19

Делай, что говорят

1990 г., Одинцово

Горбясь под порывами ветра, щуплый подросток слетел по ступенькам платформы железнодорожной станции Здравница, перескочил пути и побежал в сторону шоссе. Завидев впереди машину, он отчаянно замахал руками. Водитель сжалился над мальчишкой и затормозил.

– Спасибо большое, я бы еще три часа электричку ждал, – задыхаясь от быстрого бега с препятствиями, сказал паренек и сел в машину.

– Да ничего, людям надо помогать, иначе беда случается, – улыбнулся мужчина.

Мальчик оказался смышленым и разговорчивым. Он тут же принялся рассказывать обо всех своих родственниках, о том, что сейчас едет к тете в Немчиновку, что папа потерял работу, так как завод закрыли, и сейчас в семье сплошные ссоры и скандалы из-за этого…

– Хочешь подработать? – поинтересовался вдруг водитель, вклинившись в бесконечный монолог.

– А что нужно делать? – оживился мальчик.

– Склад есть с сигаретами, имеется вариант парой коробок разжиться, – ответил мужчина и повернулся к своему пассажиру. От пристального, испытующего взгляда парнишке стало не по себе.

– Нельзя брать чужого, – поежился подросток.

– Это не чужое, а государственное, – усмехнулся человек.

– Нельзя брать чужого, – повторил мальчик. – Потом придется больше заплатить. Извините.

– Да ничего, все правильно, – ответил Головкин, стараясь скрыть досаду в голосе. Он достал из куртки пачку сигарет и жестом предложил взять одну.

– Нет, спасибо, тетя унюхает, – сказал подросток и заерзал на сиденье. Машина вдруг начала тормозить.

– Выметайся, – приказал водитель.

– Что? Почему? – опешил мальчик.

– Я думал, с тобой можно договориться, а ты трус и пионер. Выметайся, – произнес мужчина и нервно затянулся сигаретой. Подросток открыл дверь и вышел из машины в промозглую серую мглу, которая всегда окутывает Подмосковье в ноябре.

Головкин вдавил педаль газа, и автомобиль со скрежетом дернулся с места, а мальчик поплелся по шоссе, выкрикивая проклятья в адрес странного мужика. Минут через тридцать ему все же удалось остановить попутку и благополучно добраться до тети.

Меня привлекали испорченные мальчики с дурными наклонностями. К тому моменту я уже сформулировал для себя концепцию, дававшую мне ощущение справедливости, которую я восстанавливал своими действиями. Я искал только порочных, тех, кто курил, пил. Предлагал им ограбить склад, и, если они соглашались, я считал себя вправе причинить им действия садистского характера.

Из показаний Сергея Головкина

В тот момент Головкин чувствовал себя героем. Он напряженно всматривался в грязный туман, сквозь который проступали очертания дороги, и с досадой вспоминал мальчишку, отказавшегося участвовать в воровстве. Его привлекали именно такие темноволосые сутулые подростки со спутанными грязными волосами и белой кожей, но было бы нечестно нарушать условия сделки. Не все соглашались грабить склад, хотя большинство брали курево. Всегда все было по справедливости, за исключением разве что мальчика с тюльпанами. Такие вылазки он совершал часто. Обычно колесил поблизости от железнодорожных путей в поисках попутчиков. Особенно его веселили ситуации, когда кто-то заговаривал с ним о Фишере, о котором сейчас гудела вся Москва. Газеты, радио и телевидение стремились отвлечь людей от политики, а сделать это можно было только с помощью жутких историй. Что может быть страшнее мысли о маньяке, который бродит где-то поблизости и заманивает детей, чтобы замучить их до смерти?

– Только если Фишер сидит рядом и ведет машину, – отвечал на это Головкин и улыбался. Попутчик в этот момент обычно начинал преувеличенно громко смеяться.

Увидев указатель на конезавод, Головкин свернул. Перед забором стояла машина милиции. Он скривился и закурил. С тех пор как нашли тело мальчика, убитого им год назад, они как с цепи сорвались. Целый год прошел, а они только обнаружили останки. Откуда-то появился назойливый следователь, который вечно приставал к сотрудникам с расспросами, но все это скорее интриговало, чем пугало. К Головкину никто особо не обращался. Какие могут быть претензии к ударнику производства? Хотя никакого производства уже давно не было и в помине. Шел 1990 год. Людям третий месяц не платили зарплату, экономить стали на всем, даже на корме и витаминах для лошадей. Лучше бы на это обратили внимание, чем в лесу копаться…

Головкин щелчком выбросил бычок от сигареты в сторону милицейской машины и направился к загону с лошадьми. Там уже собралась группа подростков, ожидавших начала занятия по верховой езде. Зоотехник поздоровался с ними и ушел в свою каптерку. Занятия проводила девушка, недавно ставшая жокеем. Головкин же больше не набирал группу по профориентации, так как у школы теперь не было денег оплачивать его услуги. Несмотря на это, он все равно время от времени собирал детей и прививал им навыки правильного обращения с лошадьми.

