.
Наконец не устоял я перед соблазном, рискнул:
– Товарищ майор, разрешите обратиться!
– Ну, обратись…
– Товарищ майор, вы в леших верите?
– Два наряда вне очереди!
– Есть два наряда вне очереди!
Вот и думай теперь…
Глава 5
Просто поразительно, как быстро мы привыкаем к любой чертовщине, при том, конечно, условии, что она приносит нам выгоду. Взять, к примеру, меня. Убежденный материалист. Если и верю во что, то в научный атеизм – и вот, здравствуйте вам, охотно пользуюсь Лехиными услугами, пытаясь, правда, время от времени уразуметь, кто же он такой, этот Леха. Так заигрались в лешего, что приходится порой себя одергивать, напоминать, что все это не всерьез…
Не всерьез-то оно не всерьез, но ведь действует!
Честно сказать, я думал, что замом по политчасти комбат назначил меня ровно на один день – пока не уедет проверка из штаба округа. Ничего подобного! Я теперь и впрямь должен был вести политзанятия. И если бы не Леха, ох несладко бы мне пришлось. Ненавижу педагогику. Накушался за полгода.
Помню боевое свое крещение. Собрались в красном уголке. Сел за столик, раскрыл нацарапанный впопыхах конспект и принялся обличать американский империализм. Слушают. Внимательнейшим образом слушают. Рядовой Леший сидит, дерзко закинув левую ногу на правую, и заговорщически мне подмигивает. И возникает вдруг подозрение, что слушают-то меня слушают, а вот слышат ли?
Умолкаю на пробу. Никакой разницы. Ловят каждое мое слово, местами кивают (а я молчу)!
Уже на следующем занятии распоясался окончательно: сажусь, достаю позаимствованный в штабе старый журнальчик, подмигиваю в ответ моему дружку и углубляюсь в переводной детективный роман без конца и начала. А политинформация идет своим чередом. Иногда в бытовку заглядывает комбат, окидывает происходящее циничным взглядом из-под козырька и, сделав мне знак продолжать, исчезает.
Приходил однажды и Карапыш, тоже слушал, кое-что даже в блокнотик заносил. Интересно было бы почитать эти его записи. Нет, правда! Леха-то ведь в политике – ни бум-бум. Но что-то же он им там внушает!..
Конспекты, правда, все равно кропать приходилось – для отчетности. Ну да после сельской восьмилетки для меня это проблемой не было.
* * *
Восхитительное чувство собственной безопасности опьяняло. Я уже мог позволить себе такую роскошь, как сострадание к ближним.
– Леха, – сказал я. – А Клепикову не поможешь?
– Загоняли мальчонку? – сочувственно спросил он.
– Да не то слово!
– Ну я ж не могу за каждым по пятам ходить! – резонно возразил Леха. – Мне вон огород поливать…
– Нет, ну… при случае…
Подумал, почесал клиновидную свою маковку.
– Ну, при случае… ладно.
* * *
А потом стряслось нечто такое, что прямо хоть беги к замполиту и кайся в пропаганде вредных суеверий.
В казарме задребезжал телефон. Дневальный, не дослушав анекдота, ринулся к тумбочке, сорвал трубку, представился по всей форме, кого-то там выслушал.
– Есть! – рявкнул он и дал отбой. – Рядовой Леший!
– Я!.. – настороженно откликнулся Леха.
– Бегом на КПП! Там к тебе брат пришел…
– Какой брат?! – Похоже, Леха ошалел.
– Какой-какой! Сказали: близнец…
Мы переглянулись, и в Лехиных глазах я увидел… Да много чего увидел. Были там и страх, и оторопь, и даже, как мне почудилось, внезапная надежда – уж не знаю, правда, на что…
Беглым шагом достигли мы КПП. В комнатке для посетителей никого не оказалось.
– Где он?
– Да вон за воротами топчется.
– А чего внутрь не пустил?
– У него при себе документов нет…
Метнулись на выход.
– А ты куда? – остановил меня помощник дежурного. – Это ж к нему, а не к тебе.
Тут такая тонкость: городишко, в окрестностях которого располагалась наша группа дивизионов, был настолько незначителен, что в нем даже не было комендатуры. А коли так, то не могло быть и увольнительных. Поэтому любое проникновение военнослужащего за пределы части считалось самоволкой. Иными словами, высовывать нос за ворота Леха тоже не имел права – пришли там к нему, не пришли…
– Слышь, – вкрадчиво напомнил я сержанту. – А завтра, между прочим, занятие…
Тот подумал – и пропустил. А то начну еще завтра выспрашивать про политическую ориентацию Гондураса…
Да, отношение к нам с Лехой за последнее время поменялось сильно. Салабоны-то мы салабоны, но он – правая рука комбата, я – левая. Или наоборот.
Собственно, не в том суть. Проскочил я вертушку – и остолбенел. Передо мной на бетонке стояли два Лехи: один – в «мабуте» (летняя полевая форма), другой – в штатском.
Клянусь, большего потрясения я в жизни своей не испытывал.
