Занимательная философия (продолжение)

О границах обсуждаемого

Основную тему и граничность всего, о чем мы говорим, почти две с половиной тысячи лет назад сформулировал один древнегреческий грузчик. Правда, не сразу.

В философы он подался, уже достигнув некоторых профессиональных высот в своем нелегком деле. Аристотель с уважением писал о нем сто лет спустя: «Протагор был изобретателем подкладки, которую носильщики подкладывают под свою ношу».

По преданию, Демокрит, и поныне популярный философ, увидев однажды, насколько толково Протагор упаковал дрова для переноски, предложил ему стать своим учеником. Протагор, вероятно, сравнил плюсы и минусы обеих профессий. Будучи от природы человеком неглупым, он немедленно согласился и бросил свои дрова там, где его застало предложение Демокрита.

Между прочим, эта история – яркая иллюстрация того, как в Древней Греции работали социальные лифты.

В наши дни, быть может, не каждый помнит имя Протагора, но все знают его тезис «человек – мера всех вещей». При этом совершенно не имеет значения, какой смысл в этот слоган вкладывал сам Протагор – он-то имел в виду, что мир таков, каким человек его видит. Мы же вложим туда иную, но не менее правильную идею – если слышимый диапазон звука для человека условно составляет от 20 герц до 20 килогерц, то не имеет смысла писать музыку для китов и летучих мышей.

Китов мы вычеркиваем сразу. И потому что диапазон частот их общения низковат для нас, и потому что мы намеренно ограничили себя распространением колебаний звука исключительно в воздухе. (Хотя в воде звук распространяется дальше и быстрее. И при таких условиях, если бы у китов была музыка, их совместное музицирование на расстоянии тысяч километров друг от друга могло бы дать любопытнейшие результаты. Примерно как у нас теперь с помощью Интернета и платформ для видеоконференций. Но, следуя за антропоцентрической мыслью Протагора, мы будем главным образом говорить о нас, любимых.)

Да, насчет звука, который передается «исключительно в воздухе». Сразу приношу извинения за тавтологию, но несколько исключений в дальнейшем все же придется сделать. Как минимум для камертона и костей черепа. Своего, разумеется.

Так, с китами покончили.

А вот летучие мыши – это любопытно.

Занимательная хироптерология, или Интерфейс Господень

Несмотря на некоторую подозрительность звучания этого слова, хироптерология – всего лишь название науки, которая занимается изучением летучих мышей. Прелесть этих милых существ в нашем случае состоит в том, что они издают и, соответственно, слышат звуки в ультразвуковом диапазоне, то есть звуки значительно более высокие, чем может слышать человек. Но субъективно, я имею в виду субъективно с точки зрения летучей мыши, отраженный звуковой сигнал для нее эквивалентен нашему зрению.

И вот вам картина маслом. Я бы сказал, эпическое полотно, написанное широкими мазками.

Чайковский в мире летучих мышей

Город Будва, который нынче находится в Черногории, был основан в V веке до н. э., как раз в те времена, когда Протагор с Демокритом обсуждали некоторые детали атомистической картины мира. Уж с каких пор там обитала колония летучих мышей, сказать не могу, но можно быть уверенным, что, с учетом средней продолжительности жизни летучих мышей, которая равняется двадцати годам, минимум несколько десятков поколений нынешних обитателей Будвы жили-были, ели-пили и растили летучих мышат.

И вот, представьте себе, что вы летучая мышь. И живете в Будве. Не в первом поколении. Нет, не из поналетевших. И мама ваша жила в Будве, и бабушка, и тетя ваша, крыса летучая, тоже. И город вы знаете вплоть до мельчайшего отраженного писка. Потому что для вас каждый отраженный писк – это визуализированная в ультразвуке картина мира.

С веками пейзаж, конечно, несколько менялся. Не спеша. Время от времени появлялись новые препятствия вроде крепостных стен, собора Иоанна Крестителя в VII веке или церкви Св. Марии в IX. Но в целом ориентироваться было удобно, некоторая привычная пространственная картина мира была вполне стабильна, и я не думаю, что летучие мыши заметили, как римскую культуру сменили венецианцы, а их, в свою очередь, австрийцы и т. д.

