Промысел госпожи Уоррен

В 1905 году Арнольд Дэли поставил в Нью-Йорке «Промысел госпожи Уоррен». Местные газеты сейчас же подняли по этому поводу крик; они утверждали, что создание, подобное госпоже Уоррен, такая «дрянь», о которой в присутствии порядочных людей не следует говорить. Такое отвратительное грубое насилие над человечеством и социальной совестью в такой мере овладело нью-йоркскими журналистами, что те немногие, которые в моральном и интеллектуальном отношении сохранили свой здравый смысл, ничего не могли сделать для того, чтобы приостановить эпидемию, которая выразилась в низкой болтовне, грубых намеках и в совершенно безмерном бесстыдстве слов и мыслей. Все писатели, уверенные в том, что они заступаются за добродетель, тогда как они ее оскорбляли, оставили в стороне свое самообладание. Они до такой степени заразили друг друга своей истерией, что уже никакому разумному рассуждению не придавалось никакого значения. В конце концов, они заставили полицию арестовать господина Дэли и его труппу и подали правительству повод выразить свое неудовольствие по поводу возложенной на него обязанности, заставившей его прочесть такое ужасное произведение. Это сильное возбуждение, понятно, улеглось само собой. Магистрату было, конечно, несколько неприятно, когда он узнал, что та драма, которую ему нужно было прочесть, является произведением с несомненно этической подкладкой и составляет часть той книги, которая уже в продолжение восьми лет беспрепятственно находилась в обращении и без всяких возражений была принята лондонской и нью-йоркской прессой. Он выразил пристойным образом журналистам свое мнение относительно их морального вкуса in punkto театральной пьесы. Он направил единодушно это дело в высшую инстанцию, которая разъяснила, что эта пьеса не является антиморальным произведением, освободила господина Дэли и положила конец попытке воспользоваться законом для того, чтобы иметь возможность называть женщин «дрянью» и обходить молчанием тот факт, что нельзя понижать рыночную цену женщин для промышленных целей, не понижая одновременно их цены и для всех других целей. Я надеюсь, что «Промысел госпожи Уоррен» будет ставиться везде и до тех пор, пока госпожа Уоррен не внедрит этот факт в общественную совесть и не пристыдит те газеты, которые поддерживают тариф, охраняющий цену на каждый товар, за исключением цен на мужчин и женщин.

К несчастью, господину Дэли пришлось уже испытать обычную участь тех, которые направляют общественное внимание на доходы сутенеров и на удовольствия развратников. И он вместе со мной был предан суду Линча. Прошли месяцы, раньше чем приговор суда освободил его; и даже тогда, когда следствием этого явилось осуждение прессы, которая к этому времени сократилась и устыдилась своей оргии, все-таки торжество Дэли получило несколько неприятную и нежелательную известность. За это время он не имел возможности приблизиться к какому-нибудь американскому городу, – и даже к тем городам, которые прославляли его, как защитника семьи и домашнего очага, когда он играл «Candida», – без того, чтобы не столкнуться лицом к лицу с вопросом, можно ли матерям позволить своим дочкам присутствовать на представлении таких пьес, как, например, «Jon never can tell», принадлежащих перу автора «Промысла госпожи Уоррен» и представляемых таким чудовищем, который ставил названную пьесу. Все это сделалось еще более невыносимым, когда журналисты, виновники всего несчастья, не принимая во внимание достоверность того факта, что моральное недоверие к театру всегда имеет своим следствием материальный неуспех, усердно льстили этому пороку! и льстили в предположении, что это очень доходное. и популярное занятие, что мы, т. е. господин Дэли и я, как эксплуататоры порока, должны были составить колоссальное состояние из тех упреков, которыми мы были завалены, и что мы именно для этой определенной цели просто сами вызвали эти упреки и с радостью их приветствовали. Незнание действительной жизни вряд ли может идти еще дальше.

Господин Дэли, устоявший против бури, может быть, сможет совершенно снять с своей души камень, предвкушая новые успехи в пьесах более молодых авторов. Но в моей душе есть места слишком чувствительные. Я не могу переносить слова «дрянь». Если его применяют по отношению к моему произведению, я могу себе позволить улыбнуться этому, так как свет улыбнется вместе со мной; но применить его по отношению к женщине с улицы, душа которой такой же конструкции, как и наша душа, и тело которой не менее свято, чем наше тело, и затем посмотреть в лицо нашим женам и после этого не пойти и не повеситься: это не принадлежит к числу простительных грехов.

