Реорганизации, реорганизации и снова реорганизации

Полковник Коротков покидал Берлин со спокойной душой: основные задачи, поставленные руководством перед резидентурой, были выполнены. Агентурная сеть частично восстановлена, но в основном создана заново. Возможно, еще не в должном объеме, но все же вполне дееспособная. Причем, по всей Германии, отчасти и Австрии. Удалось протянуть пока редкие и тонкие, но прочные ниточки к военной администрации и органами местного самоуправления трех других оккупационных зон: американской, английской и французской.

На Лубянке Короткова ожидали новые назначения, причем не просто новые, но означающие серьезные повышения по службе: он стал одновременно заместителем начальника внешней разведки и руководителем той ее структуры, которое ведало нелегальной разведкой за границей. Тогда же обнаружилось еще одно приятное обстоятельство. Оказывается, за боевые дела в Югославии Народная Скупщина этой страны Указом от 22 февраля 1946 года наградила советского полководца Александра Короткова массивным золотым орденом «Партизанской Звезды» первой степени.

Дабы не путаться в дальнейшем в наименованиях, переименованиях, преобразованиях, упразднениях, возрождениях и прочих пертрубациях ведомств, служб, управлений, отделов, расскажем в одной главе о тех реорганизациях, что имели место в органах государственной безопасности в последующие восемь лет.

15 марта 1946 года порожденные революционной романтикой «народные комиссариаты» — наркоматы и, соответственно, наркомы прекратили свое существование.

Отныне центральные ведомства государства стали именоваться на зарубежный (а также на российский дореволюционный) манер министерствами, а их руководители — министрами.

То было не просто механическое переименование, но акт важного государственного, даже международного звучания. Разгромив нацистскую Германию и сделав весомый вклад в победу над империалистической Японией, Советский Союз стал воистину великой державой, не только одним из учредителей Организации Объединенных Наций, но и постоянным — навечно! — членом ее Совета Безопасности, наделенным наряду с Великобританией, Францией, США и Китаем правом вето. Новое наименование правительства страны — Совет Министров СССР — сразу подымало, и значительно, его авторитет в глазах мирового сообщества. Тем более, что председателем Совмина был и оставался до самой смерти Иосиф Сталин, сохранивший к тому же за собой и скромно звучавший пост руководителя, а если попросту — вождя, секретаря Центрального Комитета правящей (и единственной) политической партии. (Стоит напомнить, что Сталин никогда не подписывался под публикуемыми в печати документами как «Генеральный секретарь», но просто «секретарь ЦК».)

Народный комиссариат государственной безопасности СССР превратился в Министерство государственной безопасности СССР (МГБ СССР). Соответственно, нарком генерал армии Всеволод Меркулов стал министром МГБ и пробыл в этой должности аж два месяца. Потому как Сталин решил заменить его на этом посту одним из своих бывших заместителей по Наркомату обороны и начальником Главного управления контрразведки «СМЕРШ» Виктором Абакумовым.

Сталин назначил Абакумова с дальним прицелом. Меркулов, общеизвестно, был «человеком Берии», а Берия набрал за последние годы слишком большую силу и умело одной пользоваться. Такого Сталин никогда не допускал и допускать был не намерен и впредь. Тем более, что прекрасно знал: по уму, способностям и волевым качествам Берия на голову выше Маленкова, Жданова, Булганина и прочих вождей второго и третьего плана, вроде Шверника или Андреева. Потому и посадил на два ключевых, сегодня сказали бы «силовых ведомства» — МГБ и МВД — новых министров, не входивших ни в Политбюро, ни ранее в ГКО и обязанных своим возвышением только ему, Сталину.

От повседневных дел обоих министерств Берия был таким образом отстранен, однако и Абакумов, и Круглов, и все прочие ведомственные руководители, а также первые лица на местах, обязаны были незамедлительно выполнять все требования, указания, распоряжения заместителя председателя Совета Министров СССР Берии, как главы строго засекреченной (но не для указанной категории ответственных работников) программы создания атомного оружия. В этой должности он был наделен громадными правами и полномочиями. К тому же, на первом послевоенном Пленуме Центрального Комитет ВКП(б) Берия был из кандидатов переведен в члены Политбюро.

Что же касается Меркулова, то Сталин почти год продержал его в резерве, после чего назначил начальником Главного управления советским имуществом за границей (ГУСИЗМ). Тогда же его первым заместителем назначили Богдана Кобулова, просто заместителем — Владимира Деканозова. Управление кадров ГУСИЗМ возглавил бывший начальник следственной части по особо важным делам НКГБ СССР Лев Влодзимирский.

Первым заместителем министра госбезопасности СССР вместо Богдана Кобулова был назначен еще в декабре 1945 года (естественно, тогда еще НКГБ) генерал-лейтенант Сергей Огольцов, до этого работавший наркомом госбезопасности Казахстана.

Вместе с Абакумовым влился в МГБ и сам «СМЕРШ», правда, утратив при этом свое грозное название. Контрразведка в вооруженных силах теперь именовалась Третьим управлением. Внешняя разведка и контрразведка получили статус Главных управлений, сохранив прежнюю нумерацию Первого и Второго.

Впавший в немилость Павел Фитин, как уже отмечалась ранее, был переведен на малозначительную должность на периферию. В течение двух с небольшим месяцев начальником разведки числился генеал-лейтенант Петр Кубаткин, всю войну возглавлявший органы государственной безопасности в блокадном Ленинграде. Самокритично посчитав себя малокомпетентным в проблемах внешней разведки, Кубаткин упросил нового министра его от этой должности освободить.

Начальником ПГУ стал руководитель многолетний контрразведки генерал-лейтенант Петр Федотов, в ранге заместителя министра.

Новым начальником Второго главного управления также в ранге заместителя министра был назначен генерал-майор Евгений Питовранов, до того работавший наркомом госбезопасности Узбекистана.

Начальником Третьего управления и заместителем министра стал бывший заместитель Абакумова по «СМЕРШ» генерал-лейтенант Николай Селивановский.

Статус Главного управления, однако без номера, получила правительственная охрана, начальником ГУО стал генерал-лейтенант Николай Власик, работавший у Сталина еще со времен гражданской войны.

Генерал-лейтенант Павел Судоплатов был начальником сразу двух отделов, не входящих ни в одно управление: отдела «С» (перевод и обработка материалов разведки по атомной проблеме) и отдела «ДР» (служба террора и диверсий), учрежденных вместо знаменитого Четвертого управления.

Виктору Абакумову шел тогда всего-то тридцать девятый год. Был он физически крепок, цыганисто красив, непреклонен, к тому же имел пролетарское происхождение и низшее образование. Чем, однако, вовсе не гордился, потому как от природы был достаточно умен и сообразителен. Как начальник «СМЕРШ», Абакумов хорошо поработал в войну (какие бы злобные глупости ни писали сегодня о военной контрразведке с чужих слов некоторые всезнающие авторы), что было отмечено званием генерал-полковника, постом заместителя наркома обороны и тремя полководческими орденами.

Своей головокружительной карьерой Абакумов был обязан Берии. Именно Берия приметил (не без подсказки Богдана Кобулова) молодого сотрудника, всего лишь в 1932 году по комсомольской путевке направленного на работу в ОГПУ. В 1939 году, проводя очередную чистку НКВД, Берия назначил Абакумова начальником управления НКВД по важной и трудной во всех отношениях Ростовской области, а два с небольшим года спустя сделал его одним из своих заместителей!

Может показаться странным, но, в отличие от других выдвиженцев нового наркома: Всеволода Меркулова, братьев Богдана и Амаяка Кобуловых, Владимира Деканозова и прочих, Абакумов в глубине души не только боялся, но и крепко не любил своего благодетеля, внешне, разумеется, проявляя по отношению к «дорогому Лаврентию Павловичу» полный и подчеркнутый пиетет.

Став во время войны начальником управления Особыми отделами, а затем начальником ГУКР «СМЕРШ» и заместителем наркома обороны СССР, Абакумов начал ощущать некую независимость от Берии и свою самостоятельность, при случае он даже осмеливался показать свою новообретенную силу. Так, в апреле 1943 года он без достаточных на то оснований арестовал участника гражданской войны, комиссара госбезопасности (по-армейски, напоминаем, генерал-майора) Виктора Ильина. Содержали Ильина в одиночке и жестоко допрашивали несколько лет во… внутренней тюрьме Лубянки. И два наркома, вроде бы хозяева «Большого Дома» — Берия и Меркулов — ничем не могли помочь своему многолетнему ответственному сотруднику, поскольку им занималось Третье, независимое от них ведомство: «СМЕРШ»! Освободили Ильина (ничего не признавшего и не подписавшего, несмотря на избиения) лишь после ареста Абакумова, и то не сразу. По злой иронии судьбы одно время Абакумов и Ильин содержались в соседних камерах!

Затем Абакумов провел очень серьезную операцию уже по личному указанию Сталина: он арестовал и сам допрашивал таких крупных деятелей, как нарком авиационной промышленности Герой Социалистического Труда Алексей Шахурин, Главный маршал авиации, дважды Герой Советского Союза Александр Новиков, иных видных работников, так или иначе связанных с военной авиацией.

Сейчас в литературе можно встретить такую версию: дескать, Сталин рассердился на виднейших авиаторов по наущению своего сына Василия, военного летчика. Трудно представить, чтобы Сталин принимал подобные серьезные решения по чьему-то «наущению», и уж меньше всего он считался с мнением своего непутевого младшего сына, цену которому, невзирая на всю отеческую любовь, прекрасно знал. Нет, конечно. То был сталинский намек Георгию Маленкову, отвечавшему в годы войны, в частности, и за авиационную промышленность. В какой-то момент Маленков стал без санкции вождя вести себя как второе лицо в партии и государстве. Такой самодеятельности Сталин никогда без внимания не оставлял. В итоге больше всех пострадали, разумеется, бывшие «подопечные» Маленкова (из Новикова попутно выбивали и выбили показания против маршала Жукова). Маленков тогда отделался легким испугом: временной ссылкой на работу в Среднюю Азию, но урок запомнил. И припомнил его несколько лет спустя, не Сталину, конечно, но Абакумову.

Примечательно по-своему, что, в отличие от предшественников (и преемников) Аабакумов любил совершать прогулки по улице Горького. Просто так, иногда даже заходил в довольно многочисленные на ней заведения, скромно именуемые «предприятиями общественного питания», а на самом деле лучшие в столице рестораны — «Москва», «Националь», «Арагви», «Центральный»… В те дотелевизионные годы никто из прохожих его не узнавал, а те, кто мог бы узнать, пешком по той же улице Горького не разгуливали, а проносились по ней в «зилах» и «зимах». Говорят, что однажды в туалете весьма популярного в конце сороковых годов «Коктейль-холла» Абакумов даже подрался с кем-то из посетителей, приревновавшего весьма моложавого, импозантного мужика к своей девушке. Разумеется, такое могло произойти лишь в том случае, если министр был в штатском и без охранников.

