13

Мягкий узурпатор

(912–944)

Единственной положительной чертой правления Александра можно назвать то, что оно было коротким. К 41 году он был совершенно истощен разгульным образом жизни и занимал трон чуть больше года. Его обычное поведение можно сравнить лишь с тем, как в худшие эпизоды вел себя Михаил Пьяница: та же бессмысленная жестокость, тот же пьяный разгул, то же распутство и акты святотатства. Однажды он решил, что бронзовый вепрь в Ипподроме – его второе «я», и приказал сделать ему новые клыки и гениталии в попытке исправить тот огромный ущерб, который он причинил своему телу.

Александр всегда ненавидел брата, а в 903 году участвовал в заговоре с целью его убийства в церкви. Оказавшись у власти, он полностью изменил всю политику Льва и отменил все его указы. Императрицу Зою бесцеремонно выселили из дворца, а ее дядю Гимерия, сослужившего такую прекрасную службу империи, лишили звания и бросили в тюрьму, где он вскоре умер. Тем временем в Константинополь прибыло отправленное Симеоном болгарское посольство, чтобы предложить возобновить мирный договор 901 года. Александр воспринимал этот договор как дело своего брата, и лишь по этой причине он хотел его аннулировать. Он накричал на послов и объявил им, что больше не желает заключать никаких договоров и что Византия больше не станет платить дань, после чего отправил их восвояси. Симеон, уверенный в силе своей армии, понимал, что ему нечего бояться этого жалкого правителя, и начал готовиться к войне.

Кроме того, к этому времени Александр призвал изгнанного патриарха Николая и восстановил его на престоле; для этого не было никаких видимых причин, кроме того, чтобы пойти против брата. Пятилетнюю ссылку патриарх провел, размышляя о пережитой несправедливости, и в особенности о предательстве сторонников Игнатия, и думал лишь о мести. Рассказывают, что Евфимию предъявили обвинение перед трибуналом во дворце Магнавра, где с него публично сорвали патриаршие одежды, которые потом втоптали в грязь все присутствовавшие. После этого Евфимия швырнули на землю, пинали его ногами и осыпали плевками, выбили несколько зубов и довели почти до бессознательного состояния. По словам летописца, если бы не аристократ по имени Петронас, Евфимий бы вскоре принял мученическую смерть.

Сослав Евфимия в Агафонов монастырь, патриарх Николай затеял масштабную чистку в рядах священнослужителей с целью удалить из них всех епископов и священников, питавших симпатию к фракции Игнатия. Неизвестно, как, по его мнению, должна была функционировать после такого радикального вмешательства церковь, в которой только епископство на две трети состояло из сторонников Игнатия; однако те, кого он хотел изгнать, наотрез отказались покидать свои посты. Арефа Кесарийский заявил, что оставит свою епархию, только если к нему применят силу; многие последовали его примеру. Тем временем несколько епископов-фотианцев, пытавшихся избавиться от своих священников-игнатианцев, обнаружили, что их дворцы осаждает мятежная паства. Когда патриарх в панике отозвал свои приказы, всего четыре епископа приняли свою отставку.

К этому времени император Александр умер. Говорят, что он потерял сознание во время языческих жертвоприношений в Ипподроме (в числе которых, надо полагать, было и жертвоприношение вепрю в надежде излечиться от импотенции). Он умер через два дня, 6 июня 913 года. Его мозаичный портрет в северной галерее Святой Софии несомненно был сделан при жизни, так как после его смерти подданные желали лишь одного – забыть о нем. Тем временем его невестка Зоя прорвалась во дворец, отчаянно тревожась за судьбу своего сына Константина. Ей было известно, что Александр планировал его кастрировать, а с возвращением патриарха ее тревога лишь усилилась. Николай так и не принял исключительное разрешение на брак императора, выданное его врагом Евфимием, и Зоя знала, что он сделает все возможное, чтобы не дать Константину взойти на трон. Она намеревалась решительно помешать Николаю, и ее подозрения выглядели вполне обоснованными: у патриарха и в самом деле был альтернативный кандидат на престол. Константин Дука, доместик схол, сын предателя Андроника, не питал никакой лояльности к Македонской династии. Он мог полагаться на поддержку большой части армии и имел связи с большинством главных аристократических семейств, и если бы он предпринял попытку переворота, то его шансы на успех были бы высоки. Он уже некоторое время вел с Николаем тайную переписку, и они лишь ждали подходящего времени.

