Ольга Харитонова
Автонизм
Поздним вечером в кабинет участкового зашел паренек в мешковатой олимпийке. Прочел дверную табличку, но уточнил:
– Ефим Иваныч?
– Иванович, – поправил участковый сердито. Он был такой типичный: блестящий и плотненький, напоминал разом и сериального лейтенанта, и мопса.
В кабинете пахло копченой колбасой и чем-то сладко-пивным. Гудела квадратная тусклая лампа. За оконной решеткой будто прямо из фонаря сыпался крупный дождь.
Паренек положил на стол Ефима картонную папку, придвинул скрипнувший стул, сел. Стало заметно, что правый рукав его олимпийки пуст и подвернут.
– Кормил людоеда с руки? – попытался пошутить Ефим.
Парень пододвинул папку ближе:
– Я – ваш новый автомобиль. Распишитесь, чтобы завтра на работу…
Ефим еще раз глянул на его руку:
– Без колес, что ли?
– С колесами.
– После аварии?
– Нет. Родился так.
Парень отвечал абсолютно спокойно, даже устало. Ефим проигнорировал папку, грузно поднялся, потянул со стула черную куртку. Паренек глянул на белую надпись «Россия» и мятого двуглавого орла.
– Че за тачка? – спросил Ефим.
– «Макларен Джей-Ти».
Ефим помолчал, разглядывая парня. Тридцати еще нет, простоватый, но не быдло, олимпийка старая – молния вьется волной, ворот тоже. На поясе лимонная сумка-бананка. Светлые волосы собраны в короткий хвост. Узкое лицо какого-то сельского препода истории.
– «Макларен»? Которая спортивная?
– Да вот же, все написано, – кивнул парень на папку.
– Раздолбанная?
– Не особо.
Ефим не помнил точно, как выглядят «Макларены», хотя извел в детстве много раскрасок с машинками. Он вытащил из кармана зажигалку и пачку синего «Винстона», направился к двери.
– Пошли, покажешь.
Ефим шел впереди, парень следом, морщась от колбасного запаха. Миновали стенд с ориентировками, сонного дежурного за большим стеклянным экраном. Ефим подкурил «Винстон» ровно напротив значка перечеркнутой сигареты в красном круге.
От приемника свернули вниз, на лестницу. Зайдя в гараж, Ефим включил общий свет, а затем прожекторы над платформой № 12.
Парень озирался. Едко несло бензином.
Платформа № 12, почерневшая и пятнистая, напоминала плиту из того ужасного тик-тока, про которую шутили, что на ней готовят прямо так, без посуды.
Ефим развел руками, мол, чего ждем, и сделал пару быстрых затяжек. Парень расстегнул и снял сумку-бананку, затем – олимпийку. Его правая рука наполовину отсутствовала – предплечья и кисти не было. От плеча до локтя рука напоминала не то обмылок, не то сдутый шарик телесного цвета. Ефим отвел глаза.
Подойдя ближе к платформе, еще раз взглянув на нее, парень снял и черную мятую футболку с надписью «Все все понимают», бросил вещи за спину, на ящики. Вошел на платформу, аккуратно лег, просунул в пазы ноги и руку. Лицо его напряглось, еле сдерживая гримасу отвращения.
– Едем? – Ефим тут же нажал на кнопку запуска.
Над платформой встала электрическая дуга, затанцевала, ссучи́лась, как нить на веретене, разошлась в купол и погасла.
Ефим глубоко затянулся и выпустил дым вверх, восторженно глядя на появившийся автомобиль.
Это действительно был спорткар: машина серебристого цвета, с округлыми формами, словно чуть подтаявшая и растекшаяся по полу.
Ефим схватил переносной фонарь, приблизился к левому боку машины, пожевал сигарету, медленно пошел вокруг. По серебристому кузову «Макларена» гаражный фонарь пускал золотую размытую трещину.
Спереди машина напоминала дельфина или кита: мелкие, широко расставленные глазки-фары, ехидная улыбочка капота, огромные дыхала…
На правом боку обнаружилась уродливая вмятина. Длиной около метра и глубиной с кулак, она резала полностью и дверь, и заднее крыло.
Ефим поднес фонарь ближе к вмятине, докурил сигарету, выбросил за плечо.
На лестнице послышался смех. Ефим поднял глаза на лестницу и тут же двинулся к кнопке. Когда в гараж вошли два офицера, над платформой уже стояла дуга возврата.
– Что, Фима, машину дали? – спросил один. – Наконец затянутся твои трудовые мозоли на кросачах. Какую хоть?
Ефим достал новую сигарету.
– Не знаю еще, валите.
– А че? Не обращается? – Офицер посмотрел на парня на платформе. – Не кормил его? Себя не кормишь, так хоть тачке беляш купи.
Ефим молча курил. Офицеры забрали кое-какие инструменты и ушли. Тут же поднялась дверь перед платформой № 11, и в гараж заехала белая «Тойота Королла». Из нее вышел молодой офицер, обратил «Тойоту» в девушку спортивного телосложения, подал ей руку, чтобы помочь подняться.