И все было неплохо до тех пор, пока в Будву не приехал симфонический оркестр и в Старом городе не построили сцену.

Как говорится, ничто не предвещало.

Вечерком, когда схлынул зной и перестало лупить жаркое средиземноморское солнце, мыши вылетели на вечернее сокращение популяции насекомых…

Психоделика в мире рукокрылых, или Четвертая симфония Петра Ильича Чайковского глазами (или все-таки ушами?) летучих мышей

…Привычный рельеф меняется катастрофическим образом. Бог с ними, с контрабасами и литаврами – их звук мышам практически буквально по барабану. По крайней мере, по большому. Это тот инструмент, который в партитуре обозначается Gran cassa. Звук большого барабана, скажем, в увертюре Чайковского «1812 год», конечно же, способен сдуть спящую мышь с ветки, но вряд ли она его услышит в буквальном смысле – это за пределами ее возможностей и интересов.

Если соло фагота мышей не особенно заботило, знаменитое соло гобоя quasi canzona из второй части тоже не сильно озадачивало, то пассажи флейты пикколо из финала меняли пейзаж площади Старого города до неузнаваемости. Вы просто представьте себе динамически меняющуюся пространственную картину мира с точки зрения несчастных летучих мышей. «Динамически меняющуюся», потому что флейта, как и все остальные, то играет, то нет, то выше, то ниже – картина, которую наркоману не пожелаешь увидеть. А «несчастных» – потому что симфонический open-air в теплых краях начинается тогда, когда темнеет, то есть именно тогда, когда летучие мыши отправляются поужинать.

И тут такое…

У меня просто язык не поворачивается повторить за мышами то, что они пищат о Чайковском.

Впрочем, мы, музыканты, иной раз говорим о нем то же самое.

Собаки Фрэнсиса Гальтона

Я не знаю, была ли у сэра Фрэнсиса собака, но свисток он сделал отменный. Собственно, он создал его для изучения слуха, и диапазон свистка простирался от самых верхних частот, слышимых человеческим ухом, до ультразвука. Мало того что это был технический прорыв в акустике, так с его помощью можно было еще и дрессировать собак. То есть дрессировать-то их можно было с любым свистком, но этот, в отличие от собак, не слышали люди, поэтому в цирке при извлечении собакой квадратных корней из целых чисел свисток был совершенно незаменимым атрибутом.

Но как музыканта меня интересует иное. Меня интересует, почему, хотя такая волшебная вещь существует уже почти полтора века, с 1883 года, никто не написал, ну, скажем, квартет для свистков Гальтона. И не посвятил его любимой собаке. Это уж точно было бы не хуже, чем культовое произведение Джона Кейджа 4’33’’.

4’33’’

Исключительно глубокомысленное произведение в трех частях. Собственно, оно представляет собой именно четыре минуты тридцать три секунды полной тишины – отсюда и название. Причем исполнять его можно на чем угодно – хоть на рояле, хоть симфоническим оркестром с хором, хоть на ультразвуковом свистке Гальтона, потому что его все равно не слышно.

Сам Джон Кейдж говорил, что на создание этого произведения, премьера которого состоялась 29 августа 1952 года, его вдохновили абсолютно белые полотна, выставленные Робертом Раушенбергом несколькими годами раньше. Хотя я бы в качестве источника вспомнил «Черный квадрат» Казимира Малевича…

Продолжая путь к истокам

…А то и пошел бы дальше, пока не уперся бы в «Траурный марш для похорон великого глухого» Альфонса Алле, написанный в 1897 году и представлявший собой лист нотной бумаги без единой ноты. На слух это произведение, пожалуй, непросто отличить от хита Джона Кейджа, написанного полвека спустя.

Впрочем, Альфонс Алле обошел и автора концептуального «Черного квадрата», написав за тридцать три года до появления этого исторического полотна картину под названием «Битва негров в темной пещере глубокой ночью», отличающуюся от сокровища из Третьяковской галереи лишь пропорциями.

Правда, в отличие от вышеупомянутых классиков, художник А. Алле был всего лишь мастером художественного стеба.