Глава 7
Одним из следствий завершившегося не так уж страшно судебного дела стало то обстоятельство, что Яков Голос прочно и навсегда привлек к себе внимание Федерального бюро расследований, а возможно, и иных властных структур. Голос, разумеется, не был наивным человеком, прекрасно понимал, что как старый член Коммунистический партии должен был давно интересовать ФБР, и, соответственно, всегда держал в уме возможность быть объектом любопытства со стороны ведомства Джона Эдгара Гувера. Теперь же он обязан был помнить об этом ежеминутно и усиливать предельно меры безопасности. Одной из таких мер стало опережение как реальных, так и потенциальных наблюдателей ФБР за своей особой.
К примеру, Голос знал, что «филеры» (он пользовался этим старым термином дореволюционной российской жизни), то есть агенты наружного наблюдения, если таковое ведется, берут на заметку и проверяют каждый его даже мимолетный контакт в учреждениях, магазинах, аптеках, часовой мастерской, в кинотеатре, просто на улице — даже при обычной покупке утренней газеты. Теперь он ежедневно умышленно, не «проверяясь», обозначал эти «контакты» на каждом шагу. Каждый день десятки, а может, и сотни мимолетных, а то и не мимолетных соприкосновений с различными людьми. В том числе с посетителями своего офиса, с должностными лицами тех учреждений, куда ему приходилось обращаться вполне официально, и обмен пустячной репликой со случайным попутчиком в вагоне сабвея (Нью-Йоркской подземки). Поди проверь, кто из этого множества был случайным контактом, а кто — его агентом или источником информации.
Разумеется, более серьезные, не минутные встречи со своими людьми Голос обставлял достаточно строго и обстоятельно, оставляя агентам ФБР густые подозрения, но не давая им ни одной зацепки, способной стать обоснованием для предъявления ему обвинения в шпионаже. «Звук» понимал возможности ведомства Гувера и относился к ним уважительно.
18 февраля 1941 года агенты ФБР засекли — впервые! — встречу Якова Голоса с Гайком Овакимяном, за которым уже вели некоторое время наблюдение как за установленным советским разведчиком. Установили такой факт, ну и что? Встреча никак Голоса скомпрометировать не могла. В ФБР прекрасно знали, что по роду своей деятельности Голос часто посещал и генеральное консульство Советского Союза в Нью-Йорке, и различные отделы «Амторга», следовательно, был знаком со многими советскими сотрудниками. Это же относилось и к Овакимяну, у которого за долгие годы работы в США также образовался обширный круг знакомых американцев. Не все же они были его агентами!
Более того, Овакимян никак не мог не быть знаком с Голосом лично хотя бы потому, что, отправляясь в отпуск на родину, оформлял билеты на пароход в… «Уорлд Туристе, Инк.», как и десятки его коллег!
Теперь самое время ознакомить читателя с тем, что представляло собой в те годы Федеральное бюро расследований. Поскольку ни в одной западной стране аналогичного учреждения по своей истории, целям деятельности и полномочиям нет.
Дело в том, что в США никогда не существовало — так уж сложилось исторически — общенациональной, централизованной полиции. Она всегда была разобщенной, поскольку принадлежала штатам, графствам, городам и в своей деятельности руководствовалась не федеральным, а местным законодательством. К примеру, детектив из Нью-Йорка не имел права совершать какие-либо оперативноразыскные действия, тем более аресты, всего лишь переехав мост Джорджа Вашингтона через Гудзон и оказавшись тем самым в другом штате — Нью-Джерси!
Поразительный, малоизвестный в России факт. Когда в ноябре 1963 года в Далласе был убит президент Джон Кеннеди, то представителям федеральных властей пришлось тайно, под покровом ночи вывезти тело покойного в Вашингтон. Потому как расследовать совершенное преступление надлежало властям штата Техас, поскольку убийство являлось преступным нарушением не федерального закона, а закона штата. Всего лишь… Позднее в законодательство было внесено здравое изменение. Ныне покушение на жизнь президента США расследуют соответствующие федеральные власти.
Предшественником ФБР был корпус специальных агентов, учрежденный в 1908 году президентом Теодором Рузвельтом и подчиненный министру юстиции и генеральному прокурору Чарльзу Бонапарту, внуку Жерома — младшего брата императора Наполеона. Все агенты были опытными детективами. В следующем, 1909 году новая структура стала именоваться Бюро расследований. Главной задачей Бюро было расследование особо серьезных финансовых преступлений, затрагивающих интересы всего государства в целом, а не только отдельных штатов: фальшивомонетничество, злостное банкротство, мошенничество с землями, рабство и т. п.
Отделения Бюро были открыты во всех крупных городах и некоторых средних. Работу каждого отделения возглавлял специальный агент, подотчетный не местным властям, а только Вашингтону.
Тут следует заметить, что в спецслужбах нашей страны агентами называют нештатных источников информации, находящихся на связи у кадрового сотрудника разведки, контрразведки или органов внутренних дел и т. д. В Соединенных Штатах агент — это именно кадровый сотрудник той или иной спецслужбы.
Когда началась Первая мировая война, президент Вудро Вильсон возложил на Бюро также ответственность за борьбу со шпионажем, уклонением от мобилизации и саботажем. В этой связи конгресс принял особый «Закон о шпионажем.
Но по-настоящему Бюро развернулось в борьбе с оврагом внутренним»: анархистами, представителями иных радикальных течений, профсоюзными активистами, социалистами и коммунистами, — вообще со всеми «красными». В конце 1917 года заместителем начальника одного из отделов Бюро был назначен двадцатидвухлетний выпускник университета Джон Эдгар Гувер. На службе в этом ведомстве Гувер пережил десять президентов США — от Вильсона до Никсона, причем восьмерых последних — на посту руководителя Бюро. Директором Бюро Гувер был назначен в декабре 1924 года и оставался в этой должности сорок восемь лет, вплоть до своей смерти в 1972 году. Рекорд этот уже никогда не будет превзойден, поскольку в наше время срок пребывания на этом посту не может превышать десяти лет.
В июле 1935 года президент Франклин Делано Рузвельт преобразовал ведомство в Федеральное бюро расследований (ФБР). Еще через год он поручил Гуверу негласное наблюдение за всеми оппозиционными партиями и организациями, способными, по мнению того (а мнение Гувера в данных вопросах было намного шире президентского), представлять угрозу Соединенным Штатам.
Кадровые сотрудники ФБР называются федеральными агентами, на полицейском жаргоне просто «федералами». Население часто называет их «дж-менами» — сокращение от «government men», то есть «люди правительства».
Джон Эдгар Гувер никогда не был женат, и все его жизненные интересы замыкались исключительно на работе. Надо отдать ему должное, за отведенные ему почти полвека он создал весьма эффективную спецслужбу. В соответствии с существующими законами в компетенцию ФБР входит соответствующая деятельность только на территории Соединенных Штатов. На практике это правило неоднократно нарушалось. Разумеется, подобные «отдельные» исключения всегда или почти всегда оставались для публики хорошо охраняемыми государственными секретами.
