Вообразите, что будущие поколения получили голос и оказались услышанными в ходе сегодняшних политических дебатов. Что есть способ не допустить попрания их интересов со стороны той краткосрочности, которая царит в современной политической жизни. Что можно расширить границы демоса (от др.-греч. «народ») и включить в него не только ту часть молодежи, которая лишена сегодня права голоса, но и огромное число еще не родившихся будущих граждан.

Возможно, СМИ еще не пишут об этом, но именно такова цель тихой революции, во главе которой стоит новаторское поколение повстанцев времени. Эти люди реализуют проект по созданию новой политической модели, которую я называю «глубинной демократией». Они стремятся раздвинуть временны́е горизонты демократических правительств и спасти мир от близорукости политиков, которые не способны заглянуть в будущее в круговороте выборов, опросов общественного мнения и круглосуточного потока новостей.

Подобно тому, как идея глубокого времени распространяет наше временно́е воображение на все мироздание, глубинная демократия выводит политическое воображение за пределы области, ограниченной недальновидностью правительств. В ее основе лежат долгосрочные идеалы, рассмотренные в части II книги: межпоколенческая справедливость, соборный менталитет, принцип седьмого поколения и трансцендентная цель процветания единой планеты.

Авангардное повстанческое движение за переосмысление демократии до сих пор не имеет официального названия и остается разрозненным, но быстро набирает обороты по всему миру. Чтобы в полной мере оценить его перспективы, необходимо ответить на ряд вопросов. Каковы основные факторы политической близорукости? Является ли демократия лучшей из известных нам систем для решения долгосрочных проблем или более эффективен авторитаризм? Как повстанцы времени претворяют в жизнь глубинную демократию в условиях жесткого противодействия?

Сегодня мало кто предвидит эту демократическую революцию. Но, как и в случае с протестами, которые привели к разрушению Берлинской стены в 1989 г., есть шанс — пусть небольшой, но вполне реальный, — что прогрессивные силы истории объединятся и сломают барьеры, сдерживающие наступление новой эры долгосрочной политики.

Политический презентизм: как будущие поколения исключаются из демократического дискурса

В 1739 г. Дэвид Юм связал «происхождение гражданской власти» с тем фактом, что «люди не в состоянии радикально излечить ни себя, ни других от той душевной ограниченности, которая заставляет их предпочитать настоящее отдаленному». Шотландский философ считал, что институты власти, такие как выборные представители и парламентские дебаты, необходимы для сдерживания наших импульсивных и эгоистических желаний и обеспечения долгосрочных интересов и благосостояния общества.

Хотелось бы, чтобы это было так.

Сегодня точка зрения Юма воспринимается как принятие желаемого за действительное, поскольку абсолютно ясно, что политики и сама политическая система стали причиной необузданной краткосрочности, а не лекарством от нее. Хотя западные представительные демократии вроде бы создали долгосрочные институты, в том числе гражданские службы, полицию и судебные органы, они в равной степени демонстрируют и то, что можно назвать политическим презентизмом: склонность отдавать приоритет сиюминутным политическим интересам и решениям, которые обслуживают нынешние поколения в ущерб будущим. Когда в июне 2019 г. премьер-министра Чехии Андрея Бабиша спросили, почему он заблокировал соглашение, обязывающее страны — члены ЕС сократить выбросы углекислого газа до нуля к 2050 г., он ответил: «Почему мы должны думать за три десятилетия, что произойдет в 2050 г.?» Правящий политический класс обычно отказывается рассматривать будущее как зону своей ответственности.

Беда политического презентизма коренится в нескольких факторах, пронизывающих саму природу демократии. Прежде всего, это временнáя ловушка электоральных циклов — неотъемлемое ограничение демократической власти, которое порождает короткие политические горизонты. Для политиков и их партий время словно зациклилось на избирательной урне, а сами они, надев шоры, сосредоточились лишь на том, как привлечь избирателей на ближайших выборах. Еще в 1970-е гг. экономист Уильям Нордхаус назвал эту проблему «политическим бизнес-циклом», отметив, что правительства увеличивают расходы в преддверии выборов, а затем, как только получают власть, вводят меры жесткой экономии, чтобы сдержать перегрев экономики. Нордхауса беспокоило то, что такая ситуация может привести к «исключительно близорукой политике, при которой игнорируются будущие поколения». В результате долгосрочные проблемы, на которых политики не могут заработать быстрый политический капитал, такие как экологический кризис или пенсионная реформа, постоянно остаются на заднем плане.