Ефим тоже подал руку парню на своей платформе, но тот отказался и поднялся сам, размялся, повертел головой.
– Все в порядке? Берете? – спросил у Ефима.
Тот кивнул.
– Хорошо. Подпишете?
– Как зовут тебя?
– Максим.
– Максим. Мак, – хохотнул Ефим и протянул руку. – Будем работать.
Вернулись в кабинет. Ефим спешно раскрыл на столе папку Максима, вчитался. Тот сел напротив, начал подворачивать рукав олимпийки.
– Не бойтесь, движок в порядке, – сказал он спокойно.
– Что?
– Из-за руки – вмятина, но в остальном – полный порядок.
Ефим хмыкнул, пролистнул несколько страниц, снова вчитался.
– Отлично… – сказал тихо. Посмотрел на Максима, снова в папку. Взял из стакана ручку и подписал нужный бланк. Потом спохватился, открыл нижний ящик стола и протянул Максиму вслед за бланком плитку «Бабаевского».
– Я не хочу.
– Да ты еле встал.
Максим поднялся:
– Могу идти?
Ефим тоже поднялся. Он смотрел беспокойно, лоб влажно поблескивал:
– Ты занят сегодня? Хочу опробовать, че как…
Максим ответил Ефиму прищуром. Тот не поддавался, давил:
– Вдруг ехать завтра куда, надо разобраться.
– Если быстро. В десять мне надо быть на Троллейной.
– Будешь, понял. Ты шоколад-то ешь.
– Не хочу.
– Ну, хрен… Пошли тогда.
В гараже Максим снова снял олимпийку и сумку, протянул их Ефиму:
– Возьмите с собой.
Тот спешно взял вещи, поторопил. Максим снова лег на чумазый, едко пахнущий прямоугольник платформы, тут же встала дуга обращения, расширилась до купола. На глаза словно набросили плотную ткань, ребра раздвинул жар, внутренности потянуло в разные стороны, а потом – в кучу.
И почти сразу же на лицо закапало: тяжелые капли дождя задолбили по лбу и губам. Максим очнулся лежащим на тротуаре под золотящейся вывеской «Ломбард». Сверху рушился ливень, под спиной текла ледяная река стока.
Он тяжело перевернулся на бок, кашлянул, из легких вышел дымный плотный воздух.
– Давай вставай, – потащил Ефим вверх за плечо.
– Ты курил? – Максим откашливался и еле стоял на ногах.
– У тебя ничего не работает, в курсе?! – орал Ефим. – Где подогрев сидений, где мультиэкран?
– Магнитка работает, – прошептал Максим.
– Да на хрена мне магнитола твоя!
– Ты курил?!
– Там даже свет через раз в салоне…
Максим согнулся пополам, его вырвало. Ефим продолжал орать:
– …мне тачка, у которой сиденье, как в дачном толчке…
– Во мне нельзя курить, у меня аллергия!
Дождь сыпал и сыпал. Максим стоял согнувшись, чтобы не заливало лицо, и пытался отдышаться. Внутри клубились горечь и сладость одновременно, рот постоянно наполнялся слюной, Максим сплевывал.
Он не сразу заметил, что улица мало похожа на Троллейную.
– Эй! Эй-й! – разогнулся он. – Мы в каком районе? Который час?
На улице торчало два дома-барака, она упиралась в забор стройки, пахло полынью и затхлой озерной водой. Тут Максим заметил, что у Ефима в руках только его лимонная «бананка». Он рывком забрал ее:
– Хорошо, что у меня ключи здесь, а не в олимпийке. Пустоголовый.
Максим открыл сумку и проверил: связка ключей была на месте. Ефим отер лицо от влаги:
– Загулялся слегонца, че.
– Денег дай на такси, че.
Ефим не стал спорить, достал, похмыкивая, пятисотку:
– Виноват, товарищ машина.
От него шел сладкий пивной аромат. Когда раскрывал рот – сильнее. Максим забрал пятисотку, развернулся и пошел в сторону перекрестка.
– Папку надо читать, урод, – шипел он, набирая адрес в приложении. – Час ночи!
Когда подъехало такси, Ефима на улице не было. Максим сел на заднее сиденье, сгорбился, сдвинул дрожащие плечи и почти всю дорогу смотрел в одну точку.
* * *
Утром Ефим встретил его простецким «прости» и протянул олимпийку.
Максим закрыл за собой дверь, решительно сел и медленно начал:
– Еще раз я проснусь с дымом внутри…
Ефим заулыбался:
– Не. Все. Не будет.
Максим смотрел хищно:
– …я тебя блевотиной умою!
Улыбка Ефима прокисла.
– Иди в жопу.
– Сам иди.
– Скажи спасибо, что я презики в тебе не забыл.
Максим офонарел. Он почувствовал, как по затылку и шее течет холодная колючая волна. В глазах Ефима, сейчас особо похожих на глаза мопса, не было ни раскаяния, ни стыда. Максим встал и направился к двери.
