Ноябрьские ветры проносились сквозь карликовые дубы, окружавшие участок. Сосновые рощи раскачивались и кренились в такт песне ветра. Сухое русло ручья, залитое лунным светом, тянулось к чахлым фруктовым деревьям на западной стороне. Еще за четверть мили Шэд почувствовал ненавистную пустоту отцовского дома и остановил машину, не уверенный, хватит ли ему сил ехать дальше этим вечером.

Его «Мустанг» был особенным. Под завязку нагруженным жизнью и смертью. Это был небесно-голубой «Босс 429» шестьдесят девятого года, с мощностью в триста семьдесят пять лошадиных сил и четырьмястами пятьюдесятью фунт-футами крутящего момента. Больше и тяжелее, чем модель предыдущего года, и гораздо лучше в управлении. Горный туман прорезал свет четырех фар, а салон был более округлым, с отдельными местами для водителя и пассажира.

Сейчас водительское сиденье было идеально отрегулировано, Шэду даже не приходилось сильно давить на газ, все происходило само собой. Гул двигателя входил в его тело, делался частью пульса.

У машины была своя история. Два предыдущих владельца умерли, можно сказать, за рулем. Хотя жалеть их не стоило.

Один выпендривался перед своей девушкой. Запустил руку ей под юбку и выписывал кренделя по кукурузному полю ее дяди, сбивая чучел. Вот настолько можно сдуреть от скуки, когда не блокируешь полицию штата ради перевозчиков. Не придерживаешь педали, отрезая патрульные машины, чтобы притаившиеся грузовички с виски могли ускользнуть.

Жил глупо и умер нелепо.

Призовая свиноматка выбралась из загона, побежала через поле, наткнулась на следы шин и принялась жевать раздавленную кукурузу. Водитель увидел ее и резко затормозил, кончик его подбородка ударился об руль. По всему видно, сердце у парня было на месте – нельзя давить чужую скотину. Челюсть ему мгновенно раздробило, а следом случился сердечный приступ. Парень умер еще до того, как машина остановилась. Его пальцы продолжали шевелиться внутри девчонки, когда ту тряхнуло.

Второй водитель был двоюродным братом Луппи из соседнего округа, они с Шэдом однажды встречались. Лет двадцати пяти, жеманный и до того самовлюбленный, что всегда носил при себе карманное зеркальце. Мечтал сбежать в Голливуд и стать звездой мыльных опер. На кино ему было плевать, он хотел лишь сниматься в сериалах, чтобы мама, тети и кузины каждый день видели его по телевизору.

Он был настолько одержим своей ранней залысиной, что не мог перестать на нее пялиться. В машине постоянно разглядывал себя в зеркале заднего вида, взбивал кудри, зачесывал их вперед – делал все, чтобы прикрыть лысеющий лоб.

Дергая себя за редеющие вихры, он пропустил знак остановки в центре города. Рев клаксонов заставил парня обратить внимание на дорогу, но поздно. Он запаниковал, нажал на тормоз и съехал на обочину. «Мустанг» медленно развернулся на триста шестьдесят градусов на перекрестке перед домом Чаки Иглклоу и ударился о пушку времен Гражданской войны, которая стояла на небольшом клочке дерна. Дверца распахнулась, парень вывалился на проезжую часть. Ему удалось подняться на ноги, прежде чем его размазала по асфальту мама Чаки, которая сворачивала к дому в своем пикапе. Она везла обед для сына. Хашпаппи  и оладьи из сладкого картофеля.

От удара о пушку на машине даже царапины не осталось. Чаки выбежал на улицу проверить, как там его мать, и завопил: «Ма, с тобой все в порядке?»

Та крикнула в ответ: «Какого черта ты обо мне беспокоишься? Не меня намотало на ремень вентилятора».

Мысль о том, что машина напрямую связывает тебя со смертью, придает сил. Просто катаешься кругами, едешь к шоссе, но никогда на него не выезжаешь – проскакиваешь съезд и возвращаешься обратно. Это заставляет чувствовать себя непобедимым. В каком-то извращенном смысле. Словно за спиной сидит черный ангел и наблюдает за тобой, пока ты его не взбесишь. В этом весь фокус.

Шэд снова завел «Мустанг» и медленно покатил к дому отца.

