Сергей Лукьяненко, Дмитрий Байкалов
Времен двух между

Водитель трамвая был недоволен – боялся, что колесами гироскутера я перепачкаю пассажиров. Вчера и правда был дождь, но до остановки я доехал, лихо лавируя и ни разу не влетев в лужу. Да и колеса скутера, как влез в автобус, сразу обернул целлофановыми пакетами. Но водитель все равно злился, грозился высадить. Только когда я объяснил, что скутер мой работает на электричестве, и я тоже, в некотором смысле, водитель трамвая, вредный дядька смягчился. Но поправил – не водитель он, а вагоновожатый. Тогда я зашел с козыря, расстегнул ветровку и предъявил взору вагоновожатого форменную рубашку проводника Детской железной дороги. Дядька заулыбался и признал, что мы действительно коллеги. И надо бы внуков у нас покатать. Но все равно мне дядька этот не понравился. Я даже не стал ему сообщать, что через три дня у нас последний рейс, а потом закрываемся до весны. И сошел раньше – не у гостиницы «Шахтер», а на остановке «Донбасс Арена». Объеду стадион с юга, там асфальт лучше, и на плитке потрястись прикольно. Вокруг бронзового мяча три круга сделаю: Валька говорил, что примета есть: три раза крутанул – значит, завтра к доске не вызовут. Врет, наверное, вот и проверю. С уроками сегодня все равно не успеваю, смена же. Ну и мимо Колокола памяти проехать надо, батю помянуть…

Зря я это затеял, в общем. Накатался вволю, но возле Музея Войны у скутера сдох аккумулятор. Время до смены поджимало, пришлось тащить средство передвижения на себе, а оно как-никак двенадцать кило весит. На станцию «Пионерская» я прибежал весь в мыле, несколько раз по дороге чуть не загремев со ступенек. Облегченно вздохнул: у входа в зал размахивал руками Валька, давай быстрее, мол. Локомотив еще только на запасном пути, перецепляется в голову состава. Отлично, успел. Есть еще даже время забежать в кафе «Светофорчик», воткнуть скутер в зарядку, попросить тетю Машу присмотреть, отметиться у дежурного – и вот мы с Валькой уже стоим у любимого третьего вагона – оранжевого! – и проверяем билеты у входящих пассажиров. Состав трогается, Валька привычно, без бумажки, тарабанил для пассажиров про историю ДЖД, про то, что мы видим из окна, и все такое. Я шел по вагону и еще раз проверял билеты. Народу много, несколько семей с малышами, трое дядек – еле умещаются на разноцветных креслицах. Явно сели прокатиться «по приколу», детство вспомнить. Укоризненно смотрю на фляжку в руках одного из них, тот смущается, прячет в карман. За окнами проносятся ветки с уже начинающей желтеть сентябрьской листвой. Немного любуюсь на листья, иду дальше… И вижу его… Того, который в вагон не входил, но в нем едет… Безбилетника! Не врал, значит, Валька, он на самом деле существует!

«Убил бы его, классика этого, что грозу в начале мая любит, блин!» – Глеб несся к школе перебежками, от дерева к дереву, от детского грибка к козырьку подъезда, но это никак не спасало от низвергающихся с неба холодных струй. Школьная форма все равно промокла насквозь, но Глеба заботила другая форма. Хорошо, что в химчистке форму проводника ДЖД выдали завернутой в целлофан. Иначе – совсем труба. Можно было бы грозу и переждать где-нибудь, но на сбор пионерского отряда опаздывать никак нельзя. Василькову только повод дай из себя большого командира построить, обязательно напакостит. Бывшие друзья, ставшие врагами, – страшнее обычных врагов. Это Глеб уже успел понять. А вот и двери школы.

– Куда это мы такие мокрые? – Дежурный десятиклассник поправил красную повязку на рукаве и преградил Глебу вход.

– Куда-куда, в школу, разве непонятно? – огрызнулся Глеб, предчувствуя проблемы.

– Уже пора из школы, мил человек. Прогуливал, что ли?

– Ни фига не прогуливал. У нас физра была, а я освобожденный. Я в химчистку бегал.

– А чего тогда такой грязный, недочистили? – гоготнул десятиклассник.