– Э, ты куда это? – Ефим остановил его, перегородив выход. Максим долго набирал воздуха, а затем выдавил тихо:
– Забытый предмет стоит автонизму жизни. А если б я рипнулся?
– Я же сказал. Все. Не будет больше.
И снова ни в голосе, ни в глазах его не было глубины. Максим почувствовал себя в западне.
– Где твой предыдущий автонизм? – спросил он. Ефим метнулся к вешалке-пальме и стащил куртку:
– Все будет нормально, увидишь. Поехали по адресу. Пожалуйста. Нас ждут.
– Я не хочу с тобой работать.
– А больше не с кем, – запросто ответил Ефим.
Платформа № 12 внезапно оказалась отмытой. Пусть не до блеска, но до родного матового цвета металла. Максим остановился перед ней в недоумении, провел ладонью по волосам. Ефим не торопил, просто ждал возле кнопки обращения, молча перебирал документы, выуженные из кармана.
– Ладно, – выдохнул Максим. Он повыше застегнул олимпийку, которую теперь можно было не снимать, потом протянул Ефиму бананку. – Не забудь, пожалуйста.
Пахла платформа теперь свежо и пронзительно – металлом. Максим просунул руку в паз и отметил, что внутри он тоже начищен. Тут же сработала дуга. Темнота стояла перед глазами секунды четыре, простреливала цветными бликами и дрожала. Затем рассеялась.
Максим очнулся на платформе маленькой СТО. Где-то работал пневмоключ, слышались стук и звуки шиномонтажа. Пахло маслом и яблочной отдушкой.
– Пошли поедим. – Ефим стоял рядом и расстегивал ворот форменной рубашки.
Под его нависшим животом виднелась сумка-бананка.
На улице было удивительно солнечно, ветер приносил горечь листвы.
Прошли по сухому бурьяну в ворота небольшого оживленного рыночка, а затем свернули в распахнутую дверь кафешки. Их встретил крепкий запах пива и смеси специй. Пространства было мало: три метра в одну сторону, два поперек. Стены украшали простые обои в сине-голубой ромбик. С полки позади кассы хитро и гордо смотрели целых два портрета Сталина. Возле одного из портретов стояло потемневшее металлическое распятие.
– Какой-то тут тухлый вайб, – подытожил Максим, оглянувшись.
– Чего?
Ефим кивнул темноволосой женщине, протиравшей столики. Та поспешила за кассу. Максим ухмыльнулся:
– Дизайн всратый, говорю.
– Начальнике будет плов? – запела женщина низким голосом. Ефим кивнул:
– Плов, лаваш, палку свиного… А тебе чего? – обернулся он. Максим попросил взять банку «Монстра».
– Знаешь, какой тут плов? Ты вообще когда-нибудь ешь?
Максим проследил, чтобы Ефим рассчитался за обед из своей сумки.
Они сели за липкий столик у окна. Ефим разломил лаваш, предложил Максиму. Максим отказался раскрытой ладонью.
– Где мы сегодня были?
– Хм, сейчас расскажу…
Максим открыл банку энерготоника. Женщина появилась из-за плеча Ефима и поставила перед ним кружку пива.
– Ты собрался пьяным меня водить? – возмутился Максим.
– Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах, – махнул Ефим на еду, словно закуска все оправдывала. Он пододвинул к кружке солонку. – Хуже пива лучше нет! Смотри, фокус. – Ефим всыпал щепотку соли в кружку, соль упала комком на дно и вдруг словно взорвалась, пиво вспенилось и приподняло над кружкой белую шапку. Ефим по-детски заулыбался. – Так вот, короче, семейный скандал. Муж вменяемый, жена заведенная, на мужика кричит, типа задолбал, скотина… Вызывали соседи. Я с ней в другую комнату, успокоил, расспросил, ну. Выяснилось, когда она хочет поговорить с мужем о чем-то серьезном или че обсудить, он идет на кухню и начинает мыть посуду. Я говорю: ну клево же, пока он моет, вы говорите. Женщина начинает заводиться, мол, ни хрена! Он говорит, что вода шумит, ему не слышно, и моет посуду, пока она не уйдет. Короче, своим поведением и игнором он ее выводил из себя, а потом всем говорил, что она дура невменяемая и орет. Соседи, кстати, тоже говорили, что всегда слышно только женщину. Иду поговорить с мужиком, узнать, зачем он такой мудак. Начинаю беседу, а этот хрен встает со стула, идет к раковине и начинает мыть посуду! Я аж растерялся. Потом воду выключил, в чувство привел и уже доходчиво ему все объяснил. Короче, выяснилось, что они с его матерью хотели хату отжать, решили жену-невестку шизофреничкой выставить. Интриганты от бога…
Максим усмехнулся неправильно произнесенному слову, поболтал из стороны в сторону пустую банку, потом смял ее.