Витязь на распутье: направо пойдешь – в психушку попадешь, налево пойдешь – в леших поверишь, прямо пойдешь… Да! Прямо и только прямо! Мне следовало тут же на месте судорожно придумать какое-никакое объяснение. Скажем, одного брата-близнеца медкомиссия признала годным к строевой, другого – нет.
– Ты что, сдвинулся? – придушенным шепотом спросил признанный годным.
– А чо? – испугался непризнанный.
– Суп харчо! Ты как здесь оказался вообще?
– Приехал…
– Как ты мог приехать без паспорта?
– Пошел в паспортный стол… Сказал: потерял… Новый выдали…
Ну а что? По тем временам – запросто. Базы данных появятся лишь через четверть века. А уж если паспортист знакомый…
Так что сердце у меня после этих его слов на миг приостановилось. Стало быть, все-таки либо направо, либо налево. Либо в психушку, либо…
– А дежурному чего соврал, что документов нет?.. А-а… – Леха сообразил, покивал. – Имена одинаковые?
– Ну да…
– Короче! Чего надо?
Замялся штатский. Оглянулся на меня.
– При нем можно, – заверил Леха. – Короче!
– Короче?.. – беспомощно переспросил Лехин двойник. Потом вдруг решился и выпалил: – Давай снова местами поменяемся!
Обалдел рядовой. Я, кстати, тоже.
– Т-то есть… В смысле?
– Ну, в смысле я – сюда, а ты – ко мне, в село…
– Погоди! А кем ты сейчас в селе работаешь?
– Да это… коровник строю…
– Думаешь, здесь легче?
Понурился двойник, не ответил. А Леха уже напряженно что-то прикидывал.
– Все равно не понимаю, – сказал он наконец с досадой. – Мне-то зачем в село? Ну дослужишь ты за меня здесь… И кто тебя в селе хватится?
– Да тут такое дело… – страдальчески скривив физию, выдавил тот. – В общем… женился я там…
Рядовой Леший обмяк, потом взглянул на меня, как бы приглашая в свидетели.
– Ну не идиот?.. – безнадежно спросил он и, не дожидаясь ответа, снова повернулся к бывшему своему благодетелю. – Дай подумать.
– Долго?..
– До вечера. Виноградники видишь? За ними сливовый сад. Вот будь там ровно в шесть часов… Я к тебе через дыру выйду. А сейчас – свободен!
…Мы долго смотрели ему вслед. А потом вдруг обратили внимание, что в десятке шагов от КПП сидит на бетонке комбатова Маринка и с любопытством нас разглядывает, вывернув морду набок. Черную, с белыми пятнами над глазами.
* * *
А я ведь так и не рискнул вытрясти из Лехи всю правду. Пугала она меня. Спросил только:
– Он тебе кто?
Рядовой Леший сердито покосился на меня и не ответил.
Некоторое время шли молча.
– Нет, ну ни хрена себе? – с недоумением промолвил он наконец. – Это что ж за жена такая, от которой в армию сбежишь? В медовый месяц! Хоть бы второго года службы дождался, а то…
– Да, может, жены и нет никакой, – сдавленно отозвался я.
– А что ж он тогда…
– Наврал!.. Может, он там что серьезное натворил… Осторожней, Лех! Приедешь в село, а тебя под суд… Зря ты у него паспорт не проверил. Вдруг там и штампа нет… В тюрьме ты за него сидеть не подряжался! Еще неизвестно, сколько ему дадут…
И погрузились мы вновь в тревожные раздумья. Причем угроза утратить друга пугала меня гораздо больше, чем крушение материалистических воззрений.
Вскоре сверкнул впереди над кронами военнобязанных акаций дюраль нашей «консервной банки».
– Так что ты решил? – спросил я.
– Не знаю еще…
Тут возле штаба завыл ревун – и побежали мы на позиции. В норматив уложились (три минуты). А большего от нас и не требовалось: в ту неделю боевое дежурство нес первый огневой дивизион, а мы-то – второй.
Заняли свои места в кабине, ждем появления лейтенанта. Лейтенант так и не появился, а потом и готовность отменили.
– Ну хорошо! – сказал я. – Допустим, не соврал он. Поменялись вы местами. Он служит здесь, ты живешь с его мымрой… Погоди, не дергайся, дай договорить!.. Но потом-то – дембель! Так и так возвращаться…
– А оно ему надо?
– А тебе?
– Мне – нет! Кончится май – все равно в лес уйду.
– А в розыск подаст?
– Кто? Жена?
– Ну да…
– Пускай подает. Меня не найдут, а его… Ну, тут уж как повезет!.. Чего лыбишься-то?
А лыбился я вот чего: пришло вдруг в голову, что раз поперли из комсомола, то имею полное право верить в леших, домовых и прочих кикимор. Хотя я ведь еще и политинформатор… Да, неловко…
* * *
А к вечеру нас вызвал комбат. Какой-то он на этот раз был загадочный.
– А выйдем-ка перекурим, – неожиданно предложил он.
Должно быть, хотел поговорить без свидетелей.
Мы выбрались из недр холма сквозь дверцу в чудовищных железных воротах и, взойдя по пологой бетонной дорожке, расположились в курилке под масксетью. Там уже виляла хвостом Маринка.
