110. Возрождение
Они сияют.Размышления Эла в первый из Последних Десяти Дней
Черная буря.
Черный ветер.
Черный дождь.
Черноту пронзает свет, словно копье.
Каладин Благословенный Бурей.
Возрожденный.
Сопровождаемый ураганом из тысячи веселых спренов ветра, он разорвал тьму в клочья.
– Вперед! Найдите его!
Казалось, Каладин падал несколько часов, но на самом деле он провел бо́льшую часть этого времени между мгновениями. Прошло лишь несколько секунд, и отец все еще был где-то внизу.
Все еще живой.
Каладин указал рукой вниз, приготовился, и сотни спренов ветра столкнулись с бурей, заставили ее раздвинуться, сотворив открытый путь. Туннель из света, ведущий к одинокой фигуре, кувыркающейся вдалеке.
«Все еще живой!»
Сплетения Каладина соединились друг с другом, и Сил со смехом заметалась вокруг него. Буря свидетельница, он скучал по ее смеху. Вытянув руку, Каладин увидел, как в нее врезался спрен ветра и вспыхнул, очертив его кисть светящейся прозрачной перчаткой.
Дюжина других врезалась в него, радостная, ликующая. Линии света вспыхнули одна за другой, когда спрены трансформировались – перешли в Физическую реальность и выбрали Связь.
Каладин смотрел, как крошечная кувыркающаяся фигурка все приближается. До земли осталось немного. Рассекая бурю, они пролетели мимо башни и еще сотни футов ниже ее основания.
Земля поднялась навстречу.
Почти. Почти! Каладин протянул руку и…
Ты недостойна этого, Навани.
Эти слова эхом отозвались в душе Навани, и на мгновение она забыла о Моаше. Она забыла про башню. Она оказалась где-то в другом месте.
Недостаточно хороша.
Не ученый.
Не творец.
«У тебя нет собственной славы, достижений или способностей. Все, что отличает тебя от остальных, пришло от кого-то другого».
– Это ложь, – прошептала она.
И это на самом деле была ложь.
На самом деле!
Навани прижала руку к колонне.
– Возьми меня своим узокователем. Я достойна этого, Сородич. Я говорю Слова. Жизнь прежде смерти…
«Нет, – очень тихо ответил спрен. – Мы… слишком разные… Из-за тебя спрены утратили свободу».
– Разве бывают напарники лучше, чем те, у которых разные устремления? Сила прежде слабости. Мы можем пойти на компромисс. Разве не в этом суть создания уз? Объединения?!
Моаш пнул тело Рабониэли, и оно отлетело к стене, безвольное, как кукла.
– Мы можем найти решения! – сказала Навани, кровь капала с ее губ. – Вместе.
«Ты… просто хочешь… выжить».
– А ты разве нет?
Голос Сородича стал слишком тихим, чтобы его можно было расслышать. Моаш из коридора обратил взгляд в сторону Навани.
Она закрыла глаза и попыталась спеть. Она попыталась найти тон буресвета, чистый и живой. Но она запнулась. Навани не могла слышать этот тон, не сейчас. Все рушилось, жизнь покидала ее тело…
Вместо этого она поймала себя на том, что напевает совсем другой тон. Тот самый, который всегда напевала Рабониэль, с его хаотичным ритмом. Да, так близко к смерти, Навани могла слышать только это. Его тон. Вражда хотел ее заполучить.
Сородич захныкал.
И Навани вывернула тон наизнанку.
Все, что потребовалось, – это Намерение. Вражда дал ей песню, но она ее преобразила и ответила ему. Она запела песню антипустосвета, прижимая руку к колонне.
«Навани! – сказал Сородич, и голос его окреп. – Темнота отступает. Что ты делаешь?»
– Я… создала это для тебя… Я пыталась…
«Навани? – сказал Сородич. – Навани, этого недостаточно. Песня звучит недостаточно громко. Хотя, похоже, этому человеку больно. Он застыл на месте. Навани?»
Ее голос дрогнул. Окровавленная рука соскользнула, оставляя след на колонне.
«Я слышу голос матери, – сказал Сородич. – Но не мой тон. Я думаю, это потому, что мой отец умер».
– Честь… – прошептала Навани. – Честь не… умер. Он живет в сердцах… своих детей…
«Так ли это? Правда?»
Это была мольба, а не вызов.
Так ли это? Навани обратилась вглубь себя. Было ли то, что она делала, честным? Создание фабриалей? Заточение спренов? Неужели она действительно могла такое утверждать? Тон Вражды звенел у нее в ушах, хотя она перестала напевать его противоположную версию.
