Оркестр и муха

Весна. Первые горячие лучи солнца в еще холодном воздухе.

Оркестр репетирует симфонию Сезара Франка в старой студии «Мосфильма». Дверь студии, не та, что выходит в многокилометровые коридоры «Мосфильма», а противоположная, ведущая прямо на улицу, на уже зеленую лужайку, открыта.

В студию залетает первая весенняя муха, и репетиция приобретает новое измерение. Ибо, как справедливо заметил Сергей Довлатов, «где мухи – там жизнь». Все заинтересованные лица начинают следить за ее перемещениями со значительно бо́льшим интересом, чем за руками дирижера. Естественно, отпуская ехидные замечания по поводу игры тех, на чей пульт она садится, исходя из своих знаний об особенностях поведения мух в дикой природе. Если прибегнуть к буквальному цитированию, то звучит традиционное «Муха не ошибается». Шепотом, конечно.

Совершенно очевидно, что симфония Франка ее никак не волнует. Впрочем, как и оркестр.

Но мы не об этом.

Произведение, между прочим, вполне великое. Можно сказать, дух снизошел в студию. Шелестит ли pianissimo тремоло струнных в глубоком философском размышлении, изображая трепет души, гремит ли tutti оркестра, во время которого содрогаются морские глубины и горные гряды, – муха продолжает безмятежно летать от пульта к пульту, ни единой фасеточкой в глазах не показывая, что ее это каким-либо образом касается. А касается ли?

Вообще-то какие-то вибрации воздуха она ведь должна чувствовать. Ведь когда ее пытаешься прихлопнуть газетой или нотами той же симфонии Франка, она очень живо реагирует на колебания воздуха. Уж чего-чего, а вибраций в студии хватает, все здесь только тем и занимаются, что их создают.

Наблюдение за мухой и стало отправной точкой в серии размышлений на тему «Что, собственно говоря, есть музыка, где грань между материальным (в физическом смысле) и духовным». Между прочим, скрасивших мне не одну репетицию. Не в меньшей степени, чем чтение, поиски какой-либо информации в Интернете и, в конце концов, наблюдение за другими мухами.

В начале времен

Что уж там произошло пятьдесят тысяч лет назад, рассказать теперь некому, живых свидетелей не осталось. Лишь следы творческой деятельности да кости самих творцов на радость антропологам…

Миллионы лет все шло своим чередом – кто-то одноклеточный превратился во вполне приличный, пусть даже и простейший, организм, кто-то пустил корни, обзавелся хлорофиллом и стал снабжать остальных кислородом, кто-то из водоплавающих полез на сушу в поисках лучшей жизни, кто-то полетел, кто не смог взлететь, пополз, одни как-то приспособились, другие не успели… В общем, все худо-бедно жили, не особенно рефлексируя, плодились, размножались, ели растительную пищу или друг друга. И все продолжалось бы в том же духе и дальше, но «однажды что-то пошло не так».

Не то чтобы уж совсем «однажды». Процесс, видимо, занял пару-тройку десятков тысяч лет, но нечто экстраординарное, то есть совершенно неслыханное, все же произошло. Уж не знаю, какая там небесная Аннушка разлила масло, но произошло то, что называется «когнитивный взрыв», то есть из рода Homo выделились персонажи, которые начали совершать поступки, в животном мире совершенно невозможные. У них вдруг проснулась страсть к творчеству.

Причем, что интересно, практически одновременно сразу у двух видов рода Homo. Ну ладно, кроманьонцы были уже практически такие, как мы с вами. Но от неандертальцев этого никто не ожидал.

Может, они и не были красавцами в нашем понимании, но у них было все, что свойственно человеку – археологи находят стоянки неандертальцев с захоронениями, амулетами, украшениями, мусором, то есть со всеми чисто человеческими элементами культуры и мышления.

Понятно, что какие-то выводы мы можем делать либо на основе предметов материальной культуры, либо на основе сохранившихся фрагментов самих носителей этой культуры.

