Перестройка

Апрель 1985 года вихрем ворвался в страну. Новый лидер внес немало перемен в жизнь страны и нашего политического учреждения в частности. Прежде всего конечно же великолепно организованная кампания борьбы за трезвость. По этому поводу созывались многотысячные партхозидеологические активы, учредительные собрания общества трезвости. В стране под флагом борьбы за трезвость закрывались ликеро-водочные заводы, вырубались виноградники. Было созвано и у нас учредительное собрание общества трезвости всея Москвы. Заседание вел неотразимый в своем красноречии академик Овчинников, тот самый, кажется, который приложил руку к уничтожению идеи создания ценнейшего биологического препарата — «голубой крови», полностью заменяющий плазму. В выступлениях приводились леденящие кровь цифры жертв алкоголизма, травматизма, дебильных детей.

В Доме политпросвещения было проведено общее профсоюзно-производственное собрание, на котором принято решение, что перестройка не пойдет на пьяную голову, а поэтому необходимо всем поголовно вступить в общество трезвости, уплатив вступительный взнос, и прекратить потребление спиртного на рабочем месте. Резким диссонансом прозвучала громкая реплика одной уборщицы, произнесенная сварливым тоном: «Пили и пить будут!»

Ко мне подходил парторг с вопросом о вступлении в общество трезвости. «Не могу, — отвечал я. — Я выпиваю. По праздникам и между ними».

6 октября 1987 года Б. Н. Ельцин встречался с дипломатическим корпусом в Малом зале ДП. В Доме в то время уже ходили слухи о его предстоящей отставке. В фойе Малого зала была развернута большая выставка о Москве (архитектура, искусство, торговля, промышленность и т. п.). В зале на пятьсот мест были оборудованы кабины для синхронного перевода. Начальство моталось из угла в угол, сдувая пылинки и переставляя цветочки, позабыв, однако, о главном: предупредить, как это делалось обычно, Мосэнерго о проводящемся ответственном мероприятии, чтобы по какой-либо причине не было сбоя в электроснабжении ДП. Тем более, что выставка, как это позднее выяснилось, потребовала дополнительного освещения с помощью мощных ламп.

Перед самым началом я сидел на ступеньках покрытой ковровой дорожкой лестницы своего зала, ведущей в фойе, наблюдая через окно, как одна за другой подходили к подъезду Малого зала черные лимузины с флажками всех стран, аккредитованных в стране. Вот подошла «Чайка» Б. H., он со спутниками поднялся на крыльцо центрального подъезда, где его встречало руководство Дома. Площадка перед Домом опустела. Все гости вошли в зал. И как раз в этот момент я увидел, как вдруг погасли огни в фойе Малого зала. «Наверное, встреча началась и, они решили притушить свет в фойе», — только и успел подумать я, как вдруг из центрального подъезда, прыгая через две ступеньки, пулей вылетел наш главный энергетик К. и, развевая полами пиджака, припустился к электрощитовой, которая находилась на Трубной площади с противоположной стороны Дома. За ним стремглав, мчались дежурные электрики. Пробежав стометровку в олимпийском темпе, они один за другим исчезали за углом. «Что-то произошло», — подумал я и направился по переходам в зону Малых залов.

А произошло буквально следующее. Едва Б. Н. вошел в зал, как погас верхний свет и осталась гореть лишь пара плафонов аварийного освещения. Одновременно погасли огни в фойе, подсветка выставки, обесточились кабины синхронного перевода. Сидевшие там переводчики запаниковали. Но ни гости, ни сам Б. Н. ничего этого не заметили, так как нерастерявшиеся киномеханики, мгновенно уловив ситуацию, запустили заранее подготовленный для демонстрации документальный фильм о Москве, который длился ровно двадцать минут. А в это время в щитовой шла борьба не на жизнь, а за… престиж. Нельзя было подводить Б. Н. Нельзя было ударить в грязь лицом перед собравшимися иностранными дипломатами. На двадцатой минуте, благодаря компетентности К., неисправность была устранена. К тому времени фильм закончился, и встреча с дипломатами была продолжена. Бее находившиеся в зале, в том числе и Б. H., так ничего и не заподозрили, восприняв как должное показ документального фильма, который и намечался к показу, но только в конце встречи. Когда Б. Н. по окончании мероприятия был поставлен в известность о ЧП, он, помрачнев, коротко бросил управделами Ч.: «Разберитесь!»

На следующий день товарищ Ч. пришел разбираться. Было созвано общее профсоюзное собрание Дома. Перед началом собрания разнесся слух о том, что Ч. пришел, чтобы лично объявить об увольнении зам. зава по административно-хозяйственной части С. и главного инженера Дома М., сделав обоих, как это у нас водится, козлами отпущения.

Однажды в октябре 1990 года, придя утром на работу в Дом, я, как всегда, задержался у нашего довольно богатого киоска «Союзпечать», где милейшая Валентина Васильевна подала мне мой обычный «джентльменский набор», состоявший в тот день из нескольких газет и журналов, в числе которых оказался и молодежный еженедельник «Собеседник» за номером 42, выходивший обычно по четвергам. «Собеседник» дает много интересного для молодежи, смело публикует сенсационные материалы, и покупал я его по просьбе дочери. До эпохи перестройки и гласности такие материалы никогда опубликованы не были бы. Таким образом, на волне гласности ко мне в руки попал материал, имеющий к нам, я имею в виду себя и жену, самое непосредственное отношение. Этот материал круто изменил нашу судьбу.

Придя в свой крошечный кабинет, я полистал газеты, затем сходил на планерку к руководству, выполнил ряд служебных поручений, обошел свое хозяйство и перед обедом снова взял в руки «Собеседник», рассеянно полистал. В глаза бросилось интервью, взятое спецкором «Собеседника» Ольгой Белан в Лондоне у некоего Олега Гордиевского, нашего бывшего сотрудника разведки, перебежавшего на Запад якобы в багажнике машины одного британского дипломата. Прочитал статью. Оказывается, этот Гордиевский в соавторстве с англичанином Кристофером Эндрю написал книгу под названием «КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева», которая стала бестселлером на Западе. Обе фамилии были мне совершенно незнакомы. Читаю дальше. Выпустив эту книгу, Гордиевский вышел из тени неизвестности, в которой пребывал больше пяти лет. Ведь нигде его имя до этого не упоминалось: ни в нашей, ни в зарубежной прессе, ни по радио «Свобода», которое мы более или менее регулярно слушали. Взглянул на фотографию, где предатель обнимает своих маленьких детей, двух девчушек. Оказывается, он бежал еще в июне 1985 года, обведя вокруг пальца нашу контрразведку, которая к тому времени уже держала его под «колпаком». «Молодец, — подумал я, — как он все это профессионально проделал! Может, ему кто-то из своих шепнул, как Филби в Бейруте, вот он и дал деру. Похожий случай. Ну удрал так удрал, черт с ним! Не он первый, не он последний…» У предателя, оказывается, в Москве осталась жена и двое малых детей, и он вдруг затосковал по ним и хочет, чтобы они приехали к нему в Англию.