Душные азиатские сумерки. Над горизонтом всплывает в сером мареве облако мельчайшей золотой пыли, похожее на обман зрения. Это из невероятной дали мерцает вечерний Ташкент, куда нас иногда отвозят на гауптвахту.
– С тобой все ясно… – Огонек комбатовой сигареты кивает в мою сторону. – А с тобой так… – Теперь он нацелен прямиком на Леху. – «Год интендантства – и можно расстреливать без суда». Кто сказал?
Леха робеет:
– Н-не знаю…
– Генералиссимус Суворов сказал.
Судя по зачину, разговор предстоит долгий. А на часах, между прочим, без четверти шесть. Однако долго комбат говорить не любит:
– Помидорный сезон кончается, огород будем ликвидировать. В ноябре старшина Лень уходит на дембель. Примешь у него каптерку.
– Товарищ майор… – лепечет Леха. – Я ж рядовой…
– Н-ну… накинем тебе пару лычек… – «Дед» Сапрыкин выбрасывает окурок в металлическую емкость посреди курилки и смотрит на часы. – Пора. Сейчас приведете сюда этого…
– К-кого?..
– Сам знаешь кого. А я уж с ним как-нибудь договорюсь.
* * *
Привели. Прямиком в бытовку. К тому времени, кроме нас, на позициях не было уже ни души. При виде комбата доставленный дернулся на выход, тут же смекнул, что бежать некуда, и безвольно ослаб.
– Значит, слушай меня внимательно, – прозвучал из-под козырька глуховатый подземный голос. – Слушай и запоминай… Ты. Мне. Здесь. Не нужен. Мне нужен вот он. Уразумел? Завтра же садись и уезжай в свою деревню. А покажешься хоть раз – пойдешь под стражей в милицию. Там тебя мигом отучат по чужим документам жить… Леший!
– Я!
– Проводишь до дыры.
И двое Лех покинули бытовку.
Леший… С какой же, интересно, буквы он сейчас это произнес: с большой или с маленькой? Похоже ведь, что с маленькой…
– Товарищ майор… – чудом подавив нервный смешок, обратился я. – А вот вы мне в прошлый раз два наряда вне очереди объявили… за леших…
Он медленно повернулся ко мне.
– А ты что, не отработал?
– Отработал, товарищ майор!
– Тогда все в порядке…
* * *
А внезапная цитата из генералиссимуса Суворова объяснялась довольно просто. В связи с отсутствием магазина и вообще чего бы то ни было в части у нас – военный коммунизм. Все общее. Предметы амуниции (даже клейменные хлоркой) неизбежно теряются или исчезают. Если человек пишет письмо, то бумагу он берет у одного, ручку у другого, конверт у третьего. Если же ему нужно куда-то явиться в пристойном виде, он является в чужом обмундировании, поскольку его собственное, как правило, выглядит хреноватенько.
Представляете, сколько возможностей открывается для срочника, командующего хозвзводом? По слухам, добром из них не кончил никто: не разжалование, так трибунал. Один лишь старшина Лень питал надежду стать счастливым исключением и благополучно уйти на дембель, не загремев, как тогда говорилось, под фанфары.
Глава 6
Видимо, бывают такие люди, на которых вообще ничего не действует: ни колдовство, ни идеология, ни радиация. К ним наверняка относился и наш комбат. Временами он представлялся мне не менее, а то и более сверхъестественной личностью, нежели рядовой Леший. Умение противостоять чертовщине – тоже, знаете ли, чертовщина.
Вот, допустим, майор Карапыш. У него так: раз явление не соответствует марксизму-ленинизму, значит, либо оно не существует, либо сию минуту обязано прекратить существование! Так что если дожил замполит до нынешних времен, то теперь он, скорее всего, ревностный православный.
Или, скажем, был у нас такой подполковник-инженер Казмеров! Сухопарый, интеллигентный, я бы даже сказал, аристократичный. Шляхтич этакий. Снисходительно вежлив со всеми, никогда не повысит голос, не выйдет из себя.
И была проблема: как продернуть кабель сквозь трубу, если та уже в траншее и засыпана землей? Сквозь короткую – запросто. А ну как метров в двадцать?
Проделали однажды опыт: поймали кошку, привязали к ней бечевку и запустили внутрь. Но та была умна – добежала до середины трубы и там села. Жратвой выманивали – бесполезно. Пустить следом комбатову Маринку не догадались. Вытащили, отвязали.
И пришла мне в голову идея в духе Леонардо да Винчи. Скажем, лежит на столе катушка ниток. Беру снизу за кончик, тяну. И катушка катится в противоположном направлении. А не сконструировать ли что-нибудь в этом роде? Допустим, три колеса от детского велосипедика, установленные врастопыр. Запускаем в трубу, тянем бечевку на себя – и устройство едет по трубе вперед.
Набросал на листочке чертежик, показал комбату.
«Дед» посмотрел, хмыкнул.
– Ты знаешь что? – посоветовал он. – А покажи-ка это свое художество подполковнику-инженеру. Что, интересно, скажет?
Я и показал.
