Историческая справка и комментарии автора

Вы, возможно, удивитесь, узнав, что это история реальна. Более того, это семейная история: Йозеф Антон Штарцман приходился дедушкой по материнской линии моему мужу, и я могла бы написать о нем роман вдвое больше «Неровного края ночи», и все равно не рассказала бы всего. Антон был невероятным и вдохновляющим человеком.

Впервые я услышала историю про «Opa и колокола», как называют ее мои родственники по мужу, в 2010 году за праздничным ужином в честь Дня благодарения. Я тогда только начала встречаться с моим будущим супругом, Полом, и он как раз уехал в годовую командировку в Кувейт. Я влюбилась в Пола до неразумного быстро, и, несмотря на то что наши отношения были еще совсем недолгими, я ужасно переживала из-за его отъезда. Когда его семья пригласила меня провести ужин Дня благодарения с ними, я согласилась, но не без некоторой тревоги. Я тогда едва знала Пола, хотя и была влюблена; а с его семьей я даже не была знакома. И что еще хуже, Пол рассказал мне, что происходит из семьи ревностных католиков в нескольких поколениях, так что я была совершенно уверена, что они меня не одобрят, потому что официально я все еще была замужем за моим первым супругом. Мы уже некоторое время жили порознь, но у меня еще не было возможности оформить развод. Я понимала, что для того, чтобы завоевать симпатию семьи Пола, мне нужно будет избегать личных вопросов и действовать осторожно.

К счастью, в рукаве у меня всегда был козырь – практичный и незаменимый для разговоров. Когда я приехала в дом старшего брата Пола, я сразу этот козырь извлекла.

– Так чем вы занимаетесь? – спросил кто-то.

На тот момент я работала в книжном магазине, о чем и сказала.

– Но, – добавила я, – я еще и писательница. Я надеюсь построить карьеру в этой области. Я пишу историческую художественную прозу.

Большинство людей любят книги, а у исторической художественной литературы широкая аудитория. Мой козырь сработал и в этот раз; вскоре я уже породнилась с семьей Пола за счет нашего общего интереса к истории, и никто не выведывал у меня информации, которая могла бы очернить меня в их глазах.

Старший брат Пола, Ларри, сказал:

– Вам нужно написать про Opa и колокола. Я думаю, это считается исторической темой, и из этого можно сделать действительно хорошую беллетристику.

За индейкой и картофельным пюре – и с нарастающим чувством удивления – я выманила у этой семьи самую невероятную историю, хотя мне и приходилось вытягивать ее по кускам. Разговор состоялся примерно следующий:

– Мой папа ненавидел Гитлера, – сказала Рита, мать Пола. – Абсолютно ненавидел.

– Ну, а кто нет? – я располагающе рассмеялась.

– Да, но Opa по-настоящему ненавидел Гитлера. Я имею в виду, он что угодно готов был сделать, лишь бы ему досадить.

Досадить Гитлеру – это звучало как некоторое преуменьшение.

– Что вы имеет в виду? – поинтересовалась я.

– Ну, нацисты чуть не убили Opa из-за того, что он делал.

Я до смерти люблю мою свекровь, но вытянуть из нее историю всегда было нелегко.

– Не нацисты, – поправил Ларри. – А один поддонок из их города. Как его звали?

– Он был нацистом, – настаивала Рита. – Ну, или мог быть. Все равно, что был нацистом.

Я вмешалась.

– Погодите… что именно сделал ваш папа?

– Он спрятал церковные колокола. Закопал их в картофельном поле, чтобы нацисты не смогли их забрать. Они конфисковывали церковные колокола, чтобы переплавить их и сделать амуницию. Но он не мог позволить им заполучить колокола, в придачу ко всему тому, что они уже натворили. И потом, когда один из офицеров СС приехал за ними, он сказал: «Смотрите, колоколов уже нет. Кто-то другой из СС забрал их». Этот парень просто взбесился, но папа тогда ему сказал: «Как, вы же не думаете, что я мог сказать «нет» офицеру СС, правда?» Рита рассмеялась от души.

– Они чуть не убили его за это?

– О, да. Нацисты не те, кому можно было переходить дорогу безнаказанно. Поверьте мне, вы думаете, что все знаете о нацистах, но это не так. Они были действительно злобными, и сумасшедшими. Они сделали бы что угодно, по любому поводу.