Второй фактор — это имеющаяся у групп влияния, в основном у корпораций, возможность обеспечивать себе краткосрочные политические выгоды, а долгосрочные издержки перекладывать на общество. Вряд ли эту проблему можно назвать новой. Еще в 1913 г. разгневанный Вудро Вильсон сообщил, что «правительство Соединенных Штатов является приемным ребенком групп влияния… крупных банкиров, крупных промышленников и крупных торговых компаний». А не так давно Эл Гор заявил, что «американская демократия была взломана, и этот взлом — финансирование избирательных кампаний». Когда компании, добывающие ископаемое топливо, получают от правительства права на бурение и добычу сланцевого газа на государственных землях или блокируют законы о сокращении выбросов углекислого газа, они фактически сдают в ломбард будущее ради прибыли своих акционеров. Точно так же после финансового кризиса 2008 г. виновные в нем американские и британские банки использовали свое политическое влияние, чтобы получить помощь из кармана налогоплательщиков — решение, которое сложно назвать долгосрочным. По мнению Джареда Даймонда, одной из ключевых причин упадка цивилизаций является столкновение интересов «элиты, принимающей решения и находящейся у власти, с интересами остального общества. Особенно если элита может оградить себя от последствий собственных действий». Нам бы не помешало принять это к сведению.

Самая же глубокая причина политического презентизма заключается в том, что представительная демократия систематически игнорирует интересы еще не рожденных людей. У граждан будущего нет никаких прав: в подавляющем большинстве стран не существует государственных органов, которые представляли бы их интересы или потенциальные взгляды на принимаемые сегодня решения. Это слепое пятно настолько огромно, что мы с трудом замечаем его: я целое десятилетие исследовал демократическое управление в качестве политолога, и мне ни разу не пришло в голову, что будущие поколения лишены гражданских прав подобно женщинам и рабам в прошлом. Такова реальность. Именно поэтому сотни тысяч школьников по всему миру сегодня бастуют, чтобы заставить богатые страны сократить выбросы углекислого газа: им надоели демократические системы, которые делают их немыми и бессильными. Именно поэтому так много молодых людей в Великобритании — особенно те, кто моложе избирательного возраста, — почувствовали себя преданными после проведения референдума по Брекситу: вероятность того, что люди старше 65 лет проголосуют за выход из Европейского союза, была более чем в два раза выше, чем у тех, кто моложе 25 лет. В результате пожилые избиратели оказали решающее влияние на решение, долгосрочные последствия которого они вряд увидят сами.

Цифровые факторы, такие как социальные сети и круглосуточные новостные ленты, усугубляют проблему политического презентизма. Шумные кампании политической пропаганды, которые начались в 1950-е гг. на телевидении, сегодня переместились в «твиттеры»: наши политические представители большую часть своего времени проводят, выкладывая все, что приходит в голову, в социальных сетях и на кабельных новостных каналах, и доблестно сражаются на фронтах бесконечной репутационной войны, чтобы оставаться в тренде. Один-единственный твит Дональда Трампа мог быстро превратиться в полномасштабную политическую драму, которая на несколько дней захватывала умы политиков и становилась главной темой в СМИ. Как результат политические горизонты схлопываются, отвлекая внимание общественности от более долгосрочных и менее крикливых «медленных новостей», будь то усиливающаяся засуха в странах Африки к югу от Сахары или новый межправительственный отчет о росте устойчивости возбудителей заболеваний к антибиотикам.