– Офигенная у вас работа…
– Давай я тебе чебурек возьму? – Ефим сдержал отрыжку.
– Не надо.
– Ты хочешь, чтоб я жопой по асфальту поехал?
– Не поедешь. Мне на энергосе норм.
Кафе заполнялось мужичками различной комплекции. Максим распустил хвостик, наклонил лицо вперед, спрятав его за волосами. Ефим оставил попытки накормить его и спросил:
– У них еще «Флеш» есть, взять?
– Возьми.
– У меня анорексия, – признался Максим, открывая вторую банку. – Мне еще в военкомате сказали, что анорексия. Я тогда весил сорок пять килограммов при росте сто восемьдесят. Были одни ребра. Просто забывал поесть. На то, чтобы подумать об этом, времени не хватало: помимо легкой атлетики я еще был волонтером. Постоянно разрывался между учебой, спортом и волонтерством. Родители говорили, что надо питаться нормально… Но у меня был режим «все сам знаю». До ссор с тренером тоже доходило. Он мне говорил, что у меня маленький вес, а я ему иногда даже грубо отвечал… Типа: учите меня бегать, а что касается меня, то касается меня…
– Че за спорт?
– Бег же.
– Точно…
Максим, очевидно, нервничал, поправлял и поправлял правый свободный рукав.
– Выносливости мне хватало, а вот энергию организм уже не мог выдавать. Появилась привычка пить энергетики…
Ефим кивнул, потом замялся, позажимал губы между указательным и большим пальцами и спросил:
– А что происходит после дуги?
Максим свел брови.
– Ну, что чувствуешь? Как это?
– Ничего почти. Это секунды – закрыл глаза, открыл. На изи.
– И дня как не бывало, – хмыкнул Ефим. – Как говорит мой отец, так всю жизнь и проспишь.
– Это кринжово. Отработаю срок и сразу уйду.
Ефим хлопнул себя по лбу:
– А-а, так ты на исправительных…
– Ты когда-нибудь прочтешь мою папку?
– Че натворил?
Максим ответил через пару глотков энергетика:
– С другом вынесли киоск. Так, по мелочи.
– Ну еще бы, много ли вынесешь в три руки? – Ефим рассмеялся, раскрыв широко рот. Максим долго смотрел на его желтые крупные зубы, а потом тоже заулыбался.
– А я думаю, на фиг тебе полиция, че ты не пошел девочкам в соцсетях светить. Можно ведь фотать один бок, нормально будет. А выходит, ты злодей… Однорукий бандит! Ха-ха!
Ефим пододвинул Максиму одноразовую тарелку с пловом, выудил с соседнего столика чистую вилку. Максим и не заметил, как начал есть.
– Ладно, ладно, не смешно. – Ефим сам притормозил. – А как это вообще называется?
– Аплазия. Дефект такой, врожденный.
– Я бы, не знаю, удавился бы на хрен с таким дерьмом…
– Я с рождения так живу, привык. Долго вообще не понимал, что какой-то не такой. Родители правильно воспитали. Помню: я пытаюсь одной рукой натянуть колготки и все время срываюсь. Хнычу, начинаю снова. Уже реву в голос. Гостившая у нас тетка не выдержала: «Да помоги ты ему!» А мать отказала, типа, если ее не будет, кто станет помогать мне с колготками?
– А вроде резиновую руку иногда таскают?
– Ерунда. Ты надел, замаскировал себя, а для здоровья какой плюс? У нее никаких функций. Такая приблуда никак не уравновешивает. Я с ней ничего юзать не могу, ни печатать, ниче. Набиваешь чем-нибудь рукав – и в карман, чтобы не привлекать внимание. Или вот так. На киберпротез в «Моторику» стою в очереди, буду брать палочки, кубики, двигать фигурки…
– Не, херня, конечно. – Ефим поднялся, отряхивая брюки. – Ладно, пошли уже.
Небо затянуло серостью, поднялся ветер. Максим подумал, что такую погоду будет приятно переждать в отключке. Вернулись в бокс СТО. Ефим подтолкнул Максима на платформу ладонью в спину, как-то даже по-дружески.
Кнопка. Темнота.
* * *
Из темноты появилась знакомая уже улица с ломбардом, бараками и стройкой. В этот раз еще острее пахло застойной водой.
– Почище не было места? – Максим поднялся, отряхиваясь. Ефим грел руки в карманах:
– Так чего номекс не получишь, не понимаю?
– Какой такой номекс?
– Ну, блин, комбинезон из номекса. Скафандр. «Кожа».
До Максима быстро дошло:
– Есть белье для автонизмов? Рили? Почему раньше не сказал?
– Думал, тебе нравится валяться в грязи.
Максим негодующе уставился на Ефима, тот вынул руки из карманов, расстегнутая куртка разошлась, стало ясно, что его пояс пустой.
– А где моя сумка? Сумка моя где?!
– Черт… – стушевался Ефим. – Или в участке, или в кафе…
– Или еще Путин знает где! У тебя натурально вот такое очко вместо мозга! Что сложного – надел сумку, сел в машину, поехал. А если у меня там ингалятор какой, может, я астматик?
