5

Возвышение Юстиниана

(493–540)

9 апреля 491 года в Константинополе умер император Зенон, наконец освободив империю (по крайней мере ту ее часть, которая еще оставалась под контролем столицы) от готов. Ему так и не удалось решить лишь одну серьезную проблему – религиозную: продолжала распространяться монофизитская ересь. В 482 году Зенон и патриарх Акакий вместе попытались сгладить разногласия, утверждая, что Христос был одновременно богом и человеком, и полностью избегая употребления слова «природа»; однако это лишь усилило враждебность с обеих сторон. Больше других это разъярило папу Феликса III, особенно когда патриархом александрийским назначили Петра Гугнивого – священника, чьи речи, когда их вообще можно было разобрать, носили крайне монофизитский характер. На синоде в 484 году папа Феликс фактически отлучил от церкви патриарха Константинопольского – приговор, произнести который никто не отважился, и потому его написали на пергаменте и прикололи со спины к ризе Акакия во время службы в храме Святой Софии. Патриарх, обнаружив приговор позже, немедленно отлучил от церкви папу Феликса, подтвердив таким образом раскол между церквами, который длился следующие тридцать пять лет.

К концу десятилетия физическое и умственное здоровье императора заметно ухудшилось. Его единственный сын умер, истощенный сексуальными утехами и венерической болезнью. Ожидалось, что на троне императора сменит его испорченный брат Лонгин, который к 490 году фактически управлял государством. Однако Лонгина обошли вниманием, и выбор пал на некоего Флавия Анастасия – во многом благодаря Ариадне, которая вскоре вышла за него замуж. Ему было слегка за шестьдесят, и он имел репутацию прямого и честного человека. «Правь, Анастасий, – кричал народ, когда он впервые предстал перед людьми в пурпурной императорской мантии. – Правь так, как живешь!» Анастасий так и поступил, и если подданным жизнь при его правлении показалась более скучной, чем они ожидали, то винить в этом им оставалось лишь самих себя. Его главным недостатком была скупость – дефект, который, в сочетании с большой склонностью к аскетизму, превратил Константинополь в город, где жизнь была уныла как никогда. Состязания с участием диких зверей запретили; жителям больше не позволялось устраивать ночные празднества; объяснялось это тем, что такие праздники приводят к необузданному распутству, что и в самом деле частенько случалось. Кампания Анастасия против ненужных общественных расходов обогатила имперскую казну на 320 000 фунтов золота.

Религиозная политика Анастасия была менее успешной. Искренне верующий христианин, он регулярно проводил богословские семинары в храме Святой Софии во время правления своего предшественника; однако позже он стал постепенно склоняться на сторону монофизитства и дошел до того, что патриарх Евфимий был вынужден отказать ему в коронации, пока он не подпишет официальное заявление о своей приверженности православию. Анастасий, искренне веривший, что он – непоколебимый сторонник халкидонского лагеря, подписал этот документ без всяких колебаний; однако нашлись люди, которые с готовностью обвинили его в том, что он положил свои принципы на алтарь политической целесообразности. Во главе этих людей стоял Лонгин, который так и не простил Анастасия за то, что тот занял трон, который Лонгин считал своим. Вскоре он собрал вокруг себя отвратительную толпу смутьянов, главным образом исавров; последовавшие беспорядки и уличные драки привели к пожарам, в которых сгорели несколько прекраснейших зданий Константинополя. Император дал Лонгину отпор: в 492 году тот был арестован и сослан, однако раздоры вскоре перешли в гражданскую войну. Порядок удалось восстановить с большим трудом; после этого исавров, включая всю семью Зенона, изгнали из столицы. В Константинополе наконец настал покой, хотя война в Анатолии продолжалась еще три года.

Другой серьезной причиной беспорядков было разделение народа на две соперничающие группы – «синих» (венетов) и «зеленых» (прасинов). Их названия изначально происходили от цвета одежды, которую носили участники двух основных команд колесничих; однако теперь их лидеры назначались правительством, которое также наделило их важными обязанностями, такими как охрана и забота о сохранности защитных стен. Таким образом, группы венетов и прасинов существовали во всех крупных городах империи как две полуполитические партии, которые при необходимости объединялись для создания местного народного ополчения. В тот период венеты были партией крупных землевладельцев и старой греко-римской аристократии, в то время как прасины представляли торговлю, промышленность и государственную службу. Многие члены этой группы были родом из восточных провинций, где ересь распространилась шире; поэтому венетов постепенно стали ассоциировать с религиозной ортодоксальностью, а прасинов с монофизитством. Сам Анастасий поначалу пытался сохранить беспристрастность, однако вскоре его инстинктивная склонность к монофизитству привлекла его на сторону прасинов.