«А чего их, собственно, держать? — подумал я. — Пускай бы себе ехали, скрасили бы жизнь своему папаше-беглецу. К тому же он наверняка приговорен у нас к «вышке», и вместо того, чтобы сидеть и помалкивать, видите ли, книжки пишет и жену с детьми требует. Ну не нахал ли?!»

И вдруг в статье промелькнуло слово «Дания». Так, так… Да, он работал в Копенгагене в середине шестидесятых годов… Стоп! Я еще раз глянул на фотографию и обомлел: с фотографии на меня в обрамлении двух прелестных малышек смотрели глаза того самого связника Центра, который выходил к нам на явку в июле 1967 года, когда мы ехали домой в отпуск. Ну да… То же худощавое лицо «редькой вниз», слегка вислый нос. Черт меня побери, если это не он! Это он тогда взял наши подлинные документы, выдав нам взамен матросские книжки, с которыми мы и поднялись на наше судно. Это он нас подвозил в район порта. Он даже немного поиграл с нашей двухлетней дочуркой, назвав ее девочкой-нелегалкой. А может, не он? А если все же не он? Совпадение обстоятельств? Дома жене ничего пока не сказал. Ночью почти не спал.

Наутро я по наитию взял «Комсомольскую правду». И снова там о Гордиевском. Одна статья написана все той же Ольгой Белан, другая — неким Васильевым. Здесь уже привязка была полной. Дания. 1968 год. Ввод войск в Чехословакию. Он, сотрудник разведки, звонит домой жене, выражает свое возмущение в связи с этой акцией. В расчете на то, что британские или датские спецслужбы запишут этот его разговор. (Это он так говорит. В действительности все было иначе.) Хорошо, даже если и так, даже если они и прослушали этот его телефонный разговор. Значит, он сам себя подставил? Значит, намерение предать у него еще тогда созрело? А может, еще раньше? Ведь он говорит, что начал работать на англичан с 1974 года. Врет. Британцы работают быстро и решительно, подчас грубо. Вряд ли стали бы они столько времени держать его на длинном поводке. Они наверняка его завербовали. А может, вначале сработала сама датская разведка? Да, именно завербовали! По всей вероятности, году этак в 1969–1970, не позднее, его вербанули. Теперь-то мы знаем в деталях, как это было. Это был всего лишь классический пример вербовки. Он говорит, что причины у него были сугубо идеологические, а никакие не шкурные, что он борец против тоталитарного режима. Это чтобы в эпоху перестройки посимпатичнее выглядеть перед своими соотечественниками! Мол, смотрите, какой я борец за свободу и права человека! Вы там боролись по-своему, а я вот тоже, по-своему. Я — политический боец, и я внес свой вклад в разрушение социалистической системы. И мне стыдиться нечего. Вон и Кузичкин тоже просит, чтобы с него сняли ярлык предателя, что он-де тоже любит Россию и боролся против коммунистического строя таким вот своим собственным путем. Да, это выглядит куда как красивее, нежели слыть просто предателем. Уж очень им этого не хочется — быть предателем. Одно дело — идеологический борец, совсем другое — предатель, изменник Родины. А то, что заложил своих коллег-товарищей, разрушил их карьеры, поломал судьбы — так это не в счет. Это— издержки производства. К потерям в разведке, наверное, следует подходить по-философски: есть победы, есть и поражения. На войне как на войне. Одни нелегалы возвращаются домой на белом коне, другие— на неприметной серой лошадке, и то слава Богу говорят, что хоть ноги унесли. Это — в нашем случае. О таких стараются и говорить поменьше или вообще, по мере возможности, их замалчивать и не замечать вовсе. Да мы и сами не очень-то стараемся высовываться: заповедь на всю жизнь.

Итак, после двух статей в «Комсомолке» мне стало ясно, что мы тогда, в 1972 году, были правы и что наша версия о предательстве, похоже, полностью подтвердилась.

Придя домой, я дал жене почитать обе газеты со словами: «Наш дорогой и горячо любимый «крот» наконец-то нашелся».

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросила она, прочитав обе статьи.

— Думаю, что эта Ольга Белан ответила на вопрос, мучивший нас столько лет. Вот он, милый «кротик», — сказал я, указывая на фотографию Гордиевского с детьми. — Ты же знаешь, что у меня неплохая зрительная память. Я его подлую рожу сразу узнал. Это он переправлял нас в Копенгагене в 1967 году, и через его руки прошли наши основные документы.

— Но ведь он бежал еще в 1985 году. Почему же наши до сих пор молчали?

— А что им было сказать, если они его прошляпили? Не сейчас, нет. Тогда, еще в 1972 году, когда мы им говорили, что в наших рядах завелся «крот». Они тогда провели трехмесячную проверку и, по-видимому, закрыли дело. Вот и думай: то ли у него был могучий единомышленник, тщательно его прикрывавший, то ли наша контрразведка оказалась не на высоте, если позволили ему в течение еще целых тринадцати с половиной лет громить наши тылы; то ли это было очередное проявление обычного партийного идиотизма по схеме: «если в наших рядах предателей нет то их и быть не может».

А как насчет коллектива, который всегда прав? Мы в 1972 году столько раз говорили, что у нас сидит «крот», так они только в 1985 году его, можно сказать, взяли, да и то дали возможность удрать.

— А эта Ольга Белан, дай его Бог крепкого здоровья и долгих лет жизни. Хоть и жалостливую статью она написала, пожалела предателя, его жену, детей. Нас-то никто не пожалел. А других, кого он предал? Небось тоже кое-кто с детьми был. А агентура из числа зарубежных друзей? Ужас! Смотри-ка, какой элитный мальчик, этот Гордиевский: папа— шишка в МИДе, старший брат— нелегал. Умер, правда. Может, и его он заложил? Сам закончил МГИМО. Разве такого могли в чем-то заподозрить? Это как раз тот случай, когда «жена Цезаря вне подозрений».

— Ну, хорошо. Но ведь ты с нашими встречался уже летом 1987 года, когда просил пересмотреть пенсию. Они ведь уже все знали о Гордиевском?

— А помнишь, что наш приятель М. сказал нам еще в 1972 году? «Даже если и обнаружится, что вас кто-то предал, вам об этом никогда не скажут». Видишь, он был прав. И не сказал бы, если бы не эта Ольга Белан.

— И что ты собираешься делать со всем этим?

— Я думаю, что надо сесть и написать письмо.

— Кому, Крючкову?

— Думаю, начальнику нашего управления. Правда, я не знаю, кто там сейчас у руля.