– Слишком много тебе будет.
Максима затрясло от бессилия.
– Переночуешь у меня, – решил Ефим.
– Что?!
– У меня есть отдельная комната, не ехать же сейчас за сумкой твоей.
Ефим махнул за спину. Позади него был двухэтажный дом-барак с забором из вкопанных в землю шин, с крыльцом, похожим на детскую поделку из палочек от мороженого, косым и усталым.
– То есть ты доезжаешь на мне до подъезда, да? На служебке. До дома. Ты сволочь, Фима.
– Полегче.
Максима несло. Он кричал и после каждой фразы словно бы ставил в воздухе точку взмахом руки. Ефим молчал, потом понуро двинул к подъезду.
– Идешь? – обернулся. Максим сделал еще несколько яростных махов, глубокий вдох и, не глядя на Ефима, прошел мимо него в подъезд.
Преодолели лестничный пролет молча. Желтый свет плющил глазные яблоки, пахло горько, не то смородиной, не то… На втором этаже рядом с одной из квартирных дверей стояло две миски – с сухим кормом и супным месивом. Ефим покосился на них, поворачивая ключ в замке. Вошли.
В квартире тоже скверно пахло, но лекарствами. Запах был острым и жгучим: казалось, в ноздри выдавили ментоловой зубной пасты. Максим кинул на Ефима вопросительный взгляд, замер у двери.
– Фиша, ты? А я опять тут… – послышался старческий голос.
– Я, пап, иду.
Ефим спешно скинул кроссовки и, тяжело стуча пятками, ушел в комнату. Там послышались стоны, голоса и возня.
– Зачем ты… Ну и куда… Так ты руку дай, я ж не могу… Ну вот.
Максим медленно разулся и остался на месте в замешательстве. Ефим прошел из комнаты в ванную с шаром тряпья в руках. За ним следом вышел худой старик.
Уже старчески дряхлый и кривой, неустойчивый, неуверенный в каждом движении, он пополз узловатыми ладонями по стене, готовя правую ногу для шага, но Ефим вернулся и увел его обратно.
– Сообрази там пожрать, пошмонай, – попросил Ефим из комнаты.
Максим прошел до кухни, поразглядывал пирамиду из пивных банок на холодильнике. А потом пошло-поехало: поставил на газ сковороду, располовинил на нее сосиски, кинул хлеб, залил все яйцами.
Ефим ходил из комнаты то в ванную, то в туалет, шумела вода, завывал унитазный бачок, пятки Ефима гулко лупили бетонный пол. Он пришел всклокоченный и раздраженный.
– Я чекнул холодильник и шкафы, нашел только это, – сказал ему Максим. Ефим закивал:
– Обыщите и обрящете! Надеюсь, ты не как этот, который картошку ногами чистит…
– Пошел ты, – вяло осадил Максим. Он придержал правым плечом ручку сковороды, стал раскладывать ее содержимое по двум тарелкам. Ефим достал третью. Максим разложил на три.
Ефим с интересом наблюдал за Максимом, не отбирая приборы, не предлагая помощь, просто откровенно глазея. Одну из тарелок он унес отцу. Наконец сели за стол.
– Когда вы там сдаете, что родились автонизмами? – Ефим сел напротив, смотрел с интересом. Максим рассказал:
– В девятом классе… Ты что, методичку по нам тоже не читал? У кого много железа, того на платформу, на пробы…
– Ты обрадовался, когда узнал про модель?
– Мне было без разницы. Но все говорили – повезло.
– Тоже считаю, что повезло. Пройдет еще пара десятков лет, и люди начнут мутировать не в машины, а в компьютеры. А так – «Макларен»!
Увидев, что Максим с аппетитом ест, Ефим зааплодировал:
– Вкусно? Ну, поешь на шару.
Потом ели молча и быстро. Ефим косился на руку Максима, лежащую на столе.
– Я даже как-то привык, – кивнул он на нее в конце ужина, поднявшись с пустой тарелкой.
Спать Ефим предложил Максиму в дальней большой комнате. Выстуженная, пахнущая пылью, осенью и унылостью спального района, комната не была уютной.
По одной из стен шла ломаная линия – горчичный строительный скотч что-то прикрывал, изображая молнию.
– У нас тут трещина, – Ефим отклеил скотч. – Сюда можно просунуть лезвие ножа, линейку вон. Раньше через нее с соседями можно было поговорить, теперь они доску привинтили.
В стене напротив тоже была щель сантиметров пятнадцать в длину, из нее торчали поролон и какая-то ветошь. Ефим сказал, что на зиму затыкает дыру, чтобы не сквозило.
– Дом аварийный. Однажды кирпич пролетел прямо над головой у эксперта по строительству, телевизионщики это засняли. Даже сюжет вышел, но дальше нашим домом никто не заинтересовался. Все у них там шито-крыто.
