14

Фишер

1986–1988 гг., Одинцовский район

– Дядя Сережа, мы к вам сегодня придем? – спросил один из мальчишек, ошивавшихся в конюшне.

– Приходите, кино новое посмотрим, – улыбнулся Головкин и продолжил осматривать лошадь.

После его возвращения из чиновничьей ссылки все заметили произошедшие с ним перемены. Теперь возле зоотехника постоянно крутились подростки, и он из угрюмого молчуна превратился в «своего парня», на которого стали снова поглядывать девушки. Впрочем, все уже привыкли к тому, что Головкин то ли гомосексуалист, то ли махровый онанист. К противоположному полу он совершенно точно был равнодушен. Иногда кто-то из женщин постарше спрашивал, почему он до сих пор не женился. Сергей на это привычно отвечал что-то вроде «не нашел свою единственную», и на этом обычно все расспросы заканчивались. Для подростков из конного клуба он стал проводником во взрослую жизнь, в самую интересную ее область. На его новеньком видеомагнитофоне они смотрели боевики, с ним пробовали первый алкоголь и курили, от него узнавали о сексе, часто на наглядном примере в конюшне. Головкин впускал мальчишек в загон, отходил к стене и с видимым удовольствием наблюдал за тем, как восторг, интерес и притворное отвращение искажают лица подростков.

Однажды кто-то из ребят заметил, что дядя Сережа направился к жеребцу Бурану с большим шприцем в руках.

– Что это такое? Буран заболел? – с тревогой спросил Миша, который теперь посещал конный клуб и учился азам верховой езды. Нелюдимый, восторженный паренек буквально боготворил все, что имело хоть какое-то отношение к лошадям.

– Наоборот. Просто ему Сивка не нравится, – ухмыльнулся Головкин. – Это лекарство для возбуждения. Вколешь, и животное сразу готово спариваться.

Подростки загоготали, зашумели и потребовали показать, как это работает. Головкин заулыбался и начал отнекиваться. Казалось, он одновременно стыдится их интереса, и в то же время ему лестно такое внимание.

– А если человеку его дать? – поинтересовался приятель Миши, забежавший в загон за минуту до начала процедуры.

– Не пробовал, но человек – тоже животное, – пожал плечами зоотехник. Он поздоровался с Бураном, погладил его по бокам и спине, а затем резко всадил укол. Буран заржал и встал на дыбы от неожиданной боли. Из флегматичного и покорного животного жеребец моментально превратился в агрессивного и непредсказуемого зверя. Он ржал и бил копытом, а когда Мишин друг приблизился к нему, обнажил в оскале зубы. Подростки были впечатлены тем, как одна инъекция способна изменить характер и поведение живого существа.

Удовлетворившись результатом, Головкин отошел и стал ждать. Чтобы лекарство подействовало, должно было пройти хотя бы пятнадцать минут.

– А кобылам его колют? – поинтересовался кто-то из подростков.

Мужчина заговорщицки кивнул и взял за поводья Бурана, чтобы отвести на случку. Подростки, естественно, последовали за ним. Они подошли к загону, откуда им навстречу вышла уборщица.

– Привет, Сереж, на случку ведешь? А ребята зачем с тобой? – спросила она удивленно.

– Посмотреть хотят, – расплылся Головкин в улыбке.

– Не пускай, – приказала женщина, но подростки после ее слов демонстративно проскочили внутрь. Головкин виновато развел руками и пошел следом. Женщина неодобрительно посмотрела им вслед, но ничего не сказала. Зачем мальчишки хотят посмотреть на случку, она понимала. Но вот почему одинокий взрослый мужчина позволяет им все время за ним таскаться?

– У него в детстве друзей не было. Наверстывает, – пожала плечами девушка – помощник ветеринара, когда уборщица поведала ей о странностях Головкина.

Спустя время из загона вывалилась ватага подростков, которые с улюлюканьем и хохотом побежали к выходу с заводской территории. Один из парней держал в руках колбу наподобие тех, в которых на конезавод поставляли вазелин. Вообще-то выглядела эта сцена странновато: среди ребят были пятнадцати-восемнадцатилетние пацаны, практически взрослые люди. Головкин вышел за ними следом и закурил.

Только за воротами подростки остановились и начали наперебой обсуждать дальнейший план действий. Им удалось стащить колбу, на бумажной этикетке которой было написано «конский возбудитель».

– Может, девчонкам подмешаем? – тихо озвучил кто-то мысль, витавшую в воздухе.

– Ты видел эффект? Человек – это тоже животное!

Миша отказался идти с друзьями «на операцию», посчитав, что это «не очень правильно». Приятели над ним подтрунивали весь вечер, но подросток стоял на своем. Он вернулся домой и по привычке рассказал матери о прошедшем дне. Женщина потребовала, чтобы Миша немедленно пошел к друзьям и объяснил им, что они рискуют устроить массовое отравление, но было поздно. Когда подросток позвонил в дверь квартиры приятеля, за тонкой стеной уже слышались тревожные звуки. Кто-то матерился, кто-то опорожнял желудок, а фоном звучала вконец заезженная пластинка Pink Floyd.

Мише открыли дверь и кивком пригласили войти. Оказалось, девушки успели выпить по рюмке портвейна, в котором был щедро намешан «конский возбудитель», и уже через несколько минут почувствовали первые признаки отравления.