Зоя все еще добивалась восстановления своего прежнего положения, когда умирающий император пришел в себя в достаточной степени, чтобы назначить преемника, которым он назвал Константина. К несчастью, он также назначил регентский совет во главе с Николаем, а Зою в него вообще не включили. Она выразила горячий протест: никогда еще в истории Византии матери императора и коронованной августе не отказывали в участии в подобном совете. Николай, впрочем, знал, что не может рисковать. Первое, что он сделал в качестве регента, – приказал арестовать Зою, обрить и отправить в отдаленный монастырь. Ее лишили даже имени – она стала известна лишь как сестра Анна. В то время ее семилетний сын был единственным императором, однако как долго он останется в живых при регенте, отказывавшем ему в законном праве на престол? Первая угроза появилась всего через несколько дней после восшествия мальчика на престол: Константин Дука попытался совершить переворот. Выступив из своего фракийского лагеря, он подошел к городу ночью, ожидая, что ему откроют ворота; однако заранее предупрежденный магистр Иоанн Эладас ждал его с вооруженным отрядом. В стычке несколько людей Дуки были убиты, а когда сам он решил бежать, его лошадь поскользнулась на мокрой мостовой. Он рухнул на землю, и один из защитников города убил его. Патриарх, немедленно объявивший о том, что никак не связан с заговором, устроил настоящий террор против тех, кто хотя бы подозревался в соучастии. Целые группы людей массово убивали, других подвергали порке или ослеплению. Лишь когда сам регентский совет стал протестовать против бесконечного кровопролития, патриарх неохотно потребовал его остановить.

Всего через два месяца после фиаско Дуки у стен Константинополя появился Симеон во главе такой огромной армии, что, встав лагерем, она растянулась на все четыре мили (6,4 км) вдоль городских стен от Мраморного моря до Золотого Рога. Однако здесь Симеон обнаружил то, что до него уже выяснил его прапрадед Крум: городские укрепления неприступны. Отступать он не стал. Угроза блокады в сочетании с систематическим опустошением прилегающих к городу земель все же могла дать Симеону возможность договориться о выгодных условиях, не потеряв при этом людей. Из дворца в Евдоме он отправил к регентскому совету посланников, объявивших, что он готов начать переговоры. Николай с радостью согласился – война почти наверняка привела бы к отделению болгарской церкви, все еще остававшейся частью его патриархата, и могла толкнуть ее обратно к Риму. Он нанес Симеону тайный визит в Евдоме; в беседе болгарский царь настаивал лишь на получении неуплаченной дани и на том, чтобы юный Константин взял в жены одну из его дочерей. После этого, нагруженный дарами, Симеон вернулся домой.

Почему же он не вытребовал более суровых для Византии условий? По той простой причине, что его политика изменилась. Его амбиции в отношении Византии теперь сосредоточились на ее короне, которая окажется ему доступна, как только он станет императорским тестем. Осмотр стен убедил его, что завоевать Константинополь можно только дипломатией, а беседуя с Николаем, он обнаружил в нем союзника, о котором прежде не подозревал. Патриарх не только не демонстрировал преданности Македонской династии, но и явно страшился одной мысли об утрате контроля над болгарской церковью, и все это дало Симеону огромные преимущества в переговорах. Агрессивный подход на этом этапе оказался бы катастрофой. Словом, Симеон отлично разыграл свои карты, а патриарх Николай переусердствовал. Его высокомерие разозлило членов регентского совета так же сильно, как их отталкивала его жестокость. Кроме того, их ужаснуло то, как он поступил с Зоей, и очень растрогал бледный маленький император, бродивший по дворцу и плакавший по матери. Весть о том, что патриарх вел тайные переговоры с болгарским царем, стала последней каплей. В феврале 914 года сестра Анна покинула монастырь, снова стала императрицей, и регентство перешло к ней.