Что-то в этом месте наводило на печальные мысли. Может, расположение, или то, что отец строил дом – из цемента, кирпича и бруса – пока мать Шэда умирала от пневмонии в трейлере на краю участка.

Растущая тень от ее надгробия упала на дорогу у подножия холма, когда луна поднялась до середины неба. Шэд никогда не наступал на тень.

Мег тоже тут похоронят. Папе потребуется месяцев пять, а то и шесть, чтобы вырезать в карьере камень, обтесать его, отполировать. Он вложит в этот камень больше любви, чем проявлял хоть к кому-то. Такой уж человек. Шэд не испытывал по этому поводу обиды. Собственного отца нельзя осуждать, что бы тот ни сделал. Существуют границы родства, которые не переступают.

Близилась полночь, и папа сидел на крыльце в кресле-качалке. Возле его ног, дрожа, плюхнулся щенок гончей. Щенка звали Нытик. Каждого пса, когда-либо принадлежавшего отцу, звали Нытик. На то была причина, но Шэд ее не знал.

Как бы сильно ни падала температура, холод почему-то никогда не беспокоил отца. Даже когда на щетине появлялись кристаллики льда, он продолжал сидеть, покачиваться и ждать.

Как и всегда, отец играл сам с собой в шахматы, лунный свет мерцал на отполированных кварцевых фигурах ручной работы. Старик делал за ночь всего три-четыре хода. Он относился к игре серьезнее, чем можно было подумать. Шахматы вносили в его жизнь еще бо́льшую пустоту. Отец просто не знал, чем себя занять с тех пор, как его бросила третья жена.

Постоянно заряженное ружье лежало у него на коленях.

Воротник вверх. Согретый жаром скорби, Шэд направил «Мустанг» вперед. Машина помогала ему оставаться в прошлом, там, где ему и следовало быть.

По плечам пробежала дрожь, когда он подумал о пустой комнате Мег. Шэд крепко сжал руль и, стиснув зубы, проехал сквозь тень от маминого надгробия. Подобные символы способны измучить. Всегда нужно быть начеку.

Он вновь почувствовал, что в горах кто-то думает о нем, думает с тревогой и горечью.

Шэд припарковался и поднялся на крыльцо. Отец оглянулся, на его губах появилась скупая улыбка.

– Привет, сынок.

– Привет, па.

– Позволил бы тебя встретить.

Шэд покачал головой.

– Я предпочел так. Появилась возможность заново с собой познакомиться. Глянуть, что за народ собирается в полях у реки.

– Кому-нибудь из них хватило ума поздороваться?

– Некоторым.

– Большего и ожидать не стоило.

Стоило, только смысла особого в этом не было. Отец нахмурился, но больше ничего не сказал. Он уставился на руки Шэда, словно проверяя, есть ли на них тюремные татуировки, гадая, какие же истории могут выдать новые шрамы. Драки, поножовщину, сморщенную от тугих наручников кожу на запястьях.

Отец справлялся с горем и угрызениями совести даже хуже, чем Шэд. Не хотелось думать о старике как о слишком ранимом сломленном неудачнике, который частенько погружался в жалость к самому себе, но именно так оно и было. Отец выбросил все, что принадлежало его женам: каждую чертову тарелку, простыню или диванную подушку, к которым они хоть раз прикасались. Ходил по собственному дому так, словно стены сдирали с него кожу.

Память его и без того была слишком крепкой, и в лишних напоминаниях о пережитом он не нуждался. Отцу невыносимо было владеть чем-то с историей. Тем, что он не сотворил своими руками.

В прошлом месяце Карлу Дженкинсу исполнилось шестьдесят три года, и он наконец поддался возрасту – плоское широкое лицо сделалось жестким как камень. Крепкий, мускулистый и кряжистый, он, казалось, прятал внутри сжатую пружину и оттого выглядел так, будто вот-вот бросится на тебя. Па двигался с устрашающей медвежьей грацией, с ощущением безжалостной силы.

Обычно он носил короткую прическу, но с тех пор, как умерла Мег, некому стало его стричь. Шэду нравилось: седая шевелюра придавала отцу добродушный вид, смягчала непроницаемый взгляд темных глаз. Шэд начал седеть в семнадцать, а теперь, в двадцать два, у него были совершенно белые виски и прядь в челке, отчего на первый взгляд он казался старше собственного отца.