За три месяца до начала Второй мировой войны все государственные структуры по секретному распоряжению президента Рузвельта обязаны были ставить ФБР в известность обо всех случаях, «непосредственно или косвенно относящихся к шпионажу, контршпионажу и саботажу». Тем самым ФБР уже окончательно стало головной контрразведкой страны.
Еще через год — также секретным распоряжением президента — ФБР получило право, ранее запрещенное конгрессом, прослушивать телефонные разговоры людей, подозреваемых в подрывной деятельности.
Формально подчиненный министру юстиции, Гувер в последние годы своей жизни фактически перестал считаться с оным и обо всем, что считал нужным, докладывал лично президенту. Его вес и влияние в администрации Белого дома были столь внушительными, что ни один министр даже не пробовал одернуть своего подчиненного.
Ныне директора ФБР назначает президент США, при этом его кандидатура утверждается сенатом. У директора ФБР имеется только один заместитель и четырнадцать помощников, из которых одиннадцать возглавляют управления ФБР, а трое являются руководителями крупнейших отделений бюро: в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Вашингтоне (в котором расположена и штаб-квартира ведомства). ФБР имеет несколько десятков региональных офисов и несколько сотен менее крупных отделений по всей стране.
Вот с каким монстром должен был сосуществовать Яков Голос. Кроме того, ему нужно было считаться и с некоторыми другими учреждениями США, наделенными властными полномочиями: Службой внутренних доходов (налоговой) министерства финансов, Службой иммиграции и натурализации министерства юстиции, ну и, конечно же, с департаментом полиции Нью-Йорка.
Уже после смерти Голоса в его адрес с советской стороны было высказано немало упреков. В основном ему ставили в вину недостаточное соблюдение железных законов разведывательной деятельности (уточним: с позиции Лубянки).
Отчасти эти упреки справедливы. Тому есть объяснение. Яков Голос никогда не проходил обучение ни в одной разведывательной школе, ни даже на краткосрочных курсах ОГПУ/НКВД. Рядом с ним не было и опытного «дядьки-наставника», у которого можно было бы набираться ума-разума на ходу.
Голос, правда, обладал и собственным немалым опытом, полученным и в юности, и в последующие годы после образования Коминтерна и Компартии США. Это был опыт профессионального революционера. Однако законы, правила, нормы, требования конспирации революционера-подполыцика хоть и схожи, тем не менее, отличаются от тех, которых должен придерживаться профессиональный разведчик, тем более групповод. Независимо от того, действует он под каким-либо официальным прикрытием или является нелегалом.
Совсем иными принципами руководствуются революционеры и разведчики, когда обзаводятся помощниками. Революционер ищет единомышленников, разведчик — источники информации. (Правда, в обоих случаях возможны, в виде исключения, счастливые совпадения.)
Разведчик может вербовать агентов на материальной основе, может воспользоваться компрометирующими кандидата на вербовку фактами. Для революционера это заказано напрочь. Он должен искать соратников только на идейной основе.
Разведчик-дипломат в силу своего официального положения ограничен в установлении связей и знакомств, в посещении различных учреждений и организаций, в передвижениях не только по стране, но и по городу. Дипломат лишен возможности свободного выбора даже ресторана, тем более какого-либо сомнительного увеселительного заведения, сомнительного даже не с точки зрения контрразведки, но и обычной криминальной полиции или полиции нравов.
Яков Голос мог ездить и ходить куда угодно и когда угодно. В соответствии со своими правами гражданина США он не обязан был давать отчет в действиях никакому полисмену или агенту ФБР, если только не был застигнут с поличным при совершении уголовного преступления.
Дипломат при наличии у властей страны аккредитации против него каких-либо подозрений может быть объявлен «персоной нон грата» без всяких объяснений и выслан из страны в двадцать четыре или сорок восемь часов. Голоса как гражданина США выслать из страны было невозможно, предъявить обвинения ему могли лишь как бизнесмену в случае нарушения каких-либо законов ведения бизнеса, к примеру налоговых.
Круг знакомых и друзей Голоса, в отличие от такового у любого кадрового сотрудника советской внешней или военной разведки, был поистине безграничен. Прежде всего это сотни коммунистов и сочувствующих во всех уголках Соединенных Штатов. По своему положению председателя Контрольной комиссии Голос, по существу, являлся вторым лицом в Компартии после Браудера и мог взять на заметку любого коммуниста, изучить его личные и деловые качества, оперативные возможности на предмет привлечения к сотрудничеству по линии разведки. При этом он далеко не всегда сообщал потенциальному источнику, что получаемая от него информация предназначалась для советской разведки. В большинстве случаев говорил, что данная информация требуется руководству Компартии. Как правило, такой подход действовал безотказно.
В ряде случаев новые агенты догадывались об истинном положении дела, но делали вид, что ничего не подозревают. Такая игра их устраивала.
Огромные возможности предоставляло и официальное положение Голоса как руководителя туристической фирмы. Хороший психолог, обладавший к тому же, по свидетельству многих знавших его людей, немалым личным обаянием, Голос легко находил среди сотен посетителей «Уорлд Туристе, Инк.» таких, кого можно было на какой-либо основе привлечь к сотрудничеству. Или в качестве настоящих агентов, или же просто источников ценной информации (порой одноразовой), не подозревающих иногда, что делятся важными данными с одним из нелегальных резидентов советской разведки.
Наконец, многие знакомые Голоса были выходцами из бывшей Российской империи, американцами в первом или втором поколении, некоторые — евреями, еще не растерявшими духовных связей с Родиной. Для них Яков Голос был прежде всего своим человеком, с которым они могли разговаривать на не забытом русском языке.
Дэвид Даллин проницательно — отдадим ему должное — подметил: «Выходцы из стран с сильными революционными традициями, пропитанные политическими сантиментами предреволюционной России, они были идеалистами, готовыми к самопожертвованию, с конспирацией в самой их крови».
Советские разведчики, направляемые в 30-е годы в США: Борис Базаров, Петр Гутцайт, Исхак Ахмеров и другие, — как правило, имели опыт легальной и нелегальной работы в Европе: в Германии, Франции, Англии, иных странах. В них издавна существовали хорошо отлаженные, со значительным штатом кадровых сотрудников и разветвленной сетью осведомителей контрразведка, иные спецслужбы. Соответственно, наши разведчики привыкли работать именно в крайне жестких условиях конспирации.
В Соединенных Штатах до поры до времени ничего подобного еще не было. Пресловутое Федеральное бюро расследований обладало огромным опытом борьбы с организованной преступностью, в том числе так называемой беловоротничковой. Но подлинной контрразведкой ФБР еще только становилось.
В этих условиях, не всегда понятных вышеназванным разведчикам как советским гражданам, Яков Голос, гражданин США, чувствовал себя как рыба в воде.