Глеб взглянул на себя в большое треснутое зеркало, что висело у входа в гардероб. Действительно, видок у него… С формы уже натекла небольшая лужица под ногами, с сумки тоже капает, грязью забрызганы даже щеки и галстук – окатило проезжавшим грузовиком.

– Ну пустите, очень надо! У нас пионерский сбор, собираем подарки вьетнамским детям! – Глеб умоляюще глянул в глаза десятикласснику.

– Сбор для сбора, новое в тавтологиях, – улыбнулся дежурный. – Да если я тебя пущу, меня же потом баба Нюра убьет. Шваброй, наповал. Ты ж по всей школе наследишь.

– А если я переоденусь? – сообразил Глеб и показал пакет с железнодорожной формой.

– В школу можно только в школьной форме, правила такие.

– Так это в школу на занятия надо в форме, а он на сбор, – вступил в перепалку до того молчавший второй дежурный и подмигнул Глебу. – Давай-ка вон там, под лестницей, переоденься, а мы посторожим, чтобы девчонки не видели.

Глеб благодарно взглянул на него и рванул под лестницу.

– Нашим там привет, – сообщил второй дежурный вслед. – Я тоже в ДЖД был, в первом отряде, в семьдесят втором, ее тогда только открыли…

На сбор Глеб все-таки опоздал. Приоткрыл дверь класса, заглянул. Губайдулина, стоя у доски, заканчивала доклад, призывала улучшить спортивные показатели класса в преддверии грядущей через год московской Олимпиады. Как будто успехи наших олимпиоников зависят от школьных соревнований! Председатель совета отряда Васильков, сидя за учительским столом, нехорошо взглянув на просачивающегося к своей парте Глеба, сообщил отряду, что Олимпиада не только московская, но часть соревнований пройдут и у нас, на Украине, в Киеве, что накладывает на донецких школьников дополнительные обязательства. А теперь – основная тема сбора.

– Товарищи пионеры шестого «А», – солидно начал Васильков, – мы продолжаем сбор подарков для вьетнамских детей, пострадавших в результате китайской агрессии. Вы все должны были принести из дома канцелярские товары, краски, альбомы. Подходим, сдаем. Губайдулина, отмечай по списку.

Народ начал шумно выбираться из-за парт, пробиваясь к учительскому столу, на котором стояла большая картонная коробка. Губайдулина отмечала, Васильков контролировал качество сдаваемого. Глеб тоже подошел. У него была заготовлена целая коробка дефицитных чешских карандашей «Кох-и-Ноор» с твердым грифелем. Ну, не совсем целая. Два карандаша Глеб успел использовать, когда рисовал на миллиметровке проект фотонного звездолета. Они с Васильковым иногда соревновались, чей проект интереснее. Эх, Васильков…

Очередь Глеба подошла, он потянул коробку из кармана сумки… и коробка расползлась в руках, карандаши рассыпались по столу. Не выстояла молния под натиском водной стихии. Васильков прищурился:

– Та-ак, Соколов. Ты не только неполную коробку принес, так еще и развалил все. Любишь ты все разваливать, Соколов, да?

– Блин, ну гроза же, – попытался оправдаться Глеб. – Завтра другое принесу…

Но Василькова уже понесло:

– Губайдулина, поставь Соколову минус в графу. Мало того что он отказывается помогать детям братского Вьетнама, обездоленным войной, так еще и явился на сбор отряда без галстука!

– А… – начал было Глеб и осекся. Второй раз сваливать все на грозу не хотелось, да и упомяни он, что галстук грязный, в пакете лежит, будет еще хуже.

– И еще форму эту паровозную напялил, выделиться хочешь, да? – продолжал накручивать себя Васильков. – Думаешь, раз на военную похожа, то и ты сразу как пионер-герой?

– Я не герой! – вспылил Глеб. – Но если надо – стану героем! И воевать пойду, если надо. Вот хоть во Вьетнам, с китайцами воевать!

– Война с Китаем закончилась уже, дурачок. А наша страна ни с кем не воюет и воевать не будет, потому что мы за мир! Сейчас семьдесят девятый год, а не тридцать девятый. Нет войны и не предвидится. Так что никакой ты не пионер-герой, а паровоз-герой.

В притихшем классе отчетливо хихикнули. Это было уже слишком.