— Да какая разница? Кто бы там ни был, тебя туда вызовут, всыпят как следует и выставят за дверь. Ты что думаешь, они признаются, что этот Гордиевский пас предал? На твоем месте в письме я бы об этом факте даже не стала бы упоминать.

— А я так и сделаю. Завтра же сяду и напишу.

Но ни завтра, ни послезавтра письмо так и не было написано. Мы провели не одну ночь без сна, прежде чем я наконец сел и написал письмо, адресованное начальнику управления.

Со ссылкой на статьи Ольги Белан и Васильева о Гордиевском в «Собеседнике» и в «Комсомольской правде» я выразил в этом письме свое мнение об участившихся случаях измены Родине в нашей разведке, а также о явных недостатках в деле подбора кадров: слишком много «элитных мальчиков», за счет которых в основном происходят факты предательства. Молодые люди из элитной среды всеми правдами и неправдами рвутся за рубеж, и мало кого волнует вопрос о том, какая же от них будет отдача. Один из них, Лялин — генеральский сынок — чего нам стоил! Будучи оперработником лондонской резидентуры, он перешел на сторону противника в 1970 году, вследствие чего из Великобритании было выслано 105 человек, в основном работников нашей резидентуры. Теперь вот Гордиевский… В своем письме я умолчал о том, что я опознал его по фотографии в «Собеседнике».

Письмо опустил в почтовый ящик приемной КГБ на Кузнецком мосту.

Прошли Октябрьские праздники. Позвонили из нашей службы, договорились встретиться по поводу письма. На встречу к нам домой пришли два товарища. С одним из них я уже встречался летом 1987 года по поводу пересмотра пенсии. Вопрос тогда был решен положительно, и пенсию я стал с, тех пор получать 100 процентов.

Вручив «Весте» букет красных гвоздик, товарищи сообщили о том, что реакция начальника управления на мое письмо была крайне положительной. Поговорили о том о сем, о нашем нынешнем положении. О Гордиевском речь не шла, хотя оба они понимали, чем было вызвано мое письмо.

Через неделю мы снова встретились. Те же два товарища. По-видимому, при обсуждении более или менее важных вопросов необходимо участие, по крайней мере, двух представителей службы, чтобы избежать каких-либо кривотолков в будущем.

— Мы вам официально заявляем, — сказал старший из офицеров, — что нами с полной достоверностью доказано, что ваш арест в октябре 1970 года произошел вследствие предательства Гордиевского, который летом 1967 года выходил к нам на явку в Копенгагена. Он ознакомился с вашими основными документами, вскрыв конверт, в который вы их положили.

— Но… это уже точно установлено? — спросила «Веста».

— Да. Агентурные данные не оставляют никаких сомнений.

— Но ведь в своей книге он утверждает, что начал работать на английскую разведку лишь в 1974 году.

— Врет. Когда он начал работать на них точно, мы пока не знаем, но перед вашим арестом он выдал еще одну пару наших нелегалов. Они тоже были с детьми. Им удалось уйти и вернуться домой. По-видимому, начало его предательской деятельности можно отнести к концу 1968-го — началу 1970 года. Может, и раньше.

Мы конечно же находились под впечатлением от всего сказанного. Решили-таки сказать нам всю правду. А столько лет молчали! Бежал-то он еще летом 1985 года, а сейчас— конец 1990-го. И если бы не гласность— единственное и, пожалуй, самое важное достижение горбачевской перестройки, то вряд ли статья милейшей Ольги Белан в «Собеседнике» когда-либо увидела свет.

— Скажите, а вы опознали его по фотографии в «Собеседнике»? — спросил старший из пришедших.

— Разумеется. У меня неплохая зрительная память.

— Уважаемая «Веста»! — Оба встали. Мы тоже. — Разрешите вернуть вам вашу награду— медаль «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина».

Это была та самая медаль, которую «Весте» торжественно вручили летом 1970 года, когда она приезжала домой, и которую отобрали на памятном заседании парткома в ноябре 1972 года.

— Товарищ «Вест»! В 1967 году вы были награждены юбилейным знаком «50 лет ВЧК— КГБ». Разрешите вручить его вам.

С этими словами старший товарищ вручил мне коробочку, внутри которой был значок в виде карающего меча на фоне щита. На встрече также были переданы грамоты и медали «За безупречную службу», датированные еще до 1971 года и хранившиеся по сию пору в сейфах службы.

— Все ограничения на общение с иностранными гражданами с вас снимаются. Вам предоставляется право поездок за рубеж.

Последнее касалось моей просьбы пересмотреть наложенные на нас ограничения в отношении общения с иностранцами, так как в Доме политпросвещения намечалось создание совместной советско-итальянской компании, и общение с иностранцами стало бы неизбежным. Впоследствии, в связи с известными политическими событиями, эта идея отпала.

— У вас теперь все будет в порядке. Мы сейчас думаем, как улучшить ваше положение. Кроме того, как вы смотрите на то, чтобы принять здесь у себя корреспондента газеты «Труд» для интервью? Дело в том, что о последствиях предательства Гордиевского еще нигде у нас не писалось. А последствия эти налицо, хотя в книге своей он об этом помалкивает, заявляя, что сотрудничать с англичанами начал с 1974 года, то есть через несколько лет после вашего ареста, пытаясь тем самым создать себе алиби. Может быть, после публикации он как-то отреагирует.

На следующий день пришел корреспондент В. Б. Головачев, в сопровождении товарища Алексея, который уже приходил к нам. Мы работали дня на два-три.

— Но ведь это уму непостижимо! — возмущался корреспондент, обращаясь к товарищу Алексею, когда мы дошли до того места, когда нас исключали из партии и выдворяли из Москвы. Товарищ Алексей, присутствовавший во время всего интервью, молчал.

— Ну, почему. Все в духе того времени, эпохи, в которой мы с вами жили. Служба, парторганизация считали что поступили с нами вполне справедливо, поскольку в тюрьму нас не посадили, в звании не понизили, не судили… Разве это мало? Потом, наша версия о предательстве тогда, в 1972 году… Она ведь была фактически труднодоказуемой, а вот породить взаимное недоверие в разведывательной службе могла. А вся разведка строится все же на доверии. Иначе как работать? Без доверия?

— А машина у вас есть? — спросил в конце интервью корреспондент.

— Ну что вы, какая там машина! — рассмеялись мы в ответ. — Переезд туда, в город H., и обратно, учеба «Весты» в институте, урезанная пенсия, нищенская зарплата в институте, две девочки… Какая уж тут машина? Да и не очень-то нужна она нам. К нам в деревню можно добраться только на танке, да и то в ясную погоду.

9—10 января 1991 года в газете «Труд» был опубликован очерк, основанный на нашем интервью, откуда, на наш взгляд, выпала весьма существенная деталь: ни слова не было сказано о нашей версии о предательстве, с которой мы пришли в 1972 году. Версии, которая бумерангом обернулась против нас самих и которая подтвердилась Лишь через тринадцать лет, в июнё 1985 года, когда Гордиевский бежал на Запад в багажнике машины резидента британской разведки в Москве.