Па передал детям некоторую меланхолию, но не свое уныние. Его первая жена сбежала с продавцом сельхозтехники, который пытался продать им подержанную молотилку для кукурузы. Не так уж много нужно, чтобы соблазнить женщину и убедить ее покинуть Лунную Лощину.

Вторая жена – мать Шэда – умерла менее чем через год после свадьбы, спустя три недели после рождения сына и задолго до того, как был обтесан и уложен в крышу дома последний брус.

С ужасной историей можно покончить ни черта не делая. Просто посиди подольше, и все само пройдет.

Третья жена, Тэнди Мэй Ласк – мать Меган – родила Мег, прожила тут около трех лет, а затем сбежала из города со своим кузеном, в которого всегда была влюблена. Но уехала недалеко. Сейчас они жили милях в двадцати отсюда, в Уэйнскроссе, обремененные выводком детей-калек. Двое с ластами вместо рук, один гидроцефал с отеком мозга и огромной головой, еще один без костей в челюсти и почти без позвоночника.

Мег больше не видела свою мать. А Шэд иногда ездил на ветхую ферму Ласк с умирающим вишневым садом, смотрел, как дети катаются и ползают по двору, и пытался понять, какой во всем этом смысл.

Па не задавал никаких вопросов и сам ни за что не заговорил бы о Мег. Он поставил дробовик в угол, взял с перил крыльца пиво и передал его Шэду, жестом приглашая присесть. Шэд скользнул на подвесной диванчик и притворился, что пьет из банки.

Отец никогда не предлагал ему поиграть в шахматы. Па играл в одиночку, в собственном темпе, чтобы сохранить опору в этом мире. Он просиживал за игрой ночи напролет, и на то у него были причины. О некоторых из них Шэд догадывался, но вникать не хотел. Есть вещи, которые лучше не замечать.

Им придется медленно подступаться к смерти Меган. Присутствие сестры тяжело давило на плечи Шэда. Он чувствовал ласковое прикосновение к спине – так делала Мег, когда он надрывался, рубя дрова. Женщины всегда гладили его, похлопывали, мол, «малыш, все будет хорошо, иди спать». Он знал, что сам в этом виноват.

Пройдет время, прежде чем он привыкнет думать о сестре в прошедшем времени. Даже о матери Шэд порой говорил так, будто встречался с ней всего пару дней назад, хотя на самом деле никогда ее не видел. Когда нуждаешься в семье, создаешь ее из того, что есть под рукой.

Он заглянул в окно, но в доме было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. Пес сел, яростно почесал ухо и снова лег с протяжным вздохом.

– Зик Хестер приходил искать тебя три или четыре дня назад, – сказал па. – Он ждал, когда ты выйдешь.

– Доставал тебя?

– Нет, но у этого парня короткая память. Не очень-то он помнит, что с ним случилось в прошлый раз.

– Помнит.

– Плоховато, я думаю.

Может, так оно и было, а может, нет. Шэд полагал, что скоро узнает. Гордость в голосе отца ошеломила сильнее, чем он ожидал. Если бы па хоть раз сказал так о чем-то, что не довело Шэда до тюрьмы.

– Он что-нибудь говорил о Мег?

– Тебе лучше не знать, что он сказал о ней. Я пошел за дробовиком, но, когда вернулся к двери, Зика и след простыл.

Па напоминал полицейского, охранявшего место преступления. Тело убрали, но пол все еще был в крови.

– Он дурак, па. И не стоит даже того, чтобы из-за него злиться.

– И это ты мне советуешь? После того как два года провел на севере штата за то, что начистил ему морду?

– Но я тогда не злился, – заметил Шэд.

– Ты, сынок, лови своих блох, а моими я сам займусь. Так-то.

– Конечно.

В Шэде вновь встрепенулась ярость, но он сдерживался. Это был не гнев. По крайней мере, не обычный гнев. Шэд подавил стон, чувствуя, как сумятица внутри на миг нахлынула, а затем успокоилась. Пес заскулил не сводя с него глаз. Зик Хестер хотел Меган, по-другому не скажешь, но, пока она расцветала, ей всегда удавалось от него ускользнуть. Шэд делал, что мог. Это сводилось к нескольким честным предупреждениям, но Зик был слишком тупым, чтобы к ним прислушаться. А может, просто не понял, куда клонит Шэд.