Скребки, рубила и наконечники стрел – это, конечно, замечательно. Но это проявления технологического прогресса, решение утилитарных задач, имеющих целью повышение благосостояния. Или хотя бы повышающие шансы выжить. А вот насечки на камнях, да еще и нанесенная на них охра в чисто эстетических целях – это уже по нашей части. Это признаки той заведомо бесполезной деятельности, которую именно по этим проявлениям можно отнести к искусству.

Но судить о положении дел в тогдашнем мире искусства мы можем лишь по сохранившимся материальным свидетельствам. Наскальные рисунки? Да, очевидная иллюстрация тезиса «Ars longa, vita brevis». Тем более что в те времена жизнь была и впрямь коротка.

Но если нет сохранившихся материальных сви сви-детельств…

Мы можем, допустим, чисто гипотетически вообразить, что неандертальцы были потрясающими поэтами – антропологически у них уже было все для того, чтобы артикулировать мысли, время от времени возникающие внутри черепной коробки. Но мы этого никогда не узнаем, потому что у них не было ни письменности, ни звукозаписи.

Так что извините.

И тем не менее…

Занимательная антропология

Астров из чеховской пьесы сформулировал тезис, к которому могут присоединиться очень многие – от каннибала до хирурга, от анатома до патологоанатома (согласен, рифма так себе).

В человеке должно быть все прекрасно.

А. П. Чехов. Дядя Ваня

Но самый поэтичный взгляд на этот вопрос – взгляд антрополога. Ибо он в динамике (а динамика в этом случае измеряется десятками и даже сотнями тысяч лет) наблюдает, как мы дошли до жизни такой. Как у нас постепенно в процессе эволюции опустилась гортань, и эта анатомическая особенность позволила нам обрести речь. Правда, мы заплатили за это тем, что можем поперхнуться или даже подавиться косточкой.

Если бы не мощная иннервация языка, то мы так бы и остались без «Фигаро там, Фигаро здесь», «Близится час торжества моего», «Веселится и ликует весь народ» и прочих вокальных скороговорок, вынужденно ограничившись «Вокализом» Рахманинова и Концертом для голоса с оркестром Глиэра.

Кстати, еще один подарок эволюции – это продолжительное и управляемое дыхание, благодаря которому мы можем излагать свои мысли в форме развернутых предложений и читать стихи. Даже гекзаметром. А дополнительными опциями этой особенности стало существование вокала и исполнительства на духовых инструментах.

Занимательный онтогенез

Наблюдая за развитием ребенка, нетрудно представить себе в общих чертах эволюцию музыкального развития человечества. Сначала малыш попискивает от переполняющих его эмоций, затем, продолжая знакомство с предметной стороной музыкального мира, начинает долбасить по барабану, если найдется умный и добрый взрослый, который подарит ему этот волшебный предмет. Чуть позже он перейдет к различного рода дудкам и свистелкам. Наиболее вредные дети с наслаждением издают максимально непотребные звуки с помощью горна или трубы. А самые продвинутые из них, причем не сказать что добровольно, берут в руки скрипку или с отчаянием безысходности втыкают в пол виолончель.

Примерно так и начинала свой путь музыкальная культура Homo, используя широкий спектр художественных средств – от первых ударных инструментов вроде полого ствола дерева или черепа, любезно предоставленного представителем соседнего племени, до разного рода подвываний, связанных с теми или иными эмоциональными и физическими состояниями.

Совершенно невозможно поверить в то, что у представителей Homo, способных, простите за тавтологию, по-человечески похоронить своего собрата с украшениями и цветочками (а в древнейших захоронениях обнаружена пыльца целебных растений, так сказать, для продолжения курса лечения), у существ, которые могли создать скребки и наконечники для стрел, по дизайну явно выходящие за рамки чисто утилитарного подхода, у художников-интуитивистов, на тысячелетия прославивших себя скульптурой и наскальной живописью…

В общем, можно ли представить себе, что у этих neanderthalensis и sapiens с их столь тонким чувством прекрасного не было музыки?