Враждебность двух демов (так назывались эти группировки) по отношению друг к другу постоянно росла на протяжении правления Анастасия. Самыми серьезными оказались беспорядки 511 года, которые едва не закончились свержением императора с трона. Ему было уже за восемьдесят, а его монофизитские симпатии известны всем. Патриарх Евфимий, обвиненный в поддержке исавров, был изгнан, а его преемнику Македонию, обладавшему мягчайшим характером, начинало казаться, что иметь дело с императором просто невозможно. Ситуация обострилась, когда Македония обвинили в подстрекательстве к мятежу в Святой Софии, что на самом деле было результатом намеренной провокации со стороны монофизитов. Жителей Константинополя эта явно несправедливая атака на их патриарха привела в такое негодование, что они угрожающей толпой двинулись на дворец. К счастью, Македоний поспешил к императору, и толпа разошлась по домам, однако ситуация сложилась крайне опасная. Она могла бы стать полезным уроком, но император был слишком стар, чтобы меняться. Македония, как и его предшественника, тихо сослали, и в ноябре 512 года начались еще более серьезные беспорядки, продолжавшиеся целых три дня. Затем Анастасий наконец перешел к действиям. Появившись на площади перед 20 000 своих разъяренных подданных, он медленно снял императорскую диадему и сказал, что готов сложить с себя бремя управления империей; все, о чем он просит, – назвать его преемника. Или же, если они пожелают, он останется у власти и больше никогда не даст повода для недовольства. Император по-прежнему был высок и красив, его седая голова и твердый убедительный голос произвели на людей впечатление. Постепенно шум затих, и положение дел вновь удалось спасти. За время долгого правления Анастасия возникало множество других угроз мирной жизни, однако ни одна из них не имела долгосрочных последствий. Мне показалось важным столь подробно описать религиозные мятежи, чтобы подчеркнуть ту сторону повседневной жизни Византии, которую в наши дни так трудно понять: вовлеченность всех классов общества в то, что сегодня кажется невыносимо трудным для понимания, – богословские тонкости.

Как гласит легенда, ближе к концу правления старого суеверного Анастасия стал сильно волновать вопрос, кто из трех его племянников сменит его на троне. Он пригласил всех троих на обед и велел приготовить три ложа, на которых они будут отдыхать после еды. Под подушку на одном из лож он положил кусочек пергамента с надписью REGNUM, решив, что тот из племянников, кто займет именно это ложе, взойдет после него на трон. Увы, двое молодых людей, чья взаимная привязанность, кажется, несколько выходила за рамки семейных чувств, предпочли разделить общее ложе, и помеченная кушетка осталась несмятой. После жарких молитв о знаке с небес императору открылось, что его преемником станет тот, кто первым войдет в его опочивальню на следующее утро. Этим человеком оказался начальник экскувиторов Юстин. Анастасий склонил голову. Он знал, что такова воля Божья.

Юстину было около 65 лет; он был фракийским крестьянином, необразованным и неграмотным. Его жена Луппикина имела еще более скромное происхождение – она была рабыней и наложницей мужчины, у которого Юстин ее выкупил. Так что, несмотря на свои несомненные военные таланты, новый правитель вряд ли мог считаться человеком имперского масштаба. Однако он, похоже, обладал изрядной долей самоуверенности и честолюбия, а также крестьянской хитростью. Кроме того, в вопросах веры он был бескомпромиссным ортодоксом, который решительно выступал против партии Анастасия с ее монофизитским уклоном и открыто защищал венетов, а не ставших к тому времени крайне непопулярными прасинов. В армии Юстина любили и уважали, и он наверняка твердой рукой пресек бы новые попытки мятежа. Однако самым большим его преимуществом был племянник Юстиниан. Вполне вероятно, что именно он стоял за возвышением дяди; именно он осуществил примирение с папской властью после 35-летнего раскола; и именно он отпраздновал свое вступление в должность консула в 521 году, устроив самые роскошные игры и публичные зрелища в Ипподроме, которые когда-либо видел Константинополь. На украшение города, театральное оборудование и подарки народу был потрачен эквивалент 3700 фунтов золота, а гонки колесниц вызвали такое волнение, что финальное состязание пришлось отменить из опасения общественных беспорядков. Контраст с аскетичными и скаредными днями предыдущего царствования был разительным, а посыл четким: империя стоит на пороге новой великолепной эпохи, когда под властью гордого и ослепительного императора она вернет себе свои утраченные территории и восстановит прежнее величие.

Юстиниан тоже родился во Фракии, в 482 году. В Константинополь он почти наверняка прибыл по распоряжению Юстина, будучи еще ребенком: такое образование и знание культуры нельзя было получить за пределами столицы. Когда умер Анастасий, он был офицером в схоле – одном из дворцовых полков. К этому времени Юстин, похоже, официально усыновил его, и по такому случаю Юстиниан в знак благодарности взял себе имя, под которым вошел в историю. Надев пурпурную мантию, его дядя первым делом возвысил Юстиниана до ранга патриция и назначил его начальником дворцовой стражи; этот пост открыл ему доступ к самым узким кругам власти, и именно тогда началась его власть. Юстин немедленно выразил готовность во всем руководствоваться его советами и всю оставшуюся жизнь вполне довольствовался ролью его марионетки. Таким образом, Юстиниану принадлежит честь самого важного достижения за время правления его дяди – устранение разрыва с Римом, который случился, когда приговор об отлучении прикололи на ризу патриарха Акакия в 484 году. Этот разрыв, по мнению Юстиниана, оскорблял внутреннее единство, которое следовало сохранить любой ценой: так же, как существовал единый Бог, должны были существовать единая империя и единая церковь. 25 марта 519 года в Константинополь прибыло папское посольство, которое Юстиниан лично встретил у десятого мильного камня. Через два дня в храме Святой Софии патриарх Иоанн объявил церковь Старого и Нового Рима единой и неделимой и торжественно прочел предание анафеме целого ряда еретиков, включая своего предшественника Акакия. В конце церемонии имена Зенона и Анастасия были официально исключены из диптихов. Период раскола завершился. Цена, которую за это заплатила Византия, была почти равна безусловной капитуляции, но для Юстиниана это была невысокая плата за объединенную церковь.