Симеон презрительно охарактеризовал новое правительство как «совет евнухов». Однако евнухи в Византийской империи не были ни жеманными сопрано более поздней Западной Европы, ни толстыми смотрителями гарема в восточной традиции. По меньшей мере на протяжении четырех веков они пользовались большим уважением в обществе и занимали многие важные церковные и государственные посты. К концу X века для многообещающего юноши, готовящегося поступить на императорскую службу, стать евнухом означало по сути получить гарантию карьерного роста; многие честолюбивые родители имели обыкновение кастрировать младших сыновей, считая это чем-то само собой разумеющимся, поскольку не обремененные семьей евнухи часто оказывались более работящими и преданными делу, чем их «полноценные» коллеги. Поскольку у евнухов не могло быть сыновей, они получали должности исключительно на основании своих заслуг. Наконец, они были безопасны. Евнух мог поучаствовать в несерьезной интриге на стороне какого-нибудь племянника, но никогда не мог претендовать на трон. Так что неудивительно, что императрица и ее евнухи вскоре показали себя гораздо более успешными правителями империи. Проблема для них заключалась в старом патриархе. Поначалу Зоя хотела восстановить на престоле Евфимия, но тот слишком многое претерпел, и поэтому она, хоть и неохотно, позволила Николаю и дальше занимать этот пост, однако он получил зловещее предупреждение о том, чего ему ожидать, если он снова станет вмешиваться в дела, которые его не касаются. Похоже, судьба снова благоволила к Зое: в течение следующих полутора лет она смогла отбить у халифа Армению и посадила там на престол князя Ашота, твердого союзника Византии; разбила еще одно войско мусульман, совершившее грандиозный набег на территорию империи из своей ставки в Тарсусе; и полностью уничтожила третье войско у города Капуя, восстановив таким образом престиж Византии в Италии. К концу 915 года большинство ее подданных считало, что императрица Зоя не может поступить неправильно.

Даже царь Болгарии Симеон потерпел неудачу, пусть и временную. Утрата власти патриархом Николаем и возвращение Зои стали для него серьезным ударом: он знал, что императрица никогда не даст согласия на брак, на который он так настроился. С ней все-таки придется воевать. В сентябре Симеон с армией появился у Адрианополя, который сдался без всякого сопротивления. Похоже, Симеон искренне удивился, когда императрица послала большое войско, чтобы отбить город, и, в свою очередь, был вынужден отступить. В 917 году он снова вернулся во Фракию, и императрица решила нанести превентивный удар. Ее стратег в крымском Херсоне, некий Иоанн Богас, подкупил известных своей продажностью печенегов, чтобы те вторглись в Болгарию с севера. Византийский флот должен был переправить их через Дунай, пока армия подходила из Константинополя к южной границе. Попав в эти огромные клещи, Симеон будет вынужден пойти на переговоры.

Симеон, по-видимому, тоже проявил выдающийся талант к взяточничеству. Иоанн Богас прибыл с печенегами к берегам Дуная, чтобы встретить там флот под командованием армянина по имени Роман Лакапин; однако при встрече оба военачальника вступили в ожесточенный спор, в котором каждый отрицал полномочия другого. В итоге Роман категорически отказался переправлять печенегов через реку, и те, устав ждать, отправились по домам. Тем временем армия под командованием доместика Льва Фоки шла из столицы вдоль побережья Черного моря. На рассвете 20 августа войско стояло лагерем у небольшого портового города Анхиалос. Именно тогда Симеон, наблюдавший за продвижением армии, воспользовался шансом и напал на войско с западных холмов, не пощадив никого. Уничтожена была практически вся армия. Льву Фоке удалось спастись, но мало кому еще так же повезло. Легко представить себе, в каком гневе была императрица. Романа Лакапина приговорили к ослеплению, но, на его счастье, влиятельные друзья смогли, еле успев, выхлопотать ему помилование. Как ни странно, доверие Зои к Льву Фоке не было подорвано: той же зимой она доверила ему еще одно войско, которое было разгромлено почти так же, как и первое.

В столице 918 год начался с нарастающего хаоса. После двух разгромных поражений авторитет Зои рухнул, а ее правление оказалось в серьезной опасности. Надежды договориться с Симеоном не было – он продолжал настаивать на браке между Константином и своей дочерью, сделав его условием любых переговоров, а императрица по-прежнему не желала иметь невестку из варварского племени. Ей нужно было каким-то образом найти сторонников внутри империи. Где же? Возможностей существовало всего две. Первой был Лев Фока, хотя он и пользовался дурной репутацией. Его семья стала главной среди аристократов-землевладельцев, к тому же он был вдовцом, и императрица могла бы рассмотреть возможность брака с ним, что значительно укрепило бы ее положение и положение ее сына. Альтернативой был Роман Лакапин. В отличие от Льва он не обладал ни хорошим происхождением, ни воспитанием – сын армянского крестьянина, он возвысился исключительно благодаря своим заслугам. В то же время, хотя он почти не отличился в последних битвах, он был непобедим, и его большой флагманский корабль и сейчас стоял на якоре в Золотом Роге в окружении императорского флота. Из них двоих императрица, что неудивительно, все-таки выбрала красивого полководца-аристократа, предпочтя его иноземному выскочке, и Лев вскоре стал одним из самых доверенных ее советников. Однако жители Константинополя всегда с недоверием относились к анатолийской аристократии; их верность традиционно принадлежала признанной императорской династии. Юному Константину было уже 13 лет, и, хотя его здоровье оставалось слабым, он проявлял необыкновенный ум и имел задатки отличного императора. Какие, впрочем, у него были шансы выстоять против честолюбивого Фоки, если даже его мать, похоже, не догадывалась об опасности?