Так продолжалось пару лет, до той ночи, когда Зик подловил Мег за винокурней Криско Миллера на Суитуотер-Крик. Пока Шэд развлекался с Элфи, Зик все силы бросил на Мег. Довольно крепко избил ее, сломал запястье и вывихнул левое колено, но не получил того, что хотел. Стоило Мег разозлиться, в ней вспыхивало адское пламя. Руки у нее были отцовские – маленькие, но крепкие.

Ей удалось врезать Зику по губам и сломать гнилой передний зуб, который торчал среди прочего коричневого кошмара у него во рту. Боль отшвырнула Зика в сторону, Мег вырвалась, уползла в заросли и спряталась.

Идти к врачу она отказалась и провела в постели лишь одни выходные, а затем вернулась к домашним делам. У Мег была сила воли, которую Шэд так и не приобрел. В те два дня они много разговаривали, но он не мог вспомнить ни слова. Сейчас ему было тяжело даже мысленно представлять ее голос. Пытаясь заглушить воспоминания, он стискивал кулаки и прижимал их к вискам. То, как она на него повлияла, и было ее единственным голосом.

Шэд подкараулил Зика Хестера возле «Пены и помпы» Гриффа и сломал ублюдку челюсть, скулу, нос и левую руку в трех местах.

Правда, он тогда ни капли не злился. Напротив, его отчего-то окутало ледяное спокойствие, такого он раньше не испытывал. К Зику, ползавшему на животе и скулившему от боли, Шэд чувствовал только жалость и тоску.

Когда шериф Инкрис Уинтел спросил, из-за чего все произошло, Шэд отказался объяснять. Некоторые обстоятельства лучше держать в секрете, насколько это возможно. И тогда с молчанием приходит твердость.

Возможно, этот талант он унаследовал от отца. Шэд с готовностью сел на два года и сумел закончить за решеткой три семестра колледжа. В общем, весь тюремный срок он читал по книге в день и лишь один раз видел, как умирает человек.

Отец с минуту изучал шахматную доску, прежде чем передвинул белого слона.

Шэд оглядел поросшую кустарниками местность, пытаясь различить там какое-нибудь движение. Его вновь охватило знакомое ощущение запертой клетки. К маленьким страхам можно быть готовым, но нельзя от них избавиться. Темная земля простиралась до заросших сорняками пастбищ, и, несмотря на конец осени, приторно пахло жимолостью.

– Что произошло, па?

Превосходное самообладание отца дрогнуло, угловатое лицо вытянулось. Старик открыл и снова закрыл рот. Затем, откашлявшись, вернул белого слона на прежнее место.

– Она так и не вернулась домой.

Шэд ждал, но отец больше ничего не добавил.

– Что, черт возьми, это значит?

– Она, как всегда, пошла в школу и просто не вернулась.

Значит, эту историю придется из него вытряхивать. Шэд швырнул банку с пивом через крыльцо, встал и приблизился к отцу.

– Расскажи мне. О том дне.

– Ты ничего не изменишь, сынок.

– Я понимаю. – Его пальцы сжались, словно он тащил слова наружу. – Но мне нужно знать. Сделай это для меня. Как бы больно тебе ни было.

Па медленно взял себя в руки. Закрыл глаза. Его подбородок опустился и застыл. Шэд постучал костяшками пальцев по шахматной доске, стараясь не задеть фигуры. Отец открыл глаза.

– В тот день я старался не волноваться, – сказал он. – Подумал, может, она отправилась куда-то с этой девчонкой Лувеллов. В кафе, на детское родео в Спрингфилде. Так или иначе, они при деле. Ты же знаешь, что твоя сестра была хорошей девочкой, она не делала того, чем занимались другие. Когда наступил вечер, я сел за телефон, но никто ее не видел. В десять часов я позвонил в офис шерифа. Она же всегда предупреждала меня, если уезжала. Этот чертов Уинтел не обратил на меня никакого внимания, но Дейв Фокс тут же отправился на поиски. И нашел ее на следующее утро.