Посему многим советским разведчикам, только-только прибывшим в США и еще не освоившимся с местными законодательством, традициями и обычаями, наконец, менталитетом коренных американцев, деятельность Голоса казалась недопустимо открытой. На самом деле именно эта «открытость» и позволяла «Звуку» при его энергетике создать огромную, до сих пор до конца не раскрытую сеть агентов и источников информации в разных кругах и слоях общества, в том числе элитных, а также в государственных учреждениях и непосредственном окружении президента Рузвельта.
До поры до времени эта активность сходила Голосу с рук безнаказанно, пока в США в силу изменившейся международной и внутренней обстановки не были, в конце концов, созданы полноценные спецслужбы — и контрразведка, и разведка. Но это произошло позднее, лишь в ходе Второй мировой войны. Проживи «Звук» на несколько лет дольше, он, несомненно, коренным образом изменил бы методы своей работы.
Москву озадачивало еще одно обстоятельство: Голос последовательно и упорно отказывался сообщать кураторам из «легальной» и нелегальной резидентур подлинные имена и прочие данные лично им завербованных агентов и привлеченных источников информации. Только псевдонимы, а также — обезличенно — оперативные возможности и степень достоверности и точности получаемых от них данных. За все время имело место лишь несколько исключений, когда он по объективным причинам должен был передать несколько человек на связь кадровым сотрудникам резидентуры. Так, в частности, произошло с трагически известным ныне Юлиусом Розенбергом (псевдонимы «Антенна», «Либерал»).
Как ни настаивала Москва, «Звук» в этом вопросе был неумолим. Классическую заповедь разведчика — «Береги агента пуще глаза» — он соблюдал свято.
Сотрудники резидентуры неоднократно по этому поводу жаловались на Голоса в Центр. Безуспешно.
Теперь немного теоретических рассуждений. В разведке сотни амплуа. В ней служат люди множества профессий, желательно — наивысшей в своем деле квалификации. Но непосредственно «в поле» работают считаные оперативные сотрудники. Тут вполне уместно сравнение с пилотируемой космонавтикой. Своеобразная пирамида: на вершине один-два космонавта, но работают в действительности на то, чтобы полет состоялся, многие тысячи большей частью безымянных людей.
Когда мы произносим само слово «разведчик», то в девяноста девяти случаях из ста имеем в виду именно оперативного сотрудника, действующего «в поле», то есть на чужой территории, порой враждебной, а иногда и вовсе вражеской.
Заветная цель такого разведчика — личная вербовка агента, желательно ценного. Многие разведчики весь период загранкомандировки работают лишь с агентами или иными источниками информации, завербованными их предшественниками и им, как своеобразным сменщикам, лишь переданными на связь. Это не трагедия, но все же…
В классической вербовке существует определенное разделение труда. Основывается оно на каких-то личных качествах сотрудников. Хотя, разумеется, бывают исключения в виде невероятного везения. Как и в любом ином деле, основанном на работе с людьми.
Очень условно сотрудников, причастных именно к вербовке, можно поделить на несколько категорий. Первая — наводчики. Они подбирают и изучают кандидата на возможную вербовку с учетом его оперативных возможностей (если таковые отсутствуют, вопрос сразу снимается). Вторая категория — установщики. Они изучают характер, семейное положение, пристрастия, достоинства и недостатки. Прикидывают, на какой основе этот человек может пойти на сотрудничество — на идейной или из сугубо меркантильных соображений. Тут возможны многие варианты. В процессе изучения могут принять участие и другие сотрудники, в том числе по поручению Центра, и нелегалы.
Наконец, делается окончательный вывод: стоит овчинка выделки или нет. КПД, как правило, невелик: из нескольких десятков кандидатов, дай бог, если подойдет один, хорошо — если два.
В случае положительного мнения проводится проверка, иногда и повторная, а то и третья. Только тогда высокое начальство дает разрешение на вербовку. Тогда в дело вступает собственно вербовщик. Главное требование к этому человеку — он должен быть превосходным психологом, тонким и тактичным, хотя, если требуется, способным проявить и жесткость…
Наконец, завербованный агент передается на связь своему куратору, оператору, контролеру, проще — руководителю, сотруднику легальной или нелегальной резидентуры.
Куратор работает в стране три-четыре года, редко дольше. После его возвращения на родину агент передается на связь его преемнику. Известны случаи, когда агент за годы своей деятельности имел дело с тремя, четырьмя, а то и пятью сотрудниками.
Разумеется, на практике бывают исключения. Когда один и тот же сотрудник и подбирал кандидата, и вербовал его, и работал с ним некоторое время.
Разведчик, завербовавший двух-трех агентов, считается в своей среде уже крепким профессионалом-агентуристом. Вербовка ценного агента, то есть занимающего ответственный пост в правительственном учреждении или имеющего доступ к секретным военным документам армии либо флота или к важным разработкам в военной промышленности и т. п., — это уже высший пилотаж.
За такую вербовку оперативник иногда даже удостаивается правительственной награды, присвоения внеочередного звания, повышения по службе. (Его московское прямое начальство получает аналогичные знаки признания от начальства уже наивысшего — почти всегда.)
Следует признать, что Яков Голос, в гласном штате ИНО не состоявший, посему кадровым сотрудником ОГПУ/НКВД формально не являвшийся, ни специального персонального, ни воинского звания не имевший, был настоящим уникумом, как теперь принято выражаться, аналогов в истории мировых спецслужб не имеющим. Число его, говоря профессиональным языком, «связей» за девять лет работы превышает две сотни! Причем, по самым скромным подсчетам, не менее пятнадцати-двадцати агентов можно, несомненно, причислить к ценным или даже особо ценным. Куда уж дальше — у Голоса был надежный агент, занимавший должность помощника самого шефа Управления стратегических служб (УСС), то есть разведки США в годы Второй мировой войны, генерала Донована! Но об этом позже…
В Голосе удачно сочетались все ипостаси агентуриста: он был и наводчиком, и вербовщиком, и установщиком. Плюс ко всему — прекрасно руководил деятельностью своих источников информации, как лично им завербованных, так и переданных ему на связь.
Мотивация вербовки общеизвестна, фактически спецслужбы всех государств во все времена пользовались одними и теми же методами, разница лишь в том, что одни разведки предпочитают один набор «отмычек», другие — другой. Перечень действенных мотивов можно пересчитать по пальцам: деньги или какая-либо иная форма материального вознаграждения, шантаж, месть начальству за реальные или мнимые обиды, так называемые «медовые ловушки» (возможны как гомосексуальные, так и гетеросексуальные варианты), наконец, идейные мотивы. Имеют место комбинации двух и более мотивов.
Так, можно привести многочисленные примеры, когда убежденные белоэмигранты, бывшие офицеры и даже генералы деникинской армии шли на активное сотрудничество с советскими спецслужбами из патриотических побуждений в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами. Такие люди, даже с княжескими титулами, имелись и в сети Голоса.
