Вокруг его кровати столпились дети. Гидроцефал, немой, те, у кого были когти, и другие, смотревшие на него большими немигающими рыбьими глазами. Шэд содрогнулся, подумав, как близок был к тому, чтобы стать им всем родней. Тэнди Мэй с ее кузеном были чертовски заняты, создавая здесь, в Уэйнскроссе, свою семью.

Шэд лежал на толстом матрасе, набитом гусиным пером, под тяжелыми одеялами. От тепла и уюта клонило в сон. Он пытался остаться в сознании, но продолжал проваливаться в дремоту, его мысли путались, пока в комнате не раздался уверенный мужской голос, который Шэд узнал.

Сначала ему сделали три подкожные инъекции – две в живот и одну в бедро. Капельницу смогли поставить с четвертой попытки. Затем в дело пошла швейная игла, она входила в плоть и выходила, туда и обратно. Сперва на боку, потом на груди, а после его, черт возьми, перевернули и начали зашивать рану на заднице.

Шэд почувствовал брызги – кровь плеснула в одну сторону, а затем полилась в другую. Пятна с простыней и подушек никогда не сойдут, но Шэд знал, что белье все равно не выбросят.

Он то отключался, то приходил в себя. Боль была сильной, но уже не такой, как раньше. Отчаяние отпустило. Помогли транквилизаторы. Нервы напряглись. Руки сжались в кулаки, и Шэд прижал их к ногам, покрытым синяками.

Он повернулся в кровати и увидел спящего на стуле дока Боллара, на полу – врачебную сумку и кофейник, а на потолке – включенную люстру, в которой перегорели три из четырех лампочек.

Наступила ночь, мерцающее небо выплескивалось через окно на одеяла. Мимо открытой двери прошел тыквоголовый мальчишка, заглянул в комнату и поймал взгляд Шэда. Мальчишка разжал крошечные челюсти под гигантским черепом и произнес:

– Тебе нужно поспать.

Шэд так и сделал.

Он проснулся с сильной болью в глубине живота, но все остальное по большей части онемело. Попытался пошевелиться и сумел чуть перекатиться на бок. Вот и все. Вытянув шею, он смог заглянуть за край кровати и увидел на полу окровавленные полотенца и тряпки. Брошенный кетгут  и резиновые перчатки. Комья высохшей грязи и мха, осколки стекла, шипы и деревянные щепки.

У дока Боллара отросла трехдневная белая щетина, покрытое шрамами лицо было напряженным. Он неловко свешивался со стула со спинкой из горизонтальных перекладин, словно ему было неудобно и у него начался геморрой от сидения в уличном сортире.

Этот человек всегда выглядел так, будто проснулся пять минут назад и одевался без зеркала. Другим Шэд его не видел. Редкие волосы сбились в один дикий пучок, откинутый назад, точно крышка на приоткрытом серебряном сливочнике. Док был маленьким и с каждым годом все больше съеживался, горбился, из-под рубашки торчали острые лопатки. Он был тощим, и только его ступни выглядели просто огромными. Казалось, сейчас он снимет свои коричневые клоунские ботинки, и это окажется шуткой. Можно было подумать, что без этих громадных ног док вылетел бы в окно смятым воздушным шариком.

Глаза дока открылись, повращались секунду и сфокусировались в ярком свете дня.

– Ты знаешь, где находишься, Шэд Дженкинс?

– Да. Как давно я тут?

– Три дня.

Что ни делай с собой, от символизма не уйти.

– Кто еще здесь? – спросил Шэд.

– Только Тэнди Мэй с детьми. Мне ведь не нужно тебе о них рассказывать?

– Нет. А что насчет ее мужа?

– Он сбежал несколько месяцев назад. – Док со стоном поерзал на стуле, подался вперед, но не встал. – Перестань задавать глупые вопросы. Тебе нужно в больницу.

– Сильно пострадал?

– А не хочешь сначала рассказать, что, черт возьми, с тобой случилось?

– Нет.

Ответ разозлил старика, заставил его оглядеться, будто он хотел взять молоток и ударить Шэда по голове. Вместо этого док схватил остывший кофе и раздраженно вздохнул. Запах свернувшегося молока вызвал у Шэда гримасу. Он почувствовал, как швы на лице натянулись.