В дела разведки Абакумов особенно не вникал, и с его сотрудниками, кроме, разумеется, начальника ПГУ, к тому же члена коллегии и замминистра МГБ, общался крайне редко, что только шло на пользу дела. По настоящему Абакумова волновали и интересовали сугубо охранные и карательные функции возглавляемого им ведомства. Все то, что привычно укладывалось в железную формулу «борьбы с антисоветскими элементами». С новым же начальником ПГУ Федотовым Короткову, давно с ним знакомому, работалось нормально. Федотов Фитина уважал и ценил, и переносил это уважение на всех сотрудников, выросших до ответственных постов при прежнем начальнике разведки.

В состав ПГУ тогда входили лишь два управления: «I-А» (легальной разведки) и «I-Б» (нелегальной разведки), а также несколько вспомогательных отделов. Так что Коротков мог решить любой рабочий вопрос с начальником ПГУ Федотовым без каких-либо промежуточных инстанций и непременно таковым присущих проволочек.

Объем работы, свалившейся на Короткова, был огромен, по сравнению с довоенным просто несопоставимым. Оно и неудивительно. Ранее настоящим врагом СССР была, в сущности, лишь гитлеровская Германия с не столь уж могущественными союзниками в Европе: Италией, Румынией, Финляндией, Венгрией… На Дальнем Востоке — Японией. Советские разведчики в других странах, в конечном счете, главной целью имели сбор информации, так или иначе касающейся тех же Германии и Японии.

Теперь же новый «основной противник» (даже без вежливого эпитета «эвентуальный», то есть «возможный») распростер свое прямое и косвенное влияние (зачастую в самой грубой, бесцеремонной форме) на все моря, океаны и континенты, исключая разве что Антарктиду. И то лишь из-за крайней сложности ее освоения в военных целях. Забегая вперед, следует напомнить, что число военных баз этого самого «основного противника», окружающих Советский Союз на разной степени удаления (в том числе и непосредственно у границ, на территории сопредельных государств), достигало четырехсот! Список же разведцентров оной заокеанской державы можно было бы по толщине сравнить с телефонным справочником ее столицы.

Естественно и закономерно, что эта кипучая деятельность бывшего союзника должна была неизбежно стать и стала объектом пристального внимания советской внешней разведки вообще, ее нелегального управления «I-Б» в частности и в особенности. Такова была логика событий набиравшей темпы и расширявшей масштабы «холодной войны».

Дух реформаторства как самоцельного процесса, вовсе не обязательно приводящего к каким-либо зримым, не говоря уже о пользе, результатам, всегда был, есть и, похоже, надолго останется непременным атрибутом российского администрирования. Кажется, соблазнительному духу этому не поддался единственный из всех правителей российских — император Николай I; меж тем, как раз в его царствование Россия и нуждалась в преобразованиях более чем когда-либо. Потому из-за стойкости государя и проиграла самую героическую и одновременно самую злосчастную войну в своей истории — Крымскую.

В 1947 году высшее руководство страны решило создать некий гигантский, сугубо централизованный (централизм был официальным принципом построения самой ВКП(б), известным как «демократический централизм»; демократизмом в нем, однако, и не пахло), разведывательно-аналитический орган.

30 мая 1947 года был создан Комитет информации (КИ) при Совете Министров СССР. В него вошли Первое главное управление Министерства госбезопасности СССР, Главное разведывательное управление Генерального штаба, а также куда более скромные разведывательные и информационные структуры ЦК ВКП(б), Министерства иностранных дел и Министерства внешней торговли СССР.

Разместился новый разведывательный монстр в Ростокино, вблизи закрытой еще в 1941 году Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. КИ было передано два здания: в одном, внушительном и мрачноватом, ранее размещался распущенный в 1943 году Исполком Коминтерна, во втором — трехэтажном, но зато длинном, была до войны гостиница для колхозников, участников ВСХВ.

Первым председателем Комитета информации был назначен Вячеслав Молотов, являвшийся тогда первым заместителем Председателя Совета Министров СССР и министром иностранных дел СССР.

Генерал-лейтенант Павел Судоплатов в своих воспоминаниях писал: «Оглядываясь на прошлое, я вижу, что вполне здравая идея создания единого аналитического центра для обработки разведывательной информации была реализована на практике не так, как следовало. Оперативное руководство разведывательными операциями не надо было передавать в чужие руки. Что же касается нового Комитета информации, то его задачи надо было ограничить анализом материалов разведки…

Прежнее разведуправление НКВД-НКГБ, являвшееся основным инструментом обеспечения интересов госбезопасности за рубежом, по существу превратилось в придаток Министерства иностранных дел, основная деятельность которого — дипломатия, а не разведка…

Комитет информации был учрежден одновременно с образованием ЦРУ в Соединенных Штатах. Это была попытка — глубоко ошибочная! — аналогичным образом отреагировать на происходящие изменения в Америке».

Судоплатов в данном случае абсолютно прав. В самом деле, информация, касающаяся международных дел, поступала к главному «потребителю» КИ — собственно председателю (он же — министр иностранных дел) едва ли не в тот же час после того, как подвергалась расшифровке. С другой стороны, кому в МИДе нужны были ценнейшие данные научно-технической разведки или сведения о том, что в армии такого-то государства поступило на вооружение новое орудие? В конечном итоге, эта информация все же попадала в заинтересованные ведомства, те же отраслевые министерства, или к военным. Но на это уходило драгоценное время. К тому же была в определенной степени утрачена прямая связь между, к примеру, той же научно-технической разведкой и предприятиями, как мы сегодня выражаемся, «военно-промышленного комплекса».

Александр Коротков получил в Комитете информации ту же должность, что занимал и в МГБ: начальника нелегальной разведки, которая отныне именовалась управлением. Его заместителем стал известный военный разведчик контр-адмирал Леонид Бекренев, впоследствии адмирал и заместитель начальника ГРУ.

Назначение Короткова еще на должность начальника управления «I-Б» в МГБ оказалось событием довольно примечательным в истории спецслужб. Дело в том, что руководителем службы нелегалов всегда — это правило неукоснительно соблюдается и по сей день — назначался одни из самых опытных офицеров разведки достаточно высокого ранга. Однако кроме Александра Короткова ни одним из начальников этой службы сам в «поле» с нелегальных позиций не работал, даже если прослужил под прикрытием в разных странах порой не один десяток лет. Насколько известно автору, в практике ведущих зарубежных спецслужб такой прецедент также не ведом.

Стал сотрудником Комитета информации, Коротков, однако, в громадном здании в Ростокино появлялся не часто, разве что по вызову первого заместителя председателя Петра Федотова, руководящего всей повседневной работой ведомства. Изредка бывал он и у самого председателя — Вячеслава Молотова. Для этого ехать в ростокинскую даль не требовалось: Министерство иностранных дел располагалось на Кузнецком мосту.

Как служба особо законспирированная, нелегальная разведка разместилась не в Ростокино, а в уютном старинном особняке, вернее, городской усадьбе без какой-либо вывески в Лопухинском переулке, что соединяет Пречистинку (тогда улицу Кропоткинскую с Остоженкой (тогда Метростроевской) неподалеку от станции метро «Кропоткинская» (тогда «Дворец Советов»).

С первого дня существования КИМ стала выявляться его малая жизнеспособность как организации в целом. Очень уж разные задачи выполняли традиционно две ведущие советские разведки: внешнеполитическая и военная, хотя порой действия конкретных разведчиков за рубежом в силу складывающейся обстановки, а то и случайностей, совпадали. Различались и подготовка кадров двух ранее самостоятельных ведомств, и, как бы мы сегодня сказали, менталитет сотрудников. В самом деле, офицеры и ПГУ и ГРУ являлись военнослужащими, носили порой одинаковые звания. Однако психология человека, закончившего нормальное военное училище или академию, и его сверстника, получившего образование в гражданском учебном заведении и лишь потом проучившегося от силы год в разведшколе или на краткосрочных курсах, разумеется, не могли не совпадать в каких-то весьма существенных моментах. И выходцы из ПГУ, и офицеры бывшего ГРУ подчинялись одним и тем же уставам Красной Армии (внутренней службы и дисциплинарному), однако взгляды на служебную иерархию, отношения между сотрудниками все же изначально и серьезно различались.

Да и в «поле» им приходилось работать в разных условиях, вращаться в других слоях общества, с иных позиций, исходя из своих специфических соображений, вербовать агентуру.

Спасало положение, то есть позволяло Комитету информации как-то все же выполнять свои функции высокая квалификация и опыт основного состава кадровых сотрудников, независимо от того, к какому ведомству они ранее принадлежали.

Этот не очень удачный симбиоз продолжался, впрочем, не слишком долго. Вячеслав Молотов — о чем было известно лишь в узких кругах высшего эшелона власти — фактически утратил свое положение второго лица в партии и государстве, хотя в официальных сообщениях его фамилия по-прежнему называлась сразу за фамилией Сталина. По-прежнему в таком же порядке вывешивались его портреты в праздничные дни — за портретом «Самого». Сегодня трудно судить, почему вдруг Сталин утратил доверие к своему многолетнему соратнику. Во всяком случае, кроме незаметных стороннему взгляду признаков опалы, вождь обрушил на него жестокий удар. За «связь с сионистскими кругами» была арестована жена Молотова — Полина Жемчужина, самая старая большевичка, начальник главка текстильно-галантерейной промышленности Минлегпрома, в прошлом — ближайшая подруга жены Сталина Надежды Аллилуевой. В 1949 году Вячеслав Молотов был освобожден от должности министра иностранных дел СССР. Этот пост занял печально известный государственный обвинитель на «Московских процессах» Андрей Вышинский. Он же формально возглавил Комитет информации, но всего на три месяца. Как впоследствии признался сам Вышинский, за это время он умудрился не подписать ни одного документа, касающегося разведки!

В том же 1949 году военные добились-таки своего: вернулись в родное ведомство как второе главное управление Генерального штаба Вооруженных Сил СССР.

Так как усадьба в Лопухинском переулке изначально принадлежала военным, то изрядно похудевшая нелегальная разведка КИ переехала в Ростокино.

Выход из Комитета информации военных, освобождение Молотова от обязанностей министра и председателя комитета, самым печальным образом сказались на ранге ведомства внешнеполитической разведки. Отныне Комитет информации числился уже не при Совете министров СССР, а всего лишь при Министерстве иностранных дел. И председателем КИ в последующем был впоследствии даже не сам министр, а последовательно два его заместителя: Валериан Зорин и Яков Малик, оба достаточно известные дипломаты. Постоянным заместителем председателя вместо Петра Федотова стал Сергей Савченко, бывший министр госбезопасности Украины.

Комитет информации съеживался, словно шагреневая кожа: после того, как из него вышли военные, из его ведения также изъяли и передали МГБ внешнюю контрразведку, обеспечивающую нормальное функционирование зарубежных резидентур и чекистское обслуживание советских учреждений разных ведомств.