Существует еще одна, сравнительно редкая категория агентов — так называемые инициативщики, то есть люди, добровольно, по собственной инициативе предлагающие свои услуги иностранной разведке. Большей частью ими движут два мотива: корыстный, когда, к примеру, инициативщик откровенно предлагает купить у него шифр министерства иностранных дел или военного ведомства, либо также из идейных соображений. К числу последних принадлежал (об этом подробнее дальше) Юлиус Розенберг.
Казалось бы, информация в таком случае сама плывет в руки, радуйся и пользуйся! Ан нет… Работа с инициативщиком требует от разведчика высочайшей осторожности и… проницательности. Возможный источник может действительно обладать особо ценной, а то и бесценной информацией, а может оказаться и авантю-ристом-мошенником. А то и хуже: оказаться «подставой» местной контрразведки. Что чревато весьма серьезными и всегда неприятными последствиями. В том числе и в отдаленном будущем.
Оценить важность и достоверность первой, пробной, доставленной инициативщиком информации на месте, силами резидентуры, не всегда представляется возможным. Особенно в случае, если речь идет о научном или техническом материале. Приходится отсылать его на экспертизу в Центр. На это уходит время.
Что касается многочисленной агентуры Голоса, то достоверно известно одно: в ней были люди разных национальностей, мировоззрения, конфессий, профессий, социальных кругов, но никто из них не сотрудничал с ним (следовательно, с советской разведкой) на материальной основе. В ряде случаев могла иметь место компенсация чисто «производственных» расходов, вроде оплаты железнодорожных билетов или гостиницы при поездках в другие города и т. п.
Более того, в целом содержание агентурной сети Голоса не стоило советской внешней разведке ни ломаного цента! Сам Голос и его семья жили на его жалованье в его же компании «Уорлд Туристе, Инк.», из ее доходов оплачивались и оперативные расходы. И это при том, что основная часть доходов компании достаточно сложным путем переводилась Компартии США, в частности на содержание газеты «Дейли Уоркер». (Правда, за девять лет имели место два-три случая, когда из-за временных финансовых трудностей компании резидентура передавала Голосу некоторые не слишком значительные суммы.)
Когда дела в компании шли хорошо, Голос имел возможность оказывать своим информаторам даже материальную помощь, именно помощь, а не вознаграждение: к примеру, в случае серьезного заболевания, переезда в другой город или просто на новую квартиру. Одному из агентов он оплатил учебу в колледже, дав тем самым ему возможность получить высшее специальное образование. Это пошло на пользу делу: данный агент занимался главным образом сбором научно-технической информации.
Об этом человеке следует рассказать особо и достаточно подробно. Звали его Гарри Голд (псевдонимы «Безумец», «Гусь», «Раймонд», «Арнольд»)…
Его настоящее имя — Генрих Голодницкий. Его родители в поисках лучшей доли перебрались из Украины в Швейцарию. Генрих родился 12 декабря 1910 года в Берне. Вскоре семья оказалась в США, осела в Филадельфии. Как многие иммигранты, выходцы из Восточной Европы, Голодницкие решили сократить и американизировать свою фамилию — стали Голдами. Сын Генрих к тому же превратился в Гарри. Этому человеку — Гарри Голду — предстояло стать одним из ключевых агентов советской разведки в США, задействованных в атомных делах. Он имел и подходящее профессиональное образование, и опыт промышленного шпионажа.
Когда он познакомился с Голосом, ему было лет двадцать пять. Невысокого роста, со склонностью к полноте, Голд носил старомодное двубортное пальто, мешковатый костюм со слишком длинными брюками; похоже, он купил его не примеривая. На круглом лице выделялись огромные печальные глаза…
В бедной еврейской семье читали газету «Джюиш Дейли Форвард» («Передовую еврейскую ежедневную») и симпатизировали социализму. В юности одним из любимых героев Гарри был кандидат в президенты США от Социалистической партии Юджин Виктор Дебс.
Гарри Голд никогда не был членом Коммунистической партии США, но верил, как и многие его американские соплеменники в те годы, что Советская Россия является единственным местом в мире, где нет антисемитизма. Он знал, что в СССР виднейшие посты в государстве занимали и занимают евреи: Лев Троцкий, Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Лазарь Каганович; и многие евреи стали генералами в Красной армии, и даже сам глава ОГПУ/НКВД Генрих Ягода — тоже еврей…
Вопреки расхожему мнению многих советских, а ныне российских евреев, в США наряду с расизмом всегда существовал и проявлял себя в разных формах — в том числе и самых агрессивных — антисемитизм. И этому нисколько не противоречит важная роль в жизни страны влиятельной и многочисленной еврейской общины, значительное число евреев среди самых богатых людей Америки. Именно антисемитизм толкал тогда многих молодых евреев в Компартию США, объяснял их симпатию к Советскому Союзу, а некоторых побуждал даже сотрудничать с советской разведкой, особенно после прихода в Германии к власти нацистов.
Перебравшись в США, старый Голд столкнулся с жестоким проявлением антисемитизма не только со стороны работодателей, но и своих же коллег по столярной мастерской, рабочих-итальян-цев. У него воровали инструменты или подменяли хорошие на плохие, подбрасывали в клей толченое стекло или умышленно заливали клеем сменную одежду.
С антисемитизмом в школе встретился и Гарри. Его одноклассники, дети таких же бедняков-иммигрантов, но неевреи, всячески дразнили и унижали мальчика, иногда и поколачивали. Потому в школе у подростка друзей не было, как позднее и в университете.
В 1929 году Гарри Голд окончил школу и стал работать лаборантом в Пенсильванской сахарной компании. В сентябре 1930 года он поступил в Пенсильванский университет и на протяжении трех семестров изучал химию и химическое оборудование. Но деньги, накопленные отцом на его обучение, закончились, и Гарри вернулся на предприятие. Увы, ненадолго. То были годы Великой депрессии, и Голда, как и многих других рабочих, выставили за ворота.
Неожиданно Голду повезло. Кто-то из приятелей сообщил, что некто Том Блэк, химик, оставляет свой пост в мыловаренной компании в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси, и подыскивает себе замену. Место досталось Голду. Тридцать долларов в неделю помогли ему и его семье в Филадельфии пережить самые тяжелые месяцы Великой депрессии.
Блэк был коммунистом и стал водить молодого человека на партийные собрания. Однако коммунисты показались Голду какимито закомплексованными неудачниками, и вступать в партию он не стал. Тем не менее его отношение к Советской России от этого не изменилось.
В Î935 году, когда» Новый курс» президента Рузвельта вывел страну из депрессии, Голд вернулся в Филадельфию и вновь поступил на работу в Пенсильванскую сахарную компанию. И тут Блэк обратился к Гарри с неожиданной просьбой — снабжать его закрытой, то есть, по сути, секретной информацией о новой технологии производства сахара, разработанной компанией. Блэк не стал скрывать, что, в свою очередь, передаст эту технологию представителю Советской России для налаживания в государстве рабочих и крестьян современной сахарной промышленности.