При встрече с нашими товарищами, а также при работе с корреспондентом мы неоднократно высказывали свое мнение о том, что семью Гордиевского задерживать в стране не следовало бы, что они за него не в ответе и что лучше было бы для международного престижа страны разрешить им выехать. И чем раньше это будет сделано, тем лучше. Мы также позволили себе выразить наше недоумение по поводу приглашения Крючковым Гордиевского в Прагу.

Осенью 1992 года в Лондоне побывал наш репортер Матвей Ганапольский, тот самый, который в «Бомонде». Ему удалось взять интервью у Гордиевского. До этого он категорически отказывался это делать, а сейчас вот Дал. То ли воссоединение с семьей повлияло. то ли «хозяева» позволили, но на этот раз он согласился дать интервью известному репортеру Российского телевидения.

Интервью это под названием «Предатель?» («Приговорен к смертной казни») прошло по первому каналу Останкино в понедельник 7 декабря 1992 года в программе под названием «Новая студия» представляет «Пресс-клуб». Узнав от товарища П. о содержании «Пресс-клуба», мы пришли туда, в Дом актера. Надо же было послушать, что скажет этот Гордиевский. А сказал он дословно следующее (что само по себе нам показалось довольно занятным):

Матвей Ганапольский: Вот сидит передо мной, как классифицируется, живой изменник Родины, приговоренный… ну к чему-то там., и приговор…

Олег Гордиевский: До сих пор…

М. Г.: До сих пор… А вы считаете, что это будет снято? Вообще, как вы сами относитесь к этому факту? Вот, глядя на себя как бы со стороны… Понимаете? Вон он ушел…

О. Г.: Да. Дело в том, что вы, может быть, не знаете хорошо мою историю. Но ведь очень много перебежчиков взяли и ушли. Поссорились с женой, поссорились с начальником, какие-нибудь другие сложности. Кто-то много пил и, в общем, попал в неприятность… Они взят и ушли. К сожалению, таких случаев много. А я не взял и ушел. Я был ведь секретным агентом британской разведслужбы в КГБ в течение одиннадцати лет! И работал одиннадцать лет на грани… все время балансируя между свободой и тюрьмой, между жизнью и смертью. И когда я кончил это балансирование в 85-м году… КГБ меня поймал! КГБ меня разоблачил!.. Я был в Лондоне. Они узнали о том, что я был агентом британской разведки, они заманили меня в Москву, подвергли меня допросу. И потом начали со мной игру, как кошка с мышкой: пустили меня ходить по улицам Москвы, все время ожидая, что я сделаю, с кем я там буду встречаться, кого буду просить о помощи и что я там еще буду делать.

М. Г.: Но… вы это уже поняли?

О. Г.: Ну… я это понял. Да. Я это понял. И я использовал это время, пока они со мной играли, чтобы подготовить побег.

М. Г.: Как бы вы объяснили, четко и понятно, ту мотивизацию, по которой все-таки в другой абсолютно стране вы начали с ней сотрудничать? Эго — не деньги? Если не деньги, тогда что?

О. Г.: Дело в том, что в какой-то мере мне повезло. В своей жизни, еще когда я был студентом, потом, когда я закончил МГИМО, в свои первые годы в КГБ я узнал столько фактов, я узнал столько правды о преступлениях советского коммунистического режима, что я просто превратился в диссидента. Их были сотни диссидентов, в разных слоях советского общества. Я превратился в диссидента в своей собственной системе КГБ. И вот в 74-м году я вступил в контакт с англичанами. Но вы задали другой вопрос.

М. Г.: Да, немножко другой.

О. Г.: Вы задали вопрос о материальном факторе. Дело в том, что сейчас, в девяностые годы, в обедневшей, со всеми проблемами России очень многие люди думают о деньгах, о материальном благополучии и так далее, считая, что вот только всем этим их головы заняты. Дело в том, что, во-первых, я тогда не думал о деньгах. Я был большой идеалист! Во-вторых, почему вы считаете, что, скажем, народовольцы и другие революционеры девятнадцатого — начала двадцатого века думали о материальном благополучии?

М. Г.: Ой, давайте не так! Давайте не будем о народовольцах!

О. Г.: Понимаете, в чем дело?..

М. Г.: Это разные времена!

О. Г.: Хорошо. Вы понимаете, в чем дело? Это разные времена… но это — люди! Это люди, которые могут быть обуреваемы идеалами! И я могу сказать, что в семидесятые годы, когда я думал над этим, у меня в голове были только идеалы. И когда в 74-м году я начал сотрудничать с британской разведкой, я им прямо сказал: «Никакой оплаты! Никаких денег! Я хочу, чтобы наши отношения были чистыми, идеалистическими, основанными на… Были свободны от всяких корыстных расчетов».

М. Г.: Другими словами, вы за дачу информации денег не получали?

О. Г.: Не так, нет…

М. Г.: И все время не получали?

О. Г.: Нет…

М. Г.: И потом начали…

О. Г.: Да… А потом, через три года… Примерно через три-четыре года, в конце этого самого очень опасного и активного периода сотрудничества они сказали мне: «Вы знаете, Олег Антонович, вы нас просили денег не давать — мы вам не давали. Но мы думаем о вашем будущем. Рано или поздно что-то произойдет: вы останетесь на Западе или, может быть, погибнете. (Но если я не погибну, то где-то буду проводить свою старость.) Поэтому мы стали на ваш счет… Мы завели в банке на вас счет и небольшую, скромную сумму стали класть, на ваш счет».

М. Г.: Насколько соответствуют те деньги, которые вам выплачивали англичане, той информации, большой и разнообразной, которую вы им представляли?

О. Г.: Ну, если так сказать…

М. Г.: Или не в коня корм?

О. Г.: Нет, я должен… Это была совершенно незначительная, скромная сумма, которую они положили мне на книжку и на которую я, добавив еще свои собственные сбережения, купил этот дом. На самом деле ту информацию, которую они получали… Она была… Она была настолько потрясающей за эти годы! Настолько полезной для Запада! Значит, она спас… Она помогла им сэкономить миллионы и миллионы фунтов стерлингов и в долларах!

М. Г.: Я не специалист по разведке, но, наверное, мы понимаем, что этот процесс не односторонний. Точно так же, как мы действовали против них, точно так же они действовали против нас. А как вы относились к их работе против вас?