Именно тогда Феодор, личный учитель Константина, взял дело в свои руки и написал от имени своего ученика Роману Лакапину, который без колебаний заявил о своей готовности служить юному императору защитником. Вряд ли он питал иллюзии по поводу того, какое впечатление это произведет на императрицу. Подстрекаемая Фокой, она приказала Роману расплатиться с моряками и распустить флот. Флотоводец весьма любезно согласился, пригласив ее придворного казначея на борт флагманского корабля, чтобы тот лично убедился, как добросовестно исполняется этот приказ. Ничего не подозревающий казначей явился на корабль, где его арестовали, а когда Зоя отправила посланников с требованием объяснений, их приветствовали градом камней. Не на шутку встревожившись, она созвала своих министров, но и они восстали против нее. Ей пришлось молча слушать, как Константин зачитывает заранее подготовленный документ, сообщающий его матери, что ее регентство окончено.

Теперь Лев Фока и Роман Лакапин сошлись в открытой схватке за власть. В конце концов 25 марта 919 года Роман явился в город со своим флотом, пришел во дворец и заявил, что берет на себя управление империей, а всего через месяц отдал свою прекрасную юную дочь Елену в жены Константину, взяв себе титул василеопатора («отец императора»). Второй раз за полвека армянский выскочка стоял в одном шаге от византийского трона.

Лев Фока тем временем вернулся к армии через Босфор и поднял мятеж – с целью, как он выразился, вырвать императора из когтей узурпатора Романа. Роман отреагировал на это так: два его тайных агента, священник и проститутка, распространили копии письма, подписанного самим юным императором, в котором тот подтверждал, что тесть пользуется его полным доверием. Священника арестовали, но проститутка отлично справилась со своей задачей, и люди Льва сложили оружие. Его самого поймали в деревне в Вифинии, где сначала выкололи ему глаза, а потом в кандалах привезли в Константинополь.

Говорят, что Роман, узнав об ослеплении, пришел в ярость. Льва Фоку, впрочем, отныне можно было списывать со счетов; гораздо более серьезной задачей для Романа была расчистка пути к трону, и достичь этой цели можно было лишь через устранение притязаний Константина. Для этого при активном содействии патриарха летом 920 года в Константинополе созвали официальный синод. 9 июля он опубликовал окончательно пересмотренное церковное право в отношении бракосочетания. Опубликованный закон гласил, что четвертый брак строго воспрещается и наказывается отлучением от церкви до тех пор, пока человек полностью не отречется от своего супруга. Этот указ не имел обратной силы, однако два последних брака Льва VI осуждались в самых сильных выражениях, а законнорожденность его сына принималась лишь неохотно и из снисхождения. Всего месяц спустя Роман обвинил Зою в попытке отравить его, и этого оказалось достаточно, чтобы раз и навсегда решить ее судьбу. Ее снова обрили, ей опять пришлось надеть ненавистное грубое монашеское платье, и второй раз огромные двери монастыря Святой Евфимии захлопнулись за принужденной к монашеству сестрой Анной.

Оставался лишь один противник – учитель Константина Феодор, который сыграл ключевую роль в приходе Романа к власти, но затем увидел, что его интриги поставили Константина именно в то положение, которого он больше всего хотел избежать, так как Роман показал себя столь же своекорыстным, как и Лев Фока. Отношение Феодора к Роману резко переменилось, и Роман вскоре понял, что бывший сообщник стал его врагом. Феодора арестовали по обвинению в заговоре и выслали на родину, в Северо-Восточную Анатолию. С его отъездом Константин лишился последнего настоящего друга. Отныне он был всего лишь пешкой в руках тестя, которого через несколько дней после своего пятнадцатилетия покорно назначил кесарем. Прошло чуть меньше трех месяцев, и 17 декабря 920 года он поставил высшую точку в поразительной карьере Романа Лакапина, возложив на его голову императорскую диадему. Конечно, формально Константин оставался старшим из правителей, но всего через год именно портрет Романа стал появляться на почетном месте на монетах. Большинству подданных отречение юного Багрянородного от престола казалось лишь вопросом времени.