– Вызовите «Скорую», ребят, – донесся слабый девичий голос из туалета.

Миша обернулся и увидел девчонку из параллельного класса. Выглядела она так, что подросток невольно поежился. По позеленевшему лицу была размазана косметика: потеки от голубых теней на щеках, следы помады даже на шее. Девушка с трудом дышала и еле держалась на ногах, опираясь на дверной косяк.

– Ну и что они сделают? Желудок промоют? Вон вода, вон унитаз, в чем проблема? – вскипел хозяин квартиры.

Девушка с трудом выдохнула и снова закрыла дверь туалета. Вторая школьница лежала без сознания в одной из комнат.

– И правда, нужно врачам звонить, – заявил Миша. Будучи здесь единственным трезвым человеком, он чувствовал ответственность за происходящее, и ему было не по себе.

– Что мы скажем?! – взорвался приятель. Он был явно перепуган, а страх нередко рождает злобу и жестокость. – Что мы скажем, если они умрут в больнице? Нас же посадят! И тебя, кстати, тоже!

Миша молча сходил за зеркалом, чтобы поднести его к лицу распластавшейся на кровати девушки. Ждать пришлось, наверное, минуту, но стекло все же запотело.

– А если они здесь умрут? – резонно заметил он.

– Мало ли что в портвейн могли подмешать, – пожал плечами приятель.

– Вот именно. Выбрасывай бутылку от возбудителя и звони. Если что, скажем, на конезаводе у кого-нибудь украли. За это не посадят.

– У дяди Сережи? – спросил вошедший в комнату парень из их компании. В руках у него была клизма и упаковка активированного угля. Миша скептически посмотрел на приятеля, выругался и направился к телефону.

Медики приехали минут через сорок. По счастью, они вообще не задавали вопросов, просто погрузив девушек на носилки. Только перед уходом кто-то из бригады поинтересовался, не собираются ли ребята поехать с ними. Миша вопросительно взглянул на друга, но тот в ужасе замотал головой. Подростку казалось, если он не появится в больнице, то его и не арестуют за попытку отравления.

Когда двери за врачами закрылись, школьники стали судорожно звонить родственникам пострадавших. С регистратурой больницы им удалось связаться только к утру.

– Острое отравление неизвестным веществом. Сейчас ситуация стабильная, – ответил равнодушный голос на другом конце провода. В этот момент ребята наконец выдохнули.

– Пойдешь сегодня в конный клуб? – спросил приятель, когда Миша засобирался домой.

– Наверное. Будет что рассказать дяде Сереже, – ответил он, выдавив из себя улыбку.

Головкин выслушал рассказ с интересом и снисходительной ухмылкой, которая провоцировала ребят с каждым следующим словом становиться все более циничными и невозмутимыми.

– В больницу отвезли? – подытожил он, когда Миша закончил рассказ.

– Да… Так что человек не такое уж и животное, дядя Сережа, – вздохнул старшеклассник. Они стояли в углу загона для лошадей, и он то и дело поглядывал на флегматичного Бурана, который теперь снова казался абсолютно спокойным и ничем не напоминал того дикого зверя, в которого превратился после укола «возбудителя».

– Колоть надо было, а не подмешивать. Лошадь тоже отравишь, если ей это скормить, – хмыкнул зоотехник. – Миш, не хочешь подработать? Мне нужно поле картошки на следующих выходных вскопать.

– Заработать хочу, но денег не надо, – чуть подумав, сказал подросток.

– Не понял. – Головкин неожиданно помрачнел и напрягся.

– Мы же друзья, с друзей за помощь денег не берут, – пожал плечами Миша – Скажите только, когда и во сколько.

Они договорились встретиться утром в следующую субботу на железнодорожной станции. Но ближе к назначенной дате Головкин предложил поехать до пункта назначения раздельно и пересечься только на пересадочной станции.

– Как скажете, дядя Сережа, – согласился Миша. Следующие выходные у него были совершенно свободны, и он до сих пор испытывал чувство вины за то, что сначала они украли «возбудитель», а потом еще обсуждали, как в случае чего обвинить во всем зоотехника.

– Садись тогда на электричку до Можайска, которая в 10:45 от Жаворонков отходит, там в последнем вагоне и встретимся, – подытожил заметно повеселевший Головкин. Миша вопросительно посмотрел на него, но ничего не сказал. Дядя Сережа всегда был странным, так что удивляться не приходилось.

Воскресным утром мальчик довольно быстро собрался и, уже уходя, попросил у матери денег на дорогу.

– Куда ты? – спросила она.

– Дядя Сережа попросил помочь с картошкой, – честно признался он, позабыв о просьбе Головкина никому не говорить, куда и зачем он едет.

– Вот пусть он и оплачивает дорогу, почему я должна давать тебе деньги? Он же тебе все равно сколько-то заплатит, – принялась ворчать женщина, доставая кошелек.

– Дядя Сережа предлагал, но я отказался, – отозвался Миша. – Он и так столько времени на нас тратит: учит верхом ездить, ухаживать за лошадьми. Должен же я как-то за это отплатить.

Мать подростка протянула деньги сыну, и в глазах ее мелькнули гордость и уважение к собственному ребенку.

Ехать нужно было куда-то в Кубинку, но куда конкретно, дядя Сережа не уточнил. Миша довольно быстро добрался до Жаворонков и, наверное, еще с полчаса ждал нужную электричку. Головкин пообещал купить ему билет, но подросток панически боялся контролеров, поэтому все равно приобрел талончик до конечной станции, благо денег, которые дала мать, хватало с лихвой.