О. Г.: Это вопрос, между прочим, не такой уж трудный. Дело в том, что никакого сравнения между разведками Запада против в прошлом коммунистической системы и шпионажем стран Варшавского, договора против Запада— никакого сравнения нет. Представьте себе, что размер Первого главного управления— сейчас оно переименовано— 16 тысяч человек. Это только внешней разведки! А дело в том, что остальные отделы КГБ: областные управления, республиканские КГБ, первые отделы многочисленных управлений областных и республиканских, вторые отделы, пятые отделы, четвертые отделы, шестые отделы и прочие и прочие— они все были обязаны, да… изучать иностранцев и по мере возможности вербовать их. Эта грандиозная машина КГБ, которая была до развала Советского Союза— свыше 700 тысяч человек, — вся она была обязана участвовать в шпионаже против окружающего мира и в первую очередь против демократических стран Запада. Разве есть какое-то сравнение между той огромной шпионской империей и этими робкими… э… робкими и подчас, так сказать, на любительском уровне организованной разведкой Запада?

М. Г.: Ой, ну… это, вы извините? Я тут даже, не являясь специалистом…

О. Г.: Да, да!..

М. Г.: Как-то… эти робкие, скромные шаги Запада!..

О. Г.: Я вас…

М. Г.: Несчастные американцы, которые не могут!.. Которые сотрудников снимают!..

О. Г.: Вы знаете, я вот что нам скажу…

М. Г.: Олег Антонович, ну… (с иронией). Скромные шаги Запада…

О. Г.: Нет, нет! Вы просто находитесь под влиянием традиционной советской КГБовской пропаганды…

М. Г.: Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Ой!..

О. Г.: Да! Я вам абсолютно серьезно это говорю! Потому что она изображала… Она иммунизировала спецслужбы… Э… спецслужбы западных стран, в том числе ЦРУ, британскую, да и французскую и немецкую разведку… А вы знаете, сколько работает в английской разведке людей?

М. Г.:.Так, внимание! Сейчас будет сообщено!..

О. Г.: Я вам расскажу! В этой стране, которая когда-то была империей, во всех подразделениях разведки, включая технических работников, секретарей, водителей, охранников, курьеров и т. д., и радиотелеграфистов— меньше тысячи человек. Где-то около 600–800 человек! Это во всей этой бывшей Британской империи! Вот вам и разница! А военной разведки, по существу, вообще нет.

М. Г.: Я хочу сказать, что Олег Антонович сегодня впервые без грима перед средствами массовой информации. Подтвердите, что это правда.

(До этого Гордиевский на публике без грима никогда не появлялся. Сам М. Ганапольский, впрочем, также был одет в серый деловой костюм вместо столь ставших уже привычными для нас белой тенниски в красную полоску, бейсболки с большим козырьком, подтяжек и огромных наушников. Примеч. автора.)

О. Г.: Да, я носил, когда выступал на телевидении, парик, накладные усы и бороду. Потому что в КГБ есть два отдела, которые занимаются сбором сведений о перебежчиках.

М. Г.: Сейчас? Сейчас?

О. Г.: Они все там же! Один из них собирает сведения и вырабатывает рекомендации, что с ними делать, а другой отдел — планирует и убийства перебежчиков, в отношении которых вынесен смертный приговор.

М. Г.: Вот, на самом деле! Даже сейчас, в 92-м году, свободно сидят люди, которые говорят: «Сидоров сбежал. Надо спланировать его убийство».

О. Г.: Да, это было. Верно… Нет. Не совсем так… Это было до середины 92-го года. В середине примерно 92-го года было сделано официальное заявление в средствах массовой информации представителями внешней разведки о том, что они теперь якобы категорически отказываются от практики совершения политических убийств за рубежом.

М. Г.: Кстати, а сколько?..

О. Г.: И я думаю, что это правда. Я думаю, это правда. Я не спорю…

М. Г.: А почему вы верите?

О. Г.: Потому что я верю. Я верю…

М. Г.: Господину Примакову?

О. Г.: Нет. Я верю Ельцину. И верю… И верю правительству Ельцина— Гайдара. Потому что они проводят настоящую теперь политику цивилизованного, демократического, либерализующегося государства. Я уверен, что сейчас около половины офицеров КГБ поддерживает правительство Ельцина— Гайдара.

М. E.: — Около половины?

О. Г.: Да. Но дело в том, что КГБ — Министерство безопасности и Служба внешней разведки сейчас страшно напуганы. Они напуганы тем вмешательством КГБ в прошлом году, которое под руководством Крючкова произошло во время трех дней путча. И теперь, я думаю, как бы они ни хотели прихода к власти черно-коричневых… Не они, а некоторых из них… Многие… Я бы сказал, колеблются в сторону десятков… Они не смогут этого сделать. Во-первых, они боятся участия в заговоре; во-вторых, сейчас никто, ни одна организация — ни армия, ни МИД, ни КГБ не являются, так сказать, совершенно закрытыми. И поэтому, если там будет какой-то заговор против Ельцина— Гайдара, это станет известно правительству, и это будет против всего народа. Но я даже не думаю, что они сейчас хотят участвовать. Я думаю, что надо искать опасность заговора в других слоях. КГБ здесь будет играть теперь второстепенную роль.

М. Г.: Что вы ждете от российских властей? Все-таки ждете какого-то пересмотра? Как вообще вы смотрите на свое будущее?

О. Г.: Вы знаете, как я думаю? Я не питаю иллюзий в отношении политической и, так сказать, философской, что ли, зрелости российского общества. Люди не понимают того, что быть предателем коммунистической партии в КГБ, тех организаций, которые самым жестоким образом истребили миллионы и миллионы русских и других людей Советского Союза, — это быть другом Советского Союза… советских народов, русского народа и других народов Советского Союза. И я из-за того, что надо мной этот смертный приговор висит, вынесенный коммунистическим, КГБовским государством, я считаю, что я нахожусь в прекрасной компании, и я не стыжусь своего смертного приговора. Наоборот, я им горжусь!

Вот такое, видите ли, получилось — интервью. Ни убавить, ни прибавить. Думаю, что любопытно будет поведать читателю о комментариях гостей «Пресс-клуба».

К: Моя фамилия К. Я — пенсионер, доктор богословия, доктор исторических наук. Я этого человека, к сожалению, знал. Я понимаю, что у нас по Конституции сейчас право на предательство в общем-то есть. И он оправдывает себя тем, что он изменил по идейным соображениям. Извините, но когда мы с ним общались, разговоры были другого порядка. Поэтому очень интересно, сколько лет потребовалось человеку, для того чтобы обосновать это свое предательство?

Валерия Новодворская, газета «Хозяин»: Я думаю, что единственный упрек, который можно сделать Олегу Гордиевскому, это то, что он не вернулся и не обличил КГБ на политическом процессе. Мне кажется, что патриотически настроенный шпион должен не только способствовать развалу этого чудовищного государства, сначала— Советского, теперь вот— Российской империи, но и за это отвечать. Вот я клянусь и обещаю, что как только мне в руки попадет какой-нибудь государственный секрет, я думаю, что вполне выступавшего прежде смогу удовлетворить своим поведением. Вообще-то я всегда работала параллельно с ЦРУ и совершенно бесплатно. И мне кажется, что я работала лучше, чем они, по части развала Советской империи и ослабления коммунистической власти. Можно им просто поставить на вид, что они работали хуже… Так что я думаю, что Олега Гордиевского объективно не мешало бы чем-нибудь наградить. Хотя бы шоколадкой.