Всего через пару лет после этого события в жизни Юстиниана произошла судьбоносная встреча с будущей императрицей. Феодора не была для него идеальной парой. Ее отец был смотрителем медведей в Ипподроме, мать – акробаткой; такое происхождение было более чем достаточным основанием не пускать ее в приличное общество. Это было еще не все; еще будучи ребенком, Феодора вместе со своей старшей сестрой выступала на сцене в фарсах и бурлесках. Довольно быстро она поднялась до положения самой знаменитой константинопольской куртизанки. Пожалуй, самым откровенным за всю историю поношением императрицы стали слова ее современника Прокопия, который писал:

Когда Феодора была еще слишком мала, чтобы спать с мужчиной или вступать в половые связи как женщина, она поступала так, как вел бы себя проституированный мужчина, чтобы удовлетворять тех подонков общества, которые подолгу оставались в борделе, предаваясь подобной неестественной торговле телом… Однако как только она достигла зрелости, она стала шлюхой. Никогда прежде ни одна женщина так не предавалась удовольствиям. Часто она посещала пир с десятком или даже больше молодых мужчин; все они обожали блуд и были в расцвете сил. Когда она доводила их всех до изнеможения, она шла к их слугам, которых порой было по 30 человек, и совокуплялась с каждым из них по очереди; и даже тогда она не могла удовлетворить свою похоть. И хотя она использовала все три отверстия своего тела, она имела обыкновение жаловаться, что природа не наградила ее большими отверстиями в сосках, чтобы она могла и там придумать какую-нибудь форму сношения. В театре она тоже часто на виду у всех ложилась на спину, раскинув руки и ноги, а определенные рабы, назначенные специально для этого, сыпали зерна ячменя на ее интимные места, после чего специально обученные гуси клювами подбирали ячмень по зернышку и проглатывали.

Феодора вскоре начала искать лучшей жизни и стала любовницей не слишком прославленного государственного деятеля, с которым она отправилась в Северную Африку. После громкого скандала он ее выгнал, и она добиралась обратно домой единственным известным ей способом. Однако, пока она была в Александрии, она, похоже, встречалась с ведущими священниками и даже получила некий религиозный опыт. В Константинополь она совершенно точно вернулась другой женщиной. Одна ее черта, впрочем, оставалась неизменной – привязанность к партии венетов. Юстиниан тоже оказывал предпочтение венетам, и, возможно, именно через них он познакомился с Феодорой, которой к тому времени было около 35 лет. Она сразу его пленила, и он решил сделать ее своей женой. К этому неизбежно возникли препятствия, не последним из которых было неумолимое сопротивление императрицы. Луппикина по сути своей осталась той же крестьянкой, какой была всегда, и, встретив наконец женщину с еще более низким происхождением, она собиралась унижать ее всеми возможными способами. При жизни Луппикины свадьба была невозможна, но в 524 году она умерла, а в 525 году пара сочеталась браком в храме Святой Софии. Всего через два года, 4 апреля 527 года, их короновали как правящих совместно императора и императрицу, а когда 1 августа скончался старый Юстин, они оказались единственными верховными правителями Византийской империи. Слово «они» имеет большое значение: Феодора была не просто императрицей – супругой императора. По настоянию Юстиниана она правила бок о бок с ним, принимала решения и помогала ему советом в самых важных государственных делах.

История не сохранила свидетельств, что думали о браке Юстиниана жители Константинополя. Вероятно, многие считали его женитьбу позором для империи, однако многим Юстиниан всегда казался далеким от своих будущих подданных. Теперь, по крайней мере, стало понятно, что он такой же человек, как и все прочие. Быть человеком, впрочем, не обязательно означает пользоваться популярностью. Юстиниана никогда не любили. За все его сумасбродства приходилось платить: за войну с Персией, за «вечный мир» 532 года, которым она окончилась, что означало выплату ежегодной дани (хотя ее никогда не называли именно такими словами) по 11 000 фунтов золотом. Платить пришлось и за монументальное строительство, которое Юстиниан начал с посвященной Богородице большой церкви во Влахернах, где Феодосиевы стены спускаются к Золотому Рогу, и которое он продолжал одновременно с перестройкой как минимум семи других церквей. Одно только это было бы впечатляющим достижением, но оказалось лишь началом. В первые дни после восшествия на престол Юстиниан построил в память о святых Сергии и Вакхе церковь, которая по своей оригинальности и роскоши и сегодня считается второй в Константинополе после храма Святой Софии.

Средства, необходимые для этих и многих других целей, изыскивались при помощи повсеместной рационализации налоговых сборов. Такие меры никогда не вызывают радости; народное недовольство еще больше усилилось из-за Иоанна Каппадокийского, которого император назначил для применения этих мер. На посту префекта претория Иоанн ввел строжайшую экономию в обеспечении армии, затеял решительную кампанию против коррупции, ввел новые налоги, которые касались не только бедняков, но и богатых и власть имущих, и сильно урезал полномочия чиновников высокого ранга в провинциях. Что касается его моральной распущенности, она вызывала всеобщее презрение. Тех, кто, по его мнению, владел скрытыми богатствами, он подвергал тюремному заключению, порке и даже пыткам; по словам его современника Иоанна Лида, «не было ни одной жены, девственницы или юноши, которых он не попытался бы растлить». Словом, нет ничего удивительного в том, что к началу 532 года Иоанн стал самым ненавидимым человеком в империи. Однако был еще один чиновник, которого ненавидели почти так же сильно, – судья Трибониан, которого в 529 году назначили квестором (самым высокопоставленным юристом в государстве). Иоанн хотя бы был христианином и неподкупным человеком; Трибониан же был бесстыжим язычником и вдобавок продажным. Прокопий отмечает, что «он всегда был готов вынести неправосудный приговор ради выгоды и каждый день отменял одни законы и предлагал принять другие – в соответствии с требованиями тех, кто покупал его услуги». В то же время всех, кто с ним встречался, поражала его образованность; а Юстиниан нашел в Трибониане единственного человека, способного воплотить его давнюю мечту – провести полную рекодификацию римских законов, убрать из них все повторы и противоречия, обеспечить их совместимость с христианским учением, заменить путаницу и хаос ясностью и краткостью. Назначенная императором специальная комиссия под руководством Трибониана принялась за работу. 8 апреля 529 года, меньше чем через четырнадцать месяцев после начала работы, новый кодекс был готов, а еще через неделю он вступил в законную силу, став высшим авторитетом для всех судов империи. В 530 году еще одна комиссия под руководством Трибониана начала собирать письменные работы всех законоведов Древнего Рима. Этот сборник, известный как Дигесты или Пандекты, стал первой попыткой соединить эти работы в рамках методической системы. И наконец, в 533 году появились Институции – справочник, составленный из двух главных книг, который был создан для использования в императорских юридических школах.