Головкин, как и обещал, сидел в последнем вагоне электрички. Заметив в дверях Мишу, он убрал с деревянной лавочки свою сумку, но больше никак не выдал того факта, что они знакомы. Подросток уселся рядом и начал было что-то говорить, но его попутчик был явно напряжен и отвечал односложно. Поняв, что дядя Сережа не настроен поддерживать беседу, Миша умолк и стал задумчиво разглядывать мелькающий за окном пейзаж. Поля сменялись перелесками и железнодорожными платформами, а потом снова колхозными полями.

– Знаешь, мне на самом деле не нужно копать картошку, – неожиданно сказал Головкин, когда они выехали из Одинцова. Миша повернулся к старшему товарищу и удивленно вскинул брови. – Я тут набрел на заброшенную сторожку. Зашел внутрь, а там целый склад старинных вещей. Уздечки, седла, шоры – все века девятнадцатого или даже раньше, – пояснил мужчина.

Глаза у Миши загорелись. Он обошел все музеи Москвы, выискивая хоть что-то, связанное с лошадьми, а теперь выясняется: есть какая-то заброшенная сторожка, в которой собрано все то, на что он мечтал хотя бы взглянуть.

– Почему сразу не сказали? При чем здесь картошка? – спросил Миша. Ответ его сейчас не слишком интересовал, все мысли уже занимали найденные сокровища.

– Услышал бы кто-нибудь, и нас бы опередили. Я хочу все это добро перевезти и открыть музей при конезаводе. Поможешь?

– Естественно, – ответил подросток. Все это звучало куда интереснее ковыряния в земле.

– Тогда не обижайся, но мне нужно будет тебе глаза закрыть, когда выйдем, а то я тебя знаю, растреплешь кому-нибудь, и от сторожки через десять минут ничего не останется.

Миша оторопел от этой просьбы, но спорить не стал. В конце концов, дяде Сереже виднее. Поезд вдруг замедлил ход, подъезжая к очередной станции.

– Нам пора, – сказал Головкин, поднимаясь с лавочки.

Они вышли на станции Портновская. Справа и слева от платформы тянулся лес, конца и края которому не было видно. Ни домов, ни хоть каких-то дорог. Только узкая тропинка, ведущая в лес.

– Понятно, почему эту сторожку никто не нашел, – пробормотал подросток.

Головкин изобразил улыбку и начал стягивать с головы кепку с надписью «Речфлот», чтобы надвинуть ее на глаза Мише. Подросток недоверчиво наблюдал за этими манипуляциями, но ничего против сказать не решился.

– Будешь держать меня за плечо и идти, не спотыкаясь, – велел Головкин.

Посмотрев по сторонам и убедившись, что вокруг никого нет, мужчина взял Мишу за плечо и повел в сторону леса.

– Что ты маме сказал? – неожиданно спросил Головкин, когда они прошли уже достаточно много.

– Да ничего такого. К другу на дачу картошку копать поехал, – ответил подросток.

Мужчина вдруг замедлил ход, из-за чего Миша споткнулся о какую-то корягу.

– Хорошо, что тебя пускают после случая с «возбудителем», – хмыкнул дядя Сережа.

– Ну, я же ничего и не делал. Это ребята придумали, девочек пригласили и подмешали. Когда я пришел, нужно уже было вызывать врачей. Мама знает, что я бы так не поступил. Это неправильно, понимаете? – Миша говорил медленно, полностью сконцентрировавшись на том, чтобы идти не оступаясь.

– Ты сам не подмешивал «возбудитель»? – переспросил Головкин.

– Нет, я говорил им, это плохая идея, а когда понял, что все без толку, пошел домой, – пояснил парнишка.

Мужчина снова замедлил ход, и Миша в очередной раз запнулся обо что-то.

– Можно снять кепку? Я все равно уже не смогу объяснить, где сторожка, – спросил подросток, потирая ушибленную ногу.

– Что? Сторожка? Нет, сейчас… – Головкин вдруг снял руку с Мишиного плеча. – Постой здесь, я проверю, все ли на месте.

Он сделал два шага вперед и обернулся. Миша все так же, не шевелясь, стоял посреди леса. Глаза его закрывал козырек кепки, но было очевидно, что он нервничает, хотя и не решается ничего сказать.

– Почему ты отказался идти с друзьями? – спросил Головкин, стоя в десяти метрах от подростка.

– Нельзя людям ничего подмешивать. Если бы они честно предложили девчонкам выпить, другое дело, – ответил Миша, ощупывая повязку. – Можно уже снять?

– Сейчас, погоди, я проверю. Надеюсь, нас не опередили, – ответил мужчина, внимательно наблюдая за беспомощным, растерянным мальчиком и сжимая в руках приготовленную заранее веревку. Оглянувшись, он приблизился к раскидистой иве и начал трясти ветки. Миша понял, что дядя Сережа отошел достаточно далеко, и тут же попытался стащить кепку.

– Все, здесь уже побывали. Пойдем отсюда, – нарочито громко крикнул Головкин, подходя к Мише. Он оказался прямо перед подростком, когда тот наконец снял головной убор. Их взгляды встретились, но в следующую секунду мальчик зажмурился от яркого солнца.