Юрий Щекочихин, «Литературная газета»: Первую «шоколадку», Лера, ему дал товарищ, — бывший шеф КГБ Крючков, вернув ему квартиру в Москве. Да. И как бы его звал в Москву… Я думаю, что мы сегодня уже дошли до той грани, когда мы не понимаем, что есть элементарное, нормальное предательство. Мне в общем-то… С Гордиевским… Это его личная проблема. Он был… Он поклялся этому режиму, стал с ним работать. Год назад я виделся в тюрьме в Осло с Арне Трехольтом. Это бывший пресс-секретарь МИДа Норвегии, наш шпион, которого Олег Гордиевский отдал в лапы местным спецслужбам. Я думаю: на кого он работал, Арне Трехольт? Чем он виноват, что он верил в эту идею коммунизма-социализма? Чем виноваты сегодня те ребята, которых он продал? Чем виноваты те агенты наши, которых очередной перебежчик — скоро будет очередной герой — во Франции… в Бельгии, который отдал всю нашу сесть. Есть какие-то нормы во всем мире— в Англии, в Америке, в Японии, в Китае, в Африке, кроме нас?

И. П. (бывший разведчик, сопровождавший нас в «Пресс-клубе»): Я мог бы опровергнуть сейчас вот практически каждое сказанное им (Гордиевским) здесь слово, потому что это ложь сплошная. Начиная с идеалов, диссидентства его, того времени, когда он начал работать, и с кем он начал работать на датскую разведку, и не в 74-м году, а гораздо раньше. И как бы он там ни пытался попасть в одну компанию с А. Д. Сахаровым, с В. И. Новодворской, с Буковским, с Зиновьевым, с Максимовым, с сотнями других диссидентов, которые являлись моими идеологическими противниками, может быть, но я их всегда уважал, противников.

Затем взяли слово мы с «Вестой», рассказав вкратце о нашей ставшей роковой встрече с Гордиевским в Копенгагене в 1967 году и о том, как он предал нас три года спустя. Я предложил М. Ганапольскому убрать вопросительный знак из заглавия его интервью «Предатель?».

Н. А., газета «Известия»: У меня сложилось впечатление, что это очень примитивный человек. Вот он говорит: я способствовал свержению этого режима, потому что выдавал секреты, и так далее и тому подобное. Но мы видели конкретных людей, которых он предал. Мы видели, так сказать, трагизм этих людей и прочее, и прочее. Но тут другой вопрос возникает: он же не воздействовал на общественное мнение страны?

Сахаров открыто выступал против системы. Сахаров сделал больше, чтобы воспитать новое общество. Солженицын сделал больше, чтобы воспитать новое общество. Гордиевский стал известен, в принципе, только во время перестройки, только после этого. То есть он ничего не сделал для того, чтобы общество сделалось новым.

Был еще целый ряд выступлений, отражавших различные точки зрения. К нашему удовлетворению, молодежь, представлявшая различные газеты России, заняла однозначную позицию: предатель остается предателем, как бы он ни прикрывался диссиденством и идеологическим трюкачеством.

Обрати внимание, читатель, как старается Гордиевский обеспечить себе алиби на предмет предательства нас и, возможно, кого-то еще в 1970 году: в коротеньком интервью он четыре раза настойчиво напоминает о том, что о начал сотрудничать с англичанами лишь в 1974 году, пытаясь отвести от себя все то, что могло случиться до 74-го года. Тогда почему он не опроверг публикацию в «Труде» от 9—10 января 1991 года, где ему впервые было предъявлено обвинение в том, что наш арест в 1970 году был результатом предательства с его стороны? Почему не возмутился? Не обвинил нас в клевете? В конце мая 1992 года на Первой программе Останкино был показан документальный фильм «Шпионские истории», в котором снова речь шла о нем же. Снова промолчал. Вот уже месяц прошел, как мы выступили в «Пресс-клубе» «Новой студии» со своими комментариями по поводу его интервью с Ганапольским. Молчок. Выходит, нечего сказать в свое оправдание? Такая позиция в общем-то выгодна. Скажи о что-нибудь, предъяви доказательства. А так — молчок: сиди гадай на кофейной гуще, кто прав, кто виноват. Одно ясно: то, что мы сегодня утверждаем, что волей случая явились одной из его первых жертв, — это правда. Кстати, в ходе съемок документального фильма «Шпионские страсти» Гордиевскому предлагали дать интервью, однако тогда он категорически отказался встречаться с нашим корреспондентом. «Хозяева» не рекомендовали? Или чего-то боялся? А ведь ему еще год тому назад предоставлялась возможность изложить свои взгляды Российскому телезрителю.

А посмотрите, как этот «идеалист» по-холуйски гордится тем, что своей информацией сэкономил миллионы фунтов стерлингов и в долларах! Западным спецслужбам! Разве это не означает, что эти миллионы стерлингов и долларов он вытащил из кармана миллионов российских тружеников, из кармана российского народа, за который он так «радеет»?

После ГКЧП, когда КГБ на какое-то время возглавлял В. В. Бакатин, он выдал визу на выезд жене Гордевского — Лиле Алиевой с детьми. При этом он трогательно назвал ее женой «невозвращенца» Олега Гордиевского. Не хотел обижать даму? Язык не поворачивался назвать молодую красивую женщину женой предателя? Невозвращенец— новое слово. Не найдешь его ни в словаре Даля, ни у Ожегова, ни в кратком энциклопедическом словаре. Зато слово «предатель» есть во всех словарях. А только уважаемый Вадим Викторович Бакатин допустил досадную оговорку: слово «невозвращенец» не является синонимом слова «предатель». Думаю, что те, кого так подло предал Гордиевский, в душе почувствовали некоторое огорчение и испытали определенное неудобство оттого, что столь просвещеный государственный муж употребил не то слово. Бывает, конечно, особенно в наше смутное время, когда люди рангом повыше и то в ударениях ошибаются. И даже дикторы телевидения! Но хотелось, чтобы люди уяснили себе разницу между «невозвращенцем», который просто уехал и не вернулся, и махровым предателем, который выдавал в руки иностранных спецслужб своих товарищей-коллег, торговал государственными тайнами, которые имеются в любой стране. Нет, недаром таким, как Гордиевский, в старину у нас на Руси давали кличку «вор», «государственный изменник», «клятвопреступника». А древние славяне, так те попросту кидали предателей на копья. Слово «изменник Родины» — это клеймо, которое будет при нем, Гордиевском, до конца дней его бренной жизни. НАВСЕГДА!