В столовой в тот день все столы были заняты, поэтому подростки из группы верховой езды попросили разрешения сесть с ним. Головкин всю жизнь ел в одиночестве, поэтому их просьба застала его врасплох. Впрочем, предлагать им подождать, пока он доест, было бы странно. Он кивнул и продолжил прихлебывать суп. Шестеро подростков поставили свои подносы на стол, а седьмой пошел за столовыми приборами. Кто-то попытался завязать разговор с Головкиным, спросив о лошади, которая недавно заболела. Зоотехник начал рассказывать. Подошел парень с подносом, на котором лежали столовые приборы на всю компанию.

– Садись, вот твой поднос, – сказала полная девочка.

Головкин кивнул и продолжил что-то говорить. Поднос с вилками и ложками остался стоять перед мужчиной, и он автоматически стал раздавать всем ложки. Подростки слушали, брали ложки и принимались за суп.

– Ненавижу суп, – сказала вдруг толстушка, когда Головкин договорил и за столом повисла неловкая пауза.

– Я тоже, – подал голос мальчик, попросивший у «дяди Сережи» разрешения сесть с ним.

– Тут его просто из помоев готовят, я сам видел, – заметил подросток, который принес приборы.

Головкин посмотрел на свою пустую тарелку.

– Что ж вы его ели тогда? – спросил он и начал с преувеличенным интересом ковыряться вилкой в месиве из гречки и кусочков мяса, которое местные повара выдавали за гуляш.

– Просто вы дали нам ложки, – сказала девочка.

Вилки остались лежать на подносе, хотя каждый мог дотянуться до них. Все за столом начали смеяться. Головкин некоторое время непонимающе на них смотрел, а потом тоже расхохотался.

Он очень страшно смеялся. Это больше всего пугало. Задыхался, булькал… Недобрый смех, неприятно от него становилось.

Из воспоминаний сокамерника С. Головкина

Пристально наблюдая за подростками, он заметил среди них парня, который всегда держался особняком. Ему на спину вечно лепили бумажки с оскорблениями, а когда он приближался к кому-то, все разбегались с криками «Сифа». Его определенно травили, и пару раз Головкин замечал, как одногруппники звали отщепенца за гаражи, а на следующий день он приходил на занятия с разбитой губой. Среди подростков этот мальчишка считался прокаженным. Головкин стал ставить его в пару с другими ребятами и наслаждался тем, как его подопечные, не смея ослушаться, давятся от отвращения. Такие забавы доставляли удовольствие: эти подростки мучились, но исполняли его приказы.

По вечерам Головкин обычно приходил к себе в гараж и подолгу занимался обустройством погреба. Там он проводил практически все свое время, разбирая и собирая какие-то конструкции, перекрашивая стены и раскладывая инструменты. Стороннему человеку могло показаться, что здесь все завалено мусором, но любой гараж часто выглядит так со стороны. Головкин не замечал трех пакетов с мусором в углу гаража, груду инструментов в ванне и бурую пыль, покрывавшую в подвале практически все поверхности и моментально превращавшую в хлам все, что сюда попадало. Головкин точно знал, что и где находится, а для него это означало порядок. Кабинет, квартира, а затем и гараж превращались в свалку по мере того, как распадалась его личность. Паяльная лампа выходила из строя, и он просто бросал ее в угол. В его холостяцкой норе отклеивались обои, и он отдирал весь кусок целиком, оставляя на виду участок бетонной стены. Головкин забывал выкинуть мусор, и тот постепенно скапливался возле двери. Когда там появлялся очередной пакет, он просто начинал обходить его и переставал обращать на него внимание. Мы редко замечаем недостатки своего жилища. Именно поэтому оно так много может о нас рассказать.

Иногда Головкин выезжал на поиски заблудших душ, чтобы предложить им «сделку». В такие моменты он чувствовал себя вершителем закона и воплощением правосудия. Если парень согласится ограбить склад, значит, он потенциальный преступник. Не лучше ли очистить общество от ему подобных?