– Да иди ты! Найду я войну! И буду фашистов бить! – Глеб почувствовал, что накатывают яростные слезы, схватил сумку и выскочил за дверь. Тяжело дыша, двинулся к лестнице.

– Соколов, стой! – Голос Василькова был властным и уверенным и отозвался гулким эхом по коридору. Нет, он не хотел помириться или извиниться. – В субботу придешь на совет дружины. Поговорим о твоем поведении, герой.

Глеб молча кивнул и отвернулся. Видеть Василькова было невыносимо.

– И еще. – Васильков порылся в своей сумке. – Ты мне фантастику давал почитать еще до… В общем, возвращаю. Нудятина!

Глеб все так же молча взял протянутый томик и пошел прочь. Это была книжка Джека Финнея «Меж двух времен». Он дал ее Василькову, даже не успев прочитать сам. До того, как тот оказался гадом.

Гроза закончилась, у черной тучи золотился косматый край. Теплое майское солнце готовилось взять реванш. С крыш ярко капало, асфальт парил. Глеб полюбовался стремительно синеющим небом и вспомнил, что пакет с мокрой школьной формой он оставил в парте. В класс возвращаться отчаянно не хотелось. «И не вернусь, ничего с формой не сделается до завтра!» – подумалось сердито. Только вот ключи от квартиры остались там же, а мама с работы придет только в восемь. Ладно, поеду на станцию, решил Глеб, хоть и смена не моя. Тем более что форму ДЖД уже надел…

Про Безбилетника легенды среди юных железнодорожников ходили давно. Я лично слышал множество вариантов: все они сводились к тому, что сначала в вагоне обнаруживается пассажир, который в вагон не входил. Далее версии разнились в зависимости от степени желания рассказчика напугать слушателей – пассажир мог быть пришельцем, вампиром, зомби или даже проверяющим от Министерства образования. В последнее время добавились и более реалистичные варианты – Безбилетник мог оказаться террористом из ДРГ, призраком-зомби с подконтрольной или вообще домовым, лишившимся дома после «прилета» и ищущим новое пристанище. Почти все версии легенд заканчивались плохо для проводника-контролера, обнаружившего Безбилетника. Вариантов этого «плохо» было не счесть.

То, что это Безбилетник, я понял сразу. Я тщательно проверил вагон, прежде чем запустить туда пассажиров, – было пусто. И такого пассажира я бы заметил при посадке. Страшным он не выглядел. Скорее, странным – пацан, мне ровесник или постарше. Увлеченно смотрит в окно. На нем форма вроде моей, но другая, старомодная какая-то… Надписей на нашивках не разберу, но явно что-то железнодорожное. В руках книжка.

Что делать-то?

Оглядываюсь на Вальку – он оттарабанил свой текст, уперся в тамбур и втыкает там в телефон. Его и «прилетом» от телефона не отвлечешь – были, как их, прецеденты… Ладно, будь что будет. Подхожу к пацану, прошу предъявить билет. Пацан вздрагивает, испуганно смотрит на меня, прям обшаривает широко распахнутыми глазами. Потом по сторонам. Изумленное выражение его сменяется каким-то совсем уже странным – в глазах то ли понимание, то ли узнавание, то ли вообще радостные искры.

– Нет у меня билета, – говорит, – и не надо. Я же тут работаю, на ДЖД.

– Чего? – У меня от такой наглости аж в носу запершило. – Никак ты тут не работаешь, я всех наших знаю!

– Ну, может быть, я тут работать еще только буду? – Он обвел взглядом вагон, нахмурился. – Или работал…

– И новеньких я всех знаю! – У меня стало крепнуть убеждение, что никакой этот наглый пацан не Безбилетник, а простой безбилетник. – Ты как вообще сюда попал?

– А никак! Сидел, книжку читал. И вот я здесь… Значит, так надо.

Я начинаю злиться и лихорадочно вспоминать, что говорит инструкция по поводу таких вот типов. Ничего не говорит вроде. Можно Вальку позвать, а смысл? Валька только шуму наделает, а толку – ноль. Ладно, высажу пацана на «Шахтерской», пусть обратно по путям топает.

– Раз так уж надо, – сообщаю как можно язвительней, – то вполне мог бы потратить сорок рублей на билет.