Ну, хорошо. Допустим, из идеологических или иных побуждений человек (вернее, недочеловек) пошел на предательство. Ему не нравилась партия? Партия, действительно, не всем нравилась. В какой-то момент и мы в ней разочаровались. Вот он понял, что КГБ — организация, которая ему не по душе, и он ее предал. Ему не нравилось наше правительство? Ну, это тоже можно понять: эпоха застоя, правление одряхлевших вождей, «экономика; должна быть экономной», повальное увлечение орденами и медалями… Он это правительство предал. Разуверился в социалистическом строе? И таких людей было немало. Многие из них в открытую стали диссидентами и угодили кто в тюрьмы, кто в психушки, кто уехал за границу. Люди по-своему смелые, они не кривили душой, и никто из них, диссидентов, Россию фактически и не предавал. А вот Гордиевский— предал. Может, и по идеологическим мотивам. Может. Не хочу лишать его этого права. Но, скорей всего, за тридцать сребреников. Разница невелика, когда предаешь товарища по оружию (его брат был нелегалом), своих соотечественников и. иностранных друзей. Да, пожалуй, он прав в одном: народ наш российский действительно не созрел ни политически, ни философски, чтобы из предателя «лепить» героя. И слава Богу, что не созрел! До этого мы пока, несмотря на все наши невзгоды, еще не дожили.

На презентацию его книги, после годичного отсутствия, в Москву приехала жена Лиля Алиева-Гордиевская. Получилась эта презентация или нет, но в «Московский комсомолец», где когда-то работала, она все-таки зашла и дала эксклюзивное интервью, которое было опубликовано в этой газете 2 октября 1992 года. Она поведала нам, читателям, о том, как ей жилось там в течение прошедшего года. Есть и дом двухэтажный с садом, и машина, и достаток. «И то, что он, Гордиевский, сейчас делает, — заявляет она, — намного важней работы многих дипломатов (!). Он считается в Англии авторитетнейшим советником, который хоть как-то может объяснить англичанам происходящее в России». Каково?! Семь лет как не был в России, не прожил вместе с нами перестройку, тем не менее может объяснить английским политикам все, что тут у нас происходит, все разложить по полочкам. А мы тут сидим в России и сами не всегда понимаем, что тут у нас такое делается. И куда все-таки нас несет. В простонародье это называется «вешать лапшу на уши». И кому?! Тем, кому служит.

А что, например, он может сказать о том, что происходит сейчас в структурах новых властей, в том числе бывшим КГБ? Почерпнуть что-нибудь из прессы? Из газеты «Новости разведки и контрразведки?»

«Его мнение, комментарии, — говорит Лиля, — ценят и бизнесмены, и политики, и промышленники». Не потому ли дело развития российско-английских торгово-промышленных отношений не слишком-то продвигается, коль скоро там подвизаются подобные консультанты?

Лилю понять можно. После московского быта она окунулась в совершенно иной мир. Захлебываясь от восторга, она рассказывает о том, как ее там встречали, как на улицах. останавливали, как все без конца поздравляли, как все газеты были в ее фотографиях. Она вхожа в общество лордов и пэров, к членам правительства. Руководители многих стран приглашают к себе Гордиевского не столько чтобы посмотреть, какой он из себя замечательный супершпион, а просто чтобы поговорить, пообщаться. И сама-то мадам Тэтчер с ним советовалась (перед встречей с Горбачевым в бытность его президентом страны)! И Горбачев-то с ним советовался перед тем, как встретиться с Тэтчер! И с русской службой Би-би-си они в дружбе! И Сева Новгородцев их самый лучший друг!..

Вот ведь как получается: там его на руках носят, а мы его — к высшей мере приговорили. Ярлык предателя повесили. Там он — патриот! Национальный герой! Борец за торжество западных идеалов!

А только вряд ли задумывалась милая Лиля, оглушаемая своим собственным восторженным лепетом и ослепленная вспышками блицев, почему это их там так принимают. Отчего такие «щедрые» гонорары отваливают за ее интервью? За то, что Лиля — мученица КГБ? Супруга супершпиона? Нет, не за это. Вернее, не только за это. Во-первых, как мы с «Вестой» предполагали, не очень продуманная политика удержания семьи Гордиевского здесь, в нашей стране, опека со стороны наших «компетентных органов» создали определенный, совершенно ненужный ажиотаж вокруг ее имени; во-вторых, Алиеву принимают в Англии не более как жену некогда ценного агента британской разведки, который верой и правдой служил своим хозяевам; за то, что продавал им государственные секреты, выдавал людей, соотечественников, иностранцев. И детей тоже. Лиля слукавила. Не рассказывала она нам, что не сложилась у нее жизнь с Гордиевским. Что после шестилетней разлуки она, по приезде в Лондон, его как мужа попросту игнорировала. Не потому ли, что советское воспитание все-таки оставило определенный след в сознании этой женщины, не пожелавшей жить с мужем-предателем? Не вызвал ли он у нее чувство гадливости, как слизняк, случайно заползший в постель?

Предатель потерял жену. Он, согласно британским законам, был вынужден приобрести дом для жены и детей. Он отвозит своих девочек в колледж и вынужден выделять на них немалые суммы из своих доходов. Но дочери взрослеют. Не станут ли и они, как и их мать, игнорировать папу-предателя?

Нам удалось уйти оттуда. Сами не знаем как. Нам даже свои не поверили. А кое-кто и до сих пор не верит. Других «крестников» Гордиевского с большим трудом выводили из разных стран, дальних и ближних. Кое-кто все еще отбывает тюремные сроки. Все это печально. В разведке, как правило, своих выучить легче, чем иностранцев, подданных других государств. Но… В разведке нет мирного времени. Разведка — всегда война. Тихая. Невидимая. Иного не дано. Идет борьба умов. Подчас жестокая. Она не только не утихает, но еще больше разгорается. Неспокойно на окраинах России. НАТО скоро будет стоять на наших рубежах. Правительство должно знать о замыслах по ту сторону. Иначе быть не может.

Многие сейчас уезжают из страны. Мы никогда не осуждали тех, кто уезжает. Только не надо, очутившись там, «за бугром», кичливо на нас поглядывать и цедить сквозь зубы о том, как мы обеднели, как мы отстали, что мы до чего-то там дозрели… Ну а что касается жены предателя, можно сказать жены «смертника» (приговор пока никто не отменял, он над ним висит как дамоклов меч), то ей конечно же следовало бы вести себя более скромно и благоразумно и не слишком упиваться «геростратовой» славой своего, пусть бывшего, мужа и не бахвалиться перед своими «обедневшими» соотечественниками, включая бывших коллег по «МК», которые в данное время преодолевают немалые трудности, добывая себе хлеб насущный, но не падая духом.