С трудом сохраняя самообладание, Шэд наклонился ближе, но отец снова уперся в невидимую стену.

– И что же с ней произошло?

– Никто точно не знает. Она просто… уснула там, на Евангельской тропе.

– Ты мне не так говорил.

– Именно так, сынок.

– Ты сказал…

– Я знаю, что сказал. Правду – вот что.

Когда отец больше месяца назад позвонил в тюрьму, его голос болезненно срывался. Это был единственный звонок Шэду за весь срок. И, едва коснувшись трубки, тот понял, что вести ужасные. Па произнес ровно одиннадцать слов и повесил трубку раньше, чем Шэд успел ответить.

«Твою сестру убили. Приезжай домой, прежде чем начнешь жить своей жизнью».

Па не видел разницы между тем, что сказал по телефону, и тем, что говорил сейчас. Шэду пришлось принять это.

Он прикусил язык и снова всмотрелся в темноту.

– Там же вообще ничего нет. Ведь Евангельская тропа ведет к эстакаде, верно? Почему Мег оказалась рядом с ущельем?

– У меня нет ответов.

– Но от чего она умерла?

– Этого я тоже не знаю. Они так и не выяснили. Док Боллар – это тебе не судмедэксперт из большого города. Он сказал только, что у нее остановилось сердце. Как этим можно успокоить отца? Вот ведь ублюдок!

Мег только-только исполнилось семнадцать. Шэд вглядывался в лицо отца, пытаясь понять, не скрывает ли старик чего-нибудь, но увидел только разочарование. Всё то же бесконечное разочарование.

– Это дурная дорога, сынок.

Слова прозвучали так, словно в них таился ужасный смысл.

– Почему?

– Я ведь говорил вам, дети, держаться от нее подальше, говорил?

– От дороги? Когда это ты говорил не приближаться к ней?

– Да с са́мого вашего детства твердил! – Вены на жилистых предплечьях отца вздулись, толстые мышцы на шее напряглись и побагровели. – Не ходите по Евангельской тропе! Это дурная дорога! Разве я не говорил?

– А разве говорил?

– Держись подальше от хребта Ионы! Там только убийство поджидает, и больше ничего. Неужели никто из вас никогда меня не слушал?

Немного поразмыслив, Шэд сообразил, что никогда в жизни не поднимался на вершину ущелья. Отец много раз запрещал, но Шэд держался подальше по другой причине. У него просто не было повода ходить в горы. И у Меган, насколько он знал, тоже.

– Объясни, что ты имеешь в виду.

– Разве ты еще не понял, парень?

– Нет. Почему там должно поджидать убийство?

– Лучше я не смогу объяснить.

Отец вскочил, будто внутри него распрямилась пружина взрывной силы. Шэд протянул руки, схватил отца за плечи и удержал. Их обоих трясло, они сражались друг с другом, одна воля против другой. Шэд понял, что помощи от отца больше не дождешься. Он должен был сам сделать все, что нужно.

– Я позабочусь об этом, – произнес Шэд.

– Не городи чепуху!

– Все будет хорошо.

Давление внутри па внезапно ослабло. Он сдулся, откинулся на спинку кресла и снова начал вяло раскачиваться. Пес принялся ползать кругами. Шэд, чуть похлопывая, погладил отца по спине, мол, «малыш, все будет хорошо, иди спать».

– Ты сообщил Тэнди Мэй? – Поднимать эту тему было неловко, но пришлось.

– У меня больше нет с ней никаких дел, сынок.

– Она мать Меган.

– Не слишком-то похоже на правду. Тэнди ее родила – вот и все. К тому же ей хватает забот с другими убогими и больными детишками. У каждого из нас и так достаточно бед, тебе не кажется?

Когда доходит до таких разговоров, остается лишь согласиться. Шэд кивнул:

– Да.

– Останешься на ночь?

– Нет.

– Я и не думал, что захочешь, но ты, конечно, можешь остаться. Твоя прежняя спальня все еще в порядке. Пока тебя не было, Меган там прибиралась, стелила чистые простыни.

Уверенность отца поколебалась. Как будто он силой заставлял себя продолжать, но с каждой секундой забывал, что должен делать.