Наконец, уже 2 ноября 1951 года, когда полностью выявилась несостоятельность Комитета информации, внешнюю разведку вернули в Министерство государственной безопасности под прежним наименованием — Первое главное управление. Министром МГБ к этому моменту был уже не Виктор Абакумов, а Семен Игнатьев, в недавнем прошлом провинциальный партийный функционер, ничего не смыслящий ни в разведке, ни в контрразведке.

Однако Александр Коротков вернулся на Лубянку несколько раньше. На основании Постановления Политбюро ЦК ВКП(б) за № 77/310 от 9 сентября 1950 года в МГБ СССР было образовано сверхсекретное (даже для этого ведомства, где вообще все было секретным) подразделение скромно поименованное Бюро № 1, предназначенное для проведения диверсий и террористических актов за границей. Пункт третий Постановления выглядело так: «Утвердить начальником Бюро № 1 МГБ СССР т. Судоплатова П. А., заместителем начальника Бюро № 1 т. Короткова А. М., освободив его от работы в Комитете информации».

Автор обращает внимание читателей на то обстоятельство, что назначение обоих руководителей — и Судоплатова, и Короткова — произведено не приказом министра, не постановлением Правительства, даже не решением Секретариата ЦК ВКП(б), ведающего номенклатурной союзного значения, а постановлением высшего, хотя и неофициального органа всей власти в стране — Политбюро ЦК ВКП(б). Обычно Политбюро назначало на должности лиц ранга министров, секретарей ЦК компартий союзных республик, первых секретарей обкомов крупнейших регионов (формально, конечно, их избирали). А тут Политбюро утвердило назначение всего лишь руководителей одного из многих подразделений министерства, даже не в ранге заместителей министра, или, по меньшей мере, членов коллегии. Выходит, не простого подразделения. Так оно и было.

Создание Бюро № 1 при всех явной и неявной противоречивости данного решения было сделано в какой-то степени с учетом горького и тяжелого опыта начального периода Великой Отечественной войны. Тогда Особая группа при наркоме НКВД, переросшее за полгода в знаменитое Четвертое управление, создавалась фактически на пустом месте, когда значительная часть западных регионов СССР уже была захвачена врагом.

В известной мере это было вынужденным ответом СССР на образование НАТО и создание в США обширного арсенала атомного оружия и тяжелых бомбардировщиков класса «Летающая крепость» для его доставки. Дело в том, что Советский Союз хотя и произвел в августе 1949 года первое испытание собственной атомной бомбы, созданной объединенными усилиями наших ученых, инженеров, рабочих и… разведчиков, но ничем, похожим на реальный «атомный щит», еще не обладал. До выхода на так называемый атомный паритет, способный удерживать возможного противника от соблазна начать ядерную войну перед угрозой неизбежного и адекватного ответного удара, нам было еще, ох, как далеко.

Задачей Бюро № 1 и было в случае начала боевых действий, а возможно, и превентивно, если угроза нападения со стороны агрессора абсолютно реальна, силами опытных нелегалов-боевиков нанести неожиданные и эффективные удары по военным объектам врага. Не исключалось и физическое уничтожение ключевых фигур в политическом и военном руководстве страны-агрессора.

Вот что писал по этому поводу в своих воспоминания Павел Судоплатов: «Мы определили сто целей, разбив их на три категории: военные базы, где размещались стратегические военно-воздушные силы с ядерным оружием; военные сооружения со складами боеприпасов и боевой техники, предназначенные для снабжения американской армии в Европе и на Дальнем Востоке; и, наконец, нефтепроводы и хранилища топлива для обеспечения в Европе американских и натовских воинских частей, а также их войск, находящихся на Ближнем и Дальнем Востоке возле наших границ.

К началу 50-х годов мы имели в своем распоряжении агентов, которые могли проникнуть на военные базы и объекты в Норвегии, Франции, Австрии, Германии, Соединенных Штатах и Канаде».

План действий, направленных против американских и натовских стратегических военных баз в случае войны или вышедших из-под контроля локальных конфликтов, предусматривал, что первый акцией должно стать уничтожение коммуникаций натовской штаб-квартиры.

Бюро № 1 по сути являлось разновидностью глубокой нелегальной разведки, специализацией которой был не столько сбор информации, сколько осуществление боевых, диверсионных и террористических действий в решающий день и час. Следовательно, разведчики и агенты бюро должны были быть людьми особого склада, самоотверженные, бесконечно преданные Родине, великолепно владеющие подрывным делом и прочими специальными навыками, к тому же заблаговременно оснащенные необходимыми боеприпасами, взрывчаткой, оружием, специальной техникой и снаряжением, надежными средствами двусторонней связи.

В должности начальника управления нелегалов в КИ Александра Короткова сменил опытный чекист полковник Арсений Тишков, который в период войны но время был заместителем руководителя советской военной миссии при штабе маршала Иосипа Броз Тито в горах Югославии.

Несколько предвоенных лет Судоплатов был прямым, хотя и не непосредственным начальником Короткова и содействовал тогда его продвижению по службе. Во время войны, пребывая в разных управлениях и занимая в них разновеликие по весу должности, они, тем не менее, сотрудничали друг с другом, участвовали в некоторых совместных операциях. Служебные отношения между ними тогда были вполне нормальными, взаимоуважительными. Но теперь между двумя крупными разведчиками вдруг словно черная кошка пробежала. У автора есть некоторые предположения на этот счет, но поскольку он не располагает ни в подтверждение, ни в опровержение их никакими доказательствами, то полагает за лучшее воздержаться от изложения своей версии. Возможно двум столь самобытным и ярким личностям просто оказалось тесно в одной берлоге. Такое бывает.

Как бы то ни было, уже через два года Александр Коротков вернулся на круги своя — снова возглавил самостоятельную нелегальную службу — теперь она именовалась управлением «С» — и снова же стал заместителем восстановленного Первого главного управления МГБ СССР.

Меж тем в личной жизни Александра Короткова произошли серьезные изменения. Распалась его первая семья. Автор не один раз имел возможность убедиться, что разобраться в причинах распада семьи даже близких людей за редким исключением (скажем, при хроническом, неизлечимом алкоголизме дебошира-мужа) бывает невозможно, а в подавляющем большинстве случаев и не нужно. Несомненно, сыграло свою роль то обстоятельство, что на протяжении нескольких военных лет Александр Михайлович и Мария Борисовна часто разлучались. Одно время она работала в Новосибирске, где пребывала с детьми и свекровью, он же — в Москве и на фронтах. Почти весь послевоенный год он работал и жил в Берлине — без семьи. Да и Мария Вильковыская, как явствует из ее личного дела, выезжала, к примеру, в Париж, как сказано в рапорте начальника внешней разведки Фитина на имя наркома Меркулова, «для проведения проверки состояния групп «Девушки» и «Генри» и их состава и подготовки их последующей передачи в нелегальную резидентуру».

Как бы то ни было, обе дочери Короткова от первого брака София и Ксения по сей день тяжело переживают распад их семьи, обиду за мать. Объективность требует признать, что Мария Вильковыская сыграла большую роль в жизни Короткова, прежде всего — в становлении его незаурядной от природы личности. Будучи более образованной, нежели Александр, свободно с детства владея как родным несколькими иностранными языками, зная, к тому же, западную культуру и образ жизни, Мария была хорошей помощницей, а в чем-то и наставницей мужу.

Новой женой Александра Короткова стала Ирина Александровна Басова, с которой он был шапочно знаком по послевоенному Берлину, когда она работала переводчицей в советской военной администрации. В Москве после случайной встречи у общих приятелей знакомство возобновилось и завершилось браком, у них родилась дочь Юлия…

В сороковые — пятидесятые годы сотрудникам советской разведки, как и работникам любого государственного учреждения, приходилось жить и выполнять свой служебный долг в обстановке чрезвычайно тяжелой. И дело было не только в послевоенной разрухе, нехватке всего и во всем, трудностях быта, горечи многомиллионных потерь, незалеченных ран войны. Терпеливому нашему народу было не впервые переживать подобные тяготы. Худо было из-за тяжелого, удушливого климата в общественной и политической жизни страны. Если вообще можно говорить о таковой. Как-то незаметно улетучились надежды большинства населения на то, что вот закончится война и начнется новая жизнь, не только более зажиточная, но и более свободная, что будут отметены бесчисленные запреты и ограничения, навсегда останется и в прошлом парализующий страх, бытующий в каждом доме, — от рядового колхозника до министра и маршала после 1937 года… (Автор напоминает, что данная дата для него всего лишь символ произвола и беззакония, что бушевали в стране на самом деле несколько десятилетий.)

Не миновал этот страх даже то ведомство, которое само этот страх и олицетворяло: НКВД-НКГБ-МГБ.

Доказательство тому — судьба очередного главы ведомства, министра государственной безопасности СССР генерал-полковника Виктора Абакумова и значительной группы его подчиненных. Чистокровно русский, Абакумов пострадал из-за пресловутого еврейского вопроса!

Когда в средствах массовой информации сегодня в нашей стране или за рубежом вспоминают по какому-либо поводу последние годы правления Сталина, то непременно начинают именно с этого вопроса. Словно преследование евреев является едва ли не главным и единственным преступлением сталинского режима. Меж тем государственный антисемитизм был лишь одним из проявлений тяжкого идеологического и политического, а точнее, полицейского пресса, под которым задыхалось все послевоенное общество нашей страны.

Не успели отгреметь залпы салютов 9 Мая, отзвучать фанфары Парада Победы 24 июня 1945 года, как Сталин и его ближайшие соратники осознали, что советские люди, победившие в самой кровавой войне в истории человечества и ставшие потому его бесспорными спасителями, слишком много о себе возомнили, а потому пора поставить на место, напомнить всем и каждому, особенно интеллигенции, как мыслящей на свое несчастье прослойке общества, кто есть кто и что есть что.

Для начала появилось знаменитое Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Жертвами оного в первую очередь стали знаменитые писатели Михаил Зощенко и Анна Ахматова. Заметьте — оба никакого родства с евреями не имели. Правда, Ахматова (настоящая фамилия Горенко) обладала носом довольно подозрительной формы.

Постановление ЦК было опубликовано во всех газетах и широко обсуждалось на собраниях, партийных и просто трудящихся, в том числе предприятий и учреждений, никакого отношения к литературе не имеющих. Фамилия Зощенко и Ахматовой знали теперь даже те, кто никогда не читал не только стихов великой поэтессы, но даже рассказов Зощенко, перед войной едва ли не самого популярного советского писателя.

А вот о том, что без всяких сообщений в печати на дальние «севера» потянулись эшелоны из вагонов, по привычке называемых в народе «столыпинскими» (на самом деле, то были обыкновенные теплушки с зарешеченными оконцами, с автоматчиками на тормозных площадках), знали только работники железных дорог и те, «кому положено». То отправляли с громадными сроками в лагеря освобожденных из немецкого плена бойцов и командиров Красной Армии. Евреев среди них почти что не было и быть не могло по всем известной причине. Разве что попадали одиночки, сумевшие скрыть от немцев свою национальность.