Сейчас же после того, как я написал это, пришло из Америки известие о том, что одна из руководящих нью-йоркских газет – одна из тех, которая, грубо издеваясь, требовала запрещения «Промысла госпожи Уоррен» – строго наказана за то, что источником части ее доходов являлись публикации уорреновских домов.

Многие были изумлены тем фактом, что сценические развлечения, которые не скрывают своего намерения действовать на зрителя эротически, везде терпимы, в то время, как на пьесы, производящие совершенно противоположное действие, ужасно нападают такие лица и газеты, которые по отношению ко всем другим вопросам морали совершенно равнодушны. Это можно объяснить совершенно просто. Доходы от промысла госпожи Уоррен поступают не только в ее карман и в карман сэра Джорджа Крофтса, а ими пользуются также и владельцы домов, в которых обитают эти люди, те газеты, в которых они помещают свои объявления, рестораны, в которых они едят, короче говоря, – все те промыслы, в которых они являются потребителями, не говоря уже о чиновниках и власть имущих, которых они заставляют молчать вовлечением в соучастие и взятками. Если причислить еще к ним тех работодателей, которые используют дешевый женский труд и тех акционеров, дивиденды которых зависят от этого (таких людей можно найти везде, даже на судейском кресле и на самых высших должностях государства и церкви), то образуется большой и значительный класс людей, сильно заинтересованных в том, чтобы защищать промысел госпожи Уоррен и также сильно заинтересованных в том, чтобы скрывать действительные источники ее доходов, как от собственной совести, так и от людей. И именно эти же люди заявляют, что женщин гонит на улицу не бедность, а женская порочность, как будто порочные женщины с обеспеченным доходом когда-либо шли на улицу. Эти лица держат себя по отношению к эротическим пьесам снисходительно или равнодушно, но поднимают страшный крик о морали, протестуют по поводу постановки «Промысла госпожи Уоррен» и тащат артисток в суд, где их оскорбляют, запугивают и где им угрожают за то, что они исполняют свои обязанности. Так как, надо себе заметить, что благоприятное для пьесы судебное решение не положило конец этому скандалу в Нью-Йорке. В Канзас-Сити, например, муниципалитет, чтобы предотвратить постановку этой пьесы, основывался на местных законах против непристойности, обходя таким образом законы Соединенных Штатов. Артистку, игравшую роль госпожи Уоррен, пригласили в суд и предложили ей и ее коллегам на выбор, – или оставить город, или же быть привлеченными к ответственности в силу этих местных правил.

Поэтому вполне возможно, что члены муниципалитета, внезапно обнаружившие такой интерес по отношению к театральной морали, являются домохозяевами какой-нибудь госпожи Уоррен или хозяевами, нищенски оплачивающими женский труд, или владельцами ресторанов, или издателями газет, или вообще лицами так или иначе заинтересованными в промысле госпожи Уоррен. Также, без сомнения, возможно, что это просто-напросто были глупые люди, которые думали, что непристойность заключается не в том зле, которое она приносит, а в упоминании о ней. Впрочем я сам был членом муниципального совета и не нахожу, чтобы вообще его члены были так просты и неопытны; поэтому я не желал бы допустить этого смягчающего обстоятельства по отношению к членам канзасского муниципалитета и гораздо более советую широкой публике, которая, в конце концов, будет решать этот вопрос, обратить особое внимание на тех господ, которые допускают в театре все, только не постановку «Промысла госпожи Уоррен», и которые в один голос уверяют, что эта пьеса слишком отвратительна, чтобы ее могла терпеть цивилизованная публика, и что, если не будет запрещена ее постановка, весь город будет стремиться увидеть ее. Может быть такие люди только экзальтированы и вздорны, но я должен предостеречь публику: это могут быть также и сознательные негодяи.

Во всяком случае, запрещать пьесу это значит покровительствовать тому злу, которое она отмечает и, принимая во внимание этот факт, я не вижу никакого основания предполагать, что сторонники запрещения постановки этой пьесы являются бескорыстными моралистами, а что автор, театральный директор и артисты, средства к существованию которых зависят от их личных достоинств, а не от сдавания в нем домов, от публикаций или дивидендов, по существу уступают им в нравственных качествах или в сознании общественной ответственности.

Конечно, в «Промысле госпожи Уоррен» злодеем пьесы является общество, а не какой-нибудь отдельный индивидуум, но из этого не следует, что те лица, которые чувствуют себя обиженными этой постановкой, являются защитниками общества. Их документы требуют всегда самой тщательной проверки.