Решено было не допустить ни одной ошибки. Держали двадцать корректур, и все равно на титульном листе было напечатано: «Британская энциклопудия».
И. Ильф. Записные книжки
Как-то раз меня попросили написать текст к программке концерта. Написать о произведениях, которые должны были исполняться. Лаконично, но не отказывая себе в удовольствиях. Программка вышла на славу.
И лишь через несколько лет совершенно случайно обнаружилось, что Надежду Филаретовну фон Мекк, сыгравшую столь большую роль в жизни П. И. Чайковского, я в программке назвал Надеждой Ферапонтовной. Что посетило в этот момент мою несчастную голову, ума не приложу. То ли Муза накатила более обычного, то ли Пегас что-то не то съел…
Я к тому клоню, что простите меня, люди добрые, если что не так!
Кстати, очень правильная традиция – говорить притчами. Советы все равно никто не слушает, а притча – это тот же совет, но оставляющий иллюзию свободы выбора. Поэтому педагогический эффект от притчи совсем иной.
В общем, мое дело намекнуть, ваше – понять мой намек правильно.
Итак, цикл намеков на чужих примерах.
На три строки хокку Мацуо Басе (1644–1694) приходится три страницы комментариев, из которых узнаешь не только об ассоциативных рядах автора и средневековых реалиях, но и, скажем, о важности графической ритмики иероглифов.
Облака вишневых цветов!
Звон колокольный доплыл… Из Уэно
Или Асакуса?
Ты читаешь трехстишия Басе, комментарии к ним, потом, обогащенный новыми знаниями, возвращаешься обратно к хокку, продолжая ощущать свою глубокую и невосполнимую ущербность…
Зато какой несравненный кайф ловишь, когда случайно натыкаешься на эти строки через много лет после того, как ты однажды прошел весь этот путь пешком – из Уэно в Асакусу и, кстати, тоже весной. Совершенно случайно так получилось. И тогда хотя бы частично понимаешь, о чем идет речь.
Да, но это средневековая японская поэзия, а когда читаешь «Евгения Онегина», то, если не знать о существовании комментариев Ю. М. Лотмана, возникает иллюзия, что вроде все понятно и так.
И такая же обманчивая иллюзия возникает, между прочим, когда слушаешь Моцарта или даже Чайковского.
Обманчивая.
…И вот, возделывает этот египетский феллах свой кусок поля. Был бы это не 1887 год, а столетием раньше, выбросил бы он к чертовой матери эти грязные осколки глиняных плиток, которые только мешают вскапывать землю. А нынче-то, в восемьдесят седьмом году девятнадцатого века, крестьянин грамотный пошел. Он знает, что это не просто глина, облепленная землей, а глиняные таблички и за них можно выручить неплохие деньги. А если табличку расколоть киркой, то это уже две таблички, и их можно продать отдельно.
Это я вам пока описал два уровня познания. А вот и третий.
Приблизительно триста таких табличек с клинописью, найденных близ Эль-Амарны, составили значительную часть архива дипломатической переписки середины XIV века до н. э. между египетским госдепом и соседними государствами. А клинопись использовалась потому, что в те времена вавилонский язык был международно признанным языком дипломатии.
Про все радости познания, которые доступны судмедэксперту, и говорить не буду. Хотя в этом месте для ясности и в качестве иллюстрации не грех процитировать Пушкина.
«Музыку я разъял, как труп», – гордо сказал Сальери в почти одноименной маленькой трагедии. Мы это с подачи Пушкина воспринимаем с некоторой долей осуждения, но нельзя отрицать, что Антонио Сальери узнал таким образом действительно много нового и чрезвычайно интересного. Причем в данном-то случае речь идет исключительно о метафоре и художественном образе.
Но я вас уверяю, что там, где может показаться, что перед вами тривиальный покойник, патологоанатом увидит много интересного, а быть может, даже и смешного.
Если вы когда-нибудь были в Иерусалиме, на Святой земле, в столице мира, в городе трех религий и пяти морей, то вы наверняка видели там группы китайских туристов. Они смотрят на христианских паломников из всех стран, они видят иудеев у Стены Плача, они слышат крики муэдзина с Храмовой горы, но по глазам их видно, что они совершенно, то есть вообще, не понимают, из-за чего весь этот сыр-бор.
Нет, я отдаю себе отчет в том, что в Запретном городе в Пекине выгляжу не лучше.
…В общем, надеюсь, что вы поняли мою мысль, полную позитивных надежд.
P. S. Минуточку, еще кое-что вспомнил.
У книги есть еще один вполне просветительский смысл. В ней в самых разных контекстах упоминается довольно большое количество музыкальных произведений. Они прекрасны и изумительны. Если в тексте, разумеется, не утверждается обратное.
Послушайте их. Вы получите удовольствие и заодно повысите свой уровень культуры. Одновременно, то есть не теряя лишнего времени. Я уж не говорю о том, что в очередной раз убедитесь в правоте автора.
А чем же, по-вашему, занимаются музыканты? Именно этим и занимаются.
Да, жизнь музыканта – это непрекращающийся шквал эмоций, это творческое волнение, переживание. В любом концертном зале или музыкальном театре именно ты находишься в эпицентре событий, в фокусе внимания публики, ты художник, ты творец…
И все же…
Всю свою творческую жизнь мы занимаемся сотрясением воздуха в самом буквальном смысле – это же очевидно. Но было бы обидно считать это конечной целью.
Вот речь и пойдет о том, что находится между вибрациями воздуха как таковыми и глубокими смыслами, заложенными, скажем, в си-минорной мессе Баха или Пятнадцатой симфонии Шостаковича.