– Я хорошо тебя зашил, но раны опасные. Могу сказать, что ты, наверное, самый счастливый сукин сын, которого я когда-либо видел. По всем правилам ты должен был умереть от одной только кровопотери. Пуля прошла через мягкие ткани, не задев жизненно важные органы. Кто бы ни стрелял в тебя, он, наверное, стоял на приличном расстоянии. – Док с минуту молчал, надеясь услышать ответ, а затем продолжил: – Чуть ближе – и тебя бы распотрошило. Я собираюсь перевести тебя в Главную городскую больницу Поверхое.

– Нет, док.

– Я должен сообщить шерифу…

– Уже три дня прошло. Тэнди Мэй до сих пор не сообщила?

– Видимо, ты велел ей этого не делать. Ты был непреклонен, выскользнул из постели и сильно перепугал женщину. Она, должно быть, думает, что ты перевозил виски и тебя подстрелили федералы.

– Хорошо.

– Но ведь не это произошло?

– Нет.

– У тебя неприятности с теми змеиными людьми?

Сейчас не было причин лгать.

– Да.

– Они могут прийти за тобой.

– Нет, не могут.

Док слегка удивился, на его лице отразилось беспокойство.

– Неужели ты… – Он сделал заметную драматическую паузу, словно репетировал на театральных подмостках сцену из «Кто боится Вирджинии Вульф?». – Неужели ты…

– Что?

– Ты убил их всех?

– Прекрати нести чушь, док. Почему ты не позвонил Уинтелу, когда меня увидел?

Чувство стыда исказило лицо дока. Он выставил вперед свои клоунские ноги и уставился на них.

– Насколько я смог понять, ты отправился по Евангельской тропе. Случись беда с моей сестрой, я поступил бы так же. После осмотра тела Меган у меня не нашлось ответов для твоего отца. У шерифа их тоже нет. Это терзает меня. Я вырос здесь, в Лощине, так же, как и ты. Я знаю об этих горах.

Док замолчал, будто и без слов все было понятно. Шэд нахмурился, но спустил все на тормозах, ему это было выгодно. Вот к чему привело развитие науки и медицины в этом округе.

Возможно, док давал ему передышку, поскольку чувствовал вину за то, что напортачил с причиной смерти Меган. Или его просто тошнило от Лощины, от Шэда, от больных младенцев, которых он продолжал принимать.

– Теперь, когда ты… закончил свои дела с той дорогой, я обязан доложить обо всем, Шэд Дженкинс.

– Я еще не закончил, док.

– Сынок…

Когда они тебя не слушают, а ты лежишь на спине, напомни о том, что вас связывает.

– Помнишь, я натыкался на тебя на нижних отмелях? Твои ноги лежали прямо в воде. Я останавливался, подбирал тебя, пока течением не унесло, и отвозил домой. Твоя жена всегда пыталась заплатить мне сорок долларов. Не знаю точно, как она дошла до такой цены.

– Это все деньги, что у нее были зараз, – ответил док. – Я ограничивал ее в расходах, поскольку она ездила по всему чертовому округу в поисках гаражных распродаж и притаскивала домой самую уродливую и бесполезную мебель, которую можно себе представить. Плетеную. Эта проклятая плетенка. Люди, которые делают плетеные сиденья, бесчеловечны, их следует сжигать на костре.

У дока были свои заскоки.

– Не могу сказать, что я виню тебя.

– Ты ставишь меня в затруднительное положение.

– Три дня назад ты, возможно, и был в затруднительном положении. А теперь это, в общем, запоздалая отговорка.

Док обдумал его слова:

– Хорошо, я не пойду в полицию. И стану отрицать, что был здесь. У меня в жизни и так достаточно неприятностей.

– Как и у всех нас. Спасибо.

– Ты не мог бы объяснить, почему не хочешь ехать в больницу? Ранение тяжелое. У тебя внутренние повреждения. Даже если выздоровеешь, будешь прикован к постели несколько месяцев. Хромота останется навсегда.

– Я прошел через огонь, док. Бог меня не хочет. Если бы хотел – забрал бы.

– Ты бредишь.

– Думаешь?

Плечи дока Боллара поникли, он отступил, побежденный задолго до того, как пришел в этот дом. Исповедальным шепотом он спросил:

– Что случилось в терновых лесах, Шэд Дженкинс?

