Часть 4
Поколения
31
В тот день, когда Ладлоу выписали из больницы, дочь ждала его с инвалидным креслом. Он не хотел в него садиться. Считал, что десяти дней лежания на спине вполне достаточно для отдыха, но Элли настаивала. Ладлоу уступил. Уступка была небольшой, а Элли прилетела из Бостона и каждый день сидела с ним долгие часы, решая кроссворды и беседуя, с того самого утра, когда его привезли.
Ладлоу думал, что единственным хорошим во всем случившемся было то, что он вновь узнал свою дочь.
Она вывезла его под яркие лучи послеполуденного солнца. На полпути через парковку сообщила, что должна сделать признание. Что она кое-что от него утаила.
— Как это — утаила?
— Я беременна, папа.
— Беременна?
— Ага. Уже два месяца. Ты станешь дедом.
Ладлоу с трудом удержался, чтобы остаться в кресле.
— Это чудесно, Элли.
— Мы тоже так считаем.
— Беременна. Проклятье, это я должен везти тебя.
Она рассмеялась.
— Это правда чудесно, Элли.
Он протянул руку, взял ее ладонь, лежавшую на инвалидном кресле, и стиснул.
— Я ждала, пока ты выберешься, чтобы рассказать тебе. Не хотела сообщать такую новость в какой-то больнице. Ждала особого случая. Здесь, при свете солнца.
— Ты чертовски права, это особый случай. Ты уже знаешь, мальчик это или девочка?
— Мы не хотим знать. Будем рады любому варианту.
— Как и я. Хотелось бы мне, чтобы об этом узнала твоя мать.
— Мне тоже.
Они много говорили о Мэри в последние дни, когда он оправился от сотрясения мозга и перестал принимать некоторые обезболивающие, о том, как они с Ладлоу познакомились, как он ухаживал за ней и как они поженились. Это помогало скоротать время и позволило им сблизиться. Они говорили о детстве Элли и Тима.
Они даже говорили об убийствах.
Раньше они никогда этого не делали.
Ему было приятно, что она не стала снова предлагать ему связаться с Билли. Возможно, эта тема наконец изжила себя.
В один из дней она привезла к нему в больницу его отца из Пайнвуда. Старик желал знать все, что произошло той ночью, он выслушал рассказ, ни разу не перебив Ладлоу, а когда тот закончил, сказал: «Ты отлично справился, сынок. Но я не знал, что твоя чертова голова настолько крепкая».
Элли осталась с ним еще на три дня, пока не убедилась, что Ладлоу способен позаботиться о себе, несмотря на штифты и металлический штырь, скреплявший одно из ребер. Он велел ей возвращаться к мужу. Он видел, что ей хочется этого так же сильно, как не хочется оставлять отца. Он отвез ее в аэропорт на машине, которую взял в прокате на время, до тех пор, пока не купит новый пикап. У выхода на посадку они обнялись, и Ладлоу подумал, что волосы дочери пахнут совсем как волосы Мэри.
Вечером после ее отъезда он позвонил в больницу, чтобы узнать, как дела у мальчика Маккормаков. Дежурная сестра сообщила, что опасность наконец миновала. Сэм Берри сказал Ладлоу, что мальчику предъявят обвинения в покушении на убийство и нападении с применением летального оружия. Сказал, что ему придется дать показания против Маккормака.
Он не возражал.
Однако ему было жаль женщину, мать Маккормака. Она потеряла все. Он не знал ее историю и не знал, почему все так сложилось в ее жизни, но сильно сомневался, что в том была ее вина, разве что она ошиблась с выбором мужа. Она вырастила одного сына, который, судя по всему, мог стать достойным человеком.
Она помогла ему. Возможно, спасла ему жизнь.
И она укрыла Рэда.
Он надеялся, что служанка с сухой рукой останется с хозяйкой.
Следующий месяц он был очень занят. Покупал новый пикап, договаривался с подрядчиками о восстановлении магазина и решал вопросы с поставщиками. Теперь они с Биллом Прайном будут совладельцами, поскольку Ладлоу решил, что ему нужен человек помоложе, с учетом всего того, что ему сказали доктора. А кроме того, Билл это заслужил. Поэтому требовалось пообщаться с юристами и согласовать и подписать бумаги. Трижды в неделю он ездил на физиотерапию.