Ефим кинул на диван стопку линялого белья и вышел. Максим не стал стелить, набросил наволочку на подушку, лег в футболке и джинсах. Давила усталость, но заснуть не удавалось. Где-то за стенами гудели разнополые голоса и стучала музыка, в соседней комнате топал и ругался с отцом Ефим. Тишина никак не наступала. Максим крутился, задремывал, но так и не уснул глубоко.
Когда рассвело, он поднялся и посмотрел в окно. Утро пришло серое, ветреное. Под окнами были разбиты грядки. На темной земле колыхалась жухлая травяная рябь.
По фотографиям, развешанным на стене, ходили серые тени. Максим рассмотрел на некоторых молодого подтянутого Ефима в гоночном комбинезоне, со шлемом под мышкой, удивленно хмыкнул.
Ефим вышел на кухню такой же мятый и сонный, словно Максим смотрелся в зеркало, достал мягкую пачку майонеза и заварил два «бича».
– Ты звонил своим вчера? Не потеряли? – спросил Ефим между делом.
– Нет, – ответил Максим сразу на все.
Молча пили кофе. Ефим втыкал в телефон. Максим думал о том, что забывчивость Ефима неудивительна: пара таких ночей – и можно стать овощем.
Ефим вдруг посмотрел на Максима:
– Только сейчас понял, что такой фокус не для тебя, – он поднял одновременно перед глазами и кружку, и телефон, – а казалось бы, ерунда.
Молча дошли до остановки и погрузились на заднюю площадку трамвая.
Девочка-первоклашка предложила уступить Максиму место, но тот, смутившись, отказался.
– А ты… ну, отдыхаешь, пока в отключке? – спросил его, зевая, Ефим.
– Нет. Это выматывает.
– Не везет.
Трамвай полз среди серых панелек, словно ледокол между бетонных льдин. Над бесконечными балконами кружили голуби. Можно было сказать, что дома обступают, а можно – что обнимают. Максиму больше нравилось думать второе.
В участке сразу спустились в гараж.
Кнопка. Дуга. Темнота.
* * *
Секунды четыре забытья и буквально сразу – гомон прохожих, серо-голубое небо, свет фонаря. Максим узнал улицу рядом с участком. Ефим подал ему горячую сухую руку.
– Все, работа кончитос. Прости, не довез до платформы, не хочу заходить.
Ефим был каким-то веселым, пританцовывал одной ногой. Максим поднялся, сделал шаг и вдруг задержал дыхание. В животе вздрогнула и разлилась резкая боль. Дыхание и движение усиливали ее.
– Курить мы будем, но пить не бросим! – похлопал Ефим по пустым карманам. – А где мои сигареты?
Максим сразу понял где.
– Во мне, – прошептал он.
До Ефима долго не доходило. Он переспрашивал, дергал Максима за руку, тот стонал, кратко хватал воздух и указывал на живот.
– Скорую, – просил шепотом. Но вопреки просьбам Ефим выбежал на дорогу и стал ловить попутку.
– Скорую, скорую… – просил Максим.
– Не надо нам скорую, – подбежал к нему Ефим. У обочины остановилась белая легковушка, Ефим подхватил Максима на руки, свернув пополам, тот закричал от боли. Заднее сиденье, прокуренный салон, спор мужских голосов. Все смешалось: мелькало блестящее от пота лицо Ефима, фонари в окне, силуэт за рулем постоянно оборачивался к заднему сиденью.
– Не надо нам скорую, – уговаривал Ефим над ухом, – меня ж уволят, ты чего, не надо скорую, сейчас все решим, у меня такие ребята есть…
Машину трясло, боль разрезала. Максиму казалось, что он чувствует, как уголки картонной пачки «Винстона» колются изнутри, как скрипит полиэтилен упаковки, как рассыпаются сигареты, плывут по венам, во рту появляется сладко-горький вкус табака…
Резкое торможение. Хлопок закрытой автомобильной двери. Максим снова на руках у Ефима. Вокруг – бетонные конструкции, бесконечные грузовые контейнеры и бесконечные фонари. Ефим бежал, и каждый его тяжелый шаг отзывался у Максима болью внутри.
Бег прекратился, света стало больше. Вокруг собрались мужчины в робах с грязными лицами, смотрели на Максима сверху вниз, как на новорожденного. Живот горел, и в какой-то момент жар поглотил все.
* * *
Первой из темноты появилась большая лампа-колпак. Максим повернул голову: он лежал на столе в большом ангаре. Было чисто, пахло машинным маслом и чем-то сладким, вроде дезодоранта для салонов авто. Футболки на теле не было, на животе белели бинты.
– Все передолбалось в доме Облонских, – подошел Ефим. – Ты жив?
– Конечно, жив. Пачка вот тут была, ничего толком не задела… Хорошо, что она не распределилась куда-нибудь в сердце или легкие, но лучше бы, конечно, в ногу…
Его голос дрожал и брал иногда высокие ноты.
– Отвези меня домой, – попросил Максим.