В сравнении с огромным вкладом Трибониана в юриспруденцию Византии дефекты его профессиональной деятельности кажутся довольно незначительными; однако и он, и Иоанн Каппадокийский, несомненно, в большой степени ответственны за растущее недовольство, сопровождавшее первые годы правления Юстиниана. 13 января 532 года, когда император занял свое место в Ипподроме и подал знак к началу игр, его появление встретили возмущенным гулом. Внезапно он понял, что венеты и прасины впервые объединились и что этот гул они адресовали не друг другу, а ему. Nika! Nika! («Побеждай! Побеждай!») – кричали они, используя слово, которым обычно подбадривали колесничих. Однако раньше каждая сторона старалась перекричать противоположную; теперь же они кричали в один голос, и слышать его было неприятно.

Вскоре про игры забыли; толпа повалила из цирка, одержимая желанием крушить все вокруг. Первой ее целью стал дворец городского префекта, из которого они выпустили всех заключенных, а потом подожгли здание. Оттуда они направились в преторианскую префектуру, потом в здание сената и даже в две главные церкви – Святой Ирины и Святой Софии, оставляя за собой огненный след. К концу дня все эти здания и бесчисленное множество других построек лежали в руинах. Пять дней и пять ночей город застилал плотный дым. На второй день толпа вернулась в Ипподром и потребовала немедленной отставки Иоанна Каппадокийского, Трибониана и городского префекта Евдемона; это требование Юстиниан, уже всерьез встревоженный, сразу удовлетворил. К этому же времени мятежники нашли нового фаворита. Гипатий, пожилой племянник прежнего императора, изо всех сил старался скрыться, когда толпа начала выкликать его имя, однако его разыскали и понесли на плечах к Ипподрому, где его короновали, взяв у одного из зрителей золотое ожерелье, и усадили на трон. Тем временем во дворце отчаявшийся Юстиниан совещался со своими советниками. Он уже приказал начать приготовления к побегу из столицы вместе с двором, если возникнет такая необходимость, и теперь утверждал, что медлить больше нельзя. Внезапно вмешалась Феодора, сказав, что возможность побега нельзя рассматривать даже на секунду. Она продолжила:

Любой, кто рождается на белый свет, должен рано или поздно умереть; и как может император позволить себе стать беглецом? Никогда я по своей воле не сниму своих императорских одежд, и лучше я не доживу до того дня, когда ко мне больше не будут обращаться как к императрице. Если ты, мой господин, хочешь спасти свою шкуру, тебе это будет нетрудно. Что касается меня, то я поддержу древнее изречение: пурпурная мантия – лучший саван.

После таких слов не могло быть и речи об отъезде. Кризис решили преодолеть силой оружия. К счастью, два лучших военачальника империи находились во дворце. Первому, романизированному фракийцу Велизарию, было чуть больше двадцати лет; второй, Мунд, был уроженцем Иллирии, и при нем как раз находились значительные силы, состоявшие из скандинавских наемников. Оба военачальника тайно выбрались из дворца, собрали своих солдат и разными маршрутами двинулись к Ипподрому. Затем они внезапно появились в толпе, застав мятежников врасплох. Пощады не было никому: убивали без разбору и венетов, и прасинов. Тем временем начальник императорской стражи, обманчиво хрупкий на вид евнух-армянин Нарсес, расставил своих людей у всех выходов из Ипподрома, дав им приказ убивать всех, кто попытается бежать. Через несколько минут гневные крики в огромном амфитеатре сменились воплями и стонами раненых и умирающих; вскоре и они стихли. Наемники ходили между тел 30 000 убитых, снимая с них ценные вещи; в это время к императору привели дрожащего Гипатия. Юстиниан был склонен проявить милосердие, однако Феодора его остановила. Этого человека, подчеркнула она, короновал народ; он в любое время может оказаться центральной фигурой нового мятежа. Муж, как всегда, подчинился ее воле. На следующий день Гипатия и его брата без промедления казнили, после чего их тела бросили в море.

Восстание «Ника», как его стали называть, послужило Юстиниану уроком. Через несколько недель он восстановил Трибониана и Иоанна Каппадокийского в их прежних должностях, но с тех пор действовал более осторожно, и налоги больше не выходили за рамки разумного. Его подданные тоже смирились: похоже, теперь императоров уже нельзя было назначать и свергать так легко, как им казалось. Юстиниан продемонстрировал, что с ним нельзя шутить. Тем временем и для императора, и для народа появилась новая забота: столица лежала в руинах, и ее требовалось отстраивать заново, по возможности сделав еще более роскошной и впечатляющей, чем прежде. Первым делом следовало заняться храмом Святой Софии. Юстиниан решил, что собор как можно скорее должен стать его личным творением. 23 февраля 532 года начались работы по возведению третьей, и окончательной, версии церкви Премудрости Божией.