Одним прохладным ясным вечером в первую неделю сентября, сразу после того, как он поужинал, раздался стук в дверь. Открыв ее, он увидел Кэрри Доннел. На ней были выцветшие синие джинсы и обтягивающий зеленый свитер, а в каждой руке она держала по бутылке шампанского «Моэт».
— Мисс Доннел, — с улыбкой сказал он.
Она рассмеялась.
— Кэрри, помнишь?
— Не хотите ли войти?
— Спасибо, с удовольствием.
Она прошла мимо него, как и всегда, словно к себе домой, и поставила одну бутылку на стол, а другую убрала в холодильник.
— Хорошо выглядишь, — сказала она.
— Ты тоже.
— Тебе понравился репортаж?
— Репортаж? Кэрри, с тех пор прошло больше месяца. Я думал, ты и не спросишь.
— Прости. Царила такая суматоха. Сплошные сокращения. Я даже не знала, видел ли ты его. Ты был в больнице. Я не знала, в состоянии ли ты смотреть телевизор.
Она выдвинула стул и села за кухонный стол.
— Я слышала, к тебе приезжала дочь.
— Я с трудом заставил ее уехать.
— Хорошо. Это хорошо, Эв.
Он сел напротив.
— Но ты его видел, да? — спросила она.
Он кивнул.
— И? Что думаешь?
— Ты была хороша. И честна. Не выставила меня каким-то чертовым героем. Иначе мне было бы стыдно выходить на улицу. И не выставила меня сумасшедшим. Ты отлично справилась, Кэрри. Именно этого я от тебя и ждал. Ты будешь освещать суд над мальчиком?
Когда она посмотрела на него, в ее глазах сквозила печаль. Он знал, что она ответит.
— Я получила работу в городе, Эв. Хорошую работу. На сетевой станции.
— В Нью-Йорке? Я думал, ты его ненавидишь.
Она покачала головой.
— Нет, в Бостоне.
— Когда?
— Со следующего месяца. Я уезжаю в субботу на следующей неделе. Нужно найти квартиру, устроиться. Сам знаешь.
Он понимал, о чем она говорит. У нее будет много дел в Портленде, которые надо решить до отъезда.
Она вошла в его дверь в последний раз.
Словно к себе домой.
— Что ж, — сказал он. — В таком случае открывай чертово шампанское. Похоже, нам есть что отметить.
— Думаю, поэтому я и не позвонила, Эв. Сам понимаешь. Потому, что уезжаю.
Он кивнул.
— Я догадался.
— Правда?
— О чем-то таком.
— Ты меня ненавидишь, Эв?
Он прищурился.
— И кто теперь говорит, как молодой дурак, Кэрри?
Он встал, подошел к ней, положил руки ей на плечи, наклонился и поцеловал ее сначала в щеку, затем в лоб, а затем в губы.
— Я бы не смог тебя возненавидеть, даже если бы тебе вздумалось ударить меня этой бутылкой, — сказал он. — Для меня ты стала благословением. И твой отъезд этого не изменит. Видишь ли, у меня есть безумное старческое ощущение, будто ты меня немного любишь. Как думаешь, это правда?
Она кивнула и заплакала.
— Да, черт возьми. Конечно, правда.
— И я считаю, что это потрясающе. А ты сидишь тут и спрашиваешь, ненавижу ли я тебя. Ну и наблюдательность. Тебе должно быть стыдно.
Она улыбнулась.
— А теперь сделай милость, открой шампанское.
Когда утром она ушла, он следил за ней через кухонное окно. Она помахала и улыбнулась, прежде чем сесть в машину, а он отсалютовал ей кружкой горячего кофе.
Он запомнил ее в этот миг.
Прошлой ночью они говорили о том, что как-нибудь он соберется в Бостон, чтобы навестить свою дочь, и, быть может, они встретятся. Он знал, что этого никогда не произойдет. Она скроется в глубинах своей жизни, а он — своей. Сейчас он запомнил ее, машину, солнечное утро и все прочее, чтобы, если она никогда не вернется к нему, вернулся хотя бы ее образ.
Он не сказал ей о медленной, безмолвной войне, которая шла в его крови, войне, которую он неизбежно проиграет. Войне, которую он каким-то образом почувствовал той ночью, избитый и подстреленный, один на тропе с Рэдом.
Он не видел причин об этом говорить.
Он подумал о том, что сказали врачи, что лимфоме может потребоваться много лет, чтобы убить его. Он не собирался облегчать ей задачу.