Потом прошла известная дискуссия по философии: изобличали и клеймили за идеализм и прочие идеологические грехи всех, кто хоть на йоту отступал от четких формулировок, изложенных в главе четвертой, написанной самим Сталиным (хотя считалось, что это коллективный труд анонимных авторов), «Краткого курса истории ВКП(б)».

Среди обличенных в идеализме и обличителей евреев было примерно поровну.

Ударили и по музыкантам. Специальное постановление вышло по опере «Великая дружба». Досталось и по неправильной музыке, и по ошибочному либретто. Автором оперы был известный композитор Вано Мурадели, мало того, что не еврей, но вообще земляк Сталина. Попутно еще раз сурово погрозили пальцем двум великим русским композиторам: Дмитрию Шостаковичу и Сергею Прокофьеву.

Затем по инициативе и при непосредственном участии невежды и мракобеса «народного академика» Трофима Лысенко была разгромлена отечественная биологическая наука. Правой рукой Лысенко был профессор… еврей!

Потом были постановления о положении на репертуаром драматических театров. Особенно досталось Александру Гладкову (между прочим, автору пьесы «Давным-давно», по которой много лет спустя был поставлен популярный фильм «Гусарская баллада») за его новую пьесу «Новогодняя ночь», признанную клеветнической.

Попало и кинематографистам — за вторые серии известнейших фильмов «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна и «Большая жизнь» Леонида Лукова.

Энтузиасты попытались добраться и до идеалистов-физиков. Но тут случилась осечка: некоторые авторитетные физики намекнули Берии, что разгромить идеалистов в их рядах конечно можно, но тогда некому будет делать «изделие» — так, соблюдая сверхсекретность, именовали атомную бомбу. Прагматик Берия, разумеется, послал энтузиастов новой дискуссии куда подальше, ему нужна была бомба, а не изобличительные статьи в газетах. Авторы же бомбы евреи Юлий Харитон и Яков Зельдович, а также русский Андрей Сахаров (как и многие другие их коллеги) стали неоднократными Героями Социалистического Труда и лауреатами сталинской премии, после смерти вождя стыдливо переименованной в Государственную.

Ну а как же все-таки обстояло дело с еврейским вопросом? Дошла очередь и до него. Он привлекал инициаторов по двум причинам: во-первых в среде научно-технической, медицинской и творческой интеллигенции действительно было много евреев. Во-вторых, евреи были апробированными во многих странах и в разные времена «козлами отпущения» всех бед и несчастий, переживаемых так называемой коренной нацией.

«Еврейский вопрос» возник в ходе общей борьбы за чистоту марксистско-ленинской (читай — сталинской) идеологии. Гром на сей раз разразился над театральными критиками. Оказалось, что все эти горе-критики, вроде Даниила Данина, Александра Борщаговского, Льва Субоцкого (общим числом около двух десятков), не просто зловредные люди, клеветники, осмелившиеся критиковать пьесы Анатолия Софронова и романы Михаила Бубеннова, космополиты и хулители всего отечественного, но еще и евреи! Изобличение критиков шло на фоне общей борьбы с космополитизмом и преклонением перед заграницей. (Известен случай, когда бывший шофер-фронтовик, кстати, русский, получил срок за то, что в пивной в споре громогласно заявил, что грузовик-«студебеккер» лучше нашего ЗиС-5.) Появилось несметное количество книг, статей, даже кинофильмов, доказывающий русский приоритет во всех решительно областях науки и техники. Появился даже анекдот, соль которого сводилась к заключительной, ставшей крылатой фразе: «Россия — родина слонов». За него тоже сажали.

За излишние близкие знакомства с иностранцами осудили на долгое пребывание в лагерях знаменитых в ту пору киноактрис Зою Федорову и Татьяну Окуневскую (обе — не еврейки). Борьба с космополитизмом принимала порой комические формы. В Ленинграде славилось своими тортами и пирожными кафе-кондитерская «Норд» на Невском проспекте. Его переименовали в «Север». Та же участь постигла одноименные дешевые папиросы. Французские булки перекрестили в «городские», вкуснейшее печенье «Турецкие хлебцы» стали хлебцами «Московскими», конфеты «Американский орех» — орехом «Южным».

Придя как-то на футбольный матч на стадион «Динамо» и купив программку, Александр Коротков узнал из нее, что отныне в популярнейшей народной игре больше нет голкиперов, беков, хавбеков и форвардов, а также пенальт и корнеров. Вместо них отныне радиокомментаторы и спортивные журналисты должны были использовать только русские термины: вратарь, защитник, полузащитник, нападающий, одиннадцатиметровый штрафной удар, угловой удар. Слава Богу, уцелело хоть само название игры — футбол, а его близкого родственника — гандбол — переименовали в «ручной мяч».

Теперь можно было переходить к евреям достаточно откровенно, не прикрываясь расплывчатым термином «безродные космополиты». Сталину давно уже мозолил глаза созданный в начале войны Еврейский антифашистский комитет. (Таких организаций под эгидой ЦК ВКП(б) и НКВД было образовано тогда несколько: Антифашистский комитет советских женщин, Антифашистский комитет советской молодежи, Славянский.) Но разгрому ЕАК препятствовало одно немаловажное обстоятельство: его возглавлял всемирно знаменитый, гениальный актер Соломон Михоэлс, являвшийся одновременно главным режиссером Государственного еврейского театра — ГОСЕТ.

Объявить Михоэлса, народного артиста СССР, лауреата двух Сталинских премий с его международным авторитетом при жизни буржуазным националистом и шпионом было невозможно. Но это вполне можно было бы сделать посмертно, спустя несколько лет. Следовательно, Михоэлса требовалось предварительно умертвить. Такой приказ Абакумов получил лично от Сталина. Вождь же лично указал и метод: инсценировка дорожного происшествия.

В январе 1948 года Михоэлс в сопровождении некоего театрального критика, русского (являвшегося одновременно приставленным к великому артисту для постоянного наблюдения агентом ИГБ), выехал на несколько дней в Минск. Повод: просмотр спектаклей белорусских театров, выдвинутых на соискание Сталинской премии. (Михоэл входил в состав соответствующего комитета.)

Для руководства акцией в Минск направился первый заместитель министра МГБ Сергей Огольцов, обеспечивший ее проведение на месте с министром госбезопасности Белоруссии генерал-лейтенантом Лаврентием Цанавой. 12 января 1948 года Соломон Михоэлс и его сопровождающий критик (для убедительности исполнители сталинского приказа пожертвовали своим агентом) были умерщвлены.

За выполнение преступного приказа вождя двумя секретными Указами Президиума Верховного Совета СССР генерал-лейтенанты Огольцов и Цанава были награждены орденами Красного Знамени, четверо офицеров, непосредственных исполнителей — орден Красной Звезды и — что уже верх цинизма — орден Отечественной войны I степени (по статусу этим орденом награждали только за подвиги, совершенные на фронте в период Великой Отечественной войны).

Теперь можно было переходить к делу Еврейского антифашистского комитета. По прошествии (приличия ради) некоторого времени были арестованы старой большевик, руководитель Совинформбюро в годы войны Соломон Лозовский, известные литераторы, писавшие на языке идиш, Перец Маркиш, Лев Квитко, Давид Бергельсон, преемник Михоэлса по ГОСЕТ народный артист РСФСР и лауреат Сталинской премии Вениамин Зускин, академик Лина Штерн, главный врач Боткинской больницы Борис Шимелиович и другие — всего пятнадцать человек.

К следствию по делу ЕАК были причастны свыше тридцати сотрудников МГБ, но ведущую роль играл старший следователь по особо важным делам подполковник Михаил Рюмин, за невзрачную внешность, ограниченные умственные способности и квалификацию непочтительно прозванный в своей среде «Минькой».

К лету 1952 года следствие было завершено (в ходе его к подследственным применялись самые жесткие методы допросов) и передано на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством генерал-лейтенанта А. Чепцова.

На первых же заседаниях выяснилось, что следствие, добившись от подсудимых признаний, не располагало никакими реальными доказательствами их вины. Председательствующий Чепцов в этой связи обратился к Маленкову с сакраментальным вопросом: как быть? Указание Политбюро ЦК он получил, но обосновать его юридически не смог за отсутствием должных доказательств.

Ответ был лаконичен: выполняйте решение Политбюро!

Суду было предано пятнадцать человек. Один из обвиняемых — бывший заместитель министра Госконтроля РСФСР Соломон Брегман умер в тюрьме перед самым началом процесса.

Гражданского мужества генерал-лейтенанту Чепцову хватило лишь на то, чтобы осудить престарелую Лину Штерн к ссылке. Остальные тринадцать подсудимых были признаны виновными и осуждены к высшей мере наказания — расстрелу. 12 августа 1952 года их умертвили…

Министр госбезопасности СССР Абакумов к этому времени уже не являлся министром. Более того, сидел в тюрьме как особо засекреченный арестант даже не под фамилией, а под «номером 15».

Как же такое могло произойти?

По не слишком серьезному поводу (установленному техническими средствами факту «антисоветских» разговоров на своей квартире с сыном) был арестован известный медик профессор Яков Этингер. Его делом занимался уже упомянутый выше «Минька» Рюмин. Он же получил агентурные данные, что в группе школьников старших классов и студентов-первокурсников, в основном евреев по национальности (у некоторых родители были репрессированы) ведутся также антисоветские разговоры, кто-то даже обронил фразу, что хорошо бы убить Маленкова, как антисемита. (На самом деле Маленков лично как раз антисемитом не был, что, однако, как мы знаем, никак не сказалось на судьбе несчастных деятелей ЕАК.) Зато патологическим антисемитом был Минька.

Копаясь в старых документах, Рюмин обнаружил любопытную бумагу трехлетней давности. Это было письмо заведующей кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы Лидии Тимашук на имя начальника охраны Кремля генерал-лейтенанта Николая Власика, датированное сентябрем 1948 года.

Дело заключалось в следующем. В августе 1948 года тяжело заболел секретарь ЦК и член Политбюро Андрей Жданов, конкурент Георгия Маленкова на роль второго человека в высшем эшелоне власти. Упомянутая выше Тимашук делала ему последнюю кардиограмму, расшифровав которую, пришла к выводу, что у сиятельного пациента инфаркт миокарда. Однако крупнейшие специалисты: начальник Лечсанупра Кремля генерал-майор медицинской службы Петр Егоров, академик Владимир Виноградов (лечащий врач Сталина), профессор Владимир Василенко, другие видные медики определили, что у Жданова лишь «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни». Произошел неприятный разговор. Именитые профессора попросту указали рядовому врачу Тимашук ее место.