Они направились назад, к платформе. Миша несколько раз порывался спросить, почему они так и не зашли в сторожку, но промолчал. Лет до пяти ребенок познает мир и по большому счету мало интересуется мнением и чувствами окружающих. Позднее он начинает учиться понимать других, интуитивно догадываться о том, чего от него хотят. Ребенка учат слушаться и не задавать старшим лишних вопросов. Только со временем и далеко не все приходят к пониманию: возраст вовсе не является гарантией того, что человек знает, как поступать правильно. Миша доверял дяде Сереже, считал его кем-то вроде наставника, рассудив, что, если они не пошли в сторожку, значит, так зачем-то нужно.

Когда они сели на электричку до Одинцова, Головкин предложил поехать в разных частях вагона. Миша согласился, чувствуя даже некоторое облегчение. Ему было странно вспоминать о том, как он шел по лесу, ничего не видя, и попутчик теперь вызывал у него неосознанное чувство страха.

На платформе они попрощались как едва знакомые люди, а через пару дней Головкин ушел в отпуск, так что с Мишей они встретились только спустя месяц. Дядя Сережа выглядел напуганным и сторонился подростка. Впрочем, мальчик был этому даже рад.

Вернувшись после той поездки, Головкин не находил себе места, прокручивая в голове произошедшее. Его будоражили фантазии о том, как он мог бы пытать подростка. И все же на тот момент в нем еще сохранялись крупицы человечности, а нам обычно свойственно оправдывать свои поступки, находить им моральное оправдание. Сергей хотел наказать парня за аферу с «возбудителем», но оказалось, что тот не виноват. Он тысячу раз возвращался мыслями к тому, что мог бы сделать тогда в лесу, и теперь ему было жизненно необходимо найти нового виновного. Отпуск только разжигал это желание. Головкину не досталась путевка от работы, поэтому он был вынужден целыми днями сидеть у себя в комнате, смотреть все телевизионные программы подряд и сходить с ума от желания немедленно что-то предпринять. Каждый день он ехал на электричке в одном и том же направлении, выходил наугад, а затем долго бродил по лесным дорожкам в поисках подходящего мальчика и удобного случая.

В один из таких дней Головкин сошел на станции Часцовская и двинулся по узкой, но хорошо протоптанной тропинке, которая тянулась по окаемке леса. Минут через двадцать он уперся в забор пионерского лагеря «Звездный». За зелеными листами железа слышались веселые голоса. Пионервожатый командовал детьми, а те со смехом подчинялись его приказам. По всему было слышно, что пионеры увлечены игрой. Головкин двинулся вдоль забора и очень быстро увидел, что один из листов аккуратно отодвинут, а неподалеку стоят три пенька, буквально утонувшие в сигаретных окурках. Он презрительно усмехнулся и сел на поваленное дерево метрах в пятидесяти от импровизированной курилки.

Мужчина сидел и курил довольно долго. Звуки зарницы сменились хаотичным гулом, а потом почти полной тишиной. Иногда группка подростков выбегала покурить за ворота, но поодиночке никто не выскакивал.

Двенадцатилетний Иван, приехавший в «Звездный» всего несколько дней назад, отодвинул лист железа и оказался за территорией. Он хотел было достать сигарету, но тут за забором раздались голоса кого-то из взрослых, и он бросился к ближайшему дереву, чтобы его не заметили. Там он наконец затянулся. Это была его первая сигарета за несколько дней, а за прошедший учебный год он уже пристрастился к пагубной привычке и сейчас с наслаждением втягивал в легкие дым дешевого табака.

Иван выглядел ровно так, как грезилось Головкину, и очень походил на Мишу из конного клуба. Темноволосый, кажущийся младше своих лет подросток был обладателем по-детски округлых щек. Головкин неслышно поднялся с поваленного дерева, отбросил тлеющую сигарету и двинулся в сторону «курилки», одновременно вытаскивая из кожаной сумки веревку и нож.

Подросток затянулся в последний раз, а в следующую секунду кто-то сдвинул ему на лицо кепку и ткнул в живот чем-то холодным и острым.

– Иди, куда говорят, если хочешь выжить, – тихо проговорил низкий голос.

Ваня принял происходящее за несмешную шутку старших товарищей. Что-то холодное еще сильнее врезалось в его тело, и он сделал шаг вперед, а затем еще один.

Так они шли достаточно долго. За это время обидчик успел прямо на ходу связать подростку руки за спиной. Иван ничего не понимал, но продолжал следовать приказам. Наконец мужчина увидел подходящее дерево и остановился. Убрав с лица подростка кепку, он приказал:

– Вставай на колени и делай, что говорю.

Иван щурился от слепящего света и был абсолютно сбит с толку. Перед ним стоял взрослый мужчина с ножом в руках. Глаза незнакомца были такими черными, что казалось, это не человек. Ваня попытался шагнуть вперед, но тут же упал.

– На колени, я сказал, – ледяным тоном скомандовал незнакомец.

Подросток встал на колени, надеясь на то, что все закончится хорошо, если он будет слушаться. Иван словно вновь стал пятилетним ребенком, который уверен, что послушание всегда гарантирует благополучный исход. Казалось, если он будет неукоснительно выполнять приказы, то выживет.