Откуда ж мне было знать, что интеллигентнейший, сдержанный подполковник-инженер Казмеров так взбесится!
Он брызгал слюной, он потрясал кулаками, он кричал что-то страшное о трех законах термодинамики. Я стоял перед ним навытяжку, слегка уклоняясь и не смея утереться.
– Да это все равно что проект вечного двигателя!.. – грязно оскорбил меня напоследок подполковник Казмеров и велел выйти вон.
Притихший, испуганный, вернулся я на стартовую батарею.
– И что инженер? – как всегда с подначкой осведомился «Дед».
Доложил ему все в подробностях.
– А знаешь что? – подумав, сказал комбат. – Ты машинку-то эту все-таки смастери. Термодинамика термодинамикой, а вдруг поедет?
В этом весь «Дед».
Машинку я, понятно, не построил, не нашлось нужных деталей. А творить из ничего – я ж не рядовой Леший и не майор Сапрыкин!
Но обиду затаил и долго лелеял план страшной мести: прийти к подполковнику Казмерову с проектом вечного двигателя. Вдруг инфаркт хватит!
Так и не сходил. То ли не отважился, то ли поленился.
* * *
Наша группа дивизионов считалась в óкруге чем-то наподобие дисбата, к нам даже ссылали проштрафившихся. Офицерский состав распадался надвое: молоденькие лейтенанты, у которых еще оставалась надежда когда-нибудь отсюда выбраться, и пожилые капитаны, майоры, подполковники, давно уже такую надежду утратившие.
Сначала я думал, что «Дед» при помощи Лехи намерен подрасти по службе, перебраться в Ташкент, но потом понял: нет. Ничего ему не надо, кроме стройки и спиртного.
А давайте-ка расскажу, чтó он такое воздвигал.
Помню оторопь, когда я впервые ступил на бетонную дорожку, нисходящую внутрь холма к чудовищным железным воротам. Справа и слева грандиозная циклопическая кладка, достойная древних египтян. С обеих сторон дорожки – розарий. И какой! Разве что в ботаническом саду увидишь нечто подобное.
– Кто ж все это строил?
– Дембельский аккорд, – с несколько надменным видом просветил меня молоденький ефрейтор.
– А как же камни такие доставляли? Откуда?
– Откуда – не знаю. А доставляли… Руками – как еще?
– А розы?
– А розы в колхозной оранжерее выкапывали. Ночью. Целую операцию спланировали. Ну так «дедушки» же…
С благоговейным трепетом озирал я дело рук ушедших на дембель исполинов. Впрочем, думаю, когда египтяне возводили свои пирамиды, строительством тоже наверняка заправлял кто-нибудь вроде майора Сапрыкина.
* * *
Есть священные должности, чьи исполнители неприкосновенны с момента назначения: повар, фельдшер, каптерщик. По умолчанию к ним причисляется и заместитель по политчасти. Их не заставляют чистить картошку после отбоя, их не назначают в суточные наряды. Не надо с ними ссориться – себе дороже.
Словом, жизнь помаленьку налаживалась, служба – шла.
– Листья падают… – ностальгически вздыхал рядовой Клепиков. – Скоро май… А там еще один май… Домой поедем…
Вот кому приходилось хуже всех! И это несмотря на то, что рядовой Леший при случае прикрывал его от внимания «дедушек», офицеров и даже комбатовой Маринки, рычавшей всего на двух человек: на Клепикова и на Горкушу.
Грянул ноябрь.
Не знаю, кто тому виной, но старшина Лень успешно сдал дела и ушел на гражданку весь в значках и благодарностях от командира части.
Ушел Горкуша, ушел Наумович…
А перед тем был еще дембельский аккорд и чепуха с двумя заблудившимися самосвалами. Везли они бетон, причем направлялись вовсе не к нам, а в совершенно чужой дивизион. Кружили по окрестностям до темноты, неизменно утыкаясь в наш КПП. Словом, та же примерно история, что и с дембельнувшимся ныне Горкушей, когда тот, возжелав помидора, пытался выйти к запруде. Кончилось дело тем, что комбат принял груз – и закипело у нас на третьем капонире ночное строительство. А иначе бетон схватился бы прямо в кузовах. Кстати, именно это обстоятельство и помогло потом погасить немедленно вспыхнувшую склоку меж дивизионами.
Был ли к тому причастен мой друг Леха? Подозреваю, был. Хотя, честно сказать, подобных чудес в армии и без леших хватало.
* * *
Теперь мы чаще всего уединялись в каптерке, закуривали по болгарской сигарете с фильтром и продолжали привычные наши беседы. На черных погонах Лехи желтели две предугаданные комбатом лычки. На моих не желтело ничего, кроме букв СА, – даже до ефрейтора не повысили. И слава богу! Бытовало у нас в части такое обидное присловье: «Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора».
– Слушай, – говорил я. – Но лешие ведь в основном обманом занимаются! Ну, там, с пути сбить, на муравейник посадить, спрятать что-нибудь… вместо рюмки шишку еловую поднести…
– Н-ну… так… – соглашался он.
– Но если что-то кому-то обещал, то выполнишь?
– А как же!
– И ни в чем, ни в чем не наколешь?