30 августа Жданов умер, а еще через несколько дней Тимашук освободили от заведывания кабинетом и перевели на гораздо менее престижную работу в филиале Кремлевки. Тогда уязвленная в своих профессиональных чувствах, а может быть, и движимая инстинктом самосохранения, Тимашук и написала свое заявление Власику, а не добившись от него никакого толку, направила заявление уже в адрес секретаря ЦК ВКП(б) Алексея Кузнецова. К письму она приложила ту кардиограмму, на основании которой она и поставила свой диагноз. Считая, что паталогоанатомическое вскрытие подтвердило наличие инфаркта, Тимашук не без оснований требовала чего-то вроде профессиональной реабилитации. Никаких обвинений в адрес высокопоставленных врачей о якобы умышленном умерщвлении Жданова в письмах Тимашук не содержалось. (И Егоров, и Виноградов были русскими.)

Но теперь воспаленное воображение Рюмина связало вместе давние письма Тимашук с арестом «сиониста» медика Этингера. Так родилась бредовая на первый взгляд идея «заговора евреев-врачей» против руководителей партии и правительства, посягательство на их жизнь. Движимый своеобразным комплексом неполноценности, зная, что сослуживцы относятся к нему с нескрываемой насмешкой, Рюмин почувствовал возможность громко заявить о себе. Одного Андрея Жданова ему показалось мало, и он присовокупил к жертвам заговорщиков-врачей еще и Александра Щербакова, умершего скоропостижно в канун Дня Победы в возрасте всего сорока четырех лет. Щербаков был личностью уникальной хотя бы потому, что занимал одновременно по крайней мере пять высоких должностей: первого секретаря МК и МГК партии, секретаря ЦК, начальника Главного политуправления и заместителя наркома обороны, начальника Совинформбюро. Щербаков был тучен и рыхл, при больном сердце много пил, что ни для кого в высших эшелонах секретом не являлось. Смерть его в относительно молодом возрасте была при данных обстоятельствах естественной, но при определенной подаче материалов могла и наводить на подозрения. К фамилиям Жданова и Щербакова Рюмин уже намеком добавил фамилию Георгия Димитрова, скончавшегося в 1949 году, а также нескольких военачальников. Правда, названные маршалы были еще живы, поэтому по отношению к ним была использована более осторожная формулировка: «умышленно нанесен ущерб здоровью».

Отдельно Рюмин подготовил документ о наличии в Москве молодежной еврейский террористической организации.

С этими докладными Рюмин сумел пробиться к самому министру. Выслушав «Миньку» и ознакомившись с документами, Абакумов решительно заявил, что Этингер, конечно, антисоветская сволочь, но никакого заговора врачей в природе существует. Что же касается «молодежной еврейской террористической организации», то таковой тоже не существует, просто есть группа безответственных мальчишек, которым следует надрать уши, чтобы меньше болтали.

В данном случае Абакумов проявил профессиональную разумность… полную политическую недальновидность, можно сказать, утратил дворцовую бдительность.

Рюмин шел ва-банк. Он сумел попасть на прием к помощнику Маленкова, тот сразу понял, что невзрачный подполковник с Лубянки для него самая что ни на есть золотая жила. Играло роль даже такое вроде бы мелкое обстоятельство, что на свое второе письмо — в адрес секретаря ЦК Алексея Кузнецова, курировавшего, как бы мы сегодня сказали, «силовые ведомства», в том числе МГБ, Тимашук так и не получила. Секретарь же ЦК Алексей Кузнецов вместе с Леном Политбюро ЦК, председателем Госплана СССР Николаем Вознесенским, председателем Совета Министров РСФСР Михаилом Родионовым, председателем исполкома Ленсовета Петром Лазутиным, первым секретарем ленинградских обкома и горкома партии Петром Попковым, вторым секретарем ленинградского горкома партии Яковом Капустиным были расстреляны в два часа ночи 1 октября 1950 года по сфальсифицированному от начала и до конца «ленинградскому делу». Инициатором дела и его непосредственным куратором был… сам Георгий Маленков. Главные фигуранты по делу даже арестованы были в его кабинете, он же самолично принимал участие в их допросах.

Выходило, по Маленкову, что в довершение своих злодейств Кузнецов еще и покрывал убийц своего руководителя по долгим месяцам ленинградской блокады Жданова!

А тут у «Маланьи» — так прозвали в Политбюро Маленкова его соратники, и не только по созвучию фамилии, но и за бабье пухлое лицо и рыхлую, бесформенную фигуру — появилась возможность поквитаться с Абакумовым за давнее «дело авиаторов», за свою хоть и короткую, но все же ссылку в Среднюю Азию, которая могла бы завершиться невозвращением в Москву, а самым страшным, и ныне вспомнишь — вздрогнешь…

Молодец этот коротышка-подполковник, хорошо использовал против своего красавчика-министра один незначительный, вроде бы, фактик. Дело в том, что арестованный профессор Этингер, сознавшийся под давлением следствия во всех смертных грехах, скоропостижно скончался в тюрьме. В интерпретации Рюмина это выглядело так: Абакумов специально засадил готового дать показания о заговоре врачей Этингера в холодную и сырую камеру, чтобы тот побыстрее умер. Тем самым Абакумов рассчитывал надежно упрятать концы в воду…

Выждав подходящий момент, Маленков положил докладную Рюмина (по некоторым данным, перепечатанную малограмотным подполковником в кабинете помощника Георгия Максимилиановича одиннадцать раз!) на стол Сталина.

Вождь был взбешен. Он не только полностью поверил рюминско-маленковской фальшивке, но тут же приказал арестовать своего лечащего врача Виноградова, заковать его в кандалы и бить, бить, бить…

Немедленно начались аресты медиков величайшего уровня, евреев по национальности. В тюрьме оказались профессора М. Вовси (двоюродный брат Михоэлса), М. и Б. Коганы, А. Фельдман, А. Гранштейн, Я. Рапопорт и другие. Всех их и многих других якобы завербовала американская разведка через еврейскую буржуазно-националистическую организацию «Джойнт».

Арестованы были и русские врачи — за те же грехи, в частности, уже названные ранее профессоры Виноградов и Егоров. С ними никакой «Джойнт», разумеется, дел иметь не мог. Поэтому их сделали старыми английскими шпионами.

Деяния министра Абакумова ЦК ВКП(б) квалифицировала как измену Родине. 12 июля 1951 года он был арестован и препровожден в тюрьму «Матросская тишина» как секретный арестант «номер 15». Впоследствии тюрьмы менялись, но этот номер остался за Абакумовым навсегда.

Чуть позже за ту же вину были арестованы начальник Следственной части по особо важным делам МГБ СССР генерал-майор А. Леонов, три его заместителя — полковники М. Лихачев, В. Комаров и Л. Шварцман, начальник Секретариата министерства И. Чернов и его заместитель полковник Я. Броверман. Все они, за исключением Чернова, были настоящими костоломами, мастерами составления фальсифицированных протоколов и обвинительных заключений. Особенно славился в МГБ своим умением состряпать нужную бумагу полковник Лев Шварцман, в прошлом заведующий отделом редакции газеты «Московский комсомолец» и ответственный секретарь газеты «Рабочая Москва». Впрочем, он умел работать не только перышком. Ныне известно, что Шварцман самолично зверски избивал бывшего генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева, будущего Маршала Советского Союза, а тогда еще генерала Кирилла Мерецкова и многих других.

Все перечисленные следователи, опять же кроме Чернова, который, строго говоря, к следствию никакого отношения не имел, принимали активное участие и в «ленинградском деле», и в «Деле ЕАК», а посему, должно быть, им было очень обидно теперь самим оказаться в тюрьме из-за каких-то еврейских врачей.

Виктора Абакумова держали в одиночке, зверски избивали, бросали в карцер с холодильной установкой. Длительное время его круглосуточно держали в кандалах. Днем руки сковывали за спиной, на ночь спереди. Снимали оковы лишь на несколько минут в сутки — для приема пищи и отправления естественных потребностей. Надо отдать ему должное — Абакумов держался до самого конца чрезвычайно мужественно, ни в чем себя виновным не признавал и никого не оговорил.

В тот же день, когда была решена судьба Абакумова, Маленков протолкнул на его должность министра госбезопасности СССР своего человека — Семена Игнатьева, работавшего заведующим отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б).

Спустя два-три месяца началась чистка работников Центрального аппарата за участие в «сионистском заговоре в МГБ СССР», возглавляемом якобы самим министром Абакумовым.

Были арестованы два заместителя министра — Евгений Питовранов и Николай Селивановский (оба, как и Абакумов, русские), затем взялись за сотрудников действительно евреев по национальности. В тюрьме очутились генерал-лейтенанты Леонид Райхман и Михаил Белкин, генерал-майор Леонид Эйтингон, полковники Андрей Свердлов (сын бывшего председателя ВЦИК Якова Свердлова) и Яков Матусов — оба последних принимали участие в подготовке и проведении «московских процессов» тридцатых годов. Арестовали уже вышедшего в отставку полковника Михаила Маклярского, одного из ближайших сотрудников Павла Судоплатова в годы войны. Теперь Маклярский занимался литературным трудом, был удостоен двух Сталинских премий за сценарии фильмов «Подвиг разведчика» и «Секретная миссия».

Ряд менее опасных «сионистов» был попросту изгнан из МГБ, попутно их, как правило, исключали из партии. Так внешняя разведка потеряла одного из опытнейших сотрудников, успешно работавшего во Франции, Испании — в годы гражданской войны, в Мексике полковника Льва Василевского. Уволили из разведки и майора Марию Вильковскую, удостоенную за годы службы орденов Красной Звезды, «Знак Почета», медали «За боевые заслуги». Перевели на преподавательскую работу опытнейшего нелегала, легендарную, Елизавету Зарубину.

Зато неслыханно вознесся «Минька» Рюмин. За раскрутку многоходовой провокации его вознаградили полковничьей папахой, должностью начальника Следственной части и рангом заместителя министра МГБ СССР!

Справедливость, однако, как говорят, «честный парень». Менее чем через год Рюмин, не справившись с делом врачей, был из органов госбезопасности уволен и переведен на инспекторскую работу в Министерство госконтроля СССР (видимо, в «инстанциях» учли, что в свое время «Минька» закончил какие-то бухгалтерские курсы).

Первое главное управление в МГБ было восстановлено уже при министре Игнатьеве. Начальником его в ранге заместителя министра был назначен Сергей Савченко. Начальником Второго главного управления — Василий Рясной, также в ранге заместителя министра. (Ранее он работал министром внутренних дел Украины, а затем заместителем министра внутренних дел СССР.) Потом неожиданно для всех Савченко был снят с должности начальника ПГУ, переведен во второстепенный отдел, а на его место назначен… Рясной, никогда ранее разведкой не занимавшийся. Некомпетентность Рясного создавала множество проблем для всех сотрудников ПГУ, для Александра Короткова особенно. Оно и понятно: внешняя разведка вообще дело тонкое, а разведка с нелегальных позиций — деликатнейшее, тут наломать дров легче легкого.