В этот раз все вышло иначе. Паренек даже не успел понять, что происходит, когда Головкин перекинул веревку через ветку и засунул его голову в петлю. Через несколько минут надсадные хрипы стихли, а садист еще долго в полубреду продолжал истязать висящее на дереве тело.

Придя в себя, убийца вдруг осознал, что не может оставить здесь труп. Ему хотелось забрать тело и притащить к себе в комнату. Однако он понимал, что это невозможно. Разве что часть… Какой-нибудь «сувенир на память» Головкин точно жаждал заполучить. Он срезал веревку и снял обнаженное, истерзанное тело. Затем достал из сумки ножовку и начал отрезать голову. Ему вздумалось забрать самое привлекательное – голову и половые органы. Голова не уместилась в кожаную сумку, поэтому он обернул ее курткой и понес под мышкой.

Когда до железнодорожной станции оставалось всего несколько сот метров, Головкин заметил вдалеке мальчишку, спешившего к воротам пионерского лагеря «Звездный». Убийца сильнее прижал к себе отрезанную голову и в этот момент почувствовал, как по щиколотке что-то течет. Взглянув вниз, он увидел, что внутрь ботинка стекает тонкая струйка крови. Головкин резко отбросил голову в сторону и ускорил шаг. Подросток, спешивший к воротам лагеря, не заметил его.

При судебно-медицинском исследовании трупа обнаружены: линейная, горизонтально расположенная циркулярная рана мягких тканей шеи с наличием дополнительных повреждений по краю свободного кожного лоскута; рассечение тканей органов шеи, сосудисто-нервных образований, мышц над щитовидным хрящом; расчленение шейного отдела позвоночника между 5 и 6 шейными позвонками, без повреждений суставных поверхностей и нижележащего позвонка; линейная, продольная рана передней поверхности тела в области грудной и брюшной стенок, проникающая на всем протяжении в брюшную полость, продолжающаяся на лонную область и промежность; дефект мягких тканей половых органов.

Из заключения судебно-медицинской экспертизы

Несмотря на одежду в бурых пятнах, запутавшиеся в волосах листья и прутики, а также набитую до отказа кожаную сумку, Головкин своим видом не привлек внимания немногочисленных пассажиров электрички. Мало ли чем человек мог заниматься на даче: может, за ягодами ходил, а может, мотор перебирал в машине. Головкин сам не помнил, как добрался до дома. Все его мысли занимало совершенное убийство и «сувенир», который он привез с собой.

Спустя несколько дней он вновь вернулся к своим обязанностям зоотехника. Как это часто бывает, ему казалось, что за время его отсутствия все изменилось – люди, настроения в коллективе. А главное, все видят, как сильно поменялся он сам. Лишь в конце первого рабочего дня человек обычно понимает, что в мире все по-прежнему и коллеги видят в тебе лишь старого знакомого. Вечером его вызвали в администрацию.

– Головкин, ты же вроде детей любишь? – поинтересовался директор.

– Не то чтобы. Просто они ко мне тянутся, – ответил зоотехник, и взгляд его затуманился. В воображении тут же стали всплывать воспоминания о подростках из пионерских лагерей, за которыми он наблюдал и о которых обычно фантазировал.

– Ну, тогда у меня для тебя хорошая новость, – преувеличенно бодро сказал начальник и хлопнул рукой по столу. – К нам тут школа обратилась с просьбой наладить производственное обучение. Детей нужно воспитывать и приучать к труду, верно?

– Верно.

– Ну вот, я тебя и назначаю начальником производственного обучения. Будешь подросткам объяснять, как с лошадьми управляться. Ты и так этим бесплатно целыми днями занимаешься.

* * *

Следователь Телицын наблюдал за тем, как криминалисты проводят осмотр обезглавленного тела, как убирают его в мешок и переговариваются. Он молча смотрел и курил одну сигарету за другой, чем страшно нервировал судмедэксперта, который боялся привязать к делу чужие окурки.

– Нашлась! – прокричал кто-то из глубины леса. – Нашлась!

Второй оклик прозвучал уже значительно громче. Телицын хотел было спросить, что случилось, но тут увидел оперативника с головой жертвы. Мужчина догадался не оставлять отпечатков и поэтому нес ее за волосы, отчего напоминал кровожадного дикаря, который убил врага и оставил его голову в качестве трофея.

– Там валялась, на развилке, где дорожки к станции и пионерскому лагерю, – пояснил оперативник, которого, похоже, ничуть не смущала страшная находка.

– Лагерь? – оживился Телицын. Это было хоть что-то. Поначалу он думал, что убитый паренек приехал в поселок погостить на выходные. Но если он из лагеря, то есть надежда найти свидетелей.

Следователь в последний раз взглянул на ветку, где болтался обрезок веревки, подавил в себе желание отпилить ее к чертям, плюнул и направился к лагерю. Небольшой перелесок метров на триста быстро закончился, а еле заметная тропинка превратилась во вполне широкую дорогу с двумя колеями, оставленными автомобилями. Вскоре Телицын разглядел развилку. К станции вела тонкая тропка, а вот к лагерю – хорошо утоптанная дорога. Следователь с тоской подумал, что в этот лагерь кто только не приезжал, всех не отследишь и не опросишь. Надежда лишь на подростков, которые вечно везде суют свой нос и имеют свойство игнорировать установленные правила.