Корень этой политической проблемы кроется не в демократическом правительстве как таковом, а в более крупном образовании, внутри которого оно существует, — в государстве. Когда государства возникли в XVIII–XIX вв. и заменили собой империи и княжества, они еще не были опасным источником краткосрочности. Италия и Франция, например, имели долгосрочные планы по формированию у людей чувства национальной идентичности, а также созданию государственных институтов, включая гражданские службы и систему образования. Но времена изменились. Многие из наиболее острых долгосрочных проблем современности, такие как климатический кризис, носят глобальный характер и требуют глобальных решений. Для коллективных действий, пожалуй, нет более сложной задачи, чем заставить десятки стран с разными культурами, историей, экономикой и приоритетами преодолеть разногласия и найти точки соприкосновения. Иногда, как в случае Монреальского протокола 1987 г. по защите озонового слоя, удается договориться и начать сотрудничество, но чаще государства сосредотачиваются на собственных интересах, а не на общих долгосрочных рисках. Такие страны, как США и Австралия, могут отказаться ратифицировать глобальное соглашение о сокращении выбросов углекислого газа, потому что оно угрожает их горнодобывающей промышленности или может привести к замедлению темпов роста экономики. Другие, например Индия, Пакистан и Израиль, могут воздержаться от участия в договоре о нераспространении ядерного оружия, если стремятся создать собственное. Даже относительно однородные регионы вроде Европейского союза с трудом достигают соглашения по таким вопросам, как количество беженцев, которых должны принять страны-члены, или распределение квот на вылов рыбы.

Подобно моим 11-летним близнецам, государства постоянно препираются, всегда норовят отхватить самый сладкий кусок пирога и делают все возможное, чтобы уклониться от домашних обязанностей. При этом в отличие от моих близнецов они не дают надежды на то, что когда-нибудь вырастут и станут сознательнее.

Индекс межпоколенческой солидарности: оценка эффективности долгосрочной политики демократий и автократий

Проблема краткосрочного подхода в демократической политике стоит сегодня настолько остро, что все чаще можно услышать голоса в пользу «мягкой диктатуры» или «просвещенного деспотизма» как решения многих проблем, особенно касающихся чрезвычайной климатической ситуации. Подобные настроения, о которых говорилось в главе 6, находят сегодня поддержку не только у таких известных деятелей, как Джеймс Лавлок, но и распространяются среди широкой публики. Термины вроде «экоавторитаризма» тут и там мелькают на онлайн-форумах и в социальных сетях, а слушатели на моих лекциях на тему долгосрочного мышления все чаще предлагают авторитарную власть как противоядие от политической близорукости. Стандартный аргумент в таких случаях состоит в том, что нам нужно брать пример с Китая, где, похоже, есть положительный опыт принятия долгосрочных политических решений, особенно в отношении инвестиций в зеленые технологии, или с Сингапура, правительство которого ограничивает ряд гражданских и политических свобод, но при этом умудряется применять дальновидный подход во всем, начиная с реформы образования и заканчивая городским планированием.

Согласитесь, звучит довольно заманчиво: давайте оставим за бортом этих склочных демократов, озабоченных лишь собственной карьерой, и доверимся авторитарным режимам, которые хотят и могут предпринять согласованные долгосрочные меры для предотвращения кризисов, угрожающих человечеству.

Проблема в том, что подобный подход предлагает в качестве ориентира более удачные в политическом отношении Китай или Сингапур, игнорируя «достижения» других однопартийных государств и авторитарных режимов, таких как Саудовская Аравия, Россия и Камбоджа. Давайте рассмотрим факты — именно они имеют решающее значение. Действительно ли автократии лучше демократий в вопросах долгосрочной государственной политики, направленной на благо будущих поколений?

В последнее десятилетие политологи и эксперты начали разрабатывать количественные показатели, которые позволяют оценивать и сравнивать долгосрочную политическую ориентацию национальных правительств. Такие индексы, ориентированные на результаты политики, а не на предвыборные обещания, были разработаны рядом организаций, включая Всемирный экономический форум и Межпоколенческий фонд, а также отдельными учеными. Приведенный ниже анализ опирается на показатель, который я считаю наиболее последовательным в концептуальном плане, методологически строгим и географически всеобъемлющим, — на индекс межпоколенческой солидарности (ISI), впервые представленный его автором Джейми Маккуилкином в рецензируемом журнале Intergenerational Justice Review.

Что представляет собой ISI и какую информацию он сообщает о демократических и авторитарных режимах? ISI — составной индекс, который рассчитывается для 122 стран и учитывает 10 показателей долгосрочной политики в экологической, социальной и экономической сферах в период с 2015 по 2019 г. (детали его формирования приведены в приложении). В экологическом плане выше оцениваются страны с незначительным уровнем истощения лесов, небольшим углеродным следом и значительной долей возобновляемых источников энергии в энергопотреблении, а снижает рейтинг высокий уровень добычи ископаемого топлива. В социальном аспекте страны получают более высокие баллы за небольшую численность учеников в классах начальных школ, низкую детскую смертность при данном уровне ВВП и темпы прироста населения чуть ниже коэффициента его воспроизводства. Три экономических показателя добавляют баллы за низкое имущественное неравенство, высокий уровень чистых сбережений и здоровый платежный баланс. Для получения итогового значения индекса, которое колеблется от 0 (низкая межпоколенческая солидарность) до 100 (высокая межпоколенческая солидарность), индикаторам присваивают равный вес и усредняют арифметически по каждому из аспектов (экологическому, социальному и экономическому), а затем геометрически между ними. Этот метод исключает доминирование какого-либо индикатора или аспекта.