До нас дошло слишком мало сведений о раннем периоде правления Романа Лакапина, или, как мы теперь должны его называть, императора Романа I. Его отец, известный современникам как Феофилакт Авастакт («Невыносимый»), был армянским крестьянином, которому однажды довелось спасти Василия I от сарацин. Этим он заслужил место в императорской охране, но предоставил сыну самостоятельно пробивать дорогу в жизни. Роман родился примерно в 870 году; он поступил на императорскую службу, и, вероятно, ему было немного за тридцать, когда его назначили стратигом Самианской фемы. В 912 году он сменил Гимерия на посту друнгария (командующего военным флотом).

Ко времени восшествия на трон Романа Лакапина его жена Феодора родила по меньшей мере шестерых детей и успела подарить ему еще двоих, прежде чем умерла в 923 году. Из четырех их сыновей трое были коронованы как соправители к концу 924 года, а младший Феофилакт был евнухом, которого предполагалось сделать патриархом. Как и другой армянин Василий I, Роман явно намеревался основать династию. От своего предшественника он отличался относительной мягкостью характера. Роман I часто прибегал к обману и коварству, но не был жестоким или бесчеловечным. При жизни Константина Багрянородного для династии Лакапинов не могло быть долгосрочного будущего, а с учетом хрупкого здоровья мальчика его было легко отравить. Василий пошел бы на это без колебаний; Роман же, хоть и делал все возможное, чтобы сместить юного императора, никогда пальцем его не тронул.

Тем не менее детство Константина наверняка было несчастным: отец умер, мать поносили как наложницу и дважды изгнали, сам он постоянно сталкивался с обвинениями в незаконнорожденности и был вынужден молча терпеть постепенное удаление от него всех, кому он мог довериться. В огромной и, по сути, враждебной семье он рос одиноким, нежеланным и нелюбимым. К счастью, его физическая слабость компенсировалась живым умом и широким спектром художественных интересов: он был талантливым художником и отличался безграничной интеллектуальной любознательностью. Он часами изучал тонкости византийского придворного церемониала, и его обстоятельный труд на эту тему, De Ceremoniis Aulae Byzantinae, остается для нас самым ценным и авторитетным источником.

Однако Константин не делал попыток утвердить свою власть. Когда тесть оттеснил его с позиции старшего из соправителей; когда в мае 921 года Роман сделал соправителем своего старшего сына Христофора; когда он поступил таким же образом еще с двумя сыновьями четыре года спустя, доведя число одновременных соправителей до нелепых пяти; и даже когда в 927-м объявил Христофора вторым только после себя, отодвинув Багрянородного на третье место, – ни разу Константин не вымолвил ни слова против, хотя каждое из этих событий глубоко его ранило. Он знал, что у него есть лишь один долг, самый важный из всех, – выжить.

Главной внешней проблемой Романа была Болгария. С восшествия на трон он делал все возможное для восстановления хороших отношений с Симеоном, но тот не принимал никаких условий, если они не начинались с отречения Романа от престола, так что стычки с болгарами продолжались. В 919 году Симеон продвинулся на юг до самых Дарданелл, в 921 году уже был в пределах видимости с Феодосиевых стен, в 922 году дошел до европейского побережья Босфора, разграбил всю территорию вокруг Истинье и сжег один из любимых дворцов Романа в Паги, а в 923 году вновь захватил Адрианополь. Однако ни один из этих мелких триумфов не приблизил его к цели: с земли Константинополь по-прежнему оставался неприступным. В 924 году царь решился на последнюю атаку с моря. У него не было своего флота, но он договорился о помощи кораблями с североафриканским халифом из династии Фатимидов. Однако Симеон не знал, что византийцы тайно подкупили халифа, чтобы тот ничего не предпринимал, и когда в середине лета болгарский царь по крайней мере в десятый раз повел свою армию во Фракию, то, к своему удивлению, не обнаружил в Мраморном море никаких следов фатимидских кораблей. Вместо того чтобы снова опустошить прилегающие земли, он отправил в город посланника с просьбой о встрече со своим старым другом патриархом.

Постаревший Николай снова подошел к городской стене, где для него отперли одни из ворот, чтобы он мог проскользнуть в болгарский лагерь. Однако на этот раз царь оказался менее сговорчивым. Симеон больше не желал вести переговоры с нижестоящими и коротко уведомил Николая, что будет договариваться о мире только с самим Романом. Император не возражал – он всегда предпочитал переговоры войне. Однако ни он, ни Симеон не забыли, что произошло с Крумом и Львом V за век до того, поэтому в Космидиуме, на северной оконечности Золотого Рога, построили большой пирс, поперек которого установили изгородь. Симеон должен был подойти со стороны суши, Роман – со стороны моря, а изгородь оставалась бы между ними.