Возле ворот «Звездного» обнаружилось две группы мальчишек человек по пятнадцать. Они курили и о чем-то оживленно переговаривались. Когда следователь подошел ближе, все замолчали и с недоверием стали наблюдать за ним, будто ожидая, что он сейчас ткнет в кого-то из них пальцем и скажет: «Вот убийца».

– Ребят, вы вчера никого из взрослых в округе не видели? Или на днях?

– А что случилось? – спросил кто-то из подростков.

– Пока ничего, – обрубил следователь, решив переложить на кого-то другого необходимость рассказывать о случившемся. – Ищем маньяка-убийцу, вроде бы здесь его заметили.

– Мы вчера гуляли… к нам мужик какой-то подходил, просил прикурить, – подал вдруг голос парнишка, которого Телицын поначалу не заметил. Следователь пристально посмотрел на подростка, который сейчас уже явно был не рад своему признанию и желал провалиться сквозь землю.

– Пойдем-ка в администрацию, – медленно проговорил Телицын. Мальчишка от этих слов еще сильнее вжал голову в худые плечи и глубже засунул руки в карманы форменных штанов, но все же сделал шаг вперед.

Телицыну пришлось придерживать паренька за плечо, чтобы тот не сбежал по дороге.

– Меня из пионеров исключат? – тихо спросил подросток, когда они приблизились к одноэтажному бараку, на обшарпанной двери которого висела табличка с надписью «Администрация».

– За что? – не понял следователь, пытавшийся отогнать навязчивые воспоминания о найденном теле.

– Мы курили, выходили за территорию… – начал загибать пальцы парнишка.

– Тебя просто расспросят. Сейчас твои сигареты могут помочь найти убийцу, – усмехнулся следователь. – Но привычка это плохая: если бы вы не курили, то твоего друга сейчас бы не собирали по всему лесу.

– Что? – опешил мальчик.

– Ничего, – бросил Телицын, поняв, что сболтнул лишнего.

В администрации все уже знали о случившемся, поэтому не стали задавать никаких вопросов, когда следователь попросил разрешения забрать подростка на допрос. Когда Телицын уточнил, что мальчик может быть свидетелем и никто его ни в чем не обвиняет, директор лагеря выдохнул и предложил выпить чаю.

Парнишку звали Сергеем Квачковым. Всю дорогу до отделения милиции он вел себя тише воды ниже травы. Подросток до последнего опасался, что на него хотят спустить всех собак, заставят подписать чистосердечное признание, а потом выведут на задний двор и расстреляют. По крайней мере, что-то подобное о порядках в милиции рассказывала ему бабушка, а никаких более достоверных и современных сведений у него не было. Девятиклассник был в школе не самым популярным троечником, которого никто никогда не замечал. Ни на какие сборища его особо не приглашали и в КПЗ с детской площадки, как это случалось с его одноклассниками, не забирали. Пожалуй, самым тяжким его проступком была та злосчастная пачка сигарет, которую они с приятелем решили раскурить в лагере. Ему хотелось вернуться в школу уже заядлым курильщиком и одним щелчком лихо выбивать сигарету из коробки.

– Ну, рассказывай, кого вы там видели вчера? – спросил Телицын, придвигая подростку сигареты. В следующую секунду следователь вдруг вспомнил, что перед ним обычный советский школьник, а не вор-рецидивист с двадцатилетним стажем, и аккуратно убрал от парня пачку «Космоса».

Выяснилось, что на днях мальчишки выбегали за территорию лагеря. Еще не успев зажечь спичку, они заметили в зарослях какое-то движение, но решили, что это мышь или заплутавший грибник. Когда они закурили, показалась фигура мужчины, который явно направлялся к ним. Ребята хотели было побросать сигареты и убежать, но человек обезоруживающе поднял руки и улыбнулся.

– Что он может? Его даже на территорию не пустят, – прошептал Сережин приятель.

Высокий, широкоплечий мужчина в сапогах и грязных брюках выглядел как обычный дачник, разве что слишком снисходительно отнесся к малолетним курильщикам. Обычно взрослые начинали читать нотации, рассказывая о вреде никотина. Выговорившись, они вполне могли поделиться с подростками сигаретами, не забывая в очередной раз сообщить о пагубности этой привычки. Мужчина, которого видел Квачков, был немногословен. Он произнес пару дежурных фраз и попросил у ребят спички, предложив взамен целую пачку сигарет.

– Но спички ведь не стоят пачки? Верно? Лучше не оставаться ни у кого в долгу. Мы так решили, – рассудительно продолжал Сережа. – Так что взяли по паре сигарет и попрощались.

– Почему ты решил, что он может быть убийцей? – поинтересовался следователь.

– Он шел прямо к нам, понимаете? Свернул с дороги, протащился метров триста от железки, и все ради спичек? Мог ведь на станции у кого-то попросить закурить. И еще вчера вечером я его тоже видел.

– Опять просил закурить? – вытянулся следователь, понимая, что это действительно может быть важно.

– Не у меня. Ваня один пошел курить. Я заметил, как он к дырке в заборе идет, и проследил за ним. Он втихаря нашу пачку курил, понимаете? У нас же все посчитано было!

– Я понял. И там был тот мужчина? – нетерпеливо перебил его Телицын.

– Да, он сидел на поваленном дереве возле курилки, а когда Иван там расположился, двинулся прямо к нему.

– И что?