В тот день на сделку согласились сразу два мальчика.

Одиннадцатилетний Коля благополучно прогулял школу и весь день провел, слоняясь по улицам. Итогом стали две подобранные «почти целые» сигареты и кем-то потерянные автомобильные ключи. Уже ближе к вечеру он встретил Сашу, четырнадцатилетнего приятеля со двора. Мальчишки никогда особо не дружили, но знали друг друга, так как жили в одном доме и частенько проводили время в общей компании. У обоих отцы служили в одной части, а теперь вот оказалось, что оба они решили сегодня сбежать с уроков. Коля похвастался приятелю своими находками. Сигареты они тут же выкурили, из-за чего получили нагоняй от дворника, а затем решили опробовать ключи и стали поочередно пытаться открыть двери всех машин марки «Жигули», которые попадались им на пути. Конечно, у них ни черта не выходило, но занятие поглотило ребят полностью. Любой подросток готов на авантюру, если представится такая возможность. Приятели так увлеклись, что не заметили, как наступил вечер, и все отговорки по поводу столь позднего возвращения казались бессмысленными. Сашу и Колю дома явно ждал скандал, поэтому они побежали к шоссе в надежде на то, что, если доберутся домой на попутке, заслуженная кара в виде ремня их минует. Несколько машин проигнорировали замерзших подростков, отчаянно голосовавших на дороге, поэтому они были счастливы, когда водитель бежевых «Жигулей» согласился их подбросить.

– Не хотите подработать? – спросил мужчина, когда они уже уселись на заднее сиденье.

– А что нужно делать? – с готовностью отреагировал Коля.

– Склад есть тут неподалеку, можно кое-что взять. Добычу поделим по-братски… – Головкин изложил свою отработанную легенду, и мальчики согласились. Машина вдруг начала тормозить и съезжать на обочину.

– Ребят, тут такое дело… На складе сторож, залезьте пока на пять минут в багажник, чтобы он вас не заметил, а то, сами знаете, в случае чего и в колонию за это можно загреметь, – сказал водитель, пристально наблюдая за реакцией юных пассажиров в зеркало.

– Мне это не нравится, – прошипел Коля на ухо приятелю.

– Скажи сразу, что боишься, – раздраженно прошептал Саша.

– Ничего и не боюсь, – по-детски оскорбился мальчик.

– Тогда лезь в багажник. Тебе-то ничего не будет, а меня в колонию могут отправить. Мне уже четырнадцать.

– Если не лезть на склад, то не отправят, – резонно заметил его приятель.

– Такой шанс раз в жизни выпадает. Мы бы про этот склад даже не узнали никогда. Признайся, что страшно, и езжай домой.

– Мне не страшно.

– Ребят, вас долго ждать? – спросил Головкин. Долетавшие обрывки фраз вызвали у него кривую улыбку.

Дальше все разворачивалось по отработанному сценарию. Ребята забрались в багажник, а затем безропотно проследовали в гараж.

– Марш в подвал, – приказал Головкин изменившимся тоном, когда они оказались внутри, и с грохотом закрыл дверь. От мальчишек его отделяла всего пара шагов, но в темноте это расстояние преодолеть было не так просто.

Коля нащупал в кармане перочинный нож, незаметно вытащил его и ткнул рукояткой в приятеля.

– Ты накинешься, я ударю, и бежим, – еле слышно прошептал он Саше.

– С ума сошел? Делай, что говорят, быстрее отпустят, – прошептал тот.

В тот момент Саша решил, что они попали к мужику, который слишком озабочен соблюдением закона и поэтому решил проучить потенциальных преступников. Сейчас он им прочитает лекцию и отпустит…

Вместо лекции мальчиков заставили спуститься в подвал, а потом раздеться. Снимая брюки, Коля еще раз показал приятелю нож, но тот только покрутил пальцем у виска. Мужчина вдруг схватил за шею одиннадцатилетнего подростка и приказал:

– Вставай на колени.

Насилие длилось долго. Присутствие зрителя будоражило воображение мучителя.

– Будем слушаться – все быстрее закончится, – прошептал приятель Коле, когда Головкин отшвырнул его к стене, прежде чем взяться за второго пленника.

Прошло несколько часов, пока наконец насильник не приказал Коле подниматься наверх. Мальчики выдохнули. Им казалось, теперь их жуткий знакомый получил все, что хотел, а значит, сейчас их отпустят. Внезапно Коля почувствовал, как по его шее что-то скользнуло. Мальчик инстинктивно поднял руки и нащупал веревку. В ужасе обернувшись, он увидел довольно улыбавшегося садиста, который подставил под него табуретку.