Джерилин мертва. Реби мертва.

Харт и Хауэлл Вегги мертвы. Одного Шэд убил собственными руками.

Как описать сокрушительную природу всего этого? Преступления, связанные с его поисками? Громадную пропасть, которую он пересек?

Шэд минуту облизывал губы, пытаясь подобрать верные слова, и выглядел таким же бестолковым и обескураженным, как и старик. Есть вопросы, на которые ты никогда не смог бы ответить вслух. Наконец ему удалось произнести:

– Как там ваши мозоли, док?

Тэнди Мэй Ласк, мать Меган, третья жена Карла Дженкинса, всегда была немного кривоногой. Но за последние двадцать лет она прибавила в весе и родила так много детей, что теперь ее колени были постоянно выгнуты.

Тэнди Мэй вошла в комнату, переваливаясь так, словно у нее трещина в тазу или она когда-то переломала ноги. Несколько больных детей сгрудились вокруг нее, другие тащились позади и оставались в темном коридоре.

Иногда, проезжая мимо фермы Ласк, Шэд останавливался на шоссе – восемнадцать, глядел на дом и гадал: каково было бы дольше двух лет иметь в мачехах Тэнди Мэй? Он стал бы сильнее или просто быстрее слетел бы с катушек? И как Меган пережила бы трудные времена, если бы о ней всегда заботилась мать?

Иные печали могут долгие годы иссушать тебя по миллиметру без твоего ведома, пока однажды не проснешься совершенно опустошенным, не имея ни малейшего представления, как же это произошло.

Именно такое выражение лица было сейчас у Тэнди Мэй Ласк. Она выпроводила детей заниматься домашними делами. Малыши заковыляли, покатились и поскакали прочь, извиваясь и ползая в хаосе незавершенных тел. Ни к кому из них Тэнди Мэй не обращалась по имени.

Рядом остался только тыквоголовый мальчик. Он примостился у самой двери, но время от времени заглядывал в комнату. Шэд помахал ему. Мальчишка в ответ пошевелил пальцами. Их было всего четыре.

Лицо Тэнди Мэй было сжатым точно кулак, каменным, но не то чтобы злым. Она по-прежнему сохранила некоторую моложавость, будто старилась не вполне естественным образом. Будто прожитые годы ей навязали. Возможно, именно так она себя и ощущала.

Что с тобой делает рождение такого количества больных детей и невозможность все это остановить? Шэд видел, как муж Тэнди Мэй заставлял ее год за годом беременеть в надежде, что появится наконец один нормальный сын. Мальчик, которого можно научить играть в бейсбол и водить машину. Что же заставило его уйти после стольких попыток?

Тэнди Мэй села на край кровати и уставилась в пол, словно ждала побоев. Шэд начинал понимать, что происходило в этом доме.

– Спасибо, что приняла меня, – сказал он.

– У меня не было выбора, – ответила она без всякой враждебности.

– Ты могла бы позвонить шерифу.

– Думаю, ты бы убил меня. Ты был так близок к смерти, как ни один человек или зверь, которых я когда-либо видела. Но велел мне не звонить, вот я и не стала.

Он этого не помнил.

– Могла бы связаться с моим отцом.

Это нисколько ее не встряхнуло. Казалось, Тэнди Мэй не осознавала, что когда-то была замужем за Карлом Дженкинсом. И что такого рода ситуацию кто-то может посчитать неловкой.

– Я подумала, он знает про твои замыслы и уже смирился с ними. Такой уж твой па.

– Ты давно его не видела.

– Люди не меняются.

– Пожалуй, соглашусь.

Тыквоголовый мальчик вышел из комнаты. Половицы заскрипели.

– Хочешь теперь поговорить о Меган, да?

– Да. Она когда-нибудь навещала тебя, Тэнди Мэй?

– Пару раз за последние несколько месяцев. Заезжала время от времени. Она и эта Келли Энсон.

– Чтобы выгрузить виски?

Она кивнула.

– Мой муж, Джимми Рэй, к нему пристрастился, хоть и не давал себе волю, как некоторые в Лощине.

– Келли сказала, что не знает о ферме.

– Ты спрашивал, видела ли она моих детей, да? Она никогда их не видела.

– Ей не знакома фамилия Ласк.