Тут пацан аж подпрыгнул:

– Сколько-сколько рублей?

– Сорок. Туда и обратно. В одну сторону – двадцать. Гривны не принимаем.

– Обалдеть! – Лицо его приняло задумчивое выражение. – Слушай, ты только не удивляйся. А можно тебя спросить? Ты только не удивляйся, ладно?

Злость у меня вдруг прошла – уж больно пацан искренне это сказал.

– Давай, – говорю, – спрашивай.

– Три вопроса. Какой сейчас год? Где мы? Есть тут война с фашистами?

Все-таки – Безбилетник, пришелец откуда-то, подумалось мне. Отвечаю коротко:

– Двадцать второй. Донбасс. Есть.

А этот балбес, не поверите, вдруг говорит:

– Ура!

Сначала получилось не очень удачно. Глеб приехал на «Пионерскую», надеясь, что кто-нибудь из третьей смены не явился, и он тут как тут – на замену. Но третья смена пришла вся. И вся вышла на маршрут. Тогда Глеб попытался прикинуться ветошью и приткнуться в учебном классе на задней парте, но там начались занятия для новичков, и Иван Сергеевич его вычислил на раз. И выставил за дверь – нечего, мол, тут ветерану юножелезнодорожного движения отираться. Глеб задумался: куда ж крестьянину податься? Мамка только через пять часов со смены придет. Можно погулять по парку, но чего он там не видел? Можно съездить к бабушке в Горловку, но вдруг опять гроза? Потерю железнодорожной формы он не переживет! Решение все же пришло – надо напроситься в вагон, усесться там в уголке и кататься, читая книжку. В третьей смене проводниками-контролерами работают Кофман и Березин, они хорошие, особенно Кофман, пустят…

Так и вышло. Его пропустили, Глеб забрался в вагон, открыл книжку и начал читать, вспоминая Василькова недобрым словом. Книжка ему не понравилась! Настоящая фантастика, а он говорит – нудная!

Хотя в чем-то бывший друг был прав. Книжка оказалась очень неспешная и на первый взгляд даже не фантастическая. Там проводили научный эксперимент – человек поселился в старом доме, носил старомодную одежду, читал старые книжки при свете керосиновой лампы. И когда он совсем-совсем привык к этой жизни – то вышел на улицу и оказался в прошлом. Как бы сам себя перенес во времени, без всяких машин и приборов.

Глеб подумал, что идея ему нравится. Вот, скажем, детская железная дорога. Она тут была еще до войны. И будет, наверное, всегда. И если писатель в книжке прав, то стоит Глебу представить, что он попал на войну, – он там и окажется. Еще интереснее, конечно, было бы в будущем оказаться, но какое оно будет, кто знает. А про войну всем все известно. С одной стороны – наши. С другой – нацисты. Стреляют по городам, убивают, а их пытаются сдержать… Вот рядом Горловка – там бои. Славянск уже захвачен врагами. А Донецк еще держится…

Глеб прикрыл глаза и попытался себе это представить. Значит, так… Донецк… война… Стало немного жутковато. А вдруг книжка не врет? И он сейчас окажется на войне? На настоящей?

– Билет предъяви, – как-то настороженно сказали ему.

Глеб открыл глаза и посмотрел на мальчишку, своего ровесника, в форме контролера. Только вот странная какая-то форма была, непривычная. Может, довоенная? У Глеба что-то ойкнуло в груди. Он огляделся. Ни Кофмана, ни Березина. Вагон… едет по знакомому маршруту… люди… Люди какие-то странные. Одеты необычно. Почти все в джинсах, настоящих, фирмовых. У многих в ушах крошечные наушники – радио? А почему некоторые наушники без проводов? Слуховые аппараты? А вон человек… он что, по рации говорит? Крошечной такой, со светящимся экраном… А вон мужчина в оранжевой рубашке – такой же крошечной рацией… фотографирует вид за окном?

Это как? Он где?

Контролер тем временем ждал, с неожиданной опаской поглядывая на него.

– Нет у меня билета, – сказал Глеб, – и не надо. Я же тут работаю, на ДЖД.