В конце 1952 года Сталин решил произвести коренную реорганизацию. Уже был подписан приказ о создании в министерстве Главного разведывательного управления (ГРУ МГБ СССР), в которое должны были войти Первое и Второе главные управления и еще нескольких подразделений. Уже был назначен начальник ГРУ — первый замминистра МГБ Сергей Огольцов. Его заместителями должны были стать освобожденный из тюрьмы Евгений Питовранов (одновременно начальник управления внешней разведки) и Василий Рясной (переброшенный с разведки на контрразведку).

При жизни Сталина этот проект осуществить не успели, а после смерти вождя о нем вообще забыли.

К сожалению, по указанию вождя успели разогнать в ПГУ управление… нелегальной разведки! Малокомпетентный, но чутко прислушивающийся к каждому слову Сталина министр Игнатьев, даже не попытался переубедить его. (К слову сказать, распространенное мнение, что спорить со Сталиным было невозможно и опасно, глубоко ошибочно. С ним можно было спорить и его можно было переубедить. Однако для этого требовалось соблюдать два условия: приводить серьезные и обоснованные аргументы — первое, делать это в твердой, но вежливой форме — второе. Известно острое столкновение маршала Константина Рокоссовского с Верховным Главнокомандующим при утверждении знаменитой операции «Багратион». А Рокоссовский знал, на что шел: до возвращения в строй ему пришлось провести несколько лет в тюрьме, где его подвергали жестоким допросам. Понятно, что Игнатьев, конечно, не Рокоссовский.)

Ломать — не строить, известно давно. Нелегалов разобрали по линейным отделам. Ничего хорошего эта реформа дать не могла, хотя бы потому, что возвращало все: отбор нелегалов, их подготовку (всегда индивидуальную), методику проникновения вначале в промежуточную страну, а затем в страну оседания, формы поддержания с ними особо законспирированной связи к уже пройденному рубежу.

Последние недели жизни Сталина были неделями невероятных потрясений во всех слоях общества. 13 января 1953 года было опубликовано печально знаменитое Сообщение ТАСС об аресте органами госбезопасности группы врачей-вредителей. Впервые откровенно было заявлено, что в свое время эти «убийцы в белых халатах получали инструкции из США через «известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса». Заканчивалось Сообщение ТАСС такими словами: «Следствие будет закончено в ближайшее время».

Тогда же сообщили, что помогла доблестным чекистам изобличить преступников в ранге академиков и профессоров простая русская женщина, рядовой врач Кремлевской больницы Лидия Тимашук.

20 января 1953 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Лидии Тимашук орденом Ленина.

В стране началась настоящая истерия, в некоторых случаях впору было говорить о массовом психозе. Во всех учреждениях прокатились стихийные и организованные митинги с требованием беспощадно покарать извергов. В поликлиниках были случаи нападения экзальтированных пациентов (особенно пациенток) на врачей-евреев, или просто похожих на евреев. Крупных специалистов с «ихними» фамилиями изгоняли из научно-исследовательских институтов, учебных заведений, просто с мало-мальски престижной или хорошо оплачиваемой работы. Причем, не только из медицинских учреждений, но повсеместно.

Началось безудержное восхваление «простой советской женщины» Лидии Тимашук. Один поэт даже назвал ее «советской Жанной д’Арк». Особенно кликушествовали две высокопоставленные журналистки — Елена Кононенко и Ольга Чечеткина. Это с их подачи родился и мгновенно прижился термин «убийц в белых халатах».

Одной из характерных черт официальной советской идеологии было… лицемерие. Формально никакого государственного антисемитизма в СССР не было и быть не могло. Наша идеология — пролетарский интернационализм. О каком, следовательно, антисемитизме может идти речь? Не надо, дескать, путать этот отвратительный пережиток с борьбой с агентами буржуазной националистической идеологии — международным сионизмом. А это уже совсем другое дело, можно сказать, святое. А нормальные евреи у нас в стране в почете, как люди любой другой национальности. Разве не доказательство тому высокое положение в партии и государстве Лазаря Кагановича, Льва Мехлиса, Бориса Ванникова, дважды героя Советского союза генерал-лейтенанта Давида Драгунского, разве не издаются и не переиздаются у нас книги Самуила Маршака, Льва Кассиля, Ильи Эренбурга, разве кто-нибудь мешает работать замечательному артисту Аркадию Райкину или академику Абраму Иоффе?

Если бы депутат Государственной думы (в тогдашние времена — Верховного Совета) Альберт Макашов осмелился произнести публично слово «жид», он незамедлительно был бы исключен из рядов Коммунистической партии Советского Союза, лишен генеральских погон и, скорее всего, очутился на нарах Бутырской тюрьмы, невзирая на депутатскую неприкосновенность.

Трудно сказать, чем бы завершилось «дело врачей» (на самом деле куда более широкое дело, когда могла самым печальным образом решиться судьба миллионов советских евреев), если бы 5 марта 1953 года не умер Сталин. С его смертью не просто была перевернута очередная страница в истории нашей страны, но завершилась целая эпоха. И в истории не только СССР, но, пожалуй, всего человечества.

Перечислять все события, что последовали за 5 марта 1953 года, нет ни смысла, ни возможности. Остановимся только на том, что имеет прямое касательство к судьбе Александра Короткова и того ведомства, в котором прошла большая часть его, увы, недолгой жизни.

На совместном заседании Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР и ЦК КПСС Председателем Совета Министров СССР был назначен Георгий Маленков. Четыре человека стали первыми заместителями Председателя Совета Министров. В постановлении они были названы не в алфавитном, а в следующем порядке: Лаврентий Берия, Вячеслав Молотов, Николай Булганин, Лазарь Каганович. О Никите Хрущеве в постановлении было сказано уклончиво, что он, дескать, сосредоточился на работе в Секретариате ЦК КПСС.

Решено было объединить МВД СССР и МГБ СССР в единое Министерство внутренних дел СССР. Министром был назначен Лаврентий Берия.

Уже сам порядок, в котором были перечислены первые заместители главы правительства, означал, что центр власти в стране перемещается от партийных органов к государственным. К сожалению, это разумное дело не было доведено до конца, и вскоре все вернулось на круги своя. Никита Хрущев, ставший Первым секретарем ЦК КПСС, спустя некоторое время оказался уже и председателем Совета Министров СССР. Его преемники пошли дальше: они совмещали уже должность даже не Первого, а Генерального секретаря ЦК КПСС с постом главы государства!

Как заметил, безусловно, читатель, в перечне «первых заместителей: первым был назван Берия. Это по давней советской традиции означало, что он является вторым лицом в государстве. Более того, объединив два силовых ведомства — МГБ и МВД, Берия сосредоточил в своих руках власть, едва ли не превышающую власть самого Маленкова (к слову сказать, в отличие от всех четырех своих «первых» замов, не имеющего никакого опыта самостоятельной государственной работы).

Признаться, автор был немало удивлен, когда услышал от нескольких ветеранов Лубянки, что почти все сотрудники выше среднего звена были рады возвращению Берии.

— Слава Богу, — сказал Александр Коротков Виталию Чернявскому, — теперь закончится этот игнатьевский бардак, и мы начнем нормально работать.

Коротков не таил на Берию обиды за давнее, почти годовое отлучение от службы. Теперь, по прошествии времени, он понимал, что положение Берии тогда было весьма не простым — он должен был, фактически восстановить разведку и контрразведку после разгрома, учиненного на Лубянке «кровавым карликом» Ежовым, но делать все так, чтобы ни в коем случае не бросить и подобия тени на Сталина. Он должен был убрать из НКВД прямых пособников Ежова, но и сохранить наиболее ценные кадры, которых к тому времени можно было по пальцам пересчитать. Да, тогда он жестоко обошелся и с ним, и с Василием Зарубиным, и с Исхаком Ахмеровым, но в конце концов никого из них не посадил, не выгнал, а по прошествии времени вернул на прежние места, многих, в том числе его, Короткова, повысил и в звании, и в должности. Да, кремлевские игры идут по сценариям, простым людям зачастую непонятным…

Вот и теперь, первое, что сделал Берия, немедленно освободил всех ранее арестованных чекистов и в соответствии с их званиями и опытом назначил на ответственные посты в новом министерстве или на местах. Это не коснулось лишь Абакумова, Леонова, Комарова, Лихачева, Шварцмана, Бровермана и Чернова. Берия не хотел из-за бывшего министра МГБ, к которому не питал ни малейших симпатий, конфликтовать с новым Председателем Совета Министров Маленковым, который к тому же считался его другом.

Постановлением Совета Министров СССР были назначены три первых заместителя министра: Сергей Круглов, Иван Серов и Богдан Кобулов.

Исходя из определенных тонких соображений, Берия поменял местами номера главных управлений разведки и контрразведки.

Освобожденный из заключения генерал-лейтенант Леонид Райхман был назначен на важную должностью начальника Контрольной инспекции по проверке исполнения приказов министра.

Начальником следственной части по особо важным делам вновь стал генерал-лейтенант Лев Влодзиминский.

Бюро № 1 было преобразовано в 9-й отдел МВД (с теми же задачами) во главе с генерал-лейтенантом Павлом Судоплатовым, в распоряжение которого вернулся его старый друг, освобожденный из заключения генерал-майор Леонид Эйтингон.

Министром внутренних дел Украины Берия сделал своего давнего сослуживца генерал-лейтенанта Павла Мешика, министром внутренних дел Грузии — еще одного из старой гвардии — Владимира Деканозова, успевшего поработать за эти годы не только в МИДе, но даже заместителем председателя Восесоюзного радиокомитета! Еще в НКВД Деканозов получил звание комиссара госбезопасности третьего ранга. Поскольку уход в Наркомат иностранных дел означал увольнение с военной службы, то генеральское звание Деканозов получить не успел. И не успеет…

Своего самого надежного соратника генерала армии Всеволода Меркулова Берия решил пока в МВД не возвращать и имел на то очень серьезные основания. Меркулов уже давно занимал второстепенный при Сталине пост министра государственного контроля СССР. Второстепенный, поскольку судьбу крупных номенклатурных деятелей решал многолетний заместитель председателя и председатель Комитета партийного контроля (КПК) Матвей Шкирятов, по прозвищу «Милок» (а еще иначе — по прямому созвучию «Малюта Скуратов). По отношению к характеру и склонностями Шкирятова первое прозвище выглядело насмешкой. Просто у Шкирятова была такая привычка: обращаясь к дрожащему от страха в ожидании приговора очередному «фигуранту», он ласково приговаривал: «А ты, милок, пойди в коридорчик. Посиди там, милок, а мы тут посоветуемся». Случалось, что из коридорчика людей отвозили либо в больницу с инфарктом, либо в «Матросскую тишину», где был построен корпус под особую партийную тюрьму и в нем же кабинеты для партийных следователей, оснащенных телефонами спецсвязи.