– И ничего, – пожал плечами подросток. – Я взбесился и ушел к себе в отряд. Решил, пусть забирает эту пачку целиком, я новую достану, – сник Квачков. Было видно: с каждым словом к нему приходит осознание того, что на самом деле произошло и чего могло бы не случиться, если бы только он вылез тогда в дырку в заборе и окликнул товарища.

– Почему ты не пошел с ним разбираться? – спросил следователь.

– Не знаю, тот мужик был каким-то жутким, понимаете? Я не хотел при нем о чем-то говорить. От него как будто холод шел, страх и ужас… Он как змея, понимаете? Высокий такой, с большими ушами и мерзкой улыбкой…

– И клыками вместо зубов, да? – хмыкнул следователь.

– Не смешно, – обиделся подросток.

– Ладно, черт с тобой, иди к дежурному, тебя там уже родители ждут, – махнул рукой следователь.

– А как же лагерь? – опешил подросток. В эту минуту он почувствовал, как два параллельных мира – пионерский лагерь с его вольной жизнью и друзьями, с одной стороны, и родители с их вечными требованиями выучить уроки и бесконечными упреками – с другой – вдруг слились воедино. Лагерь располагался всего в получасе езды от их дома, но как отец с матерью могли узнать о том, где он сейчас и почему его сюда привезли? Как он будет все объяснять и чем оправдает запах никотина от вещей?..

– Иди уже, ругать не будут, они мне обещали, – сжалился следователь.

Сережа наконец отворил дверь кабинета и устремился на выход по длинному полутемному коридору Одинцовского отделения милиции.

Как только дверь за Квачковым закрылась, Телицын открыл лежавшую перед ним белую папку с отчетом о первичном осмотре места преступления и закурил. «…Голова была отделена от тела посмертно острым предметом, предположительно охотничьим ножом с закругленным лезвием…» Фотографии с места преступления еще не были готовы. Но одних только канцелярских формулировок протокола было достаточно, чтобы оживить воспоминания о чудовищно изуродованном трупе, который мозг отказывался называть детским. Нечто уродливое, болезненное и дикое казалось скорее не описанием жертвы, а словесным портретом того самого зверя, который совершил страшное злодеяние. Напоследок Телицын позвонил в Институт имени Сербского и запросил консультацию судебного психиатра.

На следующий день началось следствие. Сергея Квачкова то и дело допрашивали следователи МВД и прокуратуры, судебные психиатры и специалисты по работе с детьми. В один из дней Телицын встретил в коридоре судебного психиатра: пожилого мужчину с острой бородкой и цепким взглядом. Казалось, этот человек намеренно старается соответствовать карикатурному образу, который сложился в головах обывателей относительно представителей этой профессии.

– Вы ко мне? – удивился следователь.

– К вам, к вам, – закивал врач. – Ваш ребенок кое-что вспомнил, – добавил он и зашел в кабинет, не дожидаясь приглашения. – Фишер, – произнес мужчина, закрывая за собой дверь.

– Шахматист? – удивился Телицын, не вполне понимая, о чем идет речь.

– Вам, конечно, лучше знать, но вряд ли речь идет о любителе шахмат. Мальчик вспомнил, что на руке у того человека была татуировка: нож со змеей и «Фишер» русскими буквами. Не знаете, что это значит в уголовных кругах?

– Не знаю, может, кличка? Какого-то определенного значения слова нет. Он точно вспомнил, а не выдумал все?

– Сложно сказать, молодой человек. – Врач явно приготовился пуститься в пространные разъяснения, поудобнее усаживаясь на колченогом стуле для посетителей. – Если про взрослого человека обычно все понятно, то с детьми определить, где правда, а где фантазии, можно только по нестыковкам и отсутствию логики. Лет до десяти они не особо разграничивают мечты и реальность. С подростками все еще сложнее. Их фантазии слишком логичны, что не позволяет с легкостью отделить правду от лжи, а вот мозг все так же с трудом проводит эту границу. Если учесть, что у них еще не выработались нормальные реакции и привычки, а гормоны зашкаливают, то задача начинает казаться невыполнимой. С другой стороны, у вас разве есть другие зацепки?

– Нет, зацепок нет. Так что это за человек? – помрачнел следователь.

– Ваш мальчик… – начал было психиатр.

– Я не про Квачкова, – поморщился Телицын, которого каждый раз коробило, когда психиатр так называл свидетеля по делу. Впрочем, следователь был абсолютно убежден в том, что визитер видел его реакцию и намеренно провоцировал.

– Убийца? Невоздержанный человек с выраженной психопатией, очевидно вменяемый.

– Как это?

– Вменяемый в юридическом смысле, – пояснил врач. – Если исходить из того, что показания вашего парнишки верны и он действительно видел убийцу, то преступник отдает себе отчет в действиях, способен врать, выслеживать жертву, мыслить логически. Налицо выраженное садистическое расстройство и психопатия…

Последнее слово врач произносил с ударением на последнюю «и», что подчеркивало его принадлежность к медицинскому сообществу.

– А по-русски и для оперативников?

– Опасное сочетание, молодой человек. Опасное. Психопатов десять процентов населения, если уж откровенно говорить. Любой хороший профессионал в своем деле, любой увлеченный человек – психопат. Опасно это в сочетании с сексуальной патологией. Преступник, как подросток, не способен разграничивать свои фантазии и реальность. Обыватель вполне может помышлять об убийстве. Я, по крайней мере, регулярно это практикую, так как имел несчастье жениться двадцать лет назад. Но выраженный психопат не видит препятствий для реализации своих фантазий. Если ему хочется кого-то пытать, то единственное, что его останавливает, – это отсутствие подходящих условий. Страха перед законом он не испытывает и скрывает свои преступления только потому, что хочет совершать их снова и снова, а милиция ему может в этом помешать.