Голд не мог отказать Блэку, выручившему его в тяжелые времена, да и возможность помочь народу Советской России пришлась ему по душе. Задание было не таким уж безобидным, как может показаться на первый взгляд нынешнему читателю. Для России сахар всегда был, что называется, сырьем стратегическим. Тростниковый сахар — только импортный, следовательно, дорогой. Свекольный сахар вырабатывался лишь на нескольких предприятиях Украины и юга России. Его было мало, и он тоже был дорог. Большинство населения страны могло позволить себе пить чай только вприкуску с крохотным кусочком твердого колотого сахара. И то не каждый день. Потому почти в каждой семье имелись специальные щипчики для колки сахара. Пить чай внакладку с сахарным песком могли себе позволить только зажиточные люди.
Специально обработанный твердый сахар применялся и в военных целях, к примеру во взрывателях мощных шаровых, «рогатых» морских мин… Получение новейшей американской технологии производства сахара стало для советской НТР весомым достижением.
Что же касается Гарри Голда, он так никогда и не узнал, что фактически привлекший его к сотрудничеству с советской разведкой Том Блэк сам незадолго до того был завербован сотрудником «Амторга», которого звали Гайк Овакимян (оперативный псевдоним в ИНО «Геннадий»).
По своему служебному положению Овакимян имел возможность лично вербовать агентов лишь из числа тех лиц, которые по тому или иному поводу могли иметь с «Амторгом» какие-то дела. Таковых было не так уж много. Тем не менее руководимая Овакимяном сеть расширялась и расширялась. Это было возможно, в частности, и потому, что главным наводчиком и установщиком Овакимяна, а затем и ведущим групповодом, субрезидентом был «Звук» — Яков Голос.
Убедившись в перспективности дальнейшего сотрудничества с Голдом, Голос лично познакомился с ним в Американском химическом обществе, представившись бизнесменом, связанным с химической промышленностью. Назвался «Джоном». Как «Джона» Голд знал его и все последующие годы.
Копирование технической документации и чертежей Пенсильванской сахарной компании было делом достаточно трудоемким. Голду приходилось заниматься этим и долгими вечерами, порой за полночь. Узнав об этом, Голос передал ему деньги, на которые тот мог пользоваться коммерческими копировальными аппаратами. Таких офисов, располагающих пишущими машинками и множительной техникой, в США уже тогда было довольно много, их услугами за небольшую плату мог пользоваться любой желающий. Владельцев совершенно не интересовало, что именно копирует клиент, зашедший с улицы.
Все пятнадцать лет своей агентурной деятельности Голд работал абсолютно бескорыстно. Голос или резидентура позднее оплачивали ему только «производственные расходы».
Впрочем, однажды для Голда было сделано исключение, и серьезное.
Улучшившееся материальное положение позволило, наконец, Гарри вновь начать посещения в Институте Дрекселя. Правда, скоро выяснилось, что зарабатываемых им денег все равно не хватает для получения высшего образования.
В этой ситуации советская внешняя разведка, персонифицированная в образе Якова Голоса, дальновидно пришла на помощь многообещающему агенту. Голос предоставил Голду скромную, но вполне достаточную для учебы своего рода стипендию. С 1936 по 1940 год Голд успешно прошел полный курс в Университете Ксавьера в Цинциннати и получил долгожданный диплом бакалавра.
В данном случае можно еще раз повторить слово «дальновидность» по отношению и к Центру, и лично к Голосу. Только дипломированный специалист в будущем имел бы возможность получить доступ к серьезным научно-техническим достижениям США, грамотно в них разбираться и, соответственно, квалифицированно отбирать ценную информацию.
Голд обладал еще одним достоинством: поразительной фотографической памятью. Спустя много лет он был в состоянии без запинки ответить в случае надобности, что встреча с X имела место во столько-то, такого-то числа-месяца-года на северо-западном углу 51-й улицы и Лексингтон-авеню…
Позднее Голос успешно использовал Голда как безотказного и дисциплинированного связника с другими агентами. Притом — высококвалифицированного специалиста, поскольку работать ему приходилось в основном по линии научно-технической разведки. Он мог четко передать контакту смысл очередного задания и грамотно принять материал, особенно в тех случаях, когда информация сообщалась в устной форме.
Одним из агентов, завербованных лично Голосом, был химик Абрахам (Эйб) Бротман. Из-за особенностей телосложения Голос дал ему прозвище «Пингвин». На самом деле его псевдонимами были «Крон», «Хром», «Конструктор» и — уже после смерти Голоса — «Эксперт». Сам Голос встречался с ним редко, в основном связь с агентом поддерживала его помощница по кличке «Хелен» (о ней позже).
Голос передал Бротмана Хелен в 1940 году в китайском ресторанчике на 33-й улице между Шестой и Седьмой авеню. В числе прочего на той встрече Бротман вручил Голосу копии чертежей и технические объяснения нового котла и иных конструкций Арсенала Эджвотер. В свою очередь Голос сделал Бротману небольшой подарок: альбом грампластинок с записью скрипичного концерта Брамса и объемистый «Справочник инженера-химика».
К сожалению, отношения у Бротмана и Хелен не сложились. Ее раздражало, что «Крон» постоянно опаздывает, а то и вообще путает места встреч. Бротмана же злило, что, по его словам, Хелен думает, что фланец — это кухонная плита. В конце концов он попросил Голоса, чтобы тот прислал кого-нибудь разбирающегося в химии.
И Голос прислал Гарри Голда. Голд должен был встретиться с Бротманом в 10 часов утра в один из жарких сентябрьских понедельников на малолюдной улочке в Манхэттене. Бротман, как всегда, опоздал на пятнадцать минут.
Наконец из-за поворота медленно подъехал автомобиль с заранее названным номером: 2N9088. Как только мышиного цвета «Форд» остановился, Голд открыл дверь, сел на переднее сиденье рядом с водителем и задал обусловленный вопрос: «Вы Эйб? Привет от Хелен».
В машине работало радио: спортивный комментатор вел репортаж о бое между чемпионом мира по боксу в тяжелом весе Джо Луисом и претендентом на титул Лу Нова…
Последующие их встречи проходили, как правило, в забегаловках-автоматах. Голд получил от Бротмана и, соответственно, передал Голосу массу информации. Среди нее попадались, как водится, и «пустышки», но их с лихвой перевешивали действительно ценные материалы. Так, были получены данные о производстве высокооктанового бензина, натурального и искусственного каучука, органических химикалий, синтетического спирта, коллоидного графита, смазочных масел, новых авиационных турбин и многом другом.
Затем вся эта информация через Голоса поступала к «Геннадию» — Гайку Овакимяну.