Встреча состоялась в четверг 9 сентября. Симеон прибыл с большой помпой, в то время как сопровождаемый патриархом император нес самую священную из реликвий Константинополя – покров Пресвятой Девы Марии – и казался задумчивым и подавленным. В разговоре главную роль играл Роман, который в типично византийской манере угостил своего оппонента проповедью: вместо того чтобы молить о мире, он воззвал к лучшей стороне его христианской души и убедительно просил его вернуться на стезю добродетели. По общему мнению, это было мастерское представление, и оно оказалось успешным. Роман выступил с позиции слабого; это он просил мира; он был армянским крестьянином, в то время как Симеон мог похвастаться чередой знатных предков, восходящей по меньшей мере к великому Круму, а может быть, и дальше. Однако Роман говорил как правитель тысячелетней Римской империи, в сравнении с которой Болгария была княжеством-парвеню, основанным полуцивилизованными варварами. И Симеон знал, что это так.

Вскоре стороны договорились о деталях условий, которые предложил сам Роман. Помимо увеличения размеров дани, в них оговаривался ежегодный дар в виде ста богато расшитых шелковых одеяний, и в обмен на это Симеон согласился покинуть территорию империи и захваченные крепости на Черноморском побережье. После этого он молча повернулся спиной к изгороди и уехал на родину. Симеон больше никогда не вторгался в Византию. К этому времени ему было уже за шестьдесят, и он сидел на троне более тридцати лет. Симеон больше не мечтал править Константинополем; принятие им в 925 году титула василевса римлян и болгар было в каком-то смысле признанием поражения: поступок не государственного мужа, а обиженного ребенка. Как холодно заметил Роман, Симеон мог называть себя даже халифом Багдада, если пожелает. В последующие годы Симеон наконец объявил о независимости болгарской церкви, сделав своего архиепископа патриархом. Николай пришел бы от этого в ужас, но он был уже мертв, а всем остальным, похоже, до этого не было никакого дела. Вскоре после этого Симеон умер 27 мая 927 года в возрасте 69 лет.

Перед смертью он оставил ясные распоряжения: болгарская корона должна перейти к его сыну Петру, на время малолетства обязанности регента возлагались на его дядю по матери Георгия Сурсувула. Георгий настроился на официальный мирный договор, скрепленный брачным союзом; Роман с готовностью откликнулся, и Георгий прибыл с посольством в Константинополь, где был представлен очаровавшей его юной Марии, дочери старшего сына Романа, Христофора. Он не стал терять времени и послал за своим племянником. Императорская свадьба состоялась в Паги 8 октября, всего через четыре с половиной месяца после смерти Симеона. Чету должным образом благословил патриарх Стефан II, сменивший Николая в 925 году, поскольку восьмилетнего императорского сына Феофилакта сочли слишком юным для этого поста. После этого императорская дочь, получившая при крещении имя Ирина, в слезах – ведь она едва вышла из детского возраста – отправилась на северо-запад.

О подписанном в то время мирном договоре нам мало что известно. Роман согласился признать независимость болгарского патриархата и царский титул Петра. Первое из этих обязательств не слишком его беспокоило, так как независимость патриархата фактически лишала болгар их любимого повода для шантажа – угрозы перейти в Римскую церковь. Второй пункт он просто проигнорировал. Роман был прежде всего реалистом, и в интересах быстрого достижения согласия, дальнейшей гарантией которого был брачный союз, готов пойти на небольшие уступки. В течение первых четырех лет правления он ни за что не смог бы себе позволить такую роскошь, однако теперь все ключевые посты в государстве находились в руках его сторонников. Флот и большая часть армии выступали на его стороне, а церковь под управлением услужливого патриарха больше не причиняла ему беспокойств. Единственный возможный соперник – его зять, находящийся в его полной власти. Роман наконец-то был уверен в своем положении. Кроме того, вскоре стало ясно, что Болгарию можно вообще списать со счетов: она никогда не станет великой, не завоевав Византию, а Византия оказалась непобедимой. В любом случае молодой Петр совершенно не обладал агрессивным характером своего отца. За время 42-летнего правления он так и не сумел сохранить целостность своего царства, и на ближайшие полвека Болгария перестала доставлять империи какие-либо хлопоты.

На восточной границе империи дела обстояли иначе. Ко времени смерти Льва в 912 году она оставалась в основном в том же состоянии, в котором находилась в течение последних двух столетий. Затем, в 923 году и на протяжении следующих двадцати пяти лет, под командованием блестящего военачальника Иоанна Куркуаса, изменился весь характер вековой и прежде нерешительной борьбы на Востоке. Пирата Льва из Триполи победили, авторитет империи в Армении подтвердили и укрепили, а в 934 году в состав империи вошел значимый арабский эмират Мелитена. Теперь проблемы возникали не на западе и не на юге, а на северо-востоке.