Я не собиралась спорить. Я ей верила.

Девушка Ларри, Джули, – которая теперь его жена и моя невестка – тоже вступила в разговор.

– Я думала, нацисты пытались убить Opa из-за его ансамбля.

– Да, и из-за этого тоже, – Рита махнула рукой так, словно предать Национал-социалистическую партию не один, а два раза, было делом пустяковым.

– Его ансамбль?

– Он создал марширующую музыкальную группу, чтобы местным мальчикам не пришлось вступать в Гитлерюгенд, – пояснил Ларри. – Гитлера это не особенно порадовало.

– Могу представить.

– Как бы то ни было, – продолжила Рита, – моего отца до сих пор помнят за все то, что он сделал. В Унтербойингене он герой.

На самом деле, после того, как колокола были водружены на место на колокольню святого Колумбана, Антон написал прекрасную песню, чтобы отпраздновать их музыку и всю эту историю, эту песню каждый год исполняют в церкви Святого Колумбана, чтобы почтить память Opa и колокола, которые он помог спасти. В начале 2017 года мне выпала честь перевести слова этой песни под названием «Песнь колоколов» с немецкого на английский. Насколько мне известно, это первый перевод данного произведения на английский.

Годы прошли после этого ужина на День благодарения, и я лучше узнала Пола – и его любящую чудесную семью (все члены которой оказались гораздо более открытыми и более широких взглядов, чем я предполагала вначале). По мере того, как я больше узнавала о жизни Антона, у меня в голове собиралась более отчетливая картина Opa и колоколов. И чем более живой в моем сознании становилась история Opa, тем с большей уверенностью я думала, что напишу об этом роман… однажды.

Йозеф Антон Штарцман родился в 1904 году в Штутгарте, Германия, в семье преданных католиков. Настоящее имя его сестры было Корбел, но мы с моим редактором решили поменять его на Аниту, так как в романе она играет второстепенную роль, а Анита – более привычное имя для слуха англоговорящей аудитории.

Антон вступил в орден францисканцев, когда был еще совсем молод, и много лет провел в счастливом труде, пока Германия не начала слегка меняться – а потом, в 1933, не так уж слегка. Он сам выучился музыке и не расставался с ней всю жизнь, он разработал и ввел в Сент-Йозефсхайме музыкальную программу для детей с задержками развития и другими видами инвалидности.

Антон – которого в годы, проведенные среди францисканцев, звали брат Назарий – очень любил свою работу. Орден был для него всей жизнью, выражением его самости. У меня хранится потрясающее фото его в возрасте двадцати лет или около того, в одеянии монаха-францисканца, с круглыми маленькими очками, аккуратно сидящими на длинном тонком носу. Фото мне очень дорого, потому что мой муж Пол выглядит почти в точности, как его Opa на этой фотографии, сходство такое, что это даже жутковато. Сделай фото Пола в одежде 1940-х, пропусти через черно-белый фильтр, и даже Рита не сможет найти различия в облике своего сына и своего отца.

В 1939 Гитлер запустил программу Т4, в рамках кампании по очищению Отечества от людей с физическими или психическими задержками и отклонениями. Принятие программных мер началось с принудительной стерилизации взрослых, но скоро переросло в «эвтаназии», проводимые в многочисленных немецких лагерях смерти или больницах, где Йозеф Менгеле и ему подобные проводили свои эксперименты. Когда волна войны постепенно стала оборачиваться против Гитлера, он ускорил темпы изведения людей с инвалидностями и задержками умственного развития. Примерно в 1940 или 1941 годах детей Сент-Йозефсхайма забрали и «определили в другой дом». Антон, конечно, понимал, что это значило. Мне не удалось выяснить, был ли непосредственно орден Антона распущен, или он сам принял решение покинуть его, после того, как детей забрали. Рита и ее сестра Анджела, единственные живые члены семьи Антона – и единственные биологические дети Антона и Элизабет – не знают, покинул ли их отец орден по своей воле или был вынужден оставить монашескую жизнь по декрету нацистов, как многие другие монахи и монахини.