– Как это ни в чем? – внезапно развеселился Леха. – Выполнить – выполню, а наколю обязательно…
– Это как?..
Распахнулась дверь, и в каптерку влетел замполит Карапыш. По-другому он передвигаться просто не умел: у всех походка – у него побежка. Замер. Чутко повел носом, уставился на меня, на Леху. Явно готов был поклясться, что долю секунды назад чуял запах табачного дыма и видел в наших руках сигареты. Но воздух чист, и никто не прячет за спину кулак с окурком…
– Старшина Леший! Следуйте за мной в штаб!
Эх, как официально! Чего это он вдруг?
Леха запер каптерку и ушел с Карапышом в штаб. Я подумал-подумал и двинулся вслед за ними. Может, у меня в штабе тоже дела есть!
В предбаннике я попросил у дежурного сержанта график политзанятий стартовой батареи (дескать, кое-что сверить надо), а сам прислушался к происходящему за фанерной внутренней дверью. А происходило там следующее.
– Вы кого привели? – визгливо заходился заполошный женский голос. – За дуру меня держите? Это же не он!
– Во цирк! – восторженно скалясь, шепнул мне дежурный.
– Держите себя в руках, гражданка! – скрежетал за дверью Карапыш. – Вот военный билет! Вот личное дело! Читать умеете? Леший Алексей Алексеевич! Семейное положение – холост!
– Как холост?!
– Так холост! Сами же говорите, что не он…
– А где óн?!
– Ну знаете!..
Тут в предбанник вломилась целая толпа офицеров, в их числе начштаба, подполковник-инженер Казмеров и наш «Дед». Все не на шутку встревоженные. Должно быть, Карапыш подмогу вызвал.
– А ты тут какого лешего забыл?
Я предъявил папку.
– График сверял, товарищ майор!
– Пошел вон!
– Есть пошел вон!
Вернулся я к запертой каптерке и стал ждать. Ждал почти полчаса. Потом появился мой вконец измочаленный друг.
– Слушай, он не только идиот… – обессиленно сообщил мне Леха. – Он еще, оказывается, и сволочь…
Мы снова расположились в каптерке.
– Ну и как она внешне? – полюбопытствовал я.
Младшего сержанта на старшинской должности передернуло судорогой.
– Как атомная война! Лет на десять старше, вся размалевана… Где он ее такую раздобыл?
– Где-где… В селе! Может, он как раз ей коровник и строил… Погоди! – перебил я сам себя. – А почему она тебя не узнала?
– Потому и не узнала. Прикинулся.
– А как же остальные?
– А для остальных я каким был, таким остался…
– Во-он оно что… – протянул я. – А как же она тебя разыскала-то?
– Да этот гад анонимку ей прислал! Сам на себя! Так, мол, и так, сбежал из семьи, служит там-то и там-то…
– Н-ну… – Я только руки развел. Слов не было.
Леха достал голубенькую пачку «Ту-134», сунул мне сигарету. Закурили.
– Так выперли ее или нет?
– Да выперли… Спасибо «Деду»! Запугал. Судом пригрозил…
– За что?
– А на выбор – за что хочешь! Либо за клевету на вооруженные силы, либо за двоеженство…
– Двоемужество!
– Ну двоемужество…
Некоторое время курили молча.
– Вот прямо сейчас, – расстроенно пригрозил он, – имею право взять и уйти в лес…
– Не надо, Лех! – взмолился я. – Ради меня, а? Ну что там до дембеля осталось? Чуть больше года?..
– Да не уйду, конечно… Куда мне теперь идти!.. – Помолчал, помотал клиновидной своей башкой и вдруг признался: – Это ведь я тебе еще не все сказал…
– А что еще? – вскинулся я.
– Вот… – И он протянул мне вскрытый конверт, в котором что-то топорщилось. Что-то похожее на покоробленную выгнувшуюся от времени открытку. – Почтарь передал…
То, что я достал из конверта, открыткой не было. Прямоугольник бересты с вырезанными (или выдавленными) на нем неровными угловатыми буковками. Среди прочих знаков я различил «ять» и «юс малый». Попробовал разобрать, но не смог. К сожалению, в институте у меня со старославянским и древнерусским дела обстояли неважно.
– Откуда это?
– Из леса…
Прочел адрес на конверте. Почерк малость корявый, но надпись вполне читаемая, современная. Выполнена шариковой ручкой.
– Он?
– Да, наверное, он… Кому еще?
– Так он что же, на других леших вышел?
– Да запросто! Сказал на опушке: «Приходи завтра…»
– Почему завтра?
Старшина Леший досадливо покряхтел.
– А иначе не придут. Обязательно надо сказать: «Приходи завтра…»
– А он это откуда знал?
– Да я же ему и рассказал… Лес честной!
Последние два слова прозвучали как матерное ругательство.
– Так что тут написано-то?
Леха взял у меня из рук берестяную грамоту, вчитался, покатал желваки.
– Обещают в корягу превратить…
– За что?
– Дескать, доброго человека обманул… обещанного не выполнил…
– Как не выполнил?! – возмутился я. – Я свидетель!