В 941 году в Константинополе, возможно, еще были живы старики, помнившие рассказы своих родителей об ужасном нападении варягов, случившемся 81 год назад. Однако с тех пор был пройден большой путь. Около 882 года викинг Олег захватил Киев и сделал его столицей своего нового государства. После смерти его сменил Игорь, сын Рюрика, ставший великим князем Киевским, и именно он в начале июня 941 года отправил против Византии огромную армаду кораблей. Когда Роман узнал об их приближении, сердце у него упало: армия располагалась далеко на восточной границе, а флот разделен между Средиземным и Черным морями. Быстро мобилизовать можно было лишь 15 жалких старых кораблей, которым давно полагалось лежать на свалке. Их до краев нагрузили греческим огнем и под командованием некоего Феофана отправили перекрывать северную оконечность Босфора. Феофан успел как раз вовремя: утром 11 июня на горизонте показался флот русов и сразу перешел в атаку.

Невозможно преувеличить роль греческого огня в византийской истории. Сарацины были слишком хорошо с ним знакомы, но для русов он оказался полной неожиданностью. Когда первый из их кораблей поглотило пламя, остальные резко развернулись, покинули вход в Босфор и поплыли на восток вдоль Черноморского побережья Вифинии, где массово высадились и учинили невообразимые злодеяния в отношении местного населения. Этот ужас продолжался много недель, однако стратег Армениакона Варда Фока поспешил туда с войском, набранным из местных рекрутов, и сдерживал грабежи в ожидании прибытия Куркуаса. Флот тоже был на подходе, и каждая новая эскадра по прибытии тут же вступала в бой. Вскоре защищаться пришлось уже русам; приближалась осень, и им следовало возвращаться домой. Однако было слишком поздно: византийский флот оказался между ними и открытым морем и медленно их окружал. В начале сентября они предприняли отчаянную попытку прорвать блокаду, но внезапно море вокруг них заполыхало. Корабли русов горели как спички, а их экипажи бросались за борт. Те, кому повезло больше, тонули под весом лат и оружия, остальных ждала смерть в залитой нефтью воде, которая пылала так же яростно, как и корабли. В Константинополе Феофана приветствовали как героя.

Прошло всего три года, и Игорь предпринял новую попытку, на этот раз подготовив десантную операцию. Однако Роман не собирался вступать в сражение, если этого можно избежать. Его послы встретили великого князя на Дунае и просто откупились от него. Следующей весной посольство русов прибыло для заключения политического и торгового договора, и в последующие четверть века отношения между Русью и Византией ничем не омрачались.

Иоанн Куркуас увел свою армию обратно на восток. К своему облегчению, он нашел все прежние позиции нетронутыми: его главный враг Саиф ад-Даула («Державный Меч»), эмир Мосула из династии Хамданидов, где-то задержался, и похоже, можно было продолжать прерванное наступление. Поздней осенью 942 года Куркуас после долгой и трудной кампании оказался в Эдессе. Этот город, сдавшийся мусульманам еще в 641 году, мог тем не менее похвастаться долгой и почтенной христианской традицией. Прежде всего он был известен двумя бесценными предметами: письмом Иисуса Христа и портретом Спасителя, чудесным образом отпечатавшимся на ткани (Эдесский убрус, или Спас Нерукотворный). Было известно, что оба предмета – подделки, однако легенды о них оказались очень живучими. Портрет особенно захватил воображение Куркуаса, и он вознамерился его добыть, предложив жителям Эдессы мир и возвращение всех пленных в обмен на это знаменитое изображение. Жители города сначала посоветовались с халифом, который дал им свое позволение, так как другого способа спасти город не было, и лишь после этого передали портрет Куркуасу. Он сразу торжественно отослал его в Константинополь, где у Золотых ворот портрет официально принял патриарх и три оставшихся в живых молодых соправителя, после чего его триумфально пронесли по улицам в храм Святой Софии.