– Не надо, не надо! Пожалуйста, не надо! Прошу вас, – зарыдал Коля.

– Я и не буду. – Мужчина издевательски поднял руки вверх и демонстративно сделал шаг назад. – Табуретку убирай, – приказал он Саше.

– Что? Нет, нет, он же умрет! Нет, так нельзя, – заскулил подросток.

– Правильно. Или он умрет, или ты. Выбирай, – произнес изувер и довольно засмеялся.

Мальчик медленно опустился на колени и осторожно стал ощупывать ножки табуретки. Мужчина продолжал довольно посмеиваться и поторапливать его. Потом ему надоела эта игра, и он хлестнул подростка по спине прутом, оставив на коже красную отметину. Саша вскрикнул и осторожно чуть сдвинул опору. Коля сильнее вцепился руками в удавку на шее.

– Живее давай! – крикнул насильник и ударил мальчика снова. Подросток медленно стал вытаскивать табуретку из-под ног друга. Тот начал дергаться и хрипеть, но происходящее уже не казалось Саше чем-то реальным. Все это выглядело настолько дико, словно он смотрел документальное кино об ужасах фашистских концлагерей.

Коля быстро стих, и через несколько минут в петле болталось его мертвое тело. Спустя время в той же петле оказался Саша, табуретку из-под которого выбил уже Головкин.

Я попросил одного выбить табуретку из-под ног другого. Он не спорил. Я так сказал резко: или он, или ты. Он быстро согласился, а потом уже я за него взялся.

Из показаний Сергея Головкина. 1992 г.

Когда все закончилось, Головкин почувствовал, что нащупал способ возродить тот азарт и ликование, которые он испытал, когда впервые ощутил абсолютную власть над чужой жизнью. Настолько более захватывающим оказалось наблюдение за мучениями пленника и вынужденного палача.

Эти фантазии, все более и более абсурдные и дикие, позволяли Головкину глубже погружаться в свой мир, упрятанный очень глубоко в подвале гаража возле одинцовского конезавода. Иногда он приезжал на поляну в Звенигородское лесничество, чтобы проверить, на месте ли спрятанные кости и надежно ли они скрыты от посторонних глаз. Обширный лесной массив находился в отдалении от шоссе. Рядом ни речек, ни озер, а ближайшая деревня – в нескольких километрах, так что шансов кого-либо здесь встретить было мало. Вдобавок лес перерезали старые проселочные дороги, и сюда было удобно заезжать на автомобиле. Именно поэтому Головкин постепенно стал использовать территорию лесничества для захоронения жертв. Иногда воспоминания оживали в его голове столь ярко, что буквально жгли изнутри. Но в другие моменты, особенно на работе или у матери, ему начинало казаться, что все это не более чем продукт воображения, и тогда он в ужасе спешил в гараж, где хранились все его наиболее дорогие «сувениры», включая череп, который теперь стоял на самом видном месте.

На земле все имеет свой срок годности, и воспоминания не являются исключением. Через несколько месяцев после того, как Головкин подобрал на дороге двух приятелей, которым нужно было срочно добраться до военного городка, он вновь стал выходить на охоту. Обычно он выезжал вечером на Успенское шоссе, следовал мимо платформ Перхушково и Жаворонки, сворачивал на Можайское шоссе, а затем на дублер. Этот маршрут позволял объехать сразу несколько железнодорожных станций, и если на какой-то из них он замечал подходящего подростка, то устраивал ему проверку. Если ребенок отказывался от идеи ограбить склад и не брал сигарету из пачки, Головкин молча вез его туда, куда нужно. Затем он возвращался в свою захламленную квартиру, не обращая внимания на сваленные в кучу мешки с мусором, и прямо в одежде ложился на кровать, чтобы провалиться в черную яму сна. Наутро он вставал, наливал себе чашку дешевого индийского кофе, который ему подарила мать на Новый год, и отправлялся на работу. И так продолжалось изо дня в день. Выходные отличались от будней лишь тем, что вплоть до самого вечера Головкин бессмысленно таращился в экран телевизора, собираясь с силами, чтобы убраться, помыть посуду, съездить к матери или выйти во двор и выпить пива с соседскими мужиками. В итоге он никак не решался начать хоть какое-то дело и никуда не выходил, а потом уже сама мысль обо всем этом стала казаться ему безрассудной и глупой.