Голд уже был приучен к конспирации. Для общения с Бротманом он самостоятельно придумал трогательную легенду: дескать, его зовут Фрэнк Кесслер, у него больная жена (Голд никогда не был женат) и двое малолетних детей… Только через много месяцев, когда они стали деловыми партнерами, Годд назвал Бротману свое настоящее имя.
Другое задание Голоса привело Голда осенью 1941 года в Рочестер, штат Нью-Йорк, в знаменитую «Истмен Кодак Компани». Здесь он встретился с агентом Овакимяна — неким Альфредом Ди-ном Слэком (псевдоним «Аль»). От него он получил информацию о технологии производства высокочувствительной фото- и кинопленки, а также информацию о разработках в области цветной фотографии. Все компоненты технологического процесса производства последней были настолько засекречены, что компания даже не запатентовала их из-за боязни утечки информации.
Сам Голд впоследствии писал: «…Я считаю это более разрушительным, чем атомная бомба, потому что этот процесс нельзя скопировать… После того как стало известно, что атом можно расщепить, это может сделать кто угодно, если он обладает достаточным техническим и промышленным материалом. Это не сложно с той точки зрения, что известна теория процесса… Но фотография — это та область, в которой нет теории. Здесь все зависит от знания мельчайших деталей, на открытие которых может уйти два-три года. Примерно столько времени нужно, чтобы разработать определенный проявитель. А кроме этого, нужно разработать и эмульсии, в некоторых из которых смешиваются компоненты шести-семи цветов».
От Слэка также был получен способ промышленного извлечения серебра из использованной фотокинопленки. Это очень важно, потому что серебро применяется в промышленности, в том числе оборонной, гораздо шире, нежели золото. Слэк передал Голду также информацию о производстве нейлона. Благодаря этому советские женщины, правда уже лишь после войны, получили в неограниченном количестве и по весьма доступной цене прочные и красивые чулки, чуть позднее — косынки, шарфики, колготки. Но куда важнее другое: нейлон нашел широкое применение при производстве многих изделий военного характера.
Через год «Аль» перешел на новую работу — на завод Holston Ordnance Works («Артиллерийские предприятия Хольстона») в Кингспорте, штат Тенесси. Здесь Голд получил от него данные о новых взрывчатых веществах, разработанных на этом предприятии.
Ввиду невероятной перегруженности Голос передал Голда на связь сотруднику резидентуры Семенову («Твену»), Голд знал его как «Сэма». Уже под руководством «Сэма» Голд в начале лета 1943 года принимал участие в операции «Сульфо» — ее цель заключалась в сборе материалов о разработке биологического оружия в Германии, Японии, а также США и Великобритании. Позднее, уже под началом сотрудника резидентуры Анатолия Яцкова (работал под фамилией «Яковлев», оперативный псевдоним «Алексей»), был связным с физиком-ядерщиком Клаусом Фуксом («Чарльз»).
Научно-техническая линия была не единственной заботой Голоса. На связи у него было еще несколько групп государственных служащих в Вашингтоне. Кроме того, он поддерживал нелегальные контакты с Фредом Роузом, канадским парламентарием-коммунистом, и Сэмом Кэрром, национальным организатором Рабочей прогрессивной (Коммунистической) партии Канады, а также с группой единомышленников уже по другую сторону южной границы страны — в Мексике.
Коль скоро несколько раз упоминалась фамилия Овакимян, видимо, об этом человеке следует уже рассказать более подробно. Ибо с ним связан хоть и короткий, но весьма насыщенный период деятельности Голоса в предвоенные два-три года и в первые месяцы Великой Отечественной войны.
Гайк Бадалович Овакимян — «хитрый армянин», как его впоследствии называли между собой агенты ФБР, — родился в Нахичевани в 1898 году. Молодым человеком участвовал в известном Алек-сандропольском восстании в Армении, после подавления которого был приговорен к длительному тюремному заключению. Из тюрьмы был освобожден после советизации Армении.
Уже вполне сложившимся, хотя и молодым человеком был направлен в Москву на учебу в знаменитое МВТУ им. Баумана. По окончании института Овакимян, проявивший заметную тягу к научной работе, был зачислен в аспирантуру Химико-технологического института имени Менделеева. Так, вероятно, и покатилась бы его жизнь по рельсам чисто научной и преподавательской линии, если бы вскоре после защиты диссертации его не пригласил на беседу начальник Иностранного отдела ОГПУ Артур Хри-стианович Артузов. В результате беседы кандидат химических наук Г. Б. Овакимян 18 февраля 1931 года по решению Оргбюро ЦК ВКП(б) был зачислен в штат ИНО и рекомендован на работу в советское торгпредство в Берлине. Тогда же он получил свой основной оперативный псевдоним «Геннадий».
Первый же завербованный Овакимяном специалист по химическому приборостроению дал ценную информацию о наиболее совершенной технологии производства синтетического бензола и селитры.
Особо ценным агентом, ставшим надежным помощником «Геннадия» исключительно по идейным соображениям, стал «Фильтр» — крупный инженер и изобретатель Ганс-Генрих Кум-меров. «Фильтр» работал на советскую разведку десять лет. Он был изобличен гестаповцами лишь в 1942 году в связи с разгромом знаменитой «Красной капеллы» и казнен в 1944 году в Галле. От «Фильтра» поступала информация исключительной важности по оптическим приборам военного назначения, противогазам, эхолотам, средствам противохимической защиты, а позднее по новым типам артиллерийских снарядов.
В конце 1933 года в связи с установлением нормальных дипломатических отношений между СССР и США Овакимян был направлен в Нью-Йорк под прикрытием стажера-диссертанта в Нью-Йоркском химическом институте. По завершении этой части командировки Овакимян был переведен в аппарат уполномоченного по химической промышленности при «Амторге».
Тогда-то и произошла первая встреча Овакимяна как заместителя резидента ИНО по линии НТР с Голосом, ставшим фактически его основным помощником и информатором. Впрочем, термин «информатор» в данном случае не совсем точен. Отношения между «Геннадием» и «Звуком» складывались не по классической схеме «оперативный сотрудник — агент». Нет, то были отношения равноправных партнеров. В частности, Овакимян, понимая особые отношения Голоса со своими источниками информации, никогда не требовал от него раскрытия псевдонимов. Его вполне устраивало, что информация научно-технического и политического характера, поступающая от «Звука», после изучения и проверки в Москве всегда оказывалась абсолютно достоверной, точной и ценной.
Как писал один из биографов Овакимяна после назначения его заместителем резидента:
«…Геннадий еще больше активизировал свою разведывательную деятельность: впервые были получены агентурным путем сведения о технологии производства автобензинов прямой перегонкой в атмосферно-вакуумных установках и авиабензинов с октановым числом 74; о переработке газов нефтеперерабатывающих заводов; о каучуке и масляных дистиллятах для выработки из них разнообразных смазочных масел и парафинов; о термическом крекинге и риформинге и о многих других секретных разработках. Научно-техническая разведка, как отмечалось в 1938 году Центральным Комитетом ВКП(б), имела важнейшее значение для социалистической реконструкции народного хозяйства и развития различных областей науки и техники».