Когда его счастливые дни монашеской жизни закончились, он обнаружил, что его записали в военные, так ему пришлось сражаться за правительство, которое он ненавидел, за людей, которые забрали у него и уничтожили все, что было ему дорого. Он совершил прыжок с парашютом и предпринял марш на Ригу, но ушел из вермахта сразу после этого под предлогом, что повредил спину. Рита и Анджи обе до сих пор придерживаются мнения, что со спиной у него все было в порядке; эта ложь была его первым актом сопротивления Нацистской партии (которая в книге в основном фигурирует под аббревиатурой НСДАП, сокращением от немецкого «Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei» – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия).

Никто точно не знает, почему он это сделал, но через некоторое время после ухода из ордена францисканцев Антон откликнулся на частное объявление в одной из немногих уцелевших католических газет и стал переписываться с Элизабет Гансйостен Гертер, вдовой с тремя детьми, пытающейся свести концы с концами в маленькой деревушке Унтербойинген. Прошлое Элизабет – и история ее первого замужества – в точности совпадают с тем, как я описала их в романе. Единственное мое авторское вмешательство в прошлое Элизабет состояло в том, что я изменила дату ее свадьбы с Антоном. На самом деле, они поженились в апреле, а не в октябре, и это было в 1941 году. Насколько я знаю, Антон не предлагал брак на чисто компаньонских началах, а также не лгал на счет своей неспособности к деторождению, – эту деталь я добавила по рекомендации моего редактора, который считал, что правда тут более странная, чем вымысел, и что первой встрече не достает напряжения.

Это все, что я долгие годы знала о жизни Антона, и это само по себе интересно – писать роман, в котором расцветает любовная история во времена войны между двумя такими неправдоподобными партнерами, как вдова и бывший монах. Но хотя мой издатель подталкивал меня взяться за тему Второй мировой войны, я не чувствовала, что уже настало время, чтобы превратить мои записи об Антоне и Элизабет в книгу. Большая часть моей исторической беллетристики сосредотачивалась на фигурах, занимавших видное положение в истории – могущественных, значительных, не обыденных. Я не чувствовала достаточного драйва, чтобы рассказать историю Opa – историю обычного человека, сражавшегося против самых мрачных импульсов человеческого сердца.

Только после выборов 2016 года я поняла, что время пришло.

Я наблюдала за Соединенными Штатами, которые, казалось, деградировали за одну ночь и превратились в неузнаваемое место – место, где политические эксперты отдавали нацистские приветствия перед новостными камерами, ничего не боясь, – где свастики на стенах синагог и мечетей расцветали, как зловонные бутоны, – я знала, что время пришло. Я позвонила Джоди Воршоу, моему первому редактору в Lake Union Publishing, и сказала ей, что, наконец, нашла тему для романа о Второй мировой войне… и хочу писать прямо сейчас. Джоди согласилась, что сейчас было подходящее время для того, чтобы написать историю о сопротивлении – об обычном человеке, восстающим против ненависти. За пару недель мое предложение для «Неровного края ночи» было одобрено, и я начала всерьез исследовать материал и разрабатывать книгу.

За годы я написала много исторических романов, и я наслаждалась исследованиями для них всех, но никогда мои изыскания не трогали меня так глубоко. Рита и Анджи обе были в восторге, что их семейная история станет романом, а я была польщена их верой в то, что я сумею ее рассказать. Моя свекровь и тетушка были удивительно щедры, даря мне свое время, знания и незаменимые семейные артефакты. Рита передала мне целую сумку личных вещей Антона, и пока я работала над «Неровным краем», они лежали разложенными на кровати в гостевой комнате, которая также использовалась как мой офис. Каждый раз, как я заходила в тупик или теряла запал, я рассматривала эти артефакты жизни Антона. Я почти чувствовала его присутствие, это ощущение усиливалось благодаря невероятному сходству между Полом и его поразительно храбрым дедом.

Я была тронута – не могу подобрать слов, до какой степени я была тронута, – когда Рита подарила мне рабочую тетрадь Антона со времен вермахта. Я не могу прочитать записи в ней, но пустое место на обложке, где он стер гитлеровскую свастику, преодолевает лингвистический барьер и говорит мне многое. Не менее трогательны фотографии Антона – история, которую они рассказывают, если на них посмотришь достаточно внимательно.

Есть изображение шпиля церкви в Риге, объятого огнем, есть снимок классной комнаты в Сент-Йозефсхайме, пустой, без учеников. Антон сохранил несколько фотографий из своей монашеской жизни, но нет ни одного снимка детей, за которыми он присматривал в Ордене. Очевидно, боль от потери была такой необъятной, что он не в силах был оживить эту память впоследствии.