А потом внезапно зазвучала чистая песня. Поднялась изнутри. Упорядоченная, мощная. Неужели Навани причинила вред, сама того не сознавая? Возможно. Неужели она ошибалась? Конечно. Но она пыталась помочь. Таков был ее путь. Путь открытий, познания и преображения мира к лучшему.
Песня Чести прорвалась наружу, и Навани запела. Колонна начала вибрировать, когда Сородич запел песню Культивации. Чистый звук жизнесвета. Звук начал смещаться, и Навани модулировала свой тон, постепенно приближая его к…
Два звука сошлись, рождая гармонию. Безграничная энергия Культивации, постоянно растущая и изменяющаяся, и спокойная твердость Чести – организованная, структурированная. Они звенели сообща. Структура и природа. Способность познавать и способность удивляться. Они соединились.
Это была песнь самой науки.
«Вот она, – прошептал Сородич в такт Ритму Башни. – Моя песня».
– Наш эмульгатор, – прошептала Навани в унисон.
«Взаимопонимание, – сказал Сородич. – Между людьми и спренами. Вот… вот для чего меня сотворили так давно…»
Грубая рука схватила Навани, развернула и прижала к колонне. Моаш поднял клинок.
«Навани, – сказал Сородич. – Я принимаю твои Слова».
Сила затопила Навани. Влилась в нее – и боль сгинула, как вода на плите. Вместе она и Сородич создали свет. Энергия хлынула через нее таким мощным потоком, что она почувствовала, как тот вырывается из ее глаз и рта, когда посмотрела на Моаша и произнесла:
– Путь прежде цели, ублюдок.
Лирин повис, зажмурившись и дрожа. Он помнил падение и ужасную бурю. Тьму.
Все исчезло. Что-то потянуло его за руку – достаточно осторожно, чтобы не выдернуть ее из сустава, но достаточно резко, чтобы стало больно.
Он неподвижен. Во время бури. Неужели это и есть смерть?
Он открыл глаза, посмотрел вверх – и увидел столб сияющего света, тянущийся на сотни футов, сдерживающий бурю. Спрены ветра? Их тысячи…
Лирин свисал, схваченный затянутым в перчатку кулаком осколочника в сверкающей броне. Доспех, который казался живым, светился ярко-синим вдоль швов, а на груди красовались глифы Четвертого моста.
Летающий осколочник. Шквал. Это же он!
Каладин подтвердил догадку, развернув их правым боком кверху и подняв Лирина, чтобы крепко сжать его в объятиях. Странное дело, но, прикоснувшись к броне, лекарь ее не почувствовал. Доспех стал совершенно прозрачным и едва видимым – всего лишь слабым контуром вокруг Каладина.
– Прости, отец.
– Простить? За… за что?
– Я раньше думал, что путь может оказаться правильным, – сказал Каладин. – А я не прав. Но теперь выходит, что все не так просто. Кажется, мы оба правы. Просто каждый на свой лад.
– Я, возможно, смогу это принять, – ответил Лирин.
Каладин выпрямился, продолжая прижимать отца к себе; они болтались всего-то в двадцати футах над скалами. Шквал. Так приблизились…
– Едва успел, сынок?
– Лекарь должен действовать своевременно и точно.
– И это, по-твоему, своевременно?
– Ну, ты же ненавидишь, когда люди тратят время впустую, – усмехнулся Каладин.
Затем он сделал паузу, отпустив Лирина одной рукой – что несколько сбивало с толку, потому что лекарь продолжил парить сам по себе. Каладин коснулся отцовского лба пальцами, и он ясно ощутил их живое прикосновение сквозь перчатку.
– Что это?
Лирин с некоторым смущением вспомнил, что в конце концов позволил этому однорукому дураку Норилу нарисовать на своем лбу глиф «шаш».
– Я подумал, – проговорил Лирин, – что если целая башня собирается продемонстрировать веру в моего сына, я мог бы попытаться сделать то же самое. Прости меня, сынок. За все, что я натворил.
Он протянул руку и откинул волосы Каладина, чтобы увидеть клеймо.
Но едва он это сделал, оказалось, что струпья отслаиваются и сыплются на камни внизу, как раковина, отслужившая свое. Под ними осталась чистая, гладкая кожа.
Каладин потрясенно поднял руку. Потыкал пальцем кожу на лбу, не доверяя ощущениям. Потом расхохотался и еще крепче обнял Лирина.
– Осторожнее, сынок, – предупредил лекарь. – Я не Сияющий. Мы, смертные, ломаемся.
– Сияющие тоже ломаются, – прошептал Каладин. – Но потом, к счастью, мы заполняем трещины чем-то более крепким. Вперед. Мы должны защитить людей в башне. Каждый на свой лад.
Назад: 109. Эмульгатор
Дальше: 111. Не скованный обетами