Для начала стоит взглянуть на показатели отдельных стран. Какие из них могут с полным основанием утверждать, что действуют в интересах будущих поколений? В таблице ниже представлены 24 страны с самым высоким рейтингом по индексу 2019 г. Поразительно, но в число стран с наиболее высокими показателями вошли Исландия, Непал, Коста-Рика и Уругвай, которые представляют удаленные друг от друга географические регионы и разные уровни доходов. Хотя многие богатые страны ОЭСР занимают высокие места, некоторые из них находятся далеко внизу рейтинга: Германия — 28-е место, Великобритания — 45-е, а США и вовсе 62-е. Не менее удивительно и то, что Китай не попал в группу лидеров, заняв лишь 25-е место, в основном из-за низкого рейтинга по таким показателям, как углеродный след и возобновляемые источники энергии (страна по-прежнему сжигает много ископаемого топлива на душу населения, несмотря на растущий сектор «зеленой» энергетики). Сингапур находится еще ниже в рейтинговой таблице, занимая 41-е место, во многом из-за недостаточного уровня производства возобновляемой энергии.

Проработав несколько лет политологом и специализируясь на измерении эффективности работы правительства, я прекрасно понимаю, что любые индексы следует воспринимать с долей скептицизма. Данные часто бывают обрывочными, а каждый компонент индекса лишь косвенно отражает основную концепцию. Всякая попытка количественно оценить сложность реального мира неизбежно вызывает трудности, поэтому на индекс вроде ISI лучше всего смотреть как на общую характеристику, а не на конкретный показатель.

А как насчет ключевого вопроса о том, мыслят ли авторитарные правительства более долгосрочно, чем демократии? Этот анализ, который я провел совместно с Маккуилкином, потребовал выбора индекса демократии из большого числа альтернатив, появившихся в последние годы. Мы остановились на одном из признанных политологами золотых стандартов — индексе либеральной демократии V-Dem, разработанном в Гетеборгском университете в Швеции. Эксперты присваивают правительствам баллы, оценивая их по шкале от 0 до 1 в зависимости от возможности проведения свободных и честных выборов, свободы слова и информации, равенства перед законом, гражданских свобод, системы сдержек и противовесов между исполнительной, законодательной и судебной властью. Страны, которые не попадают в рейтинг, классифицируются как автократии. Этот индекс характеризует уровень демократии, которую обычно называют либеральной или представительной, не рассматривая, скажем, партиципаторную и другие формы демократии.

Сопоставив показатель демократии страны с ее индексом межпоколенческой солидарности, мы получили уникальную глобальную карту политических систем и их долгосрочной политической эффективности на национальном уровне (см. рис. ниже). Каждый индекс был также разделен на две части в средней точке, что позволило классифицировать страны по четырем категориям: долгосрочные демократии, краткосрочные демократии, долгосрочные автократии и краткосрочные автократии.

В данных прослеживается несколько четких закономерностей.

Из 25 стран с самым высоким индексом ISI 21 страна (84%) — это демократии. Из 25 стран с самым низким индексом ISI 21 страна является автократией.

Из представленных в индексе 60 демократий 75% являются долгосрочными, а из 62 автократий к долгосрочным относятся только 37%. Средний балл межпоколенческой солидарности для демократий составляет 60, в то время как для автократий — всего 42. Таким образом, автократии более склонны к краткосрочности, а демократии — к долгосрочности.

Самые населенные квадранты — это долгосрочные демократии и краткосрочные автократии. Если бы авторитарные режимы были действительно лучше в плане долгосрочной эффективности своей политики, можно было бы ожидать обратную картину, где центры плотности распределения приходились бы на долгосрочные автократии и краткосрочные демократии, что явно не соответствует реальности.