– Десять лет назад нам пришлось продать ферму. С тех пор мы ее арендуем и работаем на владельца. Его зовут Сирил Пэтчи. Это «Местечко Пэтчи». Когда заказываем виски, используем имя Сирила.

– Не знал.

– И не обязан.

– Каково было увидеться с Меган после стольких лет?

Тэнди Мэй впервые посмотрела ему в глаза.

– Это немного успокоило мое сердце. Мы разговаривали не как мать и дочь. Болтали, будто парочка городских дурочек. Она и одна приходила, помогала мне с малышами. Ей нравилось брать их с собой к реке и гулять там по утрам, когда шел дождь. Мы прекрасно ладили, она никогда не отчитывала меня за выбор, который я сделала.

У Шэда сложилось впечатление, что Тэнди Мэй искренне сожалеет о потерянных годах. Он попытался положить руку ей на локоть, но из-за этого швы начинали натягиваться.

– Как она попадала сюда в одиночку? – спросил он. – Пешком идти слишком далеко. А брать пикап без ведома па она не могла.

– Не знаю. Она просто появлялась. Я думала, что Келли высаживала ее на дороге.

– Нет, – сказал Шэд. – Только не Келли.

– Ну, тогда кто-то другой.

Правильно, кто-то.

– Она хоть раз говорила о ком-нибудь в своей жизни? О парне или мужчине?

– Нет. Но ближе к концу… В последний раз или два, когда я ее видела… Она казалась чем-то взволнованной. Счастливой, какой и должна быть молодая девушка.

– Влюбленная девушка?

Тэнди Мэй, которая оставила его отца, чтобы сойтись с собственным кузеном и налаживать жизнь на арендованной ферме с умирающим вишневым садом, которая, вероятно, много понимала в любви, ответила:

– Может быть. Она засияла по-новому. Иногда, успокоив детей, спускалась к реке с блокнотом и ручкой. Я думаю, писала стихи.

– Или письма.

– Может, и так. Вода протекает по краю нашей земли, а потом уходит на восток, дальше того места, откуда ты спустился. Я не строила из себя мать, не мое это было дело. У Меган имелось собственное мнение. Может, она и встречалась там с парнем. Точно не знаю.

В Шэде проснулась ярость. Ему захотелось схватить Тэнди Мэй за плечи, встряхнуть и спросить, почему она позволила дочери спускаться туда одной. Столько времени прошло, почему было не задать вопросы и не докопаться до правды, вместо того чтобы заставлять ее приглядывать за постоянно растущей оравой больных детишек.

Мег спускалась к реке и отправляла по воде письма своей новой любви. Тому, кто процитирует их, когда встретится с ней позже. Ночью. На дурной дороге.

Три недели спустя Шэд почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы выйти наружу. За все это время он ни разу не говорил с отцом и гадал, беспокоится ли тот. Или па занят вырезанием и полировкой надгробия Меган.

Декабрьский воздух был тяжелым, бодрящим и холодным. Снега в Лощине не случалось почти двенадцать лет, но Шэд не удивился бы, если бы небо раскололось и обрушилось метелью. Что наверху, то и внизу. Становилось все холоднее, но он по-прежнему боролся за свое хладнокровие.

Когда Шэд решил, что справится, он пересек фермерские земли, добрался до реки и сел на берегу. Интересно, змеиные проповедники по-прежнему преследовали его? Лукас Габриэль не хотел обращаться в полицию, но неужели он в конце концов это сделал? Побывали ли после него в поселке Инкрис Уинтел и Дейв Фокс?

Шэд наклонился, опустил ладони в ледяную воду и плеснул в лицо. Нет, мысли все еще туманились. Дейв за три недели не догадался проверить ферму Тэнди Мэй. Либо всем наплевать, либо они считали, что Шэд сгинул на хребте Ионы, либо Дейв точно знал, где он, крутился поблизости, но давал время прийти в себя.

В нескольких ярдах стоял тыквоголовый мальчишка, прячась за небольшой рощицей тополей. Шэд помахал ему, а тот взмахнул четырьмя пальцами, подзывая.

– Папа, – сказал мальчик с тяжелым печальным вздохом. Его странный голос разнесся по лесу и эхом отразился от бьющейся о скалы воды. На миг Шэду показалось, что малыш его назвал своим папой. Но нет, дело было в другом.

Ох, мама, теперь-то что?