Почему-то я ему сразу поверил. Мы вначале поговорили в вагоне, потом вышли на «Шахтерской». Я махнул рукой Вальке – мол, извини, надо остаться. Тот удивился, но расспрашивать не стал.

– Так ты в семьдесят девятом живешь? – спросил я. – Сорок с лишним лет назад? Прочитал книжку, захотел в будущее попасть – и попал?

Глеб махнул рукой.

– Все не так! Я в прошлое хотел. На Великую Отечественную. С фашистами воевать!

– Ты что, дурак? – спросил я без всякой вежливости. – У вас мир и Олимпиада! И война кончилась давно, победой! А ты на войну захотел?

Вначале Глеб надулся и явно хотел что-то резкое ответить. А потом вздохнул.

– Ты не понимаешь. Это все Васильков. Ну… есть такой… одноклассник. Начал меня высмеивать – мол, «паровоз-герой»… никакой войны нет и не будет… Я и разозлился. Захотел доказать.

– Друг? – спросил я.

Глеб вначале весь вскинулся, потом отвернулся.

– Был другом. Теперь враг. Как понял?

– На врагов так не сердятся, – объяснил я. – А чего поссорились?

– Я пошутил, он обиделся, я снова пошутил, – объяснил Глеб. Явно не хотелось ему вдаваться в детали. – Надо иметь чувство юмора. Теперь мы враги до смерти.

Вот же балбес! Мне даже завидно стало, что этот вихрастый парень может быть таким… дитем.

– Не надо до смерти, – сказал я. – И бросаться воевать, чтобы кому-то чего-то доказывать, – глупо.

– Прям такой умный, – обиделся Глеб.

– Да, – сказал я. – Потому что я знаю, что это такое – война, и что такое «до смерти» тоже. И на Великую Отечественную ты бы на паровозе не попал. До войны детская железная дорога в другом месте была.

– Подумаешь, в другом… – пробормотал Глеб. – А с кем вы воюете?

– С фашистами.

– С какими? – Он требовательно посмотрел на меня.

И я растерялся даже. Вот как ему сказать? С фашистами, которые из Киева и Харькова? Которые с нами на одном языке говорят, которые к нам на футбол ездили?

– Нельзя тебе этого знать, – сказал я веско. – А то иначе вернешься к себе, зная будущее, и мир изменится!

Вот так вот. Не только он фантастику любит.

– Может, я изменю – и войны не будет? – сказал Глеб.

– Ага. А если наоборот – еще хуже все станет?

– Тогда я не буду возвращаться, – сказал Глеб. – Я же говорю – хочу с фашистами воевать!

– Ты совсем ку-ку? – спросил я. – А маму-папу не жалко?

– Я к ним сейчас приду и все объясню!

– Сорок лет прошло. С лишним. Твоим родителям сколько было в семьдесят девятом?

Он сразу засопел и замолчал. Видимо, задумался. Мимо нас прошла та троица, что в поезде ехала, – все-таки они не утерпели, зашли за депо, да и распили свою фляжку. Ну, хоть не на виду, постеснялись! Взрослые на войне часто пьют, но я никогда не буду, когда вырасту.

– А сколько люди сейчас живут? Сто лет? – спросил Глеб.

– Кто как, – ответил я уклончиво.

– Твоим родителям сколько?

– Маме тридцать семь. А бате сорок. Теперь навсегда сорок.

Не хотелось мне про это говорить, совсем не хотелось. Но я понял, что ему сказать надо – чтобы задумался.

– Папа погиб. На Саур-Могиле, – продолжал я. – С фашистами сражался, не с теми, кто тогда, а с нынешними. Вот что такое война. А ты… словно это игра. Словно можно повоевать, а потом спокойно назад. Эти… что к нам пришли… они тоже так думали. Только назад уже ничего не получится!

Он понял, понурился. Сказал:

– Может, я и не смогу вернуться. Вдруг это билет в одну сторону?

Валька помахал мне рукой, взглядом спросил – «чего?». Я замотал головой. Поезд издал гудок и тронулся.

– Я следующим вернусь, – пояснил я. – А ты сейчас сядешь и представишь свой… семьдесят девятый. Понял? И домой вернешься.

Поезд тихонько отъезжал, мы стояли на перроне. Потом отошли к скамейке и сели, одни на всю станцию «Шахтерская».