Ближе к июлю, когда у Головкина был назначен очередной отпуск, на работе сообщили, что ему полагается путевка в Пицунду. Обычно за них велась настоящая битва, в которой он не мог, да и не хотел участвовать, но в этот раз ему просто повезло. Осталась путевка на одного, а ехать без семьи или друзей на море никто не хотел. Поначалу Головкин согласился, но по мере приближения даты отъезда несколько раз порывался отказаться. Он пытался представить себе, что будет делать предстоящие три недели, и не мог. С другой стороны, путешествие казалось обещанием новой жизни, шансом на то, чтобы увидеть, как живут нормальные люди. Судя по рассказам матери, их жизнь отличалась. Однако ничего не вышло. От перемены мест человек не меняется.

Головкину уже исполнилось тридцать, но у него никогда не было близких отношений ни с мужчинами, ни с женщинами, ни тем более с детьми. Его привлекали подростки из группы профориентации не только физически, но и интеллектуально. Их волновали примерно те же вопросы, нравились похожие фильмы, но даже с ними его общение обычно ограничивалось занятиями на конезаводе. Головкин покупал их внимание тем, что разрешал переступать черту и расширять границы: наливал алкоголь, учил разводить спирт в правильных пропорциях, нюхать клей или курить, предлагал обворовать склад или посмотреть жесткие сцены в боевике. Ему казалось, даже им будет неинтересно общаться с ним безо всех этих бонусов. Постепенно в человеке рождается ненависть к тому, кого он купил, и Головкин ненавидел подростков, приходивших к нему, но еще сильнее боялся, что они перестанут это делать.

Он всегда выезжал в одно и то же время, следовал по одним и тем же дорогам. Его мир с каждым днем сужался: сокращались возможные маршруты и контакты с людьми, которых Головкин все больше опасался. Постепенно число собеседников, с которыми ему удавалось перекинуться хотя бы парой фраз, тоже пошло на убыль. Прибыв в Пицунду, он понял, что теперь ему вообще не с кем поговорить. Он заселился в номер на базе отдыха, прочитал «рекомендуемый распорядок дня» и стал ему следовать, превратившись в молчаливого созерцателя.

На дворе стояло лето 1991 года. Страна катилась в пропасть. Но люди для того и ездят на море, чтобы не думать ни о чем и просто наслаждаться жизнью. Забыть на время о работе и бытовых проблемах. Конечно, не всегда было просто достать какие-то продукты или алкоголь, но подобное угнетало единицы. Остальные предпочитали покупать у местных жителей домашнее вино или чачу – разбавленный и подкрашенный медицинский спирт. Да и торговля свежей алычой и другими фруктами с рук никогда не останавливалась. Отпускники старались использовать это время на полную катушку. На пляже бурлила курортная жизнь: шумные компании резались в карты, громкие тетки звали своих детей, не желавших вылезать из воды. По вечерам люди постарше собирались за большими столами на верандах и устраивали многочасовые беседы, а молодежь всех возрастов бегала на пляжные дискотеки. Головкин никуда не вписывался, предпочитая проводить вечера в своем номере. На него наваливалось чувство, что праздник все время происходит где-то там, без его участия. Как никогда остро, он осознавал, что мир людей окончательно отвернулся от него. До приезда сюда ему казалось, что у него есть шанс заново построить отношения с этим миром, представиться кем-то другим – не тем школьным изгоем, которого приглашали на вечеринки из жалости и сразу же оставляли в одиночестве, не тем безмолвным наблюдателем, каким он всегда был. Но ставка не сработала. Здесь он точно так же оказался никому не нужным, чудаком, который ловит на себе недоумевающие взгляды окружающих.

С каждым днем пребывание в доме отдыха становилось все более невыносимым. Поэтому, когда отпуск подошел к концу, Головкин был счастлив. Наконец можно было вернуться в свой привычный мирок с предсказуемыми правилами, которые он сам и написал.

Вернулся он уже в совсем другую реальность. Экономический кризис, тотальная бедность населения и дефицит привели к путчу 1991 года. Головкин появился на конезаводе буквально за несколько дней до этих событий. Впрочем, человек редко осознает себя свидетелем исторических событий. Мы всегда смотрим на это через призму собственной жизни, а потом, спустя время, сверяемся с исторической хроникой и отмечаем, какие именно вехи пришлись на нашу личную историю, и корректируем воспоминания в соответствии с этой хроникой.