Шэд встал, подошел к мальчику и увидел полевые цветы, разложенные на клочке размытой земли.

На неглубокой могиле.

Казалось, что после дождя со склона промчался поток и размыл широкую прогалину.

Лоб и глаза мужчины скрывала грязь, но его нос и подбородок обнажились. Бурыми сорняками торчали несколько прядей волос. Бо́льшая часть плоти исчезла, челюсти разорвали звери, пытаясь добраться до языка.

Итак, вот он – Джимми Рэй Ласк.

Шэд повернулся что-нибудь сказать, но мальчишка исчез в кустах. Краем глаза Шэд заметил Тэнди Мэй, которая шла прямо на него с одним из своего выводка на руках. Пора бежать? Неужели она собралась пристрелить его за то, что он нашел тело?

Шэд не уходил лишь по инерции. Куда ему было деваться?

Насколько он мог видеть, у крепко спеленутого в одеяло младенца вместо ушей были дырки.

Посмотрев на могилу, Тэнди Мэй произнесла:

– Я его убила.

– Это я сообразил.

– Из его собственного ружья. Потом бросила в грузовик и привезла сюда.

– Ясно. На то была какая-то определенная причина?

Не то чтобы хоть кому-то нужна причина.

Замкнутое лицо Тэнди Мэй чуть посветлело.

– Он хотел прекратить.

Шэд понял, что она имела в виду, но не мог не повторить:

– Прекратить?

– Перестать делать мне детей, – объяснила она.

Шэд знал, что с такими людьми о подобных вещах не разговаривают, но не смог промолчать. Его голос звучал более устало, чем Шэд себя чувствовал.

– А почему ты хотела еще?

– Ты не заметил?

– Думаю, что нет.

– Они мальчики, – сказала она. – Все мои дети. Они мальчики. Я хотела еще одну девочку. И не позволяла ему останавливаться, пока он не подарит мне дочь.

– Но почему ты так сильно хотела девочку?

Тэнди Мэй нахмурилась и коснулась лба свободной рукой, будто кто-то стучался изнутри ее черепа.

– Мне нужно было загладить вину за то, что я оставила Меган.

В этом не было никакого смысла.

– Но после всех этих лет вы с ней снова общались.

– К тому моменту я уже сделала это.

Младенец бросил бутылочку на землю. Шэд с кряхтеньем наклонился, поднял бутылочку и почувствовал знакомый резкий запах. Он брызнул несколько капель на ладонь и увидел, что жидкость прозрачная. Шэд обмакнул в нее кончик языка.

Тэнди Мэй поила младенцев виски.

Шэд уставился на нее со смесью сожаления, беспомощности и равнодушия.

– Только это заставляет их замолчать, – сказала она. – Малыш, которого я держу, глухонемой, еще у него нет коленей. Думаешь, можно так жить, не поддерживая себя домашним виски?

– Нет, – прошептал он.

– Собираешься сообщить об этом в полицию?

– Нет.

Если шериф Уинтел посадит ее в тюрьму, кто, черт возьми, будет заботиться о больных детях?

– Так я и думала. Ты даже не выглядишь расстроенным. Тогда сделай одолжение и засыпь нос Джимми Рэя. У него всегда был чертовски большой нос, нужно было сперва его отрезать.

Тэнди Мэй поплелась с младенцем обратно. Тыквоголовый парнишка выскользнул из кустов и принялся пинать цветы и листья, целясь в нос своего мертвого отца. Шэд некоторое время постоял в тишине, затем, дрожа, побрел прочь. Капля выпитого виски вызвала у него страшную жажду.

На берегу реки росли колючие кустарники. Где юная девушка могла расцарапать щеку, прежде чем легла поспать, или помечтать, или поплакать, или поволноваться, или что-то тихонько напеть? Где она могла уединиться с мужчиной, – возможно, в первый раз, а возможно, и в последний?

Носок сапога задел бугорок в грязи.

Идешь и спотыкаешься обо что-то. И никогда не знаешь, что найдешь.

В земле оказалась наполовину закопанная пивная бутылка.

Шэд вытащил ее и увидел внутри листок бумаги.

Он разбил бутылку о камень, перебрал осколки и обнаружил, что листок аккуратно сложен вчетверо.

Шэд развернул его и прочел:

«Рад видеть, что с тобой все в порядке».