В такси Ефим не затыкался:
– Эти мастера, они глухие. Вернее, слабослышащие, но говорящие. По вибрациям они, что ли, ремонтируют, как Бетховен музыку писал… «Слушают» машину. Кладут руку на панель и ловят ритмы… Как китайские врачи по пульсу… Рядом там прессуют металл, звук долбит в самую маковку. Я пару часов шлялся…
Максим молчал. Он полулежал на заднем сиденье, привалившись к стеклу. Смотрел в одну точку, пытаясь игнорировать боль, крутил между влажных пальцев тесьму на чехле сиденья, поправлял сползающую с плеч олимпийку.
– Они говорят, с таким мотором, как у тебя, только и гонять! Слышь, – наклонился к нему Ефим, – ну ты же природой создан для гонок!
Максим остановил такси посреди панельных девятиэтажек. Ефим подхватил его и помог идти.
Лифт полз медленно, скрипел. В квартире было темно. Зажженная лампочка высветила примерно двадцать квадратов с щепоткой мебели – кухня да комната. В советском серванте стояло несколько фотографий с черной лентой на уголке.
Ефим усадил Максима на диван.
– Я все рассчитал, – продолжил он. – Вот поправишься через пару недель, там как раз будет заезд…
– Ты пьяный? – оттолкнул его Максим.
– Каждый мент должен иметь свой мечт! Я всю жизнь гонками брежу!
– Пошел ты! Надо психом быть, чтобы доверить тебе жизнь!
– Не спорткарный у тебя характер, Мак!
– Я гранд-турер, а не гоночная. М-м-м… – Максим схватился за перебинтованный живот, затем медленно скинул обувь и постарался лечь. – Найди себе другую тачку и гоняй сколько влезет…
Ефим обтирал обильно потеющий лоб:
– Где ж я тебе тачку найду? Вот скоро поправишься, и…
– Пошел ты! Никаких гонок, ясно?
– Ну ты чего! Знаешь, какие это бабки? – Ефим оглядел комнату. – Тебе же нужны деньги. Всем нужны деньги. Купишь себе протез крутой! Хату побольше в ипотеку возьмешь. И я возьму… Ты же видел, где я живу, Мак!
– За одну гонку? На ипотеку? Долбанулся?
– Ну не за одну, за пару.
– Пошел ты! Уходи! Уходи!!!
Максим кинул мелкую подушку в Ефима. Тот выставил вперед ладони и под стоны Максима попятился. Добавил в дверях:
– Только врача не вызывай, ладно?
* * *
Максим появился в кабинете Ефима через месяц. С серым лицом, еще слабый и высохший, но теперь у него была короткая стрижка, новая футболка с надписью «Будни таракана» и джинсовая куртка вместо олимпийки.
Ефим встретил Максима осторожным молчанием, пригласил жестом сесть:
– Участвуем в гонках на выходных.
У Максима медленно расклеились губы и приоткрылся рот.
Квадратная лампа мерцала. По оконному стеклу ходили тонкие тени. Ефим снял кипящий чайник с круглой платформы, налил себе и Максиму, вытряс из пакета на стол белые пряники. Максим даже не посмотрел на кружку:
– Выигрыш пополам?
– Если не будешь создавать проблем.
Ефим нервно уминал пряники. Максим рассмотрел его: напротив сидел самый простой, простецкий человек, форменная черная куртка была ему мала, в уголках рта белели пряничные крошки. Такому нельзя было доверить жизнь.
– Никакого риска, Мак, съездим, заработаем – и назад.
– Ты занимался гонками раньше?
– Я умею, – самоуверенно ответил Ефим.
– Сколько заработаем?
– Много. Знаю, где играют по-крупному. Есть заначка, поставлю.
– Где твой предыдущий автонизм? – спросил вдруг Максим.
Лицо Ефима подернулось, как флаг на ветру, он поник:
– Я разбил машину.
Максим закивал, переведя взгляд на стену. Ефим поспешил добавить:
– То был не человек, старая модель, машина.
– Иначе ты бы сидел… – продолжал кивать Максим.
В коридоре шелестели шаги, кто-то сипло разговаривал и смеялся.
Ефим отряхнул руки, поставил рядом с чайником кружку, повел в гараж.
Рабочая неделя обещала быть мерзкой.
* * *
В гараже царил полумрак. Желтые лампы моргали, словно тревожные проблесковые маячки.
Максим стоял перед платформой и старательно доедал двойной сэндвич.
– Глупо, наверное, просить тебя быть осторожным, – поймал Максим взгляд Ефима. Тот курил, подбадривал:
– Все будет нормально. Я же сказал. А что сказано ментом, то не вырубишь топором! Ты ешь, ешь. И выпей штуку для запаха в салоне, что-нибудь свеженькое…
Часы Максима засветились зеленым. Он проглотил капсулу ароматизатора и лег на платформу, белый как полотно.
– Если что-то пойдет не так… – начал было он.
Но Ефим даже слушать не стал:
– Ну-ну, что это за настрой?