Теперь, после смерти Сталина, должность министра госконтроля приобретала, вернее, могла приобрести исключительно важное значение.

Начальником Первого главного управления (контрразведки) снова стал генерал-лейтенант Петр Федотов.

Начальником Третьего управления (контрразведка в вооруженных силах) был назначен генерал-полковник Сергей Гоглидзе.

Исполняющим обязанности начальника Второго главного управления разведки министр назначил Александра Короткова. Теперь уже от него самого в значительной степени зависело наведение порядка в доме, по меньшей мере, на одном из его этажей.

Автор данной книги не собирается вступать в идущую уже несколько лет полемику о личности Лаврентия Берии, давать оценку его нравственным устоям (при их наличии, разумеется), вникать в мотивы поступков и решений. Занятие это, с его точки зрения, абсолютно бессмысленное, поскольку массовое сознание по данному поводу зиждется на многолетних мифах. А оспаривать мифы невозможно. Мифы либо испаряются как бы сами по себе, по мере накопления информации до какой-то критической массы, либо заменяются другими мифами, противоположного знака. Причем демифологизация осуществляется у разных групп населения и отдельных лиц с различной скоростью и глубиной. Одним, чтобы разувериться в былом кумире, достаточно ознакомиться с одним-единственным, но достоверным документом. На других долгие десятилетия не действуют никакие, самые убедительные аргументы. Они их просто не воспринимают, как, скажем, человек, в отличие от некоторых насекомых не воспринимает инфракрасные лучи. Именно поэтому до сих пор сохранились яростные сталинисты в анпиловской «Трудовой Москве» (в которой, вопреки названию, состоят преимущественно пенсионеры с многолетним стажем). Мифы иногда могут возрождаться. Чаще всего такое происходит во времена смут и потрясений. Этим, в частности, можно объяснить появление в России на рубеже тысячелетий убежденных юных сторонников Сталина и даже… Гитлера.

Согласно устоявшемуся мифу, Лаврентий Берия — самый страшный злодей, когда-либо живший на одной шестой части земной суши, которая когда-то называлась СССР. Но так ли это? И действительно ли, что тот же Шкирятов, невзрачные Швернин и Андреев, Маленков или импозантный алкоголик Булганин по сравнению с ним лубочные святые? Можно сколь угодно часто повторять, что необычные, экстраординарные меры, предпринятые Берией после смерти Сталина, носили, как бы мы сказали сегодня, популистский характер. Но почему совершил их именно он, а не тот же Маленков, у которого, как у главы правительства, было на то гораздо больше возможностей? Нравится это кому-либо или нет, но приходится признать, что Берия весной 1953 года опередил время на несколько десятилетий.

Уже 4 апреля в газетах было опубликовано Сообщение ТАСС, из которого потрясенная страна узнала, что врачи-«убийцы» были арестованы без каких-либо на то оснований, что следствие по их делу велось с грубым нарушением советских законов, с применением «запретных методов», а попросту — пыток и избиений. Все арестованные по делу «убийц в белых халатах» были немедленно освобождены с принесением извинений и восстановлены на работе и в партии (если являлись членами ВКП(б). Такое публичное признание совершилось впервые за всю историю Советской власти и явилось, в сущности, первым же случаем политической реабилитации безвинно репрессированных людей. В тот же день был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР об отмене предыдущего Указа о награждении Лидии Тимашук орденом Ленина. Злосчастная советская Жанна д’Арк так и не успела толком понять вначале, за что ее удостоили высшей награды Родины, а следом — за что оную отобрали.

28 апреля 1953 года по предложению Берии бывший министр госбезопасности Игнатьев за «дело врачей» был выведен из состава ЦК КПСС. Теперь же по предложению Хрущева его восстановили в правах члена ЦК. В дальнейшем Игнатьев благополучно работал первым секретарем Татарского и Башкирского обкомов КПСС.

К этому времени Рюмин по распоряжению Берии уже был арестован. Позднее его судили и расстреляли.

Далее Берия разобрался с обстоятельствами гибели, а точнее, уничтожения Михоэлса. Он лично допросил бывшего министра МГБ СССР Абакумова, его первого заместителя Огольцова, а также бывшего министра госбезопасности Белоруссии Цанаву, на чьей даче на тогдашней окраине Минска и произошло умерщвление Михоэлса и его спутника. Абакумов твердо заявил, что приказ о ликвидации Михоэлса он получил в устной форме лично от Сталина, и что никто в МГБ кроме него и прямых исполнителей операции об этом не знал.

Берия направил письмо в адрес Председателя Совета министров СССР Маленкова с требованием лишить участников двойного убийства правительственных наград и предать их суду.

Ордена у них отобрали, но под суд так никто и не попал. Спас «великолепную шестерку»… арест Берии!

Этот поступок никак нельзя назвать популистским, поскольку письмо было секретным и опубликовано лишь спустя многие десятилетия. Точно так же нельзя считать популистским приказ Берии, категорически запрещающий применять к арестованным меры физического воздействия. Приказ, как и письмо Маленкову, также был секретным.

По представлению Берии были освобождены из тюрьмы, реабилитированы, восстановлены в званиях Александр Новиков, Алексей Шахурин и другие репрессированные по «делу авиаторов».

Следствие велось пятнадцать месяцев, но ни один из арестованных себя виновным во вредительстве не признал. Секретным приказом Берии от 17 апреля 1953 года следственное дело на них было прекращено, они из-под стражи освобождены и восстановлены во всех правах.

Некоторые решения министра Коротков в силу своей все же молодости и отсутствия опыта на работе государственного масштаба в полной мере понять тогда и оценить не мог. К тому же работникам его уровня просто не положено было вникать в суть и смысл событий, происходящих хотя бы одной ступенькой выше этого уровня. Нужно было пережить и пятьдесят третий, и пятьдесят шестой годы, чтобы, наконец, хоть в какой-то степени сбросить с глаз шоры официальной идеологии.

Да, Берия был жестоким прагматиком и циником, способным ради достижения цели и на самый благородный, и на абсолютно бесчеловечный поступок. Таковы уже были нравы в среде его обитания. В этом отношении он был не лучше, но и не хуже других вождей в сталинском окружении. Но он был на голову их умнее, дальновиднее. Это и сгубило его, в конечном счете. Есть такая поговорка: «Бьют по шляпке того гвоздя, что торчит». Вот по нему и ударили. Вовсе не по тому, что Берия готовил какой-то заговор с целью захвата власти — это миф. Берия прекрасно понимал, что второму грузину главным вождем в СССР не бывать, а реальной власти у него, как первого из «первых заместителей», к тому же министра, и так хватало. Нет, все они, и Маленков, и Молотов, и Ворошилов, и даже будущий «изобличитель» Сталина Хрущев боялись за собственную шкуру. Свалив Берию, можно было на него списать собственные грехи, и немалые. Да, конечно, никто из них не возглавлял при жизни Сталина политическую полицию, как бы она ни называлась, но на руках у каждого вождя было крови никак не меньше, нежели у Берии. А уж о конкретных заслугах перед государством — тут о сравнении и речи быть не могло. Как-никак, именно Берия возглавлял советский «атомный проект», обеспечил в кратчайшие сроки создание «атомного щита», чего, кстати, никогда не отрицали выдающиеся ученые, работавшие в те годы над этой проблемой.

Да и разведка и контрразведка, когда ими руководил Берия, занимались отнюдь не только выявлением распространителей антисоветских анекдотов.

Автору представляется, что уже на следующий день после смерти Сталина его наследники поняли, что изменение политического курса, ликвидация в какой-то, желательно самой мягкой форме культа его личности неизбежны, и потому рано или поздно выплывет проблема предвоенных и послевоенных репрессий. И кому-то придется за них отвечать. И тот, кто первым произнесет это неизбежное «а», тот и станет первым лицом. Не таким, конечно, каким был усопший вождь, но все же первее других.

И тут у заведомо перепуганных наследников сложилось убеждение, что Берия непременно возжелает стать этим первым из первых. Потому что шансов на это у него (что соответствовало действительности) было куда больше, нежели у тех же Маленкова, Булганина, Хрущева, Молотова, Ворошилова, Кагановича… Ведь у Берии была репутация человека, пресекшего «ежовщину», освободившего перед войной добрую треть миллиона невинно репрессированных. (Тогда как, к примеру, Молотов и Калинин не решились вступиться за собственных жен, Каганович — за родного брата…)

О якобы намечаемом Берией военном перевороте говорить всерьез не приходилось. Непосредственно ему в Москве подчинялись лишь дивизия внутренних войск имени Дзержинского и кремлевский полк. Между тем почти в черте города были дислоцированы знаменитые Таманская и Кантемировская дивизии, в столице имелось десятка два военных академий и училищ, которым по приказу министра обороны ничего не стоило ту же дивизию имени Джержинского блокировать.

Но в распоряжении министра внутренних дел было оружие куда более страшное: секретные и сверхсекретные архивы, списки приговоренных к репрессиям по «первой категории» с резолюцией не только Сталина, но и Молотова, Ворошилова, Хрущева и прочих. Этого было достаточно, чтобы наследники Сталина дружно ополчились на одного из своих и попросту предали его, чтобы спасти если уж не свои жизни, то посты и репутацию. Берия был обречен не с того момента, когда, как утверждал Хрущев, руководству стали известны «заговорщицкие планы врага народа и английского шпиона Берии», а с того мартовского дня, когда они же назначили его одним из первых заместителей председателя Совета Министров и министра внутренних дел СССР. Заговор действительно имел место. Но во главе его стояли Хрущев и Маленков, а не Берия.

Энергичные меры, предпринятые Берией по наведению порядка в стране, лишь ускорили созревание хрущевско-маленковского заговора.

Берия стал инициатором знаменитой амнистии, когда из 2 526 402 заключенных, содержавшихся в лагерях и тюрьмах, подлежало освободить 1 203 421 человека. Впоследствии, чтобы ослабить впечатление от этого беспрецедентного шага, власти распустили слухи, что Берия злонамеренно выпустил на волю тысячи убийц, грабителей и насильников. То была ложь. В этом можно убедиться, посетив любую библиотеку, чтобы собственными глазами прочитать тот Указ об амнистии.

На самом деле по амнистии подлежали освобождению лица, получившие срок до пяти лет, осужденные за хозяйственные и должностные преступления, беременные женщины и женщины, имеющие детей до 10 лет, больные. Конечно, имел место временный всплеск уголовных преступлений, но его достаточно быстро погасили органы правопорядка. Тогда же Берия предложил передать лагеря из ведения министерства внутренних дел в министерство юстиции. Данная мера осуществлена в России лишь спустя сорок пять лет! Тогда же Берия предложил передать все стройки, предприятия, «шарашки» МВД в ведение соответствующих промышленных ведомств.