Мы вернулись оттуда и об этом ничуть не жалеем. Дочери наши выросли, вышли замуж, растет внучка. С ранней весны и до поздней осени мы обитаем в крошечной деревушке, затерявшейся в лесах Смоленщины. Сад-огород, грибы-ягоды, коих здесь изобилии. Где еще в мире вы попадете в такой малиновый рай, как не в лесах средней полосы России, когда лесные вырубки сплошь пламенеют малиной? У нас забредешь в грибную пору на болотце, и дух у тебя захватит, когда всюду, куда ни глянешь, целые россыпи белых болотных подберезовичков, кучками стоящих на покрытых изумрудным мхом кочках. А утиная охота по осени! Или в зимнюю пору на лося или кабана! Или на зайца, распутывая в течение короткого зимнего дня его хитроумные петли, «вздвойки» и «сметки»! На широких охотничьих лыжах! А после охоты в морозную пору как приятно посидеть у жаркой, березовыми дровами топящейся русской печи! Не менее приятно, чем у камина, а только русская печь держит тепло дольше!

Мы всегда стараемся успокаивать людей, сбитых с толку и обескураженных инфляцией и взбесившимися ценами. Мы прожили десять лет за рубежом в условиях рыночной системы и, разумеется, кое-что понимаем. То, что происходит у нас, — это дикий рынок, не рассчитанный на среднего потребителя. Но очевидно, все это скоро кончится. Стабилизация обязательно придет. А за ней расцвет экономики. Иначе быть не может. Были худшие времена. Наша страна, пусть даже в границах нынешней России, — это страна огромная, с невероятными запасами недр, обученными людскими ресурсами и научными кадрами. Сейчас пока идут невидимые глазу количественные изменениям Но придет момент, когда эти изменения перерастут в качественные. Тогда многие из тех, кто по тем или иным причинам уехали, захотят вернуться в нашу страну, чтобы хоть краешком глаза посмотреть, как мы тут живем. Милости просим! Только изменникам Родины путь сюда, наверное, будет заказан. Если, конечно, их не коснется какая-нибудь амнистия. Хотя не было еще у нас в стране амнистий, которые распространялись бы на предателей.

Несмотря на то, что Гордиевский подверг нас невероятным испытаниям, пустил по ветру карьеру, провалил не одну блестяще задуманную операцию, мы не стали бы при встрече кидаться на него с кулаками или плеваться. Просто не подали бы ему руки. И отвернулись бы. И все. Мы от души посмеялись бы над этим его камуфляжем— накладные усы, бородка, — когда он в одной из телепередач (кажется, «Совершенно секретно») суетился там в каком-то музее британской разведки, давая глубокомысленные комментарии по поводу «Великолепной пятерки» (группа Филби).

И от кого он только маскировался? От нас, что ли? Так это ему все равно не помогло бы. А только никто о него в наше время не станет руки марать. Тем более, что он сейчас британский подданный. Может, от соседей по дому маскировался? А детям своим как он все это объяснял? Тем, что подрабатывает актером-любителем в местном театре? Каждый раз нацеплять этот нелепый «камуфляж»! Нам его просто было жаль. И смешно тоже. Ему самому небось надоело. Потому и забросил свои бутафорские усы и бородку.

Кстати, мы отметили одну особенность в отношении предателей Родины: они, как правило, со временем деградируют. Психически и умственно. Да пожалуй, и физически тоже. Мы смотрели интервью с предателем Шевченко, работавшим в Нью-Йорке под крышей ООН. Теперь вот— с Гордиевским. Некоторые моменты в его интервью просто вызывают недоумение. Один из наших лучших контрразведчиков однажды назвал его способнейшим из разведчиков, который, уцелей о до сих пор, мог бы со временем стать руководителем нашей внешней разведки. Лестно, не правда ли? А только не учел уважаемый товарищ, что спецслужбы, на которые работает агент, всячески способствуют его продвижению по службе, подбрасывая ему подчас довольно ценную секретную информацию. Не потому ли он и выглядел таким способным? А тут, на «Пресс-клубе», молодые, еще не слишком искушенные в жизни корреспонденты из редакций газет, назвали его ответы примитивными, а самого его чуть ли не недоумком.

После публикации в газете «Труд» я позвонил корреспонденту В. Головачеву. Между нами произошел примерно следующий разговор:

— Большое спасибо за статью.

— Ну и как статья, понравилась?

— Понравилась. Хотя в ней кое-что упущено. И весьма существенное.

— Ну, газета, сами понимаете.

— Понимаю. Не все можно писать?

— Дело не только в этом. А шеф с вами встречался?

— Нет, не встречался… Наверное, не счел нужным. Может, очень занят был. Может, неудобно было с нами встречаться.

— Отчего так? Ведь он для вас много сделал. И, по-моему, он о вас очень хорошего мнения.

— Мы ему благодарны за это.

— А в партии вас не восстановили?

— Ну, нам никто не предлагал, а сами мы промолчали.

— Что так? Что же вы сами-то? Давайте!

— Да мы вот думаем, стоит ли? Столько времени были вне партии, и ничего, живем…

— А может, и впрямь не стоит, — согласился он, помолчав.

Дома я передал этот разговор «Весте». К моему удивлению, она не разделяла это мое мнение.

— Послушай, а почему бы и нет? Теперь, когда все прояснилось, почему бы нам не поставить вопрос о восстановлении в партии?

— Но зачем нам это нужно? Двадцать лет без малого жили без партии, так чего уж сейчас-то? Я считаю, что правильно они сделали, что не затронули этот вопрос. Ни к чему нам это.

— Нет, ну а все же. А все же! Если это реабилитация, то она получается какой-то половинчатой, неполной. Пусть даже это будет формально, но справедливость, принципиальность должны восторжествовать до конца. Или я не права? Почему бы нам не выяснить вопрос о восстановлении в партии?

— И все же я не понимаю, зачем нам это нужно.

— Мне это нужно! Мне! Понимаешь? Мне!

— Ну не хотят они затрагивать этот вопрос. И все тут. Очевидно, все это связано с очень большими сложностями. Ведь кому-то придется идти в ЦК, все объяснять… Может, кому-то еще и по шее дадут за наше дело.

— А это пускай у них голова болит. Ты как хочешь, а я все-таки хочу поднять вопрос о восстановлении в партии. Хотя бы для того, чтобы поспорить, насколько справедливо тогда, в 1972 году, с нами обошлись, исключив тс из партии. А кроме того, и в глаза кое-кому посмотреть хочется.

Это было весной 1991 года. Мы собрались на все лето в деревню.

— Вот по осени, когда вернемся из деревни, тогда будет видно, — сказал я.

В августе 1991 года после ГКЧП партия была распущена. Наш партийный вопрос снят с повестки дня. Теперь уже навсегда. Для нас, по крайней мере.