Краем затухающего сознания Максим, кажется, вновь уловил от Ефима пивной аромат.
* * *
Ночь за городом была какая-то иссиня-розовая. Серебристый «Макларен» стоял между «Хондой» и «БМВ» в одной из линий автомобилей. Сновали люди, подъезжали все новые машины.
Ефиму через лобовое махнул мужик в нелепой ковбойской шляпе. Ефим опустил стекло, мужик облокотился на раму, всунув голову.
– Салют гражданам полицаям! Сколько тебя не было? Два года?
– Полтора, Мих, – Ефим пожал Михе холодную руку, протянул ему деньги, тот сунул во внутренний карман, прихлопнул его, стал восторженно оглаживать салон.
– Не, ну красотка! Сколько в ней?
– Красавец, будет точнее. Это пацан. Шестьсот двадцать лошадок.
Миха отдернул руку от обшивки.
– Это этот, что ли, авточел?
– Нет, блин, я тринадцать лимонов у наркоманов занял. Служебка. Он на условке у нас.
Миха злорадно закивал.
– Правильно, на таких гондонах ездить надо. Чего они закон херят, – засмеялся организатор нелегальных гонок.
– Закройся! Там ерунда, а не дело. Нормальный пацан.
Миха со свистом потянул меж зубов слюну, посмотрел обиженно.
– Ну ладно. Посмотрим, насколько заряжены ваши яйца.
Ефим положил обе руки на руль, кожаная куртка скрипнула в плечах.
Накануне он таки прочел папку Максима. Дело действительно было ерундовое. Друг Максима, тоже автонизм, из-за брака в строении клеток очень быстро терял энергию. Приступ случился в метро. Парень упал без сил. Его нужно было срочно чем-то накормить, иначе бы отдал богу душу. Все, что было в метро поблизости, – киоск кофейни. Максим с другом разбили стекло, потому что бариста не хотел открываться.
Ефим выехал на старт в паре с белой «Хондой». Перед носами машин выплясывала худосочная девчонка в лисьих ушках. Долбила тупая музыка. Ефим попытался сглотнуть, но слюны не было. Нужно собраться. Им обоим нужны деньги. Ефим несколько раз поддал газу, заглушив ревом мотора слабое рычание «Хонды».
Девушка с ушками встала между парой соперников, подняла руки вверх и резко присела. Ефим выжал газ. И полетели мимо лица, флажки, потянулась линия придорожных фонарей, все быстрее, быстрее.
Первый тур дался легко. Следующие – с большим трудом, не без доли везения. Ефим выжимал из движка все что можно, «Макларен» захлебывался ревом, но вытягивал, вытягивал и раз за разом оказывался быстрее…
В последнем заезде в пару досталась прокачанная «Субару». Ефим резво стартовал и быстро оторвался на корпус, но соперник постепенно стал его настигать. Казалось, что везение закончилось, но «Макларен» последним рывком буквально на длину крыла опередил мощного соперника…
Ефим пролетел финишную линию. Радость вскипятила голову, он слишком резко вжал тормоз, машину развернуло и задом протащило по железному ограждению. Народ вокруг зашумел, все слилось в размытую картинку.
Ефим включил аварийку. Когда выскочил из «Макларена», скрежет и треск металла все еще звучали в его ушах. Он с ужасом осмотрел машину: задний бампер повело, крылья смяты, у колес лежит серебристая скорлупа, ее блеск мерцает вместе с аварийными огнями.
Для машины такие повреждения не особенно страшны, но вот для человека… У Максима, может, всего лишь содрана кожа, а может, пробит череп – покажет только обращение.
Ефим достал телефон: экран пошел трещинами, но аппарат работал.
– Приз ваш, орлы! – подбежал полупьяный Миха, он посмотрел на поврежденный «Макларен», хихикнул: – Ну ладно, не ваш, а твой.
Он сунул в руку Ефиму пухлый конверт с деньгами, но тот не сжал ладонь – продолжал смотреть то на телефон, то на машину. Миха закинул конверт Ефиму во внутренний карман.
– Я вызову скорую. Убери своих, – вдруг сказал Ефим твердо.
– Я тебя не узнаю… – Миха подошел вплотную, заговорил тихо: – А документ на личное пользование авточелом у тебя есть? Если там серьезные травмы, – он кивнул на «Макларен», – ты же реальный срок получишь… Кто за отцом ухаживать будет?
Ефим с сомнением посмотрел на Миху, потом на машину. Миха продолжил увещевать:
– Перетащим на заброшенное шоссе. Ты заявишь, мол, угнали… Ну, все как в прошлый раз…
Ефим мотнул головой и все-таки стал набирать номер.
– Нет, Мих, нельзя так… Он в первую очередь человек. Когда техники его обратят, рядом должен быть врач.
– Ты чокнутый! – бросил Миха и побежал разгонять народ.
Ефим облокотился на кузов «Макларена», постучал ладонью по металлу, он хотел подбодрить раненого друга…