Впоследствии Берии вменят в вину, что он вызвал в Москву несколько десятков (иногда говорят — сотен) резидентов советской разведки и советников при органах госбезопасности в странах, как их тогда называли, «народной демократии», тем самым дезорганизовав деятельность разведслужбы Кремля. На самом деле Берия предпринял меры к устранению недостатков внешней разведки и укрепления ее личного состава, в первую очередь руководящего. Взять хотя бы советнический аппарат в странах «народной демократии». Берия большую часть его считал совершенно непригодным для надлежащего исполнения возложенных на него функций. Хотя бы по той простой причине, что почти ни один советник не знал ни языка, ни истории, ни культуры, ни традиций, ни менталитета народа той страны, в которой работал. Многие из них к тому же вели себя по отношению к местным работникам совершенно бесцеремонно, не столько «советовали», сколько откровенно, не считаясь с самолюбием даже министров и секретарей ЦК компартий, командовали.

К слову сказать, когда Коротков через четыре года снова вернется в Германскую Демократическую Республику в качестве представителя КГБ, то он также будет без сожаления расставаться с некоторыми сотрудниками лишь потому, что они не владели в должной степени немецким языком.

На июньском, 1953 года, Пленуме ЦК КПСС, состоявшемся сразу после ареста Берии и — в нарушение Устава партии — в его отсутствие, бывшего министра внутренних дел обвиняли в предательстве делу социализма за то, что он в семь раз уменьшил численность чекистского аппарата в ГДР, что способствовало, мол, возникновению там 17 июля 1953 года массовых беспорядков.

На самом деле массовые выступления трудящихся ГДР, подавленные лишь вмешательством советских оккупационных войск, произошли из-за топорной политики руководства республики, поставившего своей целью ускоренное построение социализма в Восточной Германии. Эта политика пользовалась полной поддержкой СССР и при Сталине, и при Маленкове. Именно по этой причине, а не из-за сокращения чекистского аппарата сотни тысяч жителей ГДР и Восточного Берлина бросали ежегодно свои дома и имущество и бежали на Запад.

Умеющий быть здравомыслящим и лучше, нежели его коллеги по Политбюро (Президиуму) ЦК КПСС, информированный о реальной жизни в Советском Союзе и за границей, Берия полагал бессмысленной затеей искусственное насаждение социализма в Восточной Германии и вообще саму теорию двух германских государств. Он полагал наилучшей гарантией сохранения надежного мира в Европе не противостояние ГДР и ФРГ, но наличие единого демократического, демилитаризованного, пускай и капиталистического германского государства. Как мы знаем, объединения Германии тогда не произошло (правда, по вине не только СССР, но и западных держав).

Фитиль к пороховой бочке в центре Европы в виде двух германских государств и двух Берлинов тлел в центре Европы еще почти сорок лет.

Примечательно, как вспоминают сослуживцы Короткова, что Александр Михайлович только в официальных случаях употреблял официальные же названия обоих германских государств: ГДР и ФРГ. Обычно же говорил просто «Германия». Уже из одного этого следовало, что он со временем стал считать разделение страны неестественным и потому временным. Однако полковник Коротков полагал, что решение этой проблемы дело не спецслужб, высшего руководства всех заинтересованных стран. Его дело разведка и только разведка.

Берия высказал тогда же еще одну еретическую мысль, которую сваливший его Хрущев претворил в жизнь через три года уже якобы как собственную инициативу: он счел необходимым восстановить нормальные отношения с Югославией.

И предпринял в этом направлении некоторые шаги. Так, однажды министр вызвал к себе Короткова и предложил ему секретно направиться в Белград и провести там предварительные переговоры если и не с самим маршалом Иосипом Броз Тито, то с Александром Ранковичем. Последний занимал в Югославии примерно такое же положение, что Берия в СССР.

Почему выбор министра пал на Короткова? Сегодня об этом можно лишь гадать. Видимо, Берия ценил деловые качества полковника, его умение находить контакт с собеседником, некоторое знание страны, приобретенное за время командировок в военные годы. Наконец, Берия, безусловно, был осведомлен, что полковник Коротков удостоен одного из высших югославских орденов. (После разрыва отношений между двумя партиями и странами, советским гражданам, награжденным югославскими орденами и медалями, «рекомендовали» отказаться от них в знак протеста против «преступной клики Тито-Ранковича». Коротков свой орден не сдал!)

От предложения министра Коротков отказался. И правильно сделал, иначе после ареста Берии и расправы над ним мог оказаться в числе его «приспешников» со всеми вытекающими отсюда грустными последствиями.

Свой отказ Коротков мотивировал чрезвычайной занятостью в должности исполняющего обязанности начальника внешней разведки, невозможность покинуть Москву даже на один день в этот сложный период реорганизации аппарата и прочее, и прочее. Причины, конечно, уважительные. Однако, по мнению автора, Короткову не понравилось, что поездка должна была быть абсолютно секретной, о ней ничего не должен был знать даже Вячеслав Молотов, тогда и первый заместитель Председателя Совета Министров, и министр иностранных дел СССР! Это не могло не насторожить Короткова. Он понимал, что секретность, конечно, непременная составляющая деятельности разведки. Но у всего есть свой предел. Короткову довелось с тем же Молотовым выезжать на сессии министров иностранных дел, и он знал, на каком уровне согласовываются даже самые незначительные на первый взгляд шаги в международном общении. Такая миссия наведение мостов с Югославией — не могла иметь места без ведома министра иностранных дел, ЦК КПСС, и поездку следовало рассматривать не как операцию разведки, а серьезную акцию государственного и международного масштаба. Распоряжения одного лишь первого заместителя Предсовмина и министра в данном случае было явно недостаточно.

Коротков раскрутил совершенно правильно. К сожалению, на этом деле пострадал известный контрразведчик Сергей Федосеев (впоследствии один из главных разработчиков при изобличении предательской деятельности Олега Пеньковского и автор многих книг о разведке под псевдонимом Ф. Сергеев).

Федосеев принял предложение Берии. Ни до какого Белграда он, однако, доехать не успел. Но успел даже покинуть Москву. Потому как его разговор с министром имел место перед самым арестом Берии. Видимо, при их встрече присутствовал кто-то еще, поскольку именно на этом основании новое руководство МВД поначалу вообще намеревалось уволить Федосеева со службы, как «пособника врага народа». Трогать его все же не стали, но долгие годы притормаживали служебный рост опытного, умного и одаренного контрразведчика.

26 июня 1953 года Лаврентий Берия был арестован.

Затем последовали аресты либо увольнения из МВД многих генералов и старших офицеров как в центральном аппарате, так и на местах. В частности, были арестованы и осуждены впоследствии соответственно к пятнадцати и двенадцати годам лишения свободы Павел Судоплатов и Леонид Эйтингтон. Арестовали и Леонида Райхмана.

16-23 декабря 1953 года в Москве под председательством маршала Ивана Конева состоялось Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР, образованное для рассмотрения дела Лаврентия Берии, Богдана Кобулова, Всеволода Меркулова, Владимира Деказанова, Павла Мешика, Льва Влодзимирского и Сергея Гоглидзе.

В числе вмененным подсудимым преступлений упоминались измена Родине и шпионаж в пользу разведок империалистических держав. Эти обвинение могли вызвать у ветеранов разведки и контрразведки, хорошо представляющих, что такое шпионаж, только недоумение…

Тем не менее, все подсудимые были признаны виновными во множестве преступлений и приговорены к высшей мере наказания.

«Акт. 1953 года, декабря 23.

Сего числа в 19 часов 50 минут на основании предписания председателя специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 23декабря 1953 года за № 003 мною, комендантом специального судебного присутствия генерал-полковником Батицким П. Ф., в присутствии Генерального прокурора СССР, действительного государственного советника юстиции Руденко Р. А. и генерала армии Москаленко К. С. приведен в исполнение приговор специального судебного присутствия по отношению к осужденному к высшей мере наказания — расстрелу Берии Лаврентия Павловича».

Акт скреплен подписями названных трех лиц.

Еще одни акт:

«23 декабря 1953 года замминистра внутренних дел СССР тов. Лунев, зам. Главного военного прокурора т. Китаев в присутствии генерал-полковника тов. Гетмана, генерал-лейтенанта Бакеева и генерал-майора Сопильника привели в исполнение приговор специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 23 декабря 1953 года над осужденным: Кобуловым Богданом Захарьевичем, 1904 г. Р.

Меркуловым Всеволодом Николаевичем, 1895 г. р.

Деканозовым Владимиром Георгиевичем, 1898 г. р.

Мешиком Павлом Яковлевичем, 1910 г. р.

Влодзимирским Львом Емельяновичем, 1902 г. р.

Гоглидзе Сергеем Арсентьевичем, 1901 г. р.

к высшей мере наказания — расстрелу.

23 декабря 1953 года в вышеупомянутые осужденные расстреляны». Смерть констатировал врач (подпись).

В архивах ФСБ хранятся десятки тысяч справок спецотделов о приведении в исполнение смертных приговоров. Ни в одной из них не упомянута фамилия исполнителя. Они были лицами засекреченными, в штатах НКВД могли числиться кем угодно: шоферами, надзирателями тюрем, охранниками.

Данные два акта — единственные исключения. Исполнители смертных приговоров названы и по фамилии, и по занимаемой должности.

В тот же день, что был арестован Лаврентий Берия — 26 июня 1953 года, — новым министром внутренних дел СССР был назначен Сергей Круглов.

Обязанности начальника внешней разведки Александр Коротков исполнял примерно два месяца. 17 июля 1953 года начальником главного управления МВД (внешней разведки) был назначен председатель Комиссии по выездам ЦК КПСС, бывший посол СССР и США и Китае, Александр Панюшкин. Александр Коротков остался его заместителем.

1 сентября 1953 года Указом Президиума Верховного Совета СССР было упразднено Особое Совещание при МВД СССР. Наконец-то ликвидировали этот позорный для страны, почитающей себя цивилизованным государством, орган вне судебной расправы.

Вскоре высшее руководство страны пришло к заключению, что нельзя вверять в одни руки руководство и органами государственной безопасности, и внутренних дел. По мнению автора, это решение диктовалось не столько интересами дела, сколько страхом. Обыкновенным страхом, что, попади, не дай Бог, такой двухголовый монстр в распоряжение какого-нибудь нового Ежова с амбициями главы страны, многим, стоящим сегодня у власти, не сносить головы.

Потому-то 10 февраля 1954 года ЦК КПСС принял решение о выделении органов государственной безопасности в самостоятельное ведомство. Указом Президиума Верховного Совета СССР 13 марта 1954 года был образован Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР.

Министром внутренних дел СССР был оставлен генерал-полковник Сергей Круглов. Председателем КГБ при Совете Министров СССР был назначен генерал-полковник (с августа 1955 года генерал армии) Иван Серов. Тот самый Серов, с которым Коротков работал в Берлине в 1945–1946 годах и хорошие отношения с которым, невзирая на разницу в званиях и должностях, у него сохранились и на тот день, и до конца жизни.