Роман при этом не присутствовал. Ему уже было далеко за семьдесят, и он проводил больше времени с монахами, чем с министрами, постепенно утрачивая власть над государством и погружаясь в нездоровую религиозность. Его мучила совесть, так как троном он завладел при помощи вероломства и обмана, лишив власти законного императора и возвысив до ранга императоров собственных никчемных сыновей. Правда, Христофор подавал некоторые надежды, но двое младших братьев – Стефан и Константин – были печально известны своей распущенностью, а та готовность, с которой Роман уступал их требованиям, явно указывала на ухудшение его состояния. Практически единственным разумным поступком, совершенным им в эти печальные последние годы, стало новое завещание, в котором он подтверждал старшинство Константина Багрянородного, таким образом удалив от власти сыновей после своей смерти. Ошибкой было объявлять о своем решении публично: у его сыновей не осталось сомнений в том, что они должны действовать быстро, иначе все пропало. Если Константин станет главным правителем, на что им надеяться? На изгнание? Кастрацию? Ссылку? Худший исход тоже был вполне возможен; поэтому за пять дней до Рождества 944 года два молодых Лакапина и их сообщники пробрались в спальню отца. Он не сопротивлялся, когда его отвезли в маленькую гавань Буколеон и отправили на Принцевы острова. Там его обрили и заставили принять монашеский обет, чему он, вероятно, был только рад.

К тому времени, как сыновья Романа вернулись в Константинополь, в городе царило сильное волнение. Никто особо не думал о Романе; у всех на устах было имя Константина. Вскоре толпа разозленных и подозревающих неладное горожан собралась у ворот дворца. Люди согласились разойтись лишь после того, как молодой император показался в окне. Выяснилось то, о чем никто не подозревал: народ любил Константина. Он никогда не боролся за эту любовь – напротив, он намеренно оставался в тени. При этом он обладал огромным достоинством – законнорожденностью. Внук самого великого Василия, Багрянородный, он и только он был законным императором Византии. Лакапинов считали выскочками, и их так называемые подданные были сыты ими по горло.

Братья поняли, что просчитались, и повели себя единственно возможным образом – с большой неохотой официально признали Константина старшим императором. Это было ненадежное и неудобное партнерство, и, если бы застенчивого и мягкого Константина предоставили самому себе, он бы позволил этой ситуации затянуться надолго. Однако его жена Елена, дочь Романа, была совсем другим человеком. Она в течение двадцати пяти лет преданно защищала интересы своего мужа, борясь со своими родственниками, и теперь убеждала его действовать, пока еще есть время. 27 января 945 года двух его соправителей арестовали, постригли в монахи и сослали в разные монастыри. Из оставшихся Лакапинов только патриарх Феофилакт и царица Мария в Болгарии все еще занимали высокое положение.

Что касается старого императора, он так и остался жить в монастыре, и совесть по-прежнему его мучила. В Великий четверг 946 года Роман выступил перед собранием из трехсот монахов со всей империи (говорят, даже из Рима), перечислив поочередно все свои грехи и прося отпущения каждого из них. Затем молодой послушник высек его перед главным алтарем, после чего он вернулся в келью. Роман умер в июне 948 года. Его тело отвезли в Константинополь и похоронили в монастыре Мирелейон рядом с женой.

Роман был хорошим императором, может быть даже великим. Он нечестным путем пришел к власти, но пользовался ею мудро и сдержанно и дал империи новое направление развития. Его непосредственным предшественникам пришлось иметь дело с двумя главными проблемами – церковью и Болгарией. Роман решил обе эти задачи: предоставил своим врагам свободу действий, измотал их, а потом позаботился о том, чтобы на их место не пришли другие. Его тайная дипломатия оказалась бесполезной лишь на Востоке, где единственным понятным аргументом была армия и где он смог бросить против сарацин все свои силы, потому что не потерял в битвах с болгарами ни единого солдата. Надо признать, что ему повезло: во-первых, с Иоанном Куркуасом, оказавшимся весьма ценным военачальником, а во-вторых, с состоянием Аббасидского халифата, правитель которого больше не обладал реальной властью. Однако факт остается фактом: впервые с возникновения ислама наступление вели христиане.

Почему же Романа так мало любили его подданные? Просто потому, что им не нравились узурпаторы? Дело в том, что его достоинства были не того свойства, чтобы захватить воображение народа. Он не был великим воином или законодателем, редко появлялся на публике и не устраивал грандиозных представлений в Ипподроме. В общем, несмотря на его старания как следует обеспечить свой народ хлебом, он явно недодавал ему зрелищ. По этой причине народ, думая о нем, вспоминал лишь одно событие в жизни этого способного, тихого и на удивление бесцветного человека – его дорогу к трону. И сам он тоже об этом помнил – так живо и с таким сожалением, что последние несколько лет его жизни прошли в беспрестанных муках. Приятно думать, что он умер со спокойной душой, получив прощение за свои грехи.