Здание, построенное Юстинианом, должно было стать совершенно непохожим на предыдущие два. Церковь планировалось сделать гораздо больших размеров, чтобы создать самое масштабное религиозное сооружение всего христианского мира. Оно должно было получиться скорее квадратным, а не прямоугольным, а как высшая точка задумывалась не апсида с алтарем в восточной части, а высокий центральный купол. Эта концепция была революционной, так что кажется вполне вероятным, что император планировал перестройку собора вместе с двумя выбранными архитекторами – Анфимием из Тралла и Исидором Милетским – задолго до того, как восстание «Ника» сделало это необходимым; при всех своих талантах они вряд ли успели бы подготовить рабочие чертежи за шесть недель.

Похоже, Юстиниан с самого начала предоставил архитекторам полную свободу действий, поставив лишь два условия: здание должно быть непревзойденно величественным, а возвести его следует в кратчайшие сроки. По словам одного из ответственных за строительство людей, он отправил по 5000 человек на северную и южную стороны стройки, чтобы эти две команды соревновались друг с другом. Наместникам всех провинций приказали немедленно отправить в столицу все сохранившиеся остатки классических сооружений, которые можно было бы встроить в новое здание. В ответ из Рима прислали восемь порфировых колонн, прежде служивших частью храма Солнца, а из Эфеса прибыли восемь колонн из зеленого мрамора. Не сохранилось упоминаний о настенных росписях, но, несомненно, практически вся внутренняя поверхность стен над мраморной облицовкой была покрыта мозаикой – либо полностью золотой, либо с декоративными рисунками с добавлением красных, синих и зеленых мозаичных элементов. Большая часть этой работы сохранилась по сей день.

Однако великолепие собора не ограничивалось украшением поверхностей; в архитектурном смысле он должен был казаться первым посетителям почти чудом. Для большинства из них самой необычной его чертой был огромный купол шириной около 30 и высотой почти 50 метров – он был шире и выше всех предыдущих; по его окружности были проделаны 40 окон, так что он словно «свисал с неба на золотой цепи». Обстановка поражала воображение: 12-метровый иконостас из чистого серебра, огромный круглый амвон для священника, сверкающий многоцветным мрамором и мозаикой, бесчисленные золотые светильники. Реликвии тоже не имели себе равных: главной из них был, конечно, Крест Господень, привезенный императрицей Еленой из Иерусалима вместе с другими реликвиями Страстей Христовых. Были там и пеленки младенца-Христа, и стол, за которым он сидел с апостолами во время Тайной вечери. Неудивительно, что Юстиниан, впервые войдя в законченное здание 27 декабря 537 года (всего через 5 лет 10 месяцев и 4 дня после закладки первого камня), долго стоял в молчании, а потом прошептал: «Соломон, я превзошел тебя».

В период внутреннего спокойствия, который последовал за восстанием «Ника» и заключенным через восемь месяцев миром с Персией, Юстиниан задумался о восстановлении Западной Римской империи. Прежде это было невозможно: империя находилась в трудном положении, защищаясь от вечно тревоживших ее границы германских и славянских племен, а проникновение варваров в армию делало ее не вполне надежной. Однако теперь эти проблемы были в основном решены; к тому же, как оказалось, в Велизарии Юстиниан нашел того единственного человека, которому он мог смело доверить эту священную задачу. Военные таланты и физическое мужество Велизария были несомненны, и он был прирожденным лидером. Его связывало лишь одно обязательство: он был женат. Его жена Антония тоже выросла в цирке и в театре, так что ее прошлое, пусть и не такое шокирующее, как у Феодоры, тоже было далеко не безупречным. Она была по крайней мере на двенадцать лет старше мужа и имела нескольких детей, как законных, так и внебрачных. В отличие от императрицы она не пыталась изменить себя после брака, и в последующие годы неоднократно причиняла мужу боль и ставила его в неловкое положение, однако Велизарий по-прежнему ее любил и брал с собой во все походы.

Первой территорией, выбранной для завоевания, стало королевство вандалов в Северной Африке. Король Гейзерих давно умер, и в 531 году его внука сверг с трона его дальний родственник по имени Гелимер, ответивший на официальный протест Юстиниана письмом, в котором он подчеркивал, что «нет ничего более прекрасного, чем монарх, который занимается своими делами». Император счел эти высказывания провокационными. Велизарий получил приказ выступать, и на Иванов день 533 года отправился в поход. Его войско состояло всего из 5000 всадников и 10 000 пеших воинов, из которых не меньше половины были наемными варварами, в первую очередь гуннами. Они погрузились на 500 кораблей, за которыми следовали 92 дромона.

Флот задержался на несколько дней, так как пятьсот человек должны были оправиться после серьезного отравления заплесневелыми галетами, которые поставил им Иоанн Каппадокийский, однако в конце концов корабли благополучно добрались до Северной Африки. Затем армия отправилась на север к Карфагену, а корабли следовали за ней по морю. 13 сентября, когда до столицы оставалось 10 миль (16 км), армия вандалов пошла в атаку. Гелимер запланировал атаку по трем направлениям: его брат Аммата должен был идти в авангарде, племянник Гибамунд бросился бы в центр вражеской армии, а сам он занялся бы тылом. К несчастью, его подвели средства связи. Аммата двинулся в бой слишком рано; византийцы были готовы и ждали его. В последовавшем бою Аммата погиб, и его солдаты вскоре утратили мужество. Некоторых изрубили мечами, остальные бежали. Атака с флангов тоже оказалась безуспешной. Гибамунд еще подтягивал войска, когда кавалерия Велизария перешла в нападение. Это были гунны – страшные, дикие, безжалостные. Вандалы лишь взглянули на приближающееся войско и бросились в бегство. Теперь все зависело от Гелимера. Он хорошо начал атаку, но внезапно наткнулся на труп своего брата, и боевой дух его покинул. Велизарий воспользовался этим шансом и набросился на войско вандалов. Битва закончилась. Поскольку дорога на север уже находилась под контролем византийцев, вандалы бросились на запад, в нумидийскую пустыню. Карфаген остался без защиты, и через два дня, в воскресенье 15 сентября, Велизарий, рядом с которым находилась и его жена Антония, официально вступил в город. Никто не проявлял развязности, презрения или высокомерия; за купленные товары платили быстро и полную цену. Велизарий направился прямиком во дворец, где сел на трон короля вандалов и принял выдающихся горожан, а затем устроил пышный пир для своих военачальников.