По мере того как врач говорил, следователь смотрел на него со все бо́льшим недоверием. Когда психиатр умолк, воцарилась неловкая пауза. Телицын нервно сглотнул и спросил:

– И как часто вы практикуете, интересно знать? Часто думаете о том, чтобы убить кого-то?

– Как минимум пару раз в день, – засмеялся мужчина. – Особенно по утрам, когда носки найти не могу.

– У нас тут детям головы отрезают, – недовольно ответил следователь, только сейчас уловив иронию.

– Это, конечно, перебор, – живо согласился врач. – Хотя, знаете… Помню, мы с мамой во время войны ехали в эвакуацию на машине. Нас там человек пять было. Увидели по дороге истерзанный труп, и знаете что?

– Что?

– Поехали дальше. Мы просто очень спешили, понимаете? Нас не шокировало, что кто-то поиздевался над погибшим, а потом пошел себе дальше. В нас не было жалости. Человек ко всему привыкает, в том числе и к жестокости. В то время для нас было обычным делом то, что сейчас сложно даже вообразить, но мы это так не воспринимали. А ваш убийца уже вошел в раж. Теперь он будет совершенствоваться в своей жестокости. Каждое следующее убийство будет все менее тщательно продуманным, но все более кровавым и садистским.

– Увлеченный профессионал? – переспросил Телицын, пристально разглядывая сидящего перед ним человека. Он был уверен, что тот начнет сыпать профессиональными терминами, которыми люди часто пытаются замаскировать свою интеллектуальную беспомощность, но этот карикатурный врач, будто сошедший со страниц романа Гашека, говорил сейчас о вполне конкретных вещах.

– Совершенно верно. Психопат обычно имеет уникальную способность концентрироваться на чем-то одном. В ущерб личным отношениям, чувствам, хобби. В ущерб всему.

– Этот человек занят только поисками новых жертв?

– Сексуальное отклонение тем и отличается от пристрастия, что всегда стремится к расширению, всегда норовит завладеть человеком. Как и любая другая болезнь, оно постепенно полностью поглощает личность. Вполне вероятно, что она у него все еще имеется, а значит, он может заниматься профессионально каким-то делом. Но, скорее всего, страсть к подросткам заставила его искать работу, связанную с детьми.

– Пионервожатый, учитель?

– Да, вполне вероятно. Пионервожатый или учитель подходят, хотя я бы расширил этот список до спортивных тренеров, завхозов, уборщиков в школах…

– Я понял, – оборвал его следователь. – И смертной казни он не боится, вы говорите?

– Полагаю, он ее ищет повсюду.

– То есть?

– Судя по тому, что мне стало известно о преступнике, сексуальная составляющая вопроса для него второстепенна. Его очень интересуют мальчики, которым на вид лет двенадцать. Но в его случае первичное расстройство – садомазохизм, стремление к причинению боли подросткам этого возраста.

– И почему тогда он стремится к казни? – спросил Телицын. Психиатр говорил вроде бы понятные вещи, но произносил их таким тихим, вкрадчивым и мягким голосом, что уже на второй фразе следователь замечал, что теряет нить разговора, а на третьей – начинал клевать носом. Наверное, у врача это было профессиональной привычкой, но поддерживать беседу в таком ключе было сложно.

– Вы не думали, почему они его интересуют, если сексуальная сторона для него вторична? Что-то темное произошло у него в этом возрасте, событие, которое не позволило ему спокойно жить дальше. Возможно, он даже самому себе не признается в этом. Если не вдаваться в подробности, то, убивая других, он метафорически уничтожает себя. Так что смерти он не боится, а вот жизнь его пугает.

– По мне, так он должен быть насильником-отморозком, но никак не учителем, – пробормотал Телицын, когда понял, что пауза затянулась.

– Не путайте садизм с агрессией, молодой человек. Преступник слишком труслив и ничтожен.

– Я понял вас, – вздохнул следователь и многозначительно посмотрел на дверь.

– Фишер, – повторил напоследок психиатр, поднимаясь со стула. Сказывалась профессорская привычка повторять в конце разговора самое важное.

На следующий день все отделение милиции говорило только про Фишера, которого еще вчера все негласно называли Удавом в соответствии с методом убийства. Теперь уже на планерке активно обсуждался вопрос об объединении нескольких дел в одно, а допросить Квачкова приготовились чуть ли не все сотрудники милиции Одинцова, а заодно и вся областная прокуратура. Каждый хотел лично убедиться в том, что мальчик ничего не выдумывает, каждый надеялся на то, что подросток вспомнит что-то еще более важное о той встрече с предполагаемым убийцей. Сам Квачков уже не боялся милиции. Скорее наоборот. Всякий раз, когда сотрудники в форме приходили в школу и снимали его с уроков, чтобы отвезти на допрос, он вставал из-за парты со все более гордым и важным видом. Одноклассники и учителя в такие моменты смотрели на него с восхищением и уважением, так как знали, что подросток – единственный свидетель ужасного преступления. Единственный человек, который может помочь в поисках убийцы.