– Да ты-то свидетель… – начал было Леха, но тут дверь вновь отворилась – и в каптерку ступил «Дед». Комбат. Майор Сапрыкин.
Мы вскочили.
– Вольно, – буркнул «Дед». Сел, протянул ухватистую пятерню, взял пачку болгарских сигарет, осмотрел, бросил обратно, повернулся всем корпусом к Лехе. – Ты вот что скажи… – мрачно прогудел он. – У придурка у этого у твоего… еще родня есть?
– Н-не знаю…
– Ну не сирота же он! Отец-мать должны быть?
– Н-нь… – Леха затряс головой.
– Мог бы и выяснить. Ладно. Заявятся – спровадим. А пока… Служи спокойно.
Поднялся, вышел.
Глава 7
Уж не знаю, в чем тут причина, только набеги Лехиных родственничков с той поры прекратились. То ли незваных гостей устрашил грозный наш комбат, то ли сам Леха спохватился и наконец-то принял меры. А может, все естественным путем утряслось.
Вы спрóсите, а как же мои материалистические взгляды на жизнь? Удалось мне их уберечь после такой чехарды невероятных событий? Представьте, удалось! Убедил себя в том, что обязательно должно найтись рациональное объяснение, просто не нашлось пока. Но если уж быть честным до конца, то, боясь повредить ненароком рассудок, я просто принимал все как есть и никаких объяснений не искал.
Пребывая в должности каптенармуса, мой друг за каких-нибудь полгода сделал головокружительную карьеру: из младших сержантов дорос до старшего. Нашить на погоны продольную лычку ему, правда, так и не довелось. Не любили у нас присваивать срочникам старшинское звание. Единственное исключение – ушедший на дембель Лень, ну так он же хохол! Куда там лешему!
Но что поистине странно, на втором году службы Леха резко завязал со своими цыганскими штучками. Оставалось гадать: или ему это стало больше не нужно, или… Или теперь он морочил всех подряд, без разбора. То есть и меня тоже. Предполагать такое было по меньшей мере обидно.
Да и беседы наши относительно леших завязывались все реже. С одной стороны, понятно: забот поприбавилось и у него, и у меня. С другой – невольно закрадывалось подозрение, что дружба идет на убыль.
А однажды он назначил меня в суточный наряд. Причем случилось это аккурат перед Новым годом. Вторым по счету Новым годом.
«Дедушку»! Дневальным! На тумбочку! Со штык-ножом!..
Нет, конечно, я бы мог поймать кого-нибудь из салабонов и вежливо попросить, чтобы тот меня заменил, но это, согласитесь, было бы как-то мелко. И пошел я к Лехе разбираться.
– Что за хренотень? – укоризненно спросил я, войдя без стука. – Ты бы меня еще картошку чистить послал!
Старшина Леший сердечно мне улыбнулся, чем сильно удивил, поскольку в последнее время он все больше ходил озабоченный, хмурый.
– А как тебя еще в каптерку заманить? Зазнался, политработник, нос воротишь…
– Я?!
– А кто, я, что ли? Садись, покурим по старой памяти…
– Иди ты лесом! Давай сначала с нарядом проясним!
– Да не волнуйся ты! Переназначил уже…
Оригинальный способ приглашения в гости!
– Что-то радостный ты какой-то, – заметил я.
– В общем, так… – возбужденно сказал Леха, щелкая зажигалкой (и не бензиновой, обратите внимание, – газовой!). – В лес я больше не вернусь.
От неожиданности дым попал не в то горло. Пришлось прокашляться.
– Ничего себе…
– Ну подумай сам! – с жаром продолжал он. – Вернулся я в лес! И что?
– Да пожалуй, ничего хорошего, – поразмыслив, осторожно предположил я. – Если «черную метку» прислали! Отметелят, свяжут, в корягу превратят…
– Вот я и решил! Уж лучше здесь остаться!
– А как ты это сделаешь? Ну, останешься – до дембеля. А дальше?
– А дальше – на сверхсрочную службу! В школу прапорщиков!
Я уронил сигарету и долго пытался поднять ее с пола. Поднял. Обдул.
– Позволь… Ты ж ему обещал…
– Обещал! – в восторге подхватил Леха. – Обещал отслужить за него в армии! А насчет того, сколько лет служить, мы не уговаривались…
– Погоди… – пробормотал я, пытаясь собраться с мыслями, и тут напал на меня приступ совершенно дурацкого смеха. Вот, стало быть, что означали те давние Лехины слова: «Выполнить – выполню, а наколю обязательно…»
– Комбат знает? – спросил я, кое-как переведя дыхание.
– Да он же это мне и присоветовал!
* * *
По банным дням нас возили на грузовике в город. Крохотный такой городишко, зеленый, пыльный, и тем не менее цивилизация. Подлый ветер швырял в нас шашлычные запахи то справа, то слева. Базарчики. Яркие национальные одежды женщин. В узких темных от листвы улочках обитают автобусы (почему-то вишневого цвета).
Помылись? Насмотрелись? В кузов – и обратно!