Весной 2017 года, когда я была полностью погружена в фазу разработки книги, Пол и я приветствовали Риту и Анджи в нашем доме на острове Сан-Хуан. Они приехали, чтоб рассказать мне больше историй об Opa и колоколах, – и я была в восторге от того, что они мне поведали.

– Понимаете, – начала я, когда они устроились, – книга, которую я пишу – это художественное произведение, а не биография. Так что я воспользуюсь некоторыми правами художника. Многое мне придется придумать, ради того, чтобы добавить увлекательности повествованию.

– Например? – спросила Рита.

– Ну… – я замялась, беспокоясь из-за того, как они отреагируют. – Я подумала, что могла бы добавить драматизма, придумав, что ваш папа был вовлечен в заговор с целью убийства Гитлера.

Анджи пожала плечами.

– Тебе не нужно это придумывать. Он был вовлечен в заговор с целью убийства Гитлера.

Мои глаза, наверное, в этот момент полезли на лоб.

– Что? Вы шутите?

– Нет, – сказала Рита, – это правда. Он пару раз говорил нам, что был замешан в чем-то таком во время войны.

– Но он никогда не вдавался в детали, – добавила Анджи. – Он не любил об этом говорить.

Я не могла поверить своей удаче.

– Должно быть, он сказал тебе, – рассмеялась Рита. – Теперь ты веришь?

Это наша со свекровью постоянная шутка: она дразнит меня за то, что я атеистка, обещая пророческим тоном, что я поверю в Бога… однажды. Я, в свою очередь, начинаю притворно шипеть и скукоживаться, когда она показывает мне распятие или четки.

Этот визит Риты и Анджи обогатил мой материал для романа. Анджи, первый ребенок от брака Антона и Элизабет, в действительности родилась незадолго до конца войны. Некоторые из ее самых ранних воспоминаний связаны с военным временем, и это от нее я узнала о плотных занавесках, использовавшихся в Унтербойингене, узнала местную систему товарного обмена и – честно признаюсь – несколько красочных немецких ругательств. Хотя в то время она была совсем маленькой, у нее сохранились живые воспоминания о британских и американских бомбежках. Это она, а не ее сводная сестра Мария, пряталась под алтарем в непроницаемой темноте церкви Святого Колумбана во время бомбежки Штутгарта незадолго до Рождественского Сочельника.

На самом деле, у Анджи сохранилось столько памятных приключений детства, что большую часть из них я включила в роман, приписав Марии (Анджи, понятное дело, не появляется в повествовании до самых последних строк). Инцидент с Первым Причастием и Misthaufen в действительности произошел с Анджи, – хотя дело было в соседском доме, а не там, где жила семья, поскольку Антон и Элизабет в реальности жили в квартирке на третьем этаже над магазином в городе, – и ко времени Первого Причастия Анджи война уже закончилась. Стычки с учительницей тоже были у Анджи, – она до сих пор вспоминает их с обидой, – и это она регулярно убегала из школы и мастерила бумажных кукол, забираясь в пустующие дачные домики. Здесь стоит отметить, на случай если мои родственники по мужу наблюдают за мной из некоего загадочного потустороннего мира, что настоящая Мария была исключительно послушным ребенком. Это Анджи была самой непослушной в семье и имела склонность попадать во всякие забавные переделки, отчего Пол прозвал свою тетю немецкой версией Энн из Зеленых крыш.

И это Анджи связывала крепкая дружба со священником церкви Святого Колумбана – которого звали не отец Эмиль. Возможно, что именно его привязанность к непослушной маленькой Анджи стала причиной, почему вначале он сблизился с семьей Штарцман, хотя, несомненно, что их дальнейшая крепкая дружба держалась на добродетельности Антона и Элизабет. Когда Унтербойинген принял беженцев из Эгерланда, Штарцманы пригласили священника к себе жить с ними вместе с семьей, которую они приютили, – и отец спал на полу подле Антона и Элизабет, отав свою постель тем, кому повезло меньше. Настоятель церкви Святого Колумбана также поддерживал Сопротивление Антона против нацистов, хотя у меня и не было возможности узнать, не он ли вовлек Антона в эту деятельность. Возможно, это был мэр города – человек, который в романе не появился, чтобы не перегружать повествование, но кто, тем не менее, принимал активное участие в обеих опасных схемах Антона – в создании марширующего оркестра, помешавшего организации местного Гитлерюгенда, и в снятии и захоронении колоколов святого Колумбана.