Гелимер не сразу отказался от борьбы. Он и его оставшийся в живых брат Цазон перегруппировали силы и продолжили атаку, однако 15 декабря потерпели другое сокрушительное поражение, и король вновь бежал в Нумидию, а его армия в беспорядке отступила вслед за ним. На этот раз все было кончено. Велизарий дошел до Гиппона и завладел королевской казной. Затем, ведя за собой взятых в плен вандалов и груженные добычей повозки, он вернулся в Карфаген. Гелимер сдался только в марте 534 года.

В середине лета Велизария призвали обратно в Константинополь. Юстиниан любил древние обычаи, поэтому он устроил для своего победоносного военачальника торжество: население города приветствовало Велизария громкими криками, когда он вошел в Ипподром во главе войска, а за ним шли Гелимер, его семья и самый высокий и красивый из плененных вандалов. Процессию продолжала череда повозок с военными трофеями, среди которых была менора – священный семисвечник, который император Тит привез в 71 году из Иерусалима в Рим, откуда Гейзерих увез его в Карфаген в 455 году. (Позже, после протестов иудейского сообщества, Юстиниан вернул менору и другие храмовые сосуды в Иерусалим.) Высшая точка церемонии была достигнута, когда Велизарий и Гелимер пали ниц перед императорской ложей, где торжественно восседали Юстиниан и Феодора. Далее последовал приватный разговор с императором, во время которого последний король вандалов с благодарностью принял предложенные Юстинианом богатые владения в Галатии, где мог жить в покое и уединении.

Тогда мысли Юстиниана обратились к Италии. Римская империя, в составе которой нет Рима, – это нелепость; остготское и арианское королевство, в котором есть Рим, – это мерзость. Ныне, когда Теодорих умер, это могло представлять и политическую опасность. Было ясно, что это королевство следует уничтожить; но как? В отличие от Гейзериха и его наследников король остготов правил от имени императора как вице-король. Первые преследовали ортодоксальную церковь; он же, хоть и был арианином, старался добиться дружеского отношения и поддержки со стороны папы и выдающихся римлян. Он пользовался большой популярностью среди своих подданных, и Юстиниан хорошо понимал, что те вполне могут оскорбиться, если их жизнь станут больше регламентировать, а налоги серьезно возрастут, что неизбежно последует за включением Италии в состав империи.

Незадолго до смерти в 526 году Теодорих назвал своим преемником восьмилетнего внука Аталариха, сына своей единственной дочери Амаласунты, которая к тому времени осталась вдовой; она была такой же удивительной женщиной, как Феодора, и так же сильно любила власть. Однако Амаласунта была еще и интеллектуалкой: бегло говорила на латыни и по-гречески, а ее культурные познания были весьма широки, что можно признать редкостью для VI века и совсем уж уникальным для готов. Она настаивала на том, что юный Аталарих должен получить всестороннее классическое образование; это привело в ужас готскую знать, и Аталариха очень рано удалили от нее и ее влияния. Он почти сразу пал жертвой пьянства и разгульного образа жизни, из-за чего не дожил даже до семнадцати лет. Его мать вступила в тайную переписку с Юстинианом, и в конце концов был составлен план: Амаласунта через Адриатику доберется до Диррахия, где попросит убежища и обратится к императору с просьбой вернуть ей власть, которая по праву принадлежит ей. Юстиниан знал, что, имея в союзницах дочь Теодориха, он сможет рассчитывать на значительную поддержку со стороны самих готов; возможно, ему даже удастся вернуть Италию без кровопролития. Однако события развивались слишком стремительно. 2 октября 534 года в Равенне умер юный Аталарих, и трон перешел к его родственнику Теодахаду, который не интересовался властью и предпочитал вести жизнь благородного человека и ученого в одной из своих бесчисленных вилл. Амаласунта воспользовалась этой возможностью и предложила ему совместное правление: Теодахад будет наслаждаться всеми удовольствиями и привилегиями королевского положения, а она займется государственными делами. Теодахад согласился, и об этом новом распределении обязанностей объявили публично; однако вскоре он начал планировать свержение Амаласунты. В апреле 535 года ее схватили и заключили в тюрьму в замке-острове на озере Больсена, где вскоре задушили, когда она принимала ванну. Это убийство дало Юстиниану именно тот повод, в котором он нуждался; едва получив это известие, он отдал приказ Велизарию, только что триумфально вернувшемуся из Африки, плыть с войском 7500 человек на Сицилию. Поход начался довольно хорошо, и Сицилию Велизарий взял почти без боя; однако потом случилась серьезная задержка из-за мятежа в Африке, и на землю Италии его армия ступила лишь в конце весны 536 года. Он не встретил сопротивления до самого Неаполя, жители которого стойко защищали город в течение трех недель. Велизарий предупреждал их, что если они будут упорствовать, то после захвата города он не сможет удержать свою армию (которая, как он им напомнил, состояла в основном из полудиких варваров) от убийств, грабежа и мародерства. Когда Неаполь наконец пал, жители дорого заплатили за свой героизм: лишь много часов спустя Велизарий смог убедить своих воинов опустить мечи и копья и вернуться в лагерь.