Причин сказать Элли он тоже не видел. Она занималась тем, что создавала ребенка. Он взял с врачей обещание не говорить ей.
Он сам скажет, когда придет время.
Ладлоу потягивал кофе и смотрел, как машина спускается с холма и исчезает. Потом прошел через кухню, вышел на деревянное крыльцо и закрыл за собой заднюю дверь. В поле колышущегося золотарника, которое полого поднималось от крыльца к вершине холма, где лежал Рэд, он мог представить, будто видит волнующееся море, будто стоит на палубе шхуны на свежем сильном ветру, один, если не считать команды безмолвных призраков.
Он занялся бумагами, закупками и медицинскими счетами, а под вечер услышал, как рядом с его пикапом припарковался еще один.
Он выглянул в окно и увидел, что это Эмма Сиддонс. Крепко держа обеими руками ярко-красный свитер, она своей целеустремленной походкой шагала в двери. Он подумал, что она выглядит старше, чем при их последней встрече. Возможно, к нему это тоже относилось.
Он открыл ей дверь — и сразу увидел рыжую взъерошенную темноглазую собачью голову, высовывавшуюся из-под свитера.
Рассмеявшись, он протянул руку, и собака обнюхала ее, а потом начала лизать, ерзая в объятиях Эммы от возбуждения.
— Боже мой. Это то, что я думаю? — спросил он.
Эмма ухмыльнулась.
— Ты прав, то самое. — Она покачала головой. — Твой старый пес до самой смерти был негодником. Эванджелина принесла четырех щенков. Двух черных, как она, и двух рыжих. Три девочки — и, самый последний, мальчик.
Она распахнула свитер и вручила щенка Ладлоу. Щенок облизал ему лицо и вновь принялся за пальцы.
— Сколько ему, шесть недель?
— Ага. Самое время от него избавиться.
— Что? Ты отдаешь его мне?
— Нет, Эвери Ладлоу. Я приехала сюда лишь ради того, чтобы продемонстрировать, каким мерзавцем оказался твой пес. Разумеется, я отдаю его тебе. Кому еще, скажи на милость, я могу его отдать?
— Эмма, я не планировал…
— Мне плевать, что ты там планировал. Только взгляни на него.
Щенок перестал ерзать. Он лежал, свернувшись, тихо и умиротворенно, на руках у Ладлоу и неторопливо облизывал тому пальцы.
Рэд всегда следил за его руками.
Словно руки и то, что они умели, являлось главным отличием между ними, а все остальное не имело значения.
— Взгляни на него. Этот маленький пес знает тебя. Думаю, он узнал тебя в ту минуту, когда мы вошли в дверь.
Он опустил щенка на пол и погладил, а потом они с Эммой сидели и беседовали, и Ладлоу смотрел, как щенок исследует местность. Кухню, спальни, гостиную, лестницу. Он слышал стук собачьих когтей по деревянным половицам. Через некоторое время щенок вернулся и со вздохом улегся у ног Ладлоу.
Эмма рассмеялась.
— Полагаю, твои планы только что изменились, — сказала она.
Он рассказал ей про лимфому. Про то, что вполне может скоро умереть. Ему казалось важным, чтобы она поняла: взяв животное, он заключит пакт, который легко могут разорвать время и болезнь.
— Если с тобой что-то случится, Эв, я позабочусь о том, чтобы с ним обращались так, как ты бы этого хотел. Даю слово. Но нельзя так думать, иначе ни одна вещь, которой ты мог бы обладать, не будет того стоить. Дай ему то, что можешь, и то время, что можешь. Он ответит тебе тем же. И у вас обоих все будет хорошо.
Она принесла ему из машины немного собачьей еды и уехала, а Ладлоу накормил щенка, и поиграл с ним, и обнаружил, что улыбается: он был потрясен тем, как быстро его сердце раскрылось навстречу щенку. Когда тем вечером он лег в постель, щенок пришел к нему, скуля, чтобы его тоже взяли, и Ладлоу поднял его на кровать. Щенок свернулся у его живота и уснул. Ладлоу очень долго гладил шелковистый, блестящий мех, пока внезапно не расплакался, не из-за Рэда, или Мэри, или других утраченных любимых призраков, но из-за этой новой жизни, что ему подарили, из-за бесконечного мира душ, частью которого являлись они со щенком.
— Как мы тебя назовем? — прошептал он.
Щенок спал в его объятиях.
notes