Возвращаясь к материальной культуре

Это я к тому клоню, что у наших далеких предков были и разнообразные деревянные и кожаные барабаны, и дудочки из тростника, и пищалки из стручков. Вероятнее всего, они и были первыми музыкальными инструментами. Но за несколько десятков тысяч лет они, увы, сгнили. То есть, говоря культурным языком, до нас не дошли.

Зато дошел комплект ударных инструментов двадцатитысячелетней давности из костей и бивней мамонта, к тому же украшенный орнаментом охрой в едином фирменном стиле. Причем в качестве палочки, которой били по всем этим костям, использовался кусок рога северного оленя, обнаруженный там же, на Мезинской стоянке, принадлежащей эпохе верхнего палеолита. И кстати, найденные там же браслеты из нескольких незамкнутых костяных колец, которые, судя по всему, использовались в качестве кастаньет, довольно убедительно говорят о существовании такого достаточно эфемерного явления, как танец. Эфемерного с точки зрения археолога, разумеется.

Дошли и дудочки из трубчатых костей птиц и животных. Самые ранние были найдены в районе пещеры Ориньяк, что находится на юге нынешней Франции, им тридцать – тридцать пять тысяч лет. Судя по всему, пещерное музицирование (то, что мы теперь называем камерной музыкой) в Европе было уже достаточно распространено. По крайней мере, костяные флейты разной степени сохранности археологи находят в самых разных ареалах обитания кроманьонцев, наших прямых предков, понаехавших в ту пору из Африки.

Мигрантов, как теперь принято говорить.

История одного разочарования

Весь мир культуры (по крайней мере, та его часть, которая более других чтила память предков, а именно палеонтологи) в 1995 году был совершенно потрясен находкой в словенской пещере Дивье-Бабе. Это был самый первый из известных нам духовых инструментов – костяная флейта. Ее возраст с помощью радиоуглеродного анализа определен в 43 100 лет.

Я понимаю, что сорок три тысячи лет вас ничуть не удивили, некоторое недоумение вызвала лишь цифра сто. Ничего страшного, давайте вместе будем гордиться успехами датировки с помощью радиоуглеродного метода.

С этой находкой связана жуткая и загадочная история. Дело в том, что там же, в пещере, были найдены украшения, сделанные из зубов неандертальцев. Если пещера принадлежала самим неандертальцам и флейточка тоже их, то и ладно – это их внутреннее неандертальское дело – хотят носить собственные зубы на веревочке, пусть носят.

В пользу существования неандертальской духовой школы может говорить и тот факт, что флейточку сделали из берцовой косточки маленького пещерного медвежонка – у неандертальцев была скверная привычка выгонять пещерных медведей из их жилищ и поселяться там самим. Через несколько тысяч лет подобной практики пещерные медведи полностью вымерли.

Но если в этой пещере жили сапиенсы, то это означает, что пришедшего к ним на концерт неандертальца они просто сожрали.

Честно говоря, я даже не могу сказать, кто из них мне менее симпатичен.

Ведь музыку любили и те и другие.

Таким образом, тема гения и злодейства, столь остро и драматично поставленная А. С. Пушкиным в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери», берет начало в этой самой пещере Дивье-Бабе на юге Европы.

Но, как говорится, недолго музыка играла…

Все это было бы хорошо и романтично, однако не прошло и двадцати лет всеобщего восторга, как въедливый чешский палеонтолог Кайюс Дидрих в 2015 году все испортил, еще раз внимательно изучив отверстия в медвежьей косточке. Он пришел к выводу, что столь аккуратная перфорация на музыкальном инструменте из Национального музея Словении в Любляне принадлежит не пещерному мечтателю, тянущемуся к прекрасному, а очередной гиене с ее своеобразным хорошо темперированным прикусом. Так мечта о прекрасном приобрела статус простого объедка.

Тем не менее некоторым наиболее целеустремленным нашим современникам удалось извлечь музыкальные звуки из ими же изготовленной копии музейного экспоната, что говорит как о чрезвычайно тонкой грани между целенаправленностью и случайностью, так и о том, что, вопреки известной реплике Эйнштейна, Бог все же иногда играет в кости.