Шэд начал поворачиваться к дому. Отец тут же наскочил на него, навис в дюйме.

– Сынок…

– Я хочу посмотреть на комнату Мег.

– Там не осталось ничего, что помогло бы тебе.

– Покажи мне комнату.

– Если не остановишься – это тебя убьет.

Все считали, что у него нет шансов, что он уже мертв.

– Что меня убьет?

– Лощина.

Шэд принялся говорить ласково, мягко, как разговаривают с тыквоголовым гидроцефалом, сыном Тэнди Мэй:

– Па, ты хотел, чтобы я приехал домой. Вот я здесь. И хочу проверить комнату Мег.

Пес медленно поднялся и пристроился у колен Шэда, когда тот потянул сетчатую дверь и протиснулся внутрь дома.

Шэд сразу почувствовал гнет привычного злосчастья и каждодневных неудач. Это зловоние страха висело в воздухе. Те, от кого так пахло в тюрьме, не доживали там до второй недели.

Не обязательно быть убитым, чтобы призраком бродить по дому. Да и самому этому месту достаточно просто существовать, чтобы отравлять твою жизнь. И ведь ничего подобного Шэд не чувствовал в камере, запертый вместе с накопившейся за сто лет жизненной силой других людей. Нет – только здесь, в кругу семьи.

Он вошел в комнату Мег и замер на пороге. Вещи сестры по-прежнему были на своих местах – на столе аккуратно разложены учебники и журналы – шкаф с одеждой на вешалках и крючках раскрыт. Шэд стиснул зубы и отвел взгляд.

– Ты ничего не тронул.

– Не смог.

– Не похоже на тебя. Она ведь шесть недель назад умерла.

Через двадцать минут после побега Тэнди Мэй с кузеном па убрал из дома все, что осталось после жены. То, что она не забрала, он сжег в мусорном баке на заднем дворе.

Отец пожал плечами, он выглядел почти смущенным. Из-за того, что потерял еще одну женщину? Или понял наконец: выбрасывая вещи, не избавляешься от воспоминаний?

– Пять с половиной, – поправил па.

– Полиция здесь показывалась?

– Шериф Уинтел даже выразить соболезнования не пришел. Дейв Фокс рылся в вещах Мег. Все время был в латексных перчатках. Обшарил дом, во дворе что-то искал. Точно не знаю, чего он вынюхивал. Наркотики, наверное. Но Мег ни к чему такому не прикасалась. Никаких подозрений у него не было. Во всяком случае, так он мне сказал. Но, если не было подозрений, почему он тут рыскал?

– Хороший вопрос.

Значит, Дейв не считал, что смерть Меган была естественной. Шэд проверил, не найдется ли что-нибудь, что поможет ему не сбиться с курса.

– Письма? Дневник?

Он разворошил постель, вопреки собственному желанию сорвал одеяла и поднял пружинный матрас, который смастерил па. Безучастно уставился на голый пол под кроватью.

– Ничего такого не было. Ты же знаешь, какой была твоя сестра.

Конечно, он знал… Вернее, нет, он, конечно, не знал. Уже нет. Шэд исчез на два самых важных в ее жизни года. Когда его посадили, Мег только-только начала превращаться из девчонки в молодую женщину. Ему больно было думать о том, сколько он пропустил.

– Не ходи туда, – снова произнес отец. Точно так же он говорил, когда Шэд был ребенком. – Держись подальше от тех лесов.

– Па, а ты не думал, что ее там, возможно, просто кто-нибудь бросил? Ее парень.

– У нее никого не было.

– Может, ты просто не знал.

– Я все знал о своей малышке.

Кроме того, почему она умерла.

– Они, наверное, поднялись туда потискаться. Поссорились. Она…

– Не было никакого парня, сынок.

Он несколько недель готовился отомстить за убийство. В голосе отца звучала жестокость – признавал это старик или нет. Он призывал свой гнев, надеясь привести его в движение.

Шэд вышел. Не удержался, кинул взгляд на шахматную доску. С обеих сторон был мат в три хода. Па всегда вел безнадежную игру, как и большинство. Шэд знал, что должен бороться – все время, без надежды на финал, – чтобы не стать таким же. У его кровавых снов были жестокие и прекрасные устремления, что вполне по-человечески.