Парадоксально: одновременно со столь высокой оценкой НТР на ее лучшие кадры был обрушен вал репрессий. Были расстреляны начальник отделения НТР ИНО, бывший резидент Петр Гут-цайт, многие разведчики-нелегалы, сотрудники центрального аппарата ИНО и НКВД, в том числе работники технических служб и подразделений, обладавшие специальными знаниями в различных областях. Погибли также многие ученые, инженеры, конструкторы ведомственных НИИ, которых привлекали конфиденциально к оценке полученных НТР материалов.
Это не могло не сказаться на состоянии агентурного аппарата на местах. Многие идейные агенты, узнав, что они, оказывается, до сих пор работали с отозванными и осужденными «врагами народа», отказывались от дальнейшего сотрудничества с их преемниками.
Примечательно, что у Овакимяна, в отличие от многих коллег, хватило гражданского мужества доложить в Москву, что именно это обстоятельство привело к снижению, и существенному, отдачи его работы.
А тут еще одна напасть. Высокие вожди — Климент Ворошилов, Лазарь Каганович и новый нарком НКВД Лаврентий Берия — в нескольких своих публичных выступлениях безапелляционно заявили, что советские ученые достигли в своей деятельности невероятных высот и способны доказать это всему миру. Яркий, даже ярчайший пример того — народный академик Трофим Лысенко…
В системе НКВД немедленно нашлись люди, которые из этих хвастливых и безответственных заявлений (ни один здравомыслящий человек, разумеется, не отрицал, что отечественная наука действительно за двадцать лет советской власти добилась многого) сделали вывод, что деятельность разведки по научно-технической линии следует свернуть, поскольку за границей нет ничего такого, чего бы уже ни свершили наши отечественные «спецы». Из и без того изрядно поредевшей нью-йоркской резидентуры отозвали еще шесть человек.
Овакимян посылает резкую шифровку в Центр: «…Появившиеся в печати заявления о том, что Аттике (Советскому Союзу. — Лркм. яя/я.) не нужны закордонные разведданные по линии НТР, объясняются не чем иным, как некомпетентностью и шапкозакидательскими настроениями. Считаю, что недооценка получаемых Артемидой (разведкой. — Лрмм. янтя.) научных сведений глубоко ошибочна. Смею утверждать, что Артемида на протяжении семи лет добывала по линии НТР ценнейшие документальные материалы, которые способствовали научно-техническому прогрессу Аттики, укреплению ее обороноспособности и, главное, позволяли экономить интеллектуальные, финансово-валютные и топливно-энергетические ресурсы, а также обеспечивать более быстрое внедрение в производство новых образцов техники.
Геннадий.
23.07.39 г.».
Ко всему прочему, «Геннадий» устал, невероятно устал. Шутка сказать: у него лично на связи было тогда четырнадцать агентов и три групповода! Кроме того, на нем лежало руководство подчиненными по резидентуре и — от этого никуда не денешься! — официальная, ответственная гласная работа в «Амторге»!
Неудивительно, что в какой-то момент Овакимян был вынужден поставить перед Центром вопрос об отзыве на Родину. Ввиду крайней усталости и необходимости не просто отдыха, но лечения. В то же время он поставил перед руководством конкретные вопросы немедленного укрепления резидентуры подготовленными сотрудниками.
По счастью, Овакимян тогда не знал, что новый заместитель руководителя англо-американского отдела разведки Андрей Траур, сам не очень удачно поработавший перед этим в США на протяжении всего лишь полугола, написал на имя наркома Берии докладную, в которой, в частности, предлагал отозвать «резидента “Геннадия” как не внушающего политического довериям. Позднее в личном письме выдающемуся советскому разведчику Василию Зарубину Овакимян назвал Траура «ямокопателем ГАВ-ГАВ!»
В мае 1939 года начальником 5-го отдела НКВД (так теперь официально назывался ИНО) был назначен новый человек, в недавнем прошлом издательский работник и журналист Павел Фитин. Его предшественник Владимир Деканозов стал заместителем наркома иностранных дел СССР, а позднее по совместительству и полпредом в Берлине. Фитин, впоследствии генерал-лейтенант, руководил разведкой и все тяжелые годы Великой Отечественной войны. По свидетельству многих ветеранов ведомства, он был лучшим руководителем внешней разведки после Артура Артузова.
Приход Фитина, по счастью, свел на нет все наветы Траура. Овакимян не только был оставлен на своем посту, но и на основании секретного письма Фитина в ЦК ВКП(б) срок его командировки в США был продлен.
В 1940 году «Геннадий» получил от «Звука» информацию о проекте первого стратосферного самолета, о кислородных масках для высотных полетов, об использовании глицерина в военных целях и т. п. На основании изучения и сопоставления полученных от сети «Звука» разрозненных сведений Овакимян сообщил в Центр о начавшихся в Соединенных Штатах строго засекреченных работах по расщеплению ядра атома урана. Как высокообразованный специалист Овакимян сразу понял, что эти исследования ведутся на предмет изучения возможности использовать высвобождающуюся при этом колоссальную энергию в военных целях.
Понимал ли Голос, такого образования, увы, не получивший, всего значения этой информации тогда, в 1940-м? Мы можем только гадать. Но позднее, через год-два, конечно же, понимал…
По свидетельству ветерана контрразведки Владимира Чикова: «Тогда же Овакимяном была зафиксирована и проанализирована ситуация, связанная с большим наплывом из Европы крупных уче-ных-физиков, спасающихся от коричневой чумы фашизма. В своем сообщении в Центр он делает вывод о том, что данное обстоятельство позволит Соединенным Штатам значительно увеличить свой научный потенциал и достигнуть ощутимых практических результатов во многих отраслях знаний и экономики».
Меж тем грозовые тучи сгущались и над головой Якова Голоса. Не в отделении ФБР в Нью-Йорке. В Москве, на Лубянке. Сам «Звук», по счастью, об этом не подозревал. Хотя кто может об этом сегодня знать наверняка? Во всяком случае, если и были у него какие-то смутные нехорошие предчувствия, ни с кем из близких он ими не делился.
Удивляться подозрениям, вдруг возникшим в Центре относительно Голоса, не приходится. То был пик массовых репрессий в Советском Союзе, когда по велению вождя избивались и выбивались лучшие кадры Коммунистической партии, Красной армии, народного хозяйства, науки и культуры. На Западе эту страшную эру назвали двумя емкими и точными словами — Большой террор. (По данным ветерана СВР Игоря Дамаскина, из общего числа сотрудников внешней разведки в Центре и резидентуры — 450 человек — было репрессировано 275.)
Жестоко пострадала и внешняя разведка НКВД. Были отозваны на Родину, а затем немедленно арестованы и в большинстве своем расстреляны более половины закордонных оперативных сотрудников, в том числе едва ли не все нелегалы.