Ранней весной красок, понятно, поменьше. Зато воли больше. Как-никак последние полгода дослуживаем. Один – старшина, другой – политинформатор. Вышли из бани, огляделись. Вот забегаловка. Отчего б не зайти? Полчаса есть, «Деда» Сапрыкина (сегодня в баню нас сопровождает именно он) нигде не видать… Зашли. Взяли по бутылочке «Жигулевского», рыбку – сидим наслаждаемся.
– По лесу-то скучаешь? – спросил я Леху.
– Теперь? – Он задумался на секунду. – Так, иногда…
– А раньше?
– А раньше – хоть волком вой! – вырвалось у него. – Особенно в карантине… Всю силу отбило…
– Кстати, почему?
– Загоняли… Чувствую: ничего не могу! Ни обморочить, ни глаза отвести… – Леха отпил из горлышка, обсосал ребрышко сушеной рыбки и вскинул вдруг на меня зеленоватые близко посаженные глаза. – Ты думаешь, почему я тебе тогда признался? Невмоготу стало! Неужто, думаю, все?.. Спасибо тебе!
– За что?
– За то, что выслушал! За то, что поверил…
Мне стало очень неловко.
– Да я…
Он замахал на меня рыбьей косточкой:
– Ладно-ладно, не поверил! Сделал вид, что поверил. Все равно спасибо!
Смущенные обилием искренних слов, мы смолкли и снова приложились к бутылочным горлышкам.
– Нет, но… – с запинкой вымолвил я. – Началось-то с чего?.. С виноградника! Ты ж от виноградника сил набрался…
– Это я от тебя сил набрался, – буркнул он. – А ни от какого не от виноградника…
– Но сам же говорил, что лес…
Леха крякнул и озабоченно принялся отряхивать рыбьи чешуйки с шинели (на летнюю форму мы еще не перешли).
– Знаешь… – сказал он. – Вот что я однажды понял: наш дивизион – это тоже лес…
– Это как?
– Н-ну… тоже лес… Чаща… Только вместо деревьев – люди. Разные. Кривые, прямые, корявые, развесистые… Вот от них я теперь и… – Осекся, уставился на что-то за моим плечом.
Я обернулся. Лес честной! «Дед»! Спиной к нам, лицом к прилавку. Видать, на тот же предмет, только покрепче.
Не может быть, чтобы вошел, да не заметил. Или не узнал, скажем.
Что ж, поймался – не суетись. Тем более пиво – выпито. Подчеркнуто неторопливо мы с Лехой встали и покинули забегаловку.
Хоть бы обернулся! Прóпасть такта в этом человеке.
* * *
Подкатил последний армейский март. Весна за ноздри дергает. «Дембелем пахнет!» – ликующе орут «деды», входя в казарму.
Ночами не спится – ни Лехе, ни мне. Как-то раз поднялись, оделись, вышли мимо встрепенувшегося дневального в серую от луны азиатскую ночь. До курилки плестись было неохота, присели на дюралевый приступочек ангара.
– Ну а что? – невесело подтрунивал я. – Станешь прапором, наворуешь десять тысяч…
– Нам нельзя воровать, – недовольно возразил он.
– Кому это – вам?
– Лешим.
– Как это нельзя? – возмутился я. – Только и знаете что воруете, прячете… перепрятываете…
– Из озорства, – строго уточнил он. – А ради выгоды – никогда!
– Ну вот из озорства и наворуешь… Вообще интересные у вас понятия.
Помолчали. Впереди над темными смутными кронами акаций медленно возгоралась непомерно крупная звезда. Похожа она была на сигнальную ракету, но слишком уж неподвижна. Затем от нее бесшумно принялись отскакивать и расплываться в сумраке мерцающие концентрические круги.
Должно быть, в соседнем дивизионе что-нибудь запустили.
– Кто храпит?!
Дюралевую дверь мы оставили приоткрытой, поэтому истерический вопль из ангара долетел до нас без искажений:
– Кто храпит?!
Переглянулись изумленно. Рядовой Горкуша? Откуда взялся?
– Дневальный! Найди, кто храпит, и дай в лоб! Он из меня кровь шлангами пьет!!!
Господи, да это Клепиков! Ну надо ж, до чего голоса похожи! И не только голоса. Стоило ноябрьскому призыву уйти на дембель, рядовой Клепиков преобразился. Теперь он внешне отличался от приснопамятного «дедушки» Горкуши разве что цветом глаз, а уж молодых гонял пожалуй что и беспощаднее.
– Дневальный!!! Зажрался, сука? Совсем уже мышей не ловишь! Нюх потерял?! Найди, кто храпит! Носопырку растопчу! Дыню вставлю!
Мы слушаем и посмеиваемся. Храпят и впрямь со всхлипом, будто шланг продырявился. Вскоре дневальный находит источник шума, и мартовская ночь снова становится тихой.
– Может, тебе лучше в офицерскую школу? – предлагаю я Лехе. – Всех охмуришь, дорастешь до генерала… до маршала…
Он лишь презрительно хмыкнул и не ответил.
* * *
Спросите меня: «Что ты оставил в армии такого, о чем жалеешь до сих пор?» – отвечу: «Ботинки!»
Какие были ботинки!