Не исключено, что и дверь в древней стене запечатал мэр – а может быть, это было сделано задолго до начала войны. Но дверь вполне реальна, вы можете увидеть ее, если отправитесь в Вендлинген, городок в Вюртемберге, который поглотил старый Унтербойинген. Семья Пола несколько раз ездила в родной город Риты, когда он был ребенком, и зацементированная дверь по-прежнему остается одним из самых живых зримых воспоминаний о Германии той поры. Когда еще мальчишкой он спросил у кого-то в городе, что за той дверью, в ответ лишь услышал: «Нацистские призраки». Ни Пол, ни я не смогли проверить версию о том, что нацистские солдаты были запечатаны в этом ужасном переходе, но это настолько холодящий образ, что я не смогла удержаться и использовала его в романе.

Присоединился ли еще кто-то из местных к тихому бунту Антона, мы, наверное, никогда не узнаем. Но нам известно, что мэр и священник были в это вовлечены. Их имена перечислены вместе с именем Антона в письме, найденном за покинутым столиком гауляйтера Унтербойингена, после того, как было объявлено о смерти Гитлера. Письмо было следующего содержания – в пересказе Риты: «Мэр этого города, священник и учитель музыки, Антон Штарцман, предатели, которые выступили против Партии. Приезжайте и арестуйте их».

Да, у такого маленького, незначительного городка как Унтербойинген был свой гауляйтер, – что для такого крошечного города необычно, – и хотя его имя было не Бруно Франке, дети, действительно, прозвали его Мебельщиком. Как и большинство гауляйтеров, Мебельщик сбежал после падения Нацистской партии, уверенный, что союзники отдадут его под трибунал.

Если бы Мебельщик замешкался на день-другой – если бы он послал письмо – СС с большой вероятностью явились бы за Антоном и его друзьями, поскольку их аппарат функционировал еще какое-то время после смерти Гитлера. В этом случае Антон, несомненно, погиб бы от рук побежденных нацистов, и моего мужа – всей его чудесной семьи – не было бы на свете. Страшно – и при этом завораживающе прекрасно – думать о том, как лучшие и важнейшие моменты наших жизней могут зависеть от причуды истории, неожиданного поворота. Как могла бы перемениться моя жизнь, если бы несколько дней, несколько моментов в крошечном немецком городишке тридцать пять лет назад прошли иначе.

Но история всегда неподалеку, сразу за плечом. Это знакомый призрак, который следует за нами по пятам.

В ночь, когда я закончила книгу, в Университете Вирджинии прошел марш – демонстрация власти фракции сторонников белого превосходства, осмелевших после нового неожиданного поворота Американской истории. Демонстранты несли в руках факелы, змеившиеся огнем в черной летней ночи. Они скандировали: «Белые жизни имеют значение» и «Евреи не вытеснят нас». Они скандировали: «Кровь и почва» – те же слова, которые повторяли нацисты во времена Антона Штарцмана. Один трус, выведенный из себя угрозами тех, кто восстал против зла, направил свою машину в толпу, в результате чего погибла одна женщина и почти двадцать человек были ранены.

То же зло, против которого сражался Opa – он и бесчисленное множество других людей – живет и сейчас. Оно процветает на американской почве.

Мы глупцы, если думаем, что прошлое остается прошлым. История – это наша нечистая совесть; она не даст нам покоя. Возможно, мы никогда не узнаем, откуда пошла эта зараза, но нам известно лекарство. Мы – «Белая роза» и – Пираты Эдельвейса. Мы – Widerstand, Сопротивление – ты и я. Никакая сила не заставит нас замолчать, пока мы не позволим этого. Я предпочитаю кричать об этом.

Я видела силу человеческой добродетели; я знаю, какими храбрыми могут быть обычные люди. История моей собственной семьи подтверждает силу сопротивления. Я видела, следовательно, верю, – я знаю – что тьма не может властвовать вечно. И за краем ночи – свет.

Оливия Хоукер,

Август 2017