Захват византийцами Неаполя нанес серьезный удар по боевому духу готов, которые обвинили в этом Теодахада, свергли его, вскоре после этого казнили, а его преемником назначили пожилого военачальника по имени Витигес. Однако многие из них, должно быть, пожалели о своем выборе, когда Витигес объявил, что не станет защищать Рим. Его жителям придется самим о себе позаботиться в меру своих сил, сам же он отступил в Равенну, чтобы собрать там войска. Велизарий не спешил. Он двинулся на север только в декабре, якобы в ответ на приглашение папы Сильверия занять Священный город. Предыдущие несколько месяцев вполне могли быть потрачены на организацию этого приглашения, которое значительно укрепило дипломатическое положение Велизария. Как бы то ни было, 9 декабря 536 года Велизарий вошел в Рим, который как раз покинул готский гарнизон.

Однако если Сильверий и его паства воображали, что, открыв императорской армии городские ворота, они избегнут тягот осады, то их ждало разочарование. Велизарий, со своей стороны, понимал, что готы скоро вернутся и что их ждет тяжелая битва. Он немедленно занялся ремонтом городских стен, реквизировал зерно в деревнях и приказал прислать еще припасов с Сицилии, так что зернохранилища были переполнены. Он знал, что предстоящая осада может оказаться долгой. Так и вышло. Витигес и его люди заняли позиции вокруг города в марте 537 года. Они продержались на них целый год, и это было крайне тяжелое время и для осаждающих, и для осажденных; в начале осады готы отрезали Рим от всех акведуков, нанеся тем самым рану, от которой город не смог оправиться еще тысячу лет. Подкрепления от Юстиниана прибыли в апреле; около 1600 славян и гуннов прорвали блокаду и смогли обеспечить периодические вылазки за стены города. Однако летом страдания обеих сторон усилились: римляне страдали от голода, готы – от чумы. Равновесие пошатнулось лишь в ноябре, когда с востока прибыло войско из 5000 конных и пеших воинов под командованием полководца Иоанна. Вскоре после этого готы попросили трехмесячного перемирия и передали Велизарию свои предложения по мирному договору, которые тот должен был отправить в Константинополь. В ожидании ответа он послал Иоанна с 5000 всадников в карательную экспедицию. Опустошая все на своем пути, Иоанн быстро продвинулся на север до Римини, где устроил передовой штаб.

Узнав, что захватчики заняли город, находящийся в тылу в 200 милях (321,8 км) от него и всего в 35 милях (56,3 км) от Равенны, Витигес снял осаду с Рима. Ранним мартовским утром 538 года его упавшие духом войска подожгли свои лагеря и двинулись на север. Однако даже теперь их унижения не закончились: византийцы обрушились на них с тыла, и еще несколько сотен воинов остались лежать на берегу реки или утонули в Тибре под тяжестью доспехов. Через несколько дней, оставив в Риме лишь небольшой гарнизон, Велизарий тоже отправился на север. Его беспокоило лишь одно: он знал, что положение Иоанна в Римини крайне уязвимо, поэтому отправил к нему двух надежных офицеров с приказом немедленно выступить и присоединиться к нему в Анконе. Однако Иоанн отказался подчиниться, и, едва оба офицера вернулись обратно, под стенами Римини появились готы. Через несколько дней началась осада, и для тех, кто находился в городе, ее перспективы выглядели довольно мрачно. В отличие от Рима, который был хорошо защищен и обеспечен провизией, Римини был маленьким городком посреди равнины, плохо защищенным и не подготовленным к осаде. Можно вообразить ярость Велизария, когда он получил эти известия. Он мог перенести потерю Иоанна, но пожертвовать 2000 всадников было не так легко. Любая спасательная операция оказалась бы крайне опасной. Должен ли он ради спасения одного-единственного кавалерийского полка ставить под угрозу всю свою армию?

Велизарий все еще размышлял, как поступить, когда из Константинополя прибыли свежие войска под командованием самого влиятельного человека при императорском дворе – армянина-евнуха Нарсеса, чьи действия сыграли решающую роль во время восстания «Ника». Однако он не был солдатом и большую часть из прожитых шестидесяти лет провел во дворце. Юстиниан поручил ему командование экспедиционными войсками лишь по одной причине: он начинал беспокоиться по поводу Велизария. Этот военачальник был слишком умен, слишком успешен и слишком молод (ему было 30 с небольшим). Он был не просто сделан из того же теста, из которого сделаны императоры, – он относился к тем людям, которые сами могут сделать себя императором. За ним следовало приглядывать, и кто справился бы с этим лучше, чем самое надежное доверенное лицо Юстиниана, человек, чей возраст и обстоятельства служили препятствием для возникновения любых личных амбиций?

Сразу по прибытии Нарсеса призвали на военный совет, на котором обсуждалась спасательная экспедиция в Римини. Сам он горячо выступал за этот поход, указывая на то, что захват столь серьезных сил византийцев готы сочтут крупной победой или даже поворотной точкой в войне. Его советы всех убедили, и Велизарий, который, видимо, хранил молчание, чтобы его доводы не были отвергнуты, разработал соответствующий план. Через пару недель он обратил в бегство армию осаждающих и вошел в город как раз вовремя, чтобы успеть спасти его защитников от голода. Однако его естественная неприязнь к новому сопернику усилилась, когда Иоанн приписал свое спасение исключительно Нарсесу. Семена раздора были посеяны.