Не знаю, кто из нас кого деформировал, но к концу лета мы уже представляли собой одно целое. Поначалу казалось, будто они выточены из железного дерева. Я постоянно стирал в них ноги и шипел от боли, разуваясь. И вот свершилось. Мы срослись душами, мы наконец-то подошли друг другу.
Много обуви я сносил с тех пор: и зарубежные берцы, и то, что мне выдали в листопрокатном цехе завода «Красный Октябрь» специально для хождения по обрези неостывшего металла, – клянусь, все не то!
С превеликим сожалением я сдал их осенью в каптерку и долго потом клянчил у старшины Лешего разрешения уйти на дембель именно в них. Увы, ответ был один: в «мабуте» на гражданку никто не уходит – не положено.
– Ну так отведи всем глаза – не заметят!
– Здесь – не заметят. А поедешь домой, нарвешься на патруль?
Пришлось впервые за два года примерить парадную форму, провались она пропадом! Чувствовал я себя в ней совершенно по-дурацки. Леха оглядел меня со всех сторон и, кажется, тоже остался недоволен.
– Прямо так и уйдешь на дембель? – сердито спросил он.
– А что?
– Ни одного значка!
Ну правильно, ни одного… Ни значков, ни дембельского альбома. С чем пришел, с тем и ухожу. Меня ж не в восемнадцать лет призывали, а в двадцать два, так что все эти регалии и аксельбанты представлялись мне детской забавой.
– Вот кривой вражонок!.. – ругнулся Леха. Слазил в загашник, достал нагрудный знак – синеватый щиток с белой цифрой «три». Привинтил, отступил на шаг, полюбовался. – Теперь другое дело. Теперь дембель.
И я наконец решился.
– Леха, – сказал я. – Серьезно поговорить не хочешь?
– Ну… – настороженно откликнулся он.
– Ты правда леший?
Он рассмеялся.
– Да нет, конечно…
– Значит, все-таки цыган?
– Бабка – цыганка, – уточнил он. – Она меня кое-чему и научила…
– А остальное?!
– Что остальное?
– Н-ну… настоящий Леха… жена его… комбат… Маринка…
– Да близнецы мы с ним!
– А имена?
– Паспортист напутал – обоих Алексеями записал. А вообще-то он – Александр…
– А как же она тогда поняла, что это ты, а не он?
– Кто?
– Супруга!
– А-а… Шрам у него за правым ухом. Отит оперировали. Я только вошел, а она мне сразу палец за ухо. А шрама-то и нет…
– А берестяная грамота?
– Сам смастерил!
– А комбат?
– А что комбат? Просто умный мужик… Ты еще про Маринку спроси! – Довольно ощерился, покрутил клиновидной своей башкой. – Нет, хорошо, хорошо у нас вышло… Сами не заметили, как два года проболтали…
Я смотрел в его честные зеленоватые глаза и не верил ни единому слову.
* * *
В Ташкент нас везли на автобусе. Я нарочно занял заднее сиденье, чтобы поглядеть последний раз на наш КПП. Рядом со мной оказался рядовой Клепиков – дембель дембелем: в сверкающих цацках, шнурах и с жестяным подобием морского «краба» на фуражке. Всю ночь он куролесил, не давал спать, дразнил тех, кому еще служить «как медному котелку», расписывал прелести жизни на гражданке и наконец украсил свою тумбочку надписью «Будь проклят “Тантал”!» (кодовое название нашей группы дивизионов). Теперь вот прижух и напряженно смотрел в тусклое заднее стекло на стоящих перед воротами Лешего, «Деда» и Маринку. Любимица комбата располагалась в профиль к нам, поэтому черная надпись на ее белом боку читалась особенно четко: «ДМБ-76».
Автобус тронулся.
Клепиков заплакал.
Вместо эпилога
Теперь-то уже можно безнаказанно верить во что угодно: в леших, в Боженьку… Не хочется, однако. Скучно.
Ох, чую, наколол меня Леха. Вроде бы все растолковал, по полочкам все разложил: брат-близнец, шрам за ухом… Не верю. В целом убедительно, а в мелочах прет наружу вранье – и точка! Нет, но как вам это понравится: берестяную грамоту он сам смастерил… Откуда ему знать древнерусский язык? И покажите мне в окрестностях дивизиона хотя бы одну березу!
Ни с кем из нашей батареи я больше не встречался. Даже когда народились соцсети, ни разу никого не попытался найти.
Жизнь прошла. Пора на вечный дембель. Внуки вон подрастают, а я до сих пор продолжаю играть в лешего. Только уже один. Без Лехи.
Предположим, дослужился он до трех прапорских звездочек. А в отставку, надо полагать, уйти не успел – громыхнули девяностые. Соблазнительно, конечно, вообразить, будто заделался мой дружок олигархом, но, во-первых, нет олигарха с такой фамилией (я проверял), а во-вторых, у них же, у леших, все из озорства. А из озорства олигархом не станешь. Даже экстрасенсом – не получится.
Видимо, все-таки ушел Леха в свой черный бор. Уж лучше с лешими…
Июль – август 2022
Волгоград – Бакалда – Волгоград