Для костоломов-следователей они были легкой добычей. Сам факт длительного пребывания за границей, личное знакомство со многими тамошними политиками, военными, банкирами, промышленниками был достаточен, чтобы обвинить их в измене и шпионаже в пользу разведки той страны, в которой они работали не один год.
Живя в относительно демократических странах — Англии, Франции, США, Швеции, Швейцарии, — разведчики не могли не видеть, что уровень благосостояния народа, в том числе рабочих и крестьян, гораздо выше, нежели в СССР. Уже одно это делало их для высшего руководства страны потенциально опасными. В той же степени это относилось к военной разведке, дипломатам Наркоминдела, сотрудникам Наркомвнешторга, иным советским специалистам, длительное время работавшим за границей.
Страх перед возможными репрессиями доходил до того, что наши инженеры, направляемые в служебную командировку на два-три месяца в те же Соединенные Штаты, от этих лестных и заманчивых предложений под любым предлогом открещивались. Каждый знал примеры, когда вернувшегося из загранкомандировки сослуживца, одетого в невиданную даже в Москве красивую одежду, с хорошими часами (предмет особого дефицита), обладателя мощного радиоприемника, способного принимать не только радиостанцию имени Коминтерна на Шаболовке, но и весь мир, вплоть до далекой Австралии, через месяц-другой арестовывали. На ближайшем партийном или профсоюзном собрании до сведения работников доводили, что такой-то имярек, находясь за границей, чуть ли не на второй день по приезде был завербован вражеской разведкой…
Сегодня уже трудно установить, по чьим донесениям в Центре пришли к нелепому, но опасному заключению, что»3вук& — Яков Голос — является скрытым… троцкистом. Надо напомнить современному читателю, что в те годы принадлежность партийца к троцкистской оппозиции или даже просто проявление симпатии к ней автоматически причисляло изобличенного к оврагам народа», изменникам Родины, немецко-фашистским или иным шпионам.
Яков Голос, разумеется, никаким троцкистом не был. Он был ортодоксальным коммунистом, дисциплинированным партийцем, строго придерживавшимся всех директив Исполкома Коминтерна и ЦК ВКП(б). Но принимал их не тупо и бездумно, а вполне сознательно, осмысленно. Некоторые решения вполне мог посчитать недостаточно обоснованными или даже ошибочными. Однако это никак не мешало ему в целом придерживаться того, что в те годы называлось «генеральной линией партии». И в любой ситуации считал своим долгом оказывать всестороннюю поддержку Советскому Союзу как первому в его представлении государству рабочих и крестьян, сбросивших иго капиталистической эксплуатации, строящих подлинное царство свободы, равенства и братства. И еще — с середины примерно 30-х годов Голос, как и большинство коммунистов и просто демократов, видел в Советском Союзе единственную силу, способную реально противостоять фашистской угрозе.
Обвинение в троцкизме, родившееся на Лубянке, однако, к сожалению, не было высосано из пальца. Оно стало вполне закономерным результатом охватившей даже такое серьезное учреждение, как НКВД, политической паранойи, массового умопомешательства на почве гипертрофированной «бдительности» и поисков «врагов народа».
…В 1938 году в Москве вдруг исчезла из обращения разменная монета достоинством в одну копейку. Тут же возник мгновенно распространившийся по столице слух, что враги народа в центре этой крохотной монетки в изображение на реверсе герба СССР хитроумно вплели… свастику! Правда, разглядеть ее можно было только в лупу. Посему, мол, после разоблачения врагов-вредителей на Монетном дворе бдительные и доблестные органы НКВД стали вражескую и зловредную монету из обращения изымать.
Этому слепо верили. И никому не приходила в голову незатейливая мыслишка: на кой черт врагам нужно было прибегать к фашистской пропаганде столь нелепым образом? И какой вред нашей великой Родине и делу строительства коммунизма в одной, отдельно взятой стране могли нанести копейки эти в действительности, если бы и впрямь в колосья на гербе была столь хитроумна вплетена свастика?
Остается утешаться сознанием того, что подобным идиотизмом много лет спустя оказалась охвачена и… Америка! После трагической гибели в 1963 году президента Джона Фицджеральда Кеннеди в США была выпущена в обращение красивая серебряная монета достоинством в 50 центов. Так вот, в благословенной демократической Америке тоже нашелся бдительный патриот-антикоммунист, который на аверсе монеты под чеканным профилем Кеннеди обнаружил изображение скрещенных серпа и молота, являющихся, как известно, коммунистическим символом! Действительно, под лупой можно разглядеть крохотные инициалы… автора портрета президента, при наличии фантазии способные показаться серпом и молотом…
…В 1937 году в США в короткую командировку прибыл вроде бы опытный разведчик, капитан госбезопасности Самуил Ливент-Левит (оперативный псевдоним «Загар»), который с ходу пришел к выводу, что «Звук» — замаскировавшийся меньшевик и троцкист, вступивший в Компартию, дабы разлагать ее изнутри, и т. д. Естественно, «Звука» следует немедленно отозвать в Москву и арестовать.
Резидент Петр Гутцайт немедленно написал в Центр, что все обвинения в адрес Голоса — сущий вздор, что он известен советской разведке на протяжении семи лет и никто и никогда, кроме «Загара», не сомневался в его преданности.
Вскоре, как уже известно читателю, Гутцайт сам был отозван в Москву и арестован. Но даже в камере внутренней тюрьмы он не отказался от данной им оценки личности «Звука».
На одном из допросов Гутцайт заявил следователю: «…Когда ре-зидентура нуждалась в проверенных и преданных людях, мы обращались к “Звуку”, и он подбирал нужных людей. Никаких провалов за все годы нашей связи с ним не было. Каких-либо подозрений или сомнений он никогда не вызывал. Характерным для “Звука” является то, что он послал свою жену с 12-летним ребенком в СССР, где сын мог бы получить настоящее коммунистическое воспитание. Жалованья от нас “Звук” не получал».
К слову, в случае вызова в Москву Яков Голос, даже если бы и подозревал неладное, несомненно, подчинился. Поскольку при отказе могли пострадать его жена и сын, оказавшиеся бы, по сути дела, заложниками кровавого карлика Ежова или его преемника Берии.
Надо отдать должное и Гайку Овакимяну. Человек со сложным характером, отчасти высокомерный, за что его откровенно недолюбливали многие сослуживцы, не говоря уже о завистниках, он полностью доверял Якову Голосу и продолжал нагружать его работой, невзирая на подозрения Центра.
В конце концов от «Звука» отвязались. Предчувствие надвигающейся войны отрезвило многие горячие головы.
Что же касается Самуила Ливента-Левита, то шумно проявленная им бдительность на пользу ему не пошла. Вскоре он сам был арестован и расстрелян как «враг народа» и шпион. Ни тем ни другим, он, конечно же, не был… Потому и реабилитирован посмертно в 1938 году.