– Ты мне хоть что-нибудь расскажи, – попросил Глеб. – Что у вас за рации такие?

– Рации? А… это мобильный телефон, – сообразил я. Достал и стал показывать – как звонить, что такое интернет… потом не удержался и запустил мультик про Машу и медведя. Глеб смотрел, вытаращив глаза, смеялся, потом вдруг нахмурился и спросил:

– А ты мне не врешь? Про войну-то? Ну, какая у вас война? Детская железная дорога работает, телефоны в кармане, мультики!

– Вру?

Я залез в интернет и стал показывать совсем другие кадры.

Глеб сразу замолчал.

– Вот такая у нас война, странная, – сказал я. – Только не твоя. Отправляйся-ка домой лучше! А то я за тебя волнуюсь.

Я это сказал и вдруг понял, что действительно за него волнуюсь. Как за младшего брата, которого у меня нет. Потому что хоть мы и ровесники, но этот Глеб – он такой… наивный. Совсем ребенок со своими фантазиями о войне и желанием с фашистами повоевать.

Все-таки он мне не врал. Мне на один миг так показалось, потому что не бывает такой войны, когда люди катаются на поездах, ребята смеются, у всех в карманах телефоны мобильные (обязательно такой заведу себе, когда их сделают!). А потом Борис стал показывать разные фотки и хронику. И самолеты военные, которые бомбят город, и взрывы, и бегущих солдат… Что-то странное во всем этом было, неправильное. Я вдруг подумал, что это на гражданскую войну похоже, но разве может у нас, в СССР, быть гражданская война с фашистами, это же совсем невозможно! А еще я подумал, что это действительно страшно. И по доброй воле воевать глупо.

– Ты прав, – сказал я. – Мне надо домой. Если получится. А у тебя как, все будет хорошо?

– Будет хорошо, – сказал Борис. Только как-то очень быстро это сказал. – Ты уж извини, но давай читай свою книжку или как там ты это делаешь. И отправляйся. У меня предчувствия какие-то нехорошие.

Я огляделся – никого вокруг не было, и тишина была, но, может, от этой тишины и безлюдья как раз стало жутковато.

– Жаль, что на скутере не покатался, – вдруг улыбнулся Борис. – Штука такая, с колесиками, на электричестве.

– Как самокат? – не понял я.

– Нет… доска с колесами. Она не падает, потому что там гироскопы.

Про гироскопы я знал и кивнул.

– У нас таких нет.

– Но у вас все равно лучше, – твердо сказал Борис.

И вдруг раздался какой-то звук – тонкий, тихий, будто свист. И у Бориса глаза сразу стали безумные – он пихнул меня со скамейки, сам прыгнул на землю рядом.

А через миг ударило! Где-то совсем рядом что-то взорвалось, я краем глаза увидел, как в воздух взлетели комки земли, какой-то мусор, клочья чего-то…

– Что это? – крикнул я.

– Мина! – заорал в ответ Борис. – Укропы минами садят!

– Какие укропы?

– Фашисты!

Ударило еще раз, но чуть дальше. А потом – раз, и совсем близко, стекла на станционном здании зазвенели, вылетая.

– Уходи! – сказал Борис. – Быстро! Они совсем сдурели, они по станции бьют, может накрыть!

Я хотел сказать ему, чтобы он взялся за мою руку. Может, если у меня получится вернуться, так и Бориса унесет со мной, в семьдесят девятый, где нет войны… А потом вспомнил, что у него тут погиб отец и жива мама, а значит, нельзя ему такое предлагать, нечестно…

– Пока! – сказал я. – Победите, обязательно победите!

И закрыл глаза.

– А ты со своим Васильковым помирись, – сказал Борис. – Нечего ругаться по глупости. И по времени скакать кончай, настоящих фашистов всем хватит…

Я лежал, закрыв глаза, где-то рядом ударила еще одна мина, это было по-настоящему страшно, может быть, поэтому я сразу представил себе нашу станцию «Шахтерская», где никакой войны нет, и никаких мин, и где я сейчас могу быть…

– Эй, Глеб, ты чего разлегся?

Глеб открыл глаза и увидел Сашку Кофмана. Тот с удивлением смотрел на Глеба. Никакой паники не было, никакие мины не свистели и не бахали, в стороне женщина с детьми стояла возле тепловоза и смеялась.