Велизарий был превосходным стратегом и великолепным командующим; ему недоставало лишь одного – умения внушить подчиненным лояльность. После освобождения Римини довольно большая часть армии дала понять, что в случае раскола они последуют не за Велизарием, а за Нарсесом. Раскол произошел совершенно неожиданно, и причиной его была растущая враждебность двух военачальников по отношению друг к другу, а местом действия стал Милан.

Предыдущей весной, во время трехмесячного перемирия в Риме, архиепископ Милана Даций обратился к Велизарию с просьбой прислать войска для освобождения своей епархии от готской и арианской оккупации, и Велизарий отправил туда тысячу человек. Не только Милан, но и несколько других крупных городов открыли им свои ворота. Однако каждому из них требовался небольшой гарнизон императорских военных, так что силы, предназначенные для Милана – а этот город был значительно больше Рима, – уменьшились примерно до 300 человек. Витигес немедленно отправил войско, чтобы вернуть город. К этому войску почти сразу присоединились около 1000 бургундцев. Таким образом, к лету 538 года Милан осаждали огромные силы, а солдат-защитников в нем было так мало, что на крепостные валы были призваны все годные к военной службе мужчины. Велизарий без колебаний послал на освобождение города двух лучших военачальников, дав им столько людей, сколько мог позволить. Однако эти два командующих, поняв, что противник безнадежно превосходит их числом, отказались переходить реку По без поддержки военачальника Иоанна и военного магистра Иллирии Юстина; в свою очередь, Иоанн и Юстин заявили, что они подчиняются только приказаниям Нарсеса. Впрочем, было уже слишком поздно. Гарнизон, перешедший на питание собаками и мышами, с благодарностью принял условия, предложенные им командующим готов: он дал им слово, что они могут покинуть город невредимыми. Так они и поступили, однако это предложение не распространялось на жителей Милана, которые в глазах готов предали свой город. Всех мужчин зарубили мечами, а женщин отдали в рабство бургундцам в благодарность за военный союз; в самом же городе разрушили до основания все дома.

Милан пал в начале 539 года. Это была катастрофа, имевшая, пожалуй, только одно полезное последствие: Юстиниан отозвал Нарсеса в Константинополь. Велизарий, который больше не беспокоился из-за раздоров в рядах своих войск, смог сосредоточиться на нескольких последних очагах сопротивления, и к концу года вся Италия к югу от Равенны оказалась в руках византийцев. У Витигеса оставалась лишь одна надежда: зная, что персидский шах Хосров I грозит нашествием, он отправил к нему двух тайных агентов с письмом. В этом письме он давал понять, что в случае, если шах нападет немедленно, он вынудит византийцев сражаться на двух фронтах одновременно, что безмерно увеличит его шансы на успех. Эти два агента так и не вернулись на Запад; однако их сирийского переводчика взяли в плен, привезли в Константинополь, допросили и выяснили все обстоятельства. Юстиниан всерьез забеспокоился. Если Хосров I действительно склоняется к войне, то императорская армия должна быть к ней готова. Не оставалось ничего другого, кроме как договариваться с готами, чтобы самые блестящие военачальники были свободны для службы на Востоке.

К тому времени, как императорские распоряжения доставили в Италию, Велизарий уже окружил Равенну; с земли ее осаждала армия, с моря блокировал флот. Требовалось лишь проявить терпение, и город окажется в его руках. К концу 539 года прибыли посланцы из Константинополя, уполномоченные подписать договор с готами, по условиям которого в обмен на капитуляцию им позволят сохранить половину королевской казны и всю Италию к северу от реки По. Велизарий был потрясен, однако он не мог помешать заключению этого соглашения и уже был готов принять неизбежное, когда готы внезапно сыграли ему на руку. Опасаясь какого-нибудь дипломатического подвоха, они заявили, что признают договор законным, только если на нем рядом с подписями посланников будет стоять его. Велизарий ухватился за этот шанс и категорически отказался подписывать договор без личного указания самого императора. Затем однажды ночью доставили послание от готского двора: Витигес откажется от трона, если Велизарий объявит себя императором. Многие из военачальников императорской армии воспользовались бы такой возможностью, но Велизарий не поступился верностью. Одновременно это был идеальный способ закончить войну. Все, что он должен сделать, – принять предложение, и ворота Равенны распахнутся перед ним. Он призвал нескольких надежных соратников, чтобы согласовать с ними это последнее усилие, в результате которого можно было вернуть империи Италию, взять в плен всю готскую знать и привезти в Константинополь вместе с королевской казной. Они немедленно согласились, и к Витигесу поспешили посланцы. Ворота города распахнулись, и императорская армия вошла в Равенну.

Наблюдая за тем, как римские солдаты грузят на корабли их казну, а Витигеса и самых знатных людей берут в плен, готы, должно быть, проклинали предавшего их военачальника; однако не похоже, что Велизария хоть сколько-нибудь мучила совесть. Готы были мятежниками, а их предложение расценивалось как вероломство. Война есть война, и он уберег обе ее стороны от неописуемого кровопролития. Лишь одно обещание он сдержал в точности: не было никаких грабежей, мародерства и убийств. Когда в мае 540 года Велизарий сел на корабль, отправлявшийся в сторону Босфора, он испытывал лишь воодушевление и гордость.

Увы, каждая одержанная Велизарием победа лишь увеличивала зависть императора и его опасения, что однажды этот блестящий молодой военачальник может узурпировать трон. Когда Велизарий вернулся в Константинополь, в воздухе не витал дух победы, а император был не в настроении для празднеств: в июне 540 года войска шаха Хосрова I захватили Антиохию. Присутствие Велизария требовалось не на очередном триумфальном праздновании в Ипподроме, а на восточном фронте.