И Бориса, конечно, тоже не было. Он остался там, в своем две тысячи двадцать втором. В сентябре. За три дня до закрытия железнодорожного сезона.

– Споткнулся, – сказал Глеб, вставая. Сашка с подозрением смотрел на него. Спросил:

– А может, тепловой удар? Если тепловой удар, то надо в тень и холодную воду на голову. Пошли к колонке!

– Не надо мне на голову воду! – запротестовал Глеб. – Какой в мае тепловой удар! Я споткнулся!

– Я даже не заметил, как ты из вагона вышел, – Сашка гнул свое. – Странный ты какой-то сегодня!

– Да уж, – усмехнулся Глеб. – Необычный у меня день. Такой раз в сорок лет бывает. С лишним.

Вот только что Глеб рядом лежал, щекой в землю вжимался. И вдруг раз – исчез. Словно его и не было. Не растаял в воздухе, а просто исчез. Только книжка фантастическая осталась. И я понял, что он уже дома.

А еще подумал, что мне, наверное, крышка.

Эти минометчики, наверное, никого убить-то и не хотели. Иначе бы по поезду стреляли. Может быть, это был новый теракт ДРГ. Или провокация добробатов, чтобы окончательно разрушить перемирие. Или опять началась атака на Донецк? Я ничего не понимал – ведь от линии разграничения до центра города из миномета не добить. Значит, граница поменялась?

А может, им отчитаться надо было, мины списанные утилизировать? Может, сделать так, чтобы наша ДЖД перестала работать, а то что за безобразие – война идет, а тут поезда детей катают… И обстрел на наших списать. А может, тренировались, пристреливались. Они потому и выждали, когда поезд уедет, а теперь по пустой станции колотят (ну, они так думают, что по пустой). Только у них там было несколько минометов и мин до фига, они в два или три ствола по станции садили, и когда мина неудачно упадет – меня всего на кусочки порвет. И вскакивать, бежать в укрытие тоже поздно, бегущего точно осколками посечет.

Поэтому я лежал под скамейкой, вцепившись в книжку, оставшуюся после Глеба, и ждал не пойми чего.

Ну и дождался, как ни странно.

Рядом взвыл двигатель, через пути к станции скакнул старый побитый БТР-70 и встал возле скамейки, нависая надо мной. Пулемет загрохотал, плюясь свинцом куда попало. Десантный люк распахнулся, выскочил какой-то седой дядька в камуфляже, подхватил меня поперек, закинул внутрь и прыгнул следом. Меня подхватил, не дав упасть, еще один пожилой дядька, тоже в камуфле.

– Живой? – спросил тот, кто за мной выскакивал. Пулемет продолжал бить, а БТР мчался куда-то от станции.

– Живой, – растерянно пробормотал я. – Спасибо. Повезло мне! Хорошо, что вы тут оказались!

Второй дядька засмеялся.

– Да уж, хорошо!

– Книжку-то верни, Борис, – заявил тот, что за мной выскакивал.

Я смотрел на него и ничего не понимал.

– А то я так и не дочитал, – продолжал дядька.

– Глеб? – понял я наконец-то.

Оба ополченца засмеялись.

– Гляди-ка, а он и впрямь смышленый, – сказал второй. – И смелый, не хнычет. Спасибо, Борька, что помирил нас тогда. Может, это важно было? Может, это что-то изменило, как думаешь?

Глеб вдруг строго посмотрел на него, и он замолчал. БТР, виляя, несся по дороге, и разрывы уже остались далеко позади.

– Подбросим тебя до парка, – сказал Глеб. – Лады?

– Лады, – отозвался я. Глеб был совсем старый, но я теперь снова видел, что он – это он. – Я, кстати, обещал на скутере дать покататься.

– С удовольствием, – сказал Глеб.

БТР остановился, Глеб со своим другом переглянулись.

– Не терпится… – сказал Глеб. – Еще поболтаем. А ты иди, пересядь к командиру. Оттуда обзор лучше.

Чего-то они недоговаривали. И я даже почти заподозрил, что именно, когда люк распахнулся и я увидел их командира.

И вот тогда, когда отец